355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Зубок » Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева » Текст книги (страница 25)
Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 05:10

Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"


Автор книги: Владислав Зубок


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 64 страниц)

Эрозия советского патриотизма

Многие годы революционный романтизм берег души образованных советских людей от влияния Запада. Однако стоило кому-то из них выглянуть из-за железного занавеса, как сразу же становилось очевидным, насколько свободней, разнообразней и богаче может быть жизнь в обществе, где нет идеологического единомыслия, страха перед органами госбезопасности и жесткой регламентации всего и вся. Кинорежиссер Андрей Кончаловский, сын обласканного властями автора государственного гимна СССР, описал в мемуарах свою первую заграничную поездку на Венецианский кинофестиваль в 1962 г. Венеция, Рим и Париж, куда Кончаловскии попал в первый раз, произвели на него неизгладимое впечатление. Великолепный венецианский Гранд-канал, исторические палаццо, веселое многолюдье и несметное количество огней, отели, где горничные в ослепительно белых передниках начищали до блеска медь дверных ручек, и прежде всего воздух свободы, отсутствие придавленности и раболепия – все это ошеломляло, повергало в смятение. Это смятение усугублялось сравнением увиденного с унылым, блеклым, вечно униженным советским миром. Много лет спустя Кончаловскии вспоминал: «Все мои последующие идеологические шатания и антипатриотические поступки идут отсюда» {696} .Позже Кончаловскии эмигрировал на Запад, работал в Голливуде и вернулся в Россию лишь в 1990-е гг. Многие в советских элитах испытали, подобному ему, культурный шок и заболели «западной болезнью».

Со временем советские люди стали ездить за границу не для «строительства социализма» и без романтических ожиданий. Для партийных и государственных функционеров, представителей культурной элиты поездки за рубеж превратились в вопрос престижа и статуса, а также доступа к вожделенным материальным благам, которых не было в СССР. В начале 1960-х гг. даже возник официальный «молодежный туризм», по каналам которого нескончаемые вереницы комсомольских работников поехали за рубеж: за один 1961 г. 8 тыс. молодых людей по линии комсомола и его «обществ дружбы» посетили Соединенные Штаты Америки, Великобританию, Швейцарию, Западную Германию и другие капиталистические страны {697} . Многие из них, побывав там, окончательно убедились, что общество изобилия, которое Хрущев обещал советскому народу в будущем, уже существует на Западе. Михаил Горбачев из Ставропольского крайкома КПСС совершил свою первую зарубежную поездку в ГДР в середине 1960-х гг. В 1971 г., будучи первым секретарем крайкома, т. е. номенклатурным работником высшего звена, Горбачев уже смог путешествовать по Италии с женой. Он взял напрокат автомобиль и объехал на нем Рим, Палермо, Флоренцию и Турин. Раиса Горбачева вела в ходе поездки социологические наблюдения, делая подробные заметки в блокнотах. В какой-то момент эти наблюдения подвигли Раису спросить мужа: «Миша, почему мы живем хуже?» {698} .

Еще одним следствием культурных перемен в советском обществе стал спад воинственных ура-патриотических настроений. Успехи в ядерных вооружениях вдохновили Хрущева в 1959 г. на то, чтобы начать отход от практики всеобщей воинской повинности и длительной службы в рядах вооруженных сил – одной из основ милитаризации общества {699} . Все большее число молодых людей, в частности студентов, получали отсрочки, а то и вовсе освобождались от военной службы. В 1960 и начале 1961 г. были произведены значительные сокращения в личном составе советской армии – на одну треть. Сотни тысяч юношей смогли получить отсрочки от призыва, а сотни тысяч офицеров оказались «на гражданке». С января 1961 г. в высших учебных заведениях были отменены военные кафедры – их восстановили в 1965 г., после смещения Хрущева {700} .

«Мирные наступления» послесталинской советской дипломатии, радикальное сокращение армии и сворачивание военной пропаганды привели к тому, что в общественных настроениях начали проявляться антивоенные и даже пацифистские настроения. Хотя советские кинофильмы, спектакли, литературные произведения и мемуары по-прежнему посвящались героям Гражданской войны и подвигам советских людей в Великую Отечественную, в них было все меньше официального пафоса и все больше трагического реализма и внимания к личности. Стала выходить в свет «проза лейтенантов» – произведения писателей, прошедших войну молодыми и попытавшихся честно разобраться в том, что произошло тогда лично с ними и со всей страной. Началась эта тенденция романом «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, опубликованном еще при Сталине, и продолжилась трилогией Константина Симонова «Живые и мертвые», рассказами и повестями Булата Окуджавы, Василя Быкова, Алеся Адамовича, Юрия Бондарева и других. В своей трилогии Симонов связывал тяжелейшие поражения и потери, которые понесли советские войска в первые месяцы войны с немцами, со сталинскими репрессиями военных. Новая военная проза была встречена в штыки, в том числе многими сталинскими маршалами и генералами. «Литературная газета», орган Союза писателей, критически относилась к попыткам «дегероизации» войны, а ведущий кремлевский идеолог Юрий Жуков писал в «Известиях» о том, что «некоторые произведения» изображают войну «гнетущим образом, как беспрерывную бойню» {701} .

Образованная публика, проживавшая, главным образом, в Москве, Ленинграде и других крупных городах СССР, знакомилась с написанными после Первой мировой войны антивоенными произведениями западных писателей так называемого потерянного поколения. Особенно популярны стали романы Эриха Марии Ремарка – они резонировали с настроениями советской молодежи. Кинематограф доносил антивоенные настроения до массового сознания. Фильмы «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо», созданные ветераном войны Григорием Чухраем, картина «Летят журавли» режиссера старшего поколения Михаила Калатозова изображали войну как бесконечно разнообразную панораму личных драм, где патриотизм, героизм, чувство долга соседствовали с предательством, трусостью, низким карьеризмом. Причем грань между ними, грань между жизнью и смертью нередко определялась слепым случаем, непредвиденными обстоятельствами. В пронзительном фильме Андрея Тарковского «Иваново детство» рассказывалось о том, как война калечит детскую душу. Новые фильмы периода «оттепели» разительно отличались от сталинских фальшивых и помпезных агиток – их патриотизм был зовом сердца, а не барабанного боя. Лучшие киноленты о войне напоминали кинозрителям о взлете народного духа, самых ярких его страницах. Но они же поднимали вопросы о том, почему надежды на лучшую послевоенную жизнь оказались раздавленными {702} .

В СССР миллионы людей подписывали официозные воззвания за мир, но при этом мало кто из них ясно понимал, куда может привести гонка ядерных вооружений. События, связанные с Берлинским кризисом или ситуацией вокруг Кубы, внушали тревогу, но нехватка информации и пропагандистские фильтры ее заглушали. И все же были люди, прежде всего среди писателей, поэтов и художников, которые чутко реагировали на происходящее. Их взгляды перекликались с настроениями американских битников Аллена Гинзберга и Джека Керуака, чье бунтарство против господствующей культуры питалось страхом перед ядерной войной. Белорусский писатель Алесь Адамович и русский поэт Булат Окуджава не только оплакивали своих сверстников, погибших во время Второй мировой войны, но также способствовали изменению общественных настроений – все больше людей задумывались о том, что расколотый мир может ввергнуть человечество во всеобщую катастрофу. В 1961 г. за рубежом под псевдонимом Абрам Терц вышел рассказ Андрея Синявского «Гололедица», в котором содержался намек на ядерные испытания и их последствия. Осенью 1962 г. поэт Андрей Вознесенский, находясь за границей, сказал в одном из интервью: «Восхищаюсь битниками: они поэты атомного века». Литературный критик Игорь Дедков, часто публиковавшийся в журнале «Новый мир», записал в своем дневнике: «Любые приготовления к войне отвратительны. Я боюсь не за себя, а за сына и миллионы таких, как он. Если это убеждение считается пацифизмом, то я – пацифист». Позже Адамович писал о себе и некоторых идеалистах-«шестидесятниках»: «Наш пацифизм был связан с нашим желанием решить более обширную задачу». Эта задача заключалась в том, чтобы преобразовать общество и царящие в нем взгляды, доставшиеся в наследство от Сталина {703} .

Ученые, работавшие над созданием ядерного оружия, пользовались особыми привилегиями и доступом к высшему руководству страны. Некоторые из них пытались использовать это, чтобы повлиять на советскую оборонную политику с позиций здравого смысла. Однажды на банкете по случаю успешного завершения ядерного испытания молодой Сахаров произнес тост в присутствии главкома РВСН маршала Митрофана Неделина. Ученый предложил выпить за то, чтобы такое страшное оружие никогда не было бы применено. Маршал ответил ученому пословицей: «Старик на ночь молился: Господи, укрепи и направь. А бабка на печке ворчит: пусть укрепит, направлю я сама». Сахарова ожгло как ударом хлыста. Он вспоминал впоследствии: «Неделин счел необходимым дать отпор моему неприемлемому пацифистскому уклону, поставить на место меня и всех других, кому может прийти в голову нечто подобное… Мысли и ощущения, которые формировались тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции». Между некоторыми учеными, создававшими советский ядерный щит, и военными, которые под руководством партии должны были удерживать этот щит, пролегла глубокая трещина. «Начиная с конца 1950-х, – вспоминал Сахаров, – все яснее становилась коллективная мощь военно-промышленного комплекса и его энергичных, беспринципных руководителей, глухих ко всему, кроме их "дела"». Советские ученые знали из иностранной печати, что многие из их западных коллег присоединились к движению за ядерное разоружение. Это побуждало их думать о своей моральной ответственности и критически оценивать государственную политику СССР, особенно в вопросах прямого и косвенного применения военной силы на международной арене {704} .

Демографические изменения также способствовали тому, что населению Советского Союза все меньше и меньше хотелось воевать. За послевоенный период с 1945 по 1966 г. в Советском Союзе родилось 70 млн. новых граждан. Из-за быстрой урбанизации большая часть этой молодежи росла и получала образование не в селах и маленьких городках, а в крупных городах. Это было новое поколение советских граждан, в отличие от образованной молодежи 1930-х и 1940-х гг., не грезящее о будущих сражениях за мировой социализм. Среди них росло число этнически нерусских, которым совершенно не были близки темы «российской боевой славы» и жертвенного великодержавного патриотизма {705} . Молодые люди начала 1960-х гг. были наслышаны от своих отцов и старших братьев о том, сколь ужасной ценой им досталась победа в 1945 г. Владимир Высоцкий, любивший беседовать с фронтовиками, в своих песнях выразил их боль о проклятой войне, о народной трагедии бойни-геноцида. «А все же на запад идут и идут, и идут батальоны, и над похоронкой заходятся бабы в тылу» {706} . Те же, кто шел служить в советскую армию, обнаруживал здесь не атмосферу товарищества, а все больше неуставные отношения и грубость сержантов, допотопные методы муштры. Все это выглядело откровенной карикатурой на военную подготовку в условиях, когда предполагалось, что исход войны будет решен ядерными ударами. Все больше образованных юношей и их родителей искали возможность, чтобы избежать военной службы, чего прежде не наблюдалось. Все больше людей осознавали, что Советский Союз не готов к такой войне, так же как он был не готов к войне летом 1941 г. В романе «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимир Войнович выразил эти настроения в блестящем сатирическом ключе, при этом весьма реалистично обрисовав показуху, безалаберность, террор и полную неготовность Советского Союза к немецкому вторжению. Войнович опубликовал свой роман в 1969 г. за границей; позднее это ему припомнили, когда исключали из Союза писателей СССР {707} .

Разумеется, не следует преувеличивать масштабы и темпы роста антивоенных настроений в советском обществе. Как и в случае со студенческим движением в 1956 г., новые веяния коснулись лишь части образованной молодежи в Москве, Ленинграде и нескольких других крупных городах. Холодная война продолжалась, и открыто выражать пацифистские настроения было опасно.

Одним из главных источников эрозии советского патриотизма стал национальный вопрос. Хрущевская эпоха была временем, когда согласно официальной доктрине «дружба народов» привела к формированию «новой исторической общности – советского народа». Действительно, в Советском Союзе полным ходом шли процессы этнической ассимиляции, заключалось множество межэтнических браков, русский язык получил права всеобщего. Вместе с тем продолжалось развитие национальных идентичностей, которое грозило в будущем размыть и подорвать имперскую общность. Этнонациональные идентичности проявили себя в годы революции и Гражданской войны в Прибалтике, на Украине и Кавказе. В 1920-е гг. большевистская власть проводила курс на «коренизацию», поддержку развития национальных и автономных республик и автономных областей во многом за счет великорусской части населения и великорусской идентичности. При Сталине, в обстановке индустриализации и подготовки к войне, «русскость», русский язык и история стали конституирующей основной полиэтнического государства, но нерусские титульные национальности сохранили значительные институциональные преимущества перед русскими: они имели не только «свою» территорию, но и «свою» компартию, академию наук и учреждения культуры. Несмотря на то что все эти институты оставались под контролем коммунистической партии, именно в них начал вырастать этнический национализм, имевший явно выраженную антирусскую и антисоветскую окраску {708} .

После войны бурный рост великорусского сознания в рамках сталинской парадигмы продолжался – на этот раз за счет «национальных меньшинств», прежде всего евреев. Сталинская кампания «борьбы с космополитизмом» сопровождалась очередной заменой кадров, теперь уже не по классовому, а по национальному признаку: от еврейских кадров избавлялись, русские и украинские кадры продвигали. Эта кампания оставила глубокую травму в сознании советской элиты, где с 1920-х гг. было непропорционально много выходцев из еврейских семей. После смерти Сталина в 1953 г. открытая травля евреев прекратилась, однако мрачный осадок остался. Власти ничего не сделали, чтобы реабилитировать репрессированных евреев, в том числе видных деятелей культуры, пострадавших во время чисток 1948-1952 гг. Закрытые за это время еврейские образовательные и культурные учреждения на идише так и не были восстановлены. Государственный антисемитизм продолжал существовать, хотя вслух об этом не говорилось. В инструкциях для служебного пользования, в частности в отделах кадров всех советских учреждений, люди «еврейской национальности» по-прежнему подвергались дискриминации. Считалось, что они не вполне заслуживают доверия, а значит, не подходят для работы в секретных государственных учреждениях (существенное исключение представляли научные лаборатории, имевшие отношение к военно-промышленному комплексу, ядерной энергетике и Академии наук). Евреи также не должны были занимать высшие партийные и государственные посты, зарезервированные для выходцев из основных «титульных национальностей» Советского Союза, прежде всего русских. То обстоятельство, что, начиная с 1956 г., Советский Союз поддерживал арабские государства, выступавшие против Израиля, отрицательно сказалось на положении евреев в СССР. Евреев подозревали в сионистских симпатиях, т. е. в лояльности к другому государству {709} . Для того чтобы евреи могли получить разрешение на поездку за пределы СССР, им, в отличие от советских граждан других национальностей, приходилось преодолевать дополнительные препятствия. Хрущев и его окружение относились к еврейству и еврейской культуре с большой подозрительностью, хотя на словах отвергали обвинения в антисемитизме. На Украине, где антисемитизм имел давние корни, местные партийные власти под предлогом «борьбы с сионистской пропагандой» поддержали публикацию ряда откровенно антисемитских брошюр {710} .

Многие известные деятели культуры, у которых в паспорте в графе «национальность» было написано «еврей», по-прежнему считали сталинизм трагической ошибкой, отклонением от правильного в целом курса на социализм. Поэт и писатель Давид Самойлов в апреле 1956 г. записал в своем дневнике: «Русская тирания – дитя русской нищеты. Общественная потребность в ней порождалась скудостью экономики, необходимостью свершить жестокие и героические усилия для расширения общественного богатства. Но диктатура, принятая обществом… постаралась заменить истинный, простой идеал человека античеловеческими идеями шовинизма, вражды, подозрительности, человеконенавистничества» {711} . Самойлов и другие высокообразованные интеллектуалы еврейского происхождения считали себя полностью ассимилированными и не испытывали никаких «национальных», тем более религиозных чувств солидарности с «еврейством». Но их «национальность по паспорту» напоминала о себе на каждом шагу.

В основном по этой причине образованные молодые евреи чувствовали возрастающее отчуждение от советского общества. Юноши и девушки из еврейских семей нередко отличались начитанностью и тягой к образованию и знаниям. При этом они рано сознавали, что из-за национальной графы в паспорте у них не будет такой блестящей карьеры, как у их родителей в 1920-е и 1930-е гг. Михаил Агурский, сын убежденных большевиков-интернационалистов, впоследствии православный, а затем сионист, вспоминал, какие чувства владели им в 1960-е гг.: «Евреи были обращены в сословие рабов. Нельзя было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится возвратиться в униженное состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность зав. лабораторией» {712} .

Многие представители советской интеллигенции с еврейскими корнями – писатели, поэты, музыканты, художники и актеры – пережили страх и унижение в годы «борьбы с космополитизмом». Это помогло им избавиться от иллюзий относительно природы советской власти. В 1960-е гг. они оказались в авангарде процессов культурной эмансипации и начали задумываться на тему прав человека. Быть евреем в то время означало быть сторонником интернационализма и большей толерантности в обществе, но прежде всего быть антисталинистом. Все это сближало евреев и неевреев в новое интеллигентское сообщество. В 1961 г. Евгений Евтушенко опубликовал в «Литературной газете» стихотворение «Бабий Яр», нарушив сложившуюся в СССР традицию замалчивания геноцида евреев в годы Второй мировой войны. Это стихотворение было включено Дмитрием Шостаковичем в его Тринадцатую симфонию. В декабре 1962 г. кинорежиссер Михаил Ромм выступил на конференции с критикой великодержавной пропаганды сталинского толка и призвал покончить с самоизоляцией от западной культуры {713} . Эренбург начал публиковать свои мемуары «Люди. Годы. Жизнь», где напоминал о дискриминации евреев в царской России. И Эренбург, и Ромм, давно забывшие о своих еврейских корнях во имя идеалов социалистического интернационализма, и русские Евтушенко и Шостакович, питавшие отвращение к любой форме дискриминации по национальному признаку, открыто объявили себя «евреями» и солидарными с ними – в знак протеста против государственной ксенофобии, шовинизма и антисемитизма – отголосков сталинского прошлого {714} .

Для многих евреев Израиль стал предметом коллективной гордости и все больше мечтой о другой жизни. Во время арабо-израильского конфликта в октябре 1956 г. советские газеты обрушились на Израиль с яростной критикой за его агрессию против Египта {715} . Но не прошло и года, как в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов приехала делегация из Израиля. В составе делегации были молодые ветераны недавней войны: они держались с достоинством и без страха, а главное, гордились тем, что они – евреи. Для московских и ленинградских евреев это было совершенно новым, это ошеломляло {716} . В официальных отчетах о фестивале с тревогой отмечалось: «Сионисты стремятся вести пропаганду среди советских граждан еврейской национальности», «на международный концерт в Останкино с участием израильской делегации пришло несколько тысяч граждан еврейской национальности»; «многие евреи Москвы ежедневно устраивают паломничество к общежитию Тимирязевской академии, где размещена израильская делегация». Большая толпа молодых евреев, не сумевших достать билеты на музыкальное представление израильской делегации, взломала железные ворота перед театром Моссовета и ворвалась во двор театра. Для советских евреев приезд израильтян стал знаковым событием: некоторые из них впервые в своей жизни заинтересовались религией своего народа, его культурными традициями. Несмотря на усиленную антисионистскую пропаганду, все больше и больше евреев стали подавать заявление об эмиграции: они желали уехать на Ближний Восток, на свою вновь открытую «историческую родину» {717} .

Одновременно в противовес «еврейскому» движению возникло другое неоформленное, но значительное движение, выстроенное на идеях русского национализма, его сторонники считали революцию 1917 г. незаконным переворотом и концом «русской государственности». Как отмечает израильский историк Ицхак Брудный, «к началу хрущевского времени уже многие русские националисты-интеллектуалы занимали высокое положение в ведущих институтах и университетах, заседали в редакциях важнейших газет и литературных журналов или часто там печатались». Эти люди выступали против разрушения памятников русской истории, уничтожения православных храмов. Они горевали о том, что русская деревня, издавна считавшаяся хранительницей традиций предков и духовности народа, быстро исчезает с лица земли. Существенной составляющей идеологии нового русского национализма стал антисемитизм. По сути, главные обвинения в адрес евреев были восприняты новым поколением националистов от Белой эмиграции и ветеранов «власовской армии», живущих на Западе, и прежде всего тезис о том, что революция 1917 г. явилась нечем иным, кроме как «еврейско-большевистским заговором» против русского народа {718} .

Укрепление позиций русских националистов, наряду с ростом еврейского самосознания, приводило к росту напряженности и скрытой фракционной борьбе внутри творческих союзов, в учебных заведениях и даже научных кругах. Ситуация на Ближнем Востоке лишь подливала масла в огонь. Блестящая победа израильтян над арабами в Шестидневной войне 1967 г. наполнила советских евреев гордостью за свою далекую «родину» и резко отделила их от советского общества, особенно от «русских» антисемитов. Все эти события позднее привели к тому, что у многих молодых евреев отпадало желание быть советскими гражданами, и они стали думать об отъезде из СССР {719} .


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю