Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"

Автор книги: Владислав Зубок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 64 страниц)

Оптимистичные шестидесятые

Хрущевская «оттепель» и приоткрывшийся железный занавес меняли взгляды миллионов людей. Но не следует думать, что многие превращались из советских патриотов в либералов и врагов советской власти. После арестов и исключений из университетов в декабре 1956 г. партия и правительство задействовали огромные ресурсы для того, чтобы восстановить идеологический контроль над населением страны, особенно над молодежью. На любой проблеск вольности, будь то публикация в журнале или западный фильм, приходилось огромное количество советской пропагандистской продукции: статьи в газетах и журналах, обличающие Запад, а также многотиражные книги и кинофильмы, воспевающие любовь к советской отчизне и верность коммунистической партии. В первое десятилетие после смерти Сталина советская система высшего образования продолжала стремительно развиваться, но университеты отнюдь не стали рассадниками либеральных настроений и ценностей. Напротив, здесь-то и происходила основная идеологическая обработка молодежи. Хоть портреты Сталина исчезли, а славословия в адрес вождя всех народов прекратились, основное содержание учебников по истории и литературе осталось тем же, что и при жизни вождя: неокрепшим умам навязывалась «единственно верная» трактовка мировой и советской истории, культуры и философии, которая укладывалась в строго очерченные идеологические рамки. Каждый год из стен учебных заведений выходили выпускники, которые, как почти все их предшественники, считали, что живут в самой лучшей, самой счастливой и самой могучей стране мира. К концу 1950-х гг. советское общество продолжало хранить стойкое единодушие перед лицом Запада; большая часть населения еще не успела растратить огромный запас утопических иллюзий. Спутник и успехи в космосе создали иллюзию советского научно-технического превосходства СССР над всем миром.

Хрущев решил сыграть на этих иллюзиях и в январе 1959 г. на очередном съезде КПСС объявил о том, что в советской стране «социализм построен полностью и окончательно». В последующие два года он поручил аппарату и научным консультантам написать новую программу партии, полную невероятных, фантастических обещаний и нацеленную на то, чтобы догнать Америку и через двадцать лет «завершить строительство коммунизма» в Советском Союзе. В июле 1961 г. в своем докладе Центральному комитету Хрущев пообещал, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и сможет вкусить всех радостей коммунистического рая. Руководитель партии заявил, что Советский Союз «поднимется на такую недосягаемую высоту, что в сравнении с ним капиталистические страны окажутся далеко позади». После проведения всенародного «обсуждения» этой программы на предприятиях и в учреждениях страны, в котором приняло участие 4,6 млн. человек, в октябре 1961 г. она была единогласно принята на XXII съезде КПСС ^{676} .

В числе флагманов государственного романтизма и идеализма выступала массовая печать. Наиболее эффективными агитаторами оптимизма были две массовые газеты – «Известия», которую возглавлял зять Хрущева Алексей Адужбей, и «Комсомольская правда», официальный орган Коммунистического союза молодежи. Аджубей вспоминал: «Мы заканчивали собрания непременными лозунгами о победе коммунизма. У нас не было ощущения провала, тупика или стагнации… Существовал еще запас сил, многие оставались оптимистами» ^{677} . В мае 1960 г. группа молодых журналистов впервые в Советском Союзе организовала при «Комсомольской правде» исследовательский центр по изучению общественного мнения. Первый социологический опрос, проведенный этим центром, был на тему: «Удастся ли человечеству предотвратить третью мировую войну?» Значительная часть ответов на этот вопрос выдавала тревогу людей, особенно в связи со срывом совещания в верхах в Париже. При этом, однако, преобладала коллективистская установка на веру в будущее ^{678} .

Кинематограф был важнейшим и весьма действенным средством «воспитания советского человека». В годы «оттепели» маститые режиссеры и их молодые ученики стремились воссоздать кино как высокое искусство и с романтической ностальгией относились к полузабытым исканиям 1920-х и начала 1930-х гг. В ответ на заказ властей создавать новые произведения монументальной пропаганды режиссеры вернули на большой экран героев революции и Гражданской войны, о которых не часто вспоминали в последние годы жизни Сталина. Такие фильмы, как, например, «Коммунист» с Евгением Урбанским в главной роли, должны были очеловечить и осовременить образы несгибаемых борцов за коммунистическую идею ^{679} .

При Хрущеве в партийном и государственном аппарате вновь появились молодые интеллектуалы: люди, прошедшие войну и получившие университетское образование. Среди партийных руководителей стало даже модным брать на работу в качестве референтов и консультантов образованную молодежь. Появилась категория «просвещенных аппаратчиков», по аналогии с «просвещенными бюрократами», которые помогали царю Александру II готовить Великие реформы в 1860-1870-е гг. Впрочем, такая категория людей работала лишь в центральном аппарате в Москве, в провинции их почти не было. Среди «просвещенных аппаратчиков» были и будущие сторонники «нового мышления» эпохи Горбачева: Георгий Арбатов, Анатолий Черняев, Федор Бурлацкий, Николай Иноземцев, Георгий Шахназаров, Лев Оников, Николай Шишлин, Вадим Загладин и некоторые другие. Да и сам Горбачев выдвинулся благодаря новому поветрию в кадровой политике: его, молодого, образованного и энергичного члена КПСС, быстро продвигали вверх по карьерной лестнице – уже в конце 1960-х гг. он стал партийным лидером Ставропольского края. Вообще, начало 1960-х гг. было очень благоприятным временем для молодых членов партии с университетскими дипломами. Один из них вспоминал: «При Хрущеве в наших кругах началась веселая, радостная и даже разгульная жизнь. Мы были молоды. Начинались первые успехи. Защищались диссертации. Печатались первые статьи и книги. Присваивались первые звания. Делались первые шаги в служебной карьере. Начиналась оргия банкетов». Все это создавало «общий оптимистичный тонус». Эту атмосферу одной большой дружеской компании не нарушали первоначально никакие социальные, культурные и идеологические переборки ^{680} . Молодые образованные референты считали Хрущева малообразованным и сумасбродным человеком, но прощали ему многое за его развенчание Сталина и фантастическую энергию реформатора. Они видели в Хрущеве исторический таран, который может убрать с дороги сталинистов, расчистить дорогу переменам и их собственной карьере.

Новые аппаратчики отличались умением критически мыслить и вкусом к реформаторству. Они были убеждены в том, что, поддержав начатый Хрущевым процесс развенчания культа личности, сумеют довести это дело до конца. Некоторые из них с гордостью называли себя «детьми XX съезда партии» и вместе со своими одноклассниками, работавшими в органах печати, научных учреждениях и в области культуры, мечтали возродить в массах патриотизм и энтузиазм, какой, по их мнению, существовал в Советском Союзе три десятилетия назад и был безжалостно растрачен в годы сталинизма.

«Просвещенные аппаратчики» родились в советской системе, а поэтому без особого труда могли сочетать приверженность к гуманистическим ценностям и осознание многообразия мира с карьерным прагматизмом, умением не лезть на рожон и неподдельным советским патриотизмом. В условиях холодной войны быть советским патриотом означало быть бескомпромиссным к Западу и западным влияниям. Либо мы их – либо они нас. Поскольку ситуация не оставляла третьего выбора, молодые образованные аппаратчики безоговорочно выступали в поддержку великой державы и ее имперских амбиций: реальная политика, сталкиваясь с гуманизмом или реформаторскими мечтаниями, всегда брала верх. В 1956 г. большинство «детей XX съезда» еще не были готовы сочувствовать народным революциям в Польше и Венгрии. Во время фестиваля в августе 1957 г. Аджубей, один из самых ярких деятелей нового призыва, сделал резкое внушение польскому журналисту Элигиушу Лясоте, главному редактору журнала «Попросту» – одному из главных органов гласности в Польше. Советский партийный журналист сказал польскому коллеге: «Слушай, Лясота, вы можете делать в Польше, что хотите, но помните, что это отражается тоже на нас. Вы приезжаете здесь как чума, разлагать нас. И этому не бывать» ^{681} . «Дети XX съезда» хотели реформировать советский режим, но не разрушать его. Они были готовы защищать его от внутренних и внешних врагов.

Самым главным препятствием на пути к реформам новые идеалисты считали косный чиновничий аппарат, который держит в своих тисках всю страну и не желает обновляться и меняться. Однако коммунисты-реформаторы возлагали надежды на то, что можно заполнить этот аппарат грамотными кадрами и преобразовать его изнутри. Позже один из них вспоминал: «Я не мыслил себе, во-первых, общества без социалистического строя. Во-вторых, без политически централизованной организации, а значит, партии… рассчитывал только на то, что партийная структура и государственная структура, она своим ходом дифференцируется… поскольку задача управления обществом, экономикой становится все более и более сложной… Единственно, что вызывало сомнения, это начало централизованного действия сверху» ^{682} . В некоторых образованных семьях того времени был в ходу негласный лозунг: «Вступайте в партию, чтобы изменить ее изнутри» ^{683} .

Прошло совсем немного времени после XX съезда, на котором Хрущев прочитал свой доклад о Сталине, а у многих молодых советских людей уже появились новые основания гордиться своей страной и верить в светлое будущее. Советский Союз демонстрировал впечатляющий рост экономических показателей, восстанавливал и увеличивал объемы промышленного производства. Для многих стран Азии, Африки и Латинской Америки, недавно освободившихся от колониализма, советский путь развития общества казался чрезвычайно привлекательным. Доказательством жизнестойкости советской экономической модели в глазах мировой общественности служили победы СССР в космосе. 12 апреля 1961 г. весь мир узнал имя майора Военно-воздушных сил СССР Юрия Гагарина – первого человека, который совершил полет в космос и благополучно вернулся на Землю. На родине героя это событие вызвало эйфорию, вполне сравнимую с празднованием Дня Победы: Гагарин вселил в советских, и прежде всего русских, граждан безмерную гордость и большие надежды на будущее. Миллионы людей стихийно, не сговариваясь, вышли праздничными толпами на улицы Москвы и Ленинграда, чтобы отметить замечательное достижение отечественной науки и техники. Многие из просвещенных аппаратчиков понимали, насколько несбыточны обещания Хрущева о скором наступлении всеобщего процветания и коллективного рая в СССР. И все же, как вспоминал Черняев, ставший впоследствии помощником Горбачева, им очень «хотелось верить» в это. И было желание «убедить себя в этом» ^{684} . В условиях, когда на горизонте забрезжил коммунизм, когда накалялась гонка с Соединенными Штатами и когда люди наконец-то перевели дух после многих лет тягот и лишений, в образованных кругах советского общества сложилась неповторимая атмосфера. Начало 1960-х гг. отмечено небывалым подъемом советскогопатриотизма, гордости за Советский Союз, это было время, когда «советская цивилизация» вступила в пору зрелости ^{685} .

Люди собирались для дружеских посиделок на рабочих местах, на кухнях собственных квартир: играли на гитарах, выпивали, влюблялись и не только. В свободное время они читали книги – как официально изданные, так и запрещенные, хранящиеся в «спецхранах» библиотек, привезенные с риском из-за границы, перепечатанные на домашних пишущих машинках энтузиастами «самиздата». Молодежь со всей серьезностью спорила о том, как можно усовершенствовать и изменить существующую в стране систему, сохраняя верность коммунистической идее прогресса и справедливого будущего. Среди тем, которые обсуждались в это время, были, например, такие: «конец идеологии», усиление влияния технократических элит, теория конвергенции капиталистической и социалистической систем, а также роль кибернетики в управлении общественными делами. Дискуссии на подобные темы велись не только в Москве, но и вдали от столицы. Михаил и Раиса Горбачевы после окончания МГУ в 1955 г. были распределены на работу в Ставропольский край, где они, чтобы не отстать от столичной жизни, продолжали много читать и обсуждать новые идеи. Супругам был открыт доступ к западным сочинениям, специально переводившимся для партийных руководителей, среди этих сочинений были труды новых западных философов левого толка, таких как Жан-Поль Сартр, Мартин Хайдеггер и Герберт Маркузе. Раиса проводила социологические исследования в сельской местности. На отдыхе Горбачевы могли часами спорить о различных философских и политических теориях – занятие, совершенно немыслимое для их коллег, провинциальных партийных и советских функционеров ^{686} .

Многие будущие творцы «нового мышления», как в случае с Горбачевыми, получили доступ к подобной литературе благодаря тому, что занимали соответствующие должности в академических научно-исследовательских институтах или работали консультантами в ЦК КПСС. Кроме того, они регулярно встречались с иностранцами и ездили в зарубежные поездки. Например, будущий «отец гласности» при Горбачеве фронтовик Александр Яковлев в 1958 г. был направлен «студентом» в Колумбийский университет США по программе советско-американского обмена. Он провел в Нью-Йорке целый год. Группа партийных интеллектуалов жила в Праге и работала в журнале «Проблемы мира и социализма», основанном как орган европейского коммунистического движения. Пражский журнал был, пожалуй, единственным местом, где советские функционеры, отвечавшие за международную пропаганду, а также специалисты по международным делам и мировой экономике, жили бок о бок с коммунистами Западной Европы. Как вспоминал Анатолий Черняев, в начале 1960-х гг. «Прага была космополитическим раем по сравнению с Москвой». В пражскую группу входили Георгий Арбатов, Геннадий Герасимов, Олег Богомолов, Вадим Загладин, Георгий Шахназаров. Именно они после прихода к власти Горбачева составили основное ядро его перестроечной команды ^{687} .

Еще более важной средой для распространения общественного оптимизма в конце 1950-х гг. была среда научная. В начале 1960-х гг. в коллективном сознании советского общества сложился культ науки и научно-технического прогресса, для новых интеллектуальных лидеров в Москве этот культ заменил собой религию. Как отмечают проницательные наблюдатели, атеизм того времени «не был правительственным произволом. Он опирался на идеологию советской интеллигенции… Советская интеллигенция жила будущим, потом прошлым, но никогда – настоящим». Дух оптимизма, царивший в 1960-е, основывался на твердой вере в способности человеческого разума, в то, что коллективными усилиями можно преодолеть любые трудности, если вооружиться научным знанием и освободиться от бюрократических препон ^{688} .

В Советском Союзе именно в научной среде была популярна вера в светлое будущее социализма. По иронии судьбы, этому во многом способствовала холодная война, стимулировавшая бурный рост военно-промышленного комплекса. Благодаря гонке вооружений с Соединенными Штатами, ученые превратились в одну из наиболее влиятельных сил в советском обществе. На предприятиях военно-промышленного комплекса трудились тысячи научных сотрудников. К 1962 г. в ВПК уже входило 966 объектов: заводы, научно-исследовательские и опытноконструкторские лаборатории, проектные бюро и целые институты, где в общей сложности работало 3,7 млн. человек. Многие молодые специалисты ехали работать в научно-исследовательские центры, располагавшиеся в Сибири и на Дальнем Востоке, а также в закрытые города и академгородки, которых насчитывалось несколько десятков по всему Советскому Союзу. Это были образцовые поселения городского типа, которые строились Министерством атомной промышленности, Академией наук и другими учреждениями, имевшими отношение к «оборонке», научным разработкам военного назначения. Всем специалистам предоставлялась стабильная работа, сравнительно высокая зарплата и всевозможные социальные блага – от бесплатных детсадов до бесплатного жилья. Эти секретные поселения, куда посторонним вход был закрыт, являлись, как ни странно, некими островками свободы на территории СССР. Один из журналистов, которому удалось побывать в подобном закрытом городке в 1963 г., познакомился там с учеными, которые свободно и не таясь говорили на любые темы – касались ли они вопросов политики или культуры. В среде научной интеллигенции обсуждалась модель общества, в котором реальная власть принадлежала бы ученым и интеллектуальной элите; вынашивалась идея «третьего пути» развития – между сталинским казарменным «социализмом» и западным капитализмом. Многие из участников подобных дискуссий были совершенно убеждены в том, что советскую систему можно изменить «научным образом» – с помощью союза между учеными и образованными аппаратчиками ^{689} .

Было бы, однако, преувеличением изображать советских ученых как «другую» элиту, чуть ли не прототип гражданского общества внутри тоталитарной модели. Внутри научного сообщества уживались стремление к большей независимости от партийной идеологии и косного бюрократического аппарата и полная уверенность, что партийное начальство и государственные структуры должныпредоставлять все больше и больше средств на нужды науки, в том числе для фундаментальных исследований. Историк советской науки Николай Кременцов пишет о «симбиозе научного сообщества и контролирующего это сообщество партийно-государственного аппарата – как на уровне институтов, так и на личном уровне» ^{690} .

Поначалу значительная часть научного сообщества, настроенная на реформы, поддерживала усилия Хрущева, направленные на расширение влияния СССР в мире, в особенности взятый им курс на оказание помощи странам Азии, Африки и Латинской Америки. В конце 1950-х гг. десятки тысяч советских специалистов – инженеров, ученых, техников – работали в Китае, оказывая «братскую помощь» в создании военно-промышленной базы, системы образования и здравоохранения этой страны. Свидетели вспоминают неподдельный энтузиазм, который двигал участниками этого грандиозного проекта. Советский физик Евгений Негин, помогавший китайским ученым создавать атомную программу, писал, что «лучше всего отношения между Советским Союзом и Китаем в 1959 году могут охарактеризовать слова песни "Москва – Пекин", популярной еще в сталинское время: русские и китайцы – братья навек…» ^{691} .

Для многих в Советском Союзе разрыв отношений с Китаем в начале 1960-х гг. явился полной неожиданностью и побудил критически взглянуть на внешнюю политику Хрущева. И все же линия на оказание интернациональной помощи «братским народам» какое-то время продолжала пользоваться искренней поддержкой. Ведь в мире было немало других «друзей», а значит, и возможности для проявления пролетарской солидарности. Советские люди сочувствовали радикальным арабским режимам в Египте, Сирии, Ираке и Алжире, а также народам далеких и экзотических азиатских стран, таких как Индия, Бирма и Индонезия, Кроме того, в участии и помощи СССР нуждались африканские государства, освободившиеся от колониального гнета: Гана, Эфиопия, Гвинея, Мали, Конго. В условиях холодной войны перспектива внедрения социалистических идей по советскому образцу казалась политическому руководству СССР весьма привлекательной, и в 1970-х гг. борьба за влияние в странах третьего мира достигла апогея. Вместе с тем такая политика была созвучна оптимистическим и романтическим настроениям в образованных группах советского общества ^{692} .

Кубинская революция 1959 г. возродила надежду Москвы на то, что коммунизм действительно является будущим мира. Победа Фиделя Кастро, Эрнесто Че Гевары, Камилло Сьенфуэгоса и других молодых симпатичных «бородачей» поразила воображение многих советских граждан, включая и тех членов номенклатуры, которые съездили на Кубу для того, чтобы собственными глазами увидеть новоявленный «форпост социализма» в тропиках ^{693} . Евгений Евтушенко, в то время молодой поэт, стал неофициальным литературным послом Кубы в СССР, воспев Остров свободы в своих восторженных виршах и даже написав сценарий для фильма «Я – Куба». Вся страна распевала песню «Куба, любовь моя!». На волне всеобщей любви к Кубе особенно бурно проявлялась популярность Эрнеста Хемингуэя, чьи романы «Прощай, оружие!» и «По ком звонит колокол» прежде были запрещены в Советском Союзе. Теперь, однако, Хэмингуэй жил на Кубе, и его культ слился с культом молодой революции. Когда Анастас Микоян, второе лицо в советском руководстве, летел в феврале 1960 г. на Кубу, он, по совету сына Серго, всю дорогу читал только что изданный двухтомник американского писателя. Позднее он встретился с Хэмингуэем и пригласил его приехать в СССР ^{694} . Для молодых интеллектуалов начала 1960-х гг. кубинская революция была «ремейком» Октябрьской революции 1917 г. Кроме того, она давала обществу, уставшему от убийств и насилия, надежду, что настоящая революция, оказывается, может происходить без большого кровопролития. Благодаря Кубе советская внешняя политика, казалось бы, навеки скомпрометированная сталинским имперским цинизмом, вновь получила инъекцию революционного романтизма. К тому же Остров свободы, находясь так близко от США, сумел каким-то чудесным образом вырваться из зоны притяжения могучей сверхдержавы. Для советских романтиков-ленинцев Латинская Америка не казалась такой уж недосягаемой. Этот романтизм проник даже в души русских державников, которых было много в высших слоях комсомола. «Теперь уже надо думать о том, – говорил съезду пропагандистов комсомольский вожак Сергей Павлов в январе 1961 г., -что вот-вот вслед за Кубой пойдут другие страны Латинской Америки. И уже буквально сейчас в Латинской Америке американцы сидят на бочке с порохом. Вот-вот будет взрыв в Венесуэле. В Чили массовые забастовки. В Бразилии, в Колумбии, в Гватемале – то же самое» ^{695} . Повальное увлечение Кубой не угасло даже после окончания Карибского ракетного кризиса. Когда весной 1963 г. Фидель Кастро по приглашению Хрущева приехал с визитом в СССР, его повсюду приветствовали восторженные толпы советских людей.