Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"

Автор книги: Владислав Зубок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 64 страниц)

Новое лицо в Кремле

Многие западные обозреватели и ближайшие помощники нового генсека сравнивали Горбачева с Никитой Хрущевым. Действительно, у этих двух людей было много общего, несмотря на их принадлежность к разным поколениям, контраст в уровне образованности, манерах и вкусах. Оба вышли из крестьянских семей, оба желали перемен и видели себя реформаторами, у того и другого были безбрежный оптимизм и бьющая через край самоуверенность. Оба испытывали отвращение к темным страницам сталинского прошлого и верили в здравый смысл народа, коммунистическую систему и основополагающие принципы марксизма-ленинизма. И в том, и в другом руководителе была заложена склонность к новаторству. Они не боялись повести советский корабль по новым, неизведанным фарватерам ^{1042} . Вильям Таубман, американский автор наиболее полной биографии Хрущева, отмечает, что Горбачев считал брежневские годы временем застоя, когда реакция взяла верх над попытками Хрущева расстаться со сталинской системой. Горбачев считал, что его задача – довести до конца начатое Хрущевым ^{1043} .

Вместе с тем всеми чертами и свойствами своей личности Михаил Сергеевич Горбачев был полной противоположностью неукротимому Никите Сергеевичу. Он не был бойцом и борьбе предпочитал поиск консенсуса. Хрущев был невыдержан и импульсивен: если он видел препятствие или проблему, то шел на них, как танк на вражеские окопы. Горбачев обычно затягивал принятие решения до бесконечности, много говорил и предпочитал плести сети бюрократических интриг (см. главу 10). Жизни Хрущева, как и его карьере, не раз угрожала смертельная опасность: во времена сталинских репрессий, в период Великой Отечественной войны или когда он возглавил заговор против Берии. Горбачев никогда не глядел смерти в лицо, если не считать несколько недель жизни под немецкой оккупацией в годы войны, когда он был ребенком. Верховную власть в стране он получил, как говорится, «на серебряном блюдечке». За него выступила «команда юниоров» из кандидатов в члены Политбюро, которую набрал Андропов и куда входили Лигачев, Рыжков и глава КГБ Виктор Чебриков. Военные также радостно приветствовали кандидатуру Горбачева. Его конкуренты – председатель Совета министров СССР Николай Тихонов, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов и первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Гришин – сразу и безропотно признали власть нового генсека. И никому не пришло в голову создавать коллективное руководство, чтобы присматривать за молодым и непроверенным лидером ^{1044} .

Эта на удивление легкая победа Горбачева подтвердила не только силу андроповских выдвиженцев, но всеобщее желание, даже в номенклатуре, омолодить власть в стране. Секретари региональных партийных организаций, партработники низшего звена, не говоря уже о рядовых коммунистах, искренне приветствовали приход Горбачева. После нескольких лет правления геронтократии все были рады появлению молодого и энергичного руководителя. Однако, несмотря на такую широкую поддержку, Горбачев занял выжидательную и осторожную позицию. На заседании Политбюро, после того как все его члены один за другим высказались за его избрание, Михаил Сергеевич заявил, что «нам не нужно менять политику. Она верная, правильная, подлинно ленинская политика». И только месяц спустя, на апрельском (1985 г.) пленуме ЦК КПСС и во время поездки в Ленинград в мае того же года, которую транслировало телевидение, Горбачев наконец сказал то, что всем давно хотелось услышать: Советскому Союзу нужна «перестройка». Являясь синонимом запретного в СССР слова «реформа», на первых порах слово «перестройка» означало лишь перемены в управлении экономикой. Позже под этим словом будут подразумевать весь период правления Горбачева, хотя смысл и значение перемен менялось за этот период самым фантастическим образом. Крайне осторожные и обтекаемые, хотя и сказанные энергично и эмоционально высказывания молодого генсека выдавали отсутствие у него собственных рецептов оздоровления советской экономики и общественной жизни. Горбачев хотел улучшить существующую систему, но не имел представления, как это сделать. Развернутой программы по выходу из экономического кризиса, даже чего-то вроде «Нового курса» Франклина Рузвельта, у него не было. Тем не менее он понимал, что его задача – спасти социализм от стагнации и неминуемого кризиса. В своих мемуарах Горбачев написал о своих первых шагах на посту генсека, чуть ли не оправдываясь: «Взявшись за решение исторической задачи обновления общества, реформаторы не могли, естественно, разом освободить свое сознание от прежних шор и оков. Мы, как, вероятно, все политические лидеры в переломные моменты истории, должны были вместе с народом пройти путь мучительных поисков» ^{1045} . Два года понадобится Горбачеву, чтобы «освободить свое сознание» и подготовить себя к радикальным реформам, необходимость в которых давно назрела.

Политика, которую Горбачев проводил в стране в течение первых двух лет пребывания на высшем государственном посту, мало чем отличалась от той программы, что наметил Андропов в краткий период своего правления. Еще при Андропове началось уголовное преследование коррумпированных партийных и хозяйственных деятелей и чиновников МВД, прежде всего тех, кто был связан с брежневским кланом. Новый генсек также был убежден, что если избавиться от кадрового балласта и привлечь молодых и энергичных руководителей, то советская система снова заработает. Началась перестановка кадров. Наиболее коррумпированные «брежневцы» были сняты со своих постов или отправлены на пенсию. За первые полтора года Горбачев на две трети обновил Политбюро, были сменены 60% секретарей обкомов и 40% членов ЦК. В первые годы правления Горбачева устраивала централизованная плановая экономика, хотя о необходимости децентрализации многие говорили. Много лет спустя он объяснил, что вначале ему хотелось с помощью партийно-административных механизмов провести техническое перевооружение действующих предприятий и производств и, лишь осуществив к началу 1990-х гг. экономическую модернизацию, готовить условия для радикальной экономической реформы. Программа модернизации, таким образом, началась довольно осторожно. Она состояла из двух частей. Во-первых, программа предполагала почти вдвое увеличить капиталовложения в машиностроение для тяжелой промышленности, большей частью за счет дефицитного финансирования. Под оптимистическим лозунгом «ускорения» планировалось за пять лет увеличить темпы роста национального дохода на 20-22% ,промышленной продукции – на 21-24, сельского хозяйства – вдвое. Ставилась по-хрущевски безрассудная задача – к 2000 г. догнать Соединенные Штаты по уровню промышленного производства ^{1046} .

Во-вторых, предполагалось принять административные меры для борьбы с коррупцией, халатностью и нарушениями трудовой дисциплины. Особое внимание было уделено государственной антиалкогольной кампании. Горбачев вместе с другими партийными деятелями андроповского призыва полагал, что только резкое сокращение производства и продажи алкоголя спасет население страны от бытового пьянства и алкоголизма, ставшего настоящим бедствием для всего общества. Однако меры, предпринятые в ходе этой кампании, не принесли желаемого результата: потребление алкоголя населением не сократилось, так как вместо государственной продукции люди стали употреблять самогон и различные суррогаты. Идея «ускорения» также провалилась – сложившиеся отрасли промышленности были не способны к обновлению, не могли освоить громадные инвестиции. В результате сотни миллиардов рублей оказались «омертвленным капиталом», сгинули в черной дыре советского сельскохозяйственного комплекса. Программа модернизации, наряду с сокращением доходов от алкоголя, нанесла большой долгосрочный урон бюджету. Начал быстро расти финансовый дефицит – серьезная проблема, которая преследовала Советский Союз и Горбачева в последующие годы ^{1047} .

Горбачев вначале говорил, что внешнюю политику «менять не надо, она завоевала авторитет, требуется лишь значительно ее активизировать». Но вскоре генсек, чувствуя поддержку, начал менять советский внешнеполитический курс. Несмотря на ожесточение в отношении американцев в 1981-1983 гг., члены Политбюро и значительная часть советской номенклатуры не хотели дальнейшего обострения конфронтации с Западом. Они надеялись, что можно будет вернуться к политике разрядки. Ответственные лица из Генштаба, МИД, КГБ и военно-промышленного комплекса все яснее понимали, что поведение СССР также способствовало международной напряженности. Все больше людей говорили вслух, что требуют пересмотра решения о размещении ракет СС-20 в Восточной Европе и вводе войск в Афганистан. Таким образом, сохранился и даже вырос импульс в пользу того, чтобы возобновить прерванные переговоры с США и НАТО. Еще при жизни Черненко, в январе 1985 г., Андрей Громыко встретился в Вашингтоне с госсекретарем США Джорджем Шульцем и договорился о рамках переговоров по ограничению вооружений. В апреле 1985 г. Политбюро приняло решение о прекращении развертывания ракет СС-20 в Европе ^{1048} .

Горбачев наметил внешнюю политику как область, где можно и нужно добиться успехов прежде всего. В своих мемуарах он пишет, что давно понимал необходимость серьезных перемен во внешней политике СССР. Он приводит основной довод: «Кардинальные реформы в экономике и политической системе были бы невозможны без соответствующих изменений во внешней политике, создания благоприятной международной среды. Для начала надо было хотя бы расчистить снежные заносы холодной войны, ослабить давление проблем, связанных с нашей вовлеченностью в конфликты в разных точках земного шара, с участием в изнурительной гонке вооружений» ^{1049} . Генеральный секретарь ЦК КПСС оставил текущие внутренние дела на усмотрение Егора Лигачева и Николая Рыжкова и дал понять, что будет лично заниматься определением внешнеполитического курса. Первый шаг Горбачева был направлен на устранение монополии Громыко в этой сфере. С предложением занять пост министра иностранных дел он обратился не к заместителям Громыко, Корниенко и Добрынину, а к первому секретарю компартии Грузии – Эдуарду Амвросиевичу Шеварднадзе. Грузинский руководитель в международных делах не разбирался, но пользовался доверием Горбачева еще с 1970-х гг. Уже в 1987 г. Горбачев и Шеварднадзе с горсткой преданных им помощников стали принимать практически все решения, касающиеся внешней политики ^{1050} .

Именно в дискуссиях о внешней политике Горбачев впервые заговорил о необходимости «нового мышления». Подобно «перестройке», это благозвучное выражение можно было интерпретировать сколь угодно широко. Почти все коллеги Горбачева по Политбюро и партийные руководители всех звеньев, привыкшие за прошедшие десятилетия к пустозвонству прежних идеологических кампаний, решили, что это опять риторика, в лучшем случае – красивый пропагандистский лозунг ^{1051} . Но они ошибались. Генеральный секретарь рассматривал внешнюю политику не просто как способ добиться передышки для проведения реформ у себя в стране, но и как средство, которое поможет этим переменам осуществиться. Ему хотелось открыть Советский Союз внешнему миру и тем самым преодолеть сталинское наследие, выражавшееся прежде всего в противостоянии странам Запада. Нужно было переворошить идеологические догмы, а если понадобится – от них отказаться. Вскоре «новое мышление» стало синонимом кардинальной переоценки всей официальной идеологии.

«Новое мышление» зародилось у Горбачева при чтении книг, которые он поглощал в немыслимом для члена брежневского Политбюро количестве. Он читал и западных авторов – политиков, историков и философов социалистического толка – эти книги переводились и издавались ограниченными тиражами специально для партийной номенклатуры. Горбачев также любил откровенные беседы с доверенными людьми из своего окружения, часто в неофициальной обстановке. В это окружение входили Раиса Максимовна, жена Горбачева, Александр Яковлев, Валерий Болдин, Евгений Примаков и Эдуард Шеварднадзе. Раиса Максимовна была ключевой участницей бесед в узком кругу. Она была образованной и очень волевой женщиной, считала себя «шестидесятницей» и не собиралась мириться с ролью домохозяйки, подобно недалеким женам других членов Политбюро. Окончившая философский факультет МГУ в 1955 г., одновременно с мужем, Раиса Максимовна работала социологом в Ставропольской области. Бросались в глаза ее педантичность и стремление работать над собой, склонность к самообразованию. Она тяжело переживала отъезд из Москвы, стремилась остаться интеллектуалкой, следила за содержанием литературных журналов и старалась не пропускать культурных мероприятий. Когда Горбачев вошел в Секретариат ЦК КПСС и супруги переехали из Ставрополя в Москву, Раиса немедленно окунулась с головой в мир научных дискуссий, симпозиумов и конференций. Она возобновила контакты с друзьями, однокурсниками по МГУ и коллегами в Институте философии. В 1986 г. Горбачева стала патронессой Советского фонда культуры, созданного по инициативе академика Дмитрия Сергеевича Лихачева. Каждый вечер, зачастую после заседаний Политбюро или других важных встреч, Горбачев брал свою жену на прогулку, во время которой они обсуждали события, произошедшие за день, а также проговаривали друг другу новые идеи. «Он не способен принимать решения без ее совета», – сказал о Горбачеве один из советских дипломатов в доверительном разговоре с американским послом Джэком Мэтлоком ^{1052} .

Еще одной ключевой фигурой в узком кругу стал Александр Николаевич Яковлев – наиболее честолюбивый в интеллектуальном плане член команды Горбачева. Он воевал на фронте, был тяжело ранен. После войны получил историческое образование и быстро сделал партийную карьеру, работая по идеологической линии. В середине 1950-х гг. Яковлев продолжил учебу в аспирантуре Академии общественных наук при ЦК КПСС, с 1958 по 1959 г. стажировался в Колумбийском университете в США, а позже возглавил отдел пропаганды ЦК КПСС, где организовывал антиамериканские кампании и контрпропаганду в советских СМИ. Но вместе с тем Яковлев неизменно противостоял попыткам реабилитации сталинизма и выступал против русского национализма, который получил все большее распространение в конце 1960-х гг. среди сотрудников аппарата ЦК. В результате одного из таких выступлений в 1972 г. Яковлев был снят с должности и направлен в Канаду послом. Там, находясь в «ссылке» вдали от родины, он начал думать о реформировании советской системы, склоняясь к рецептам европейской социал-демократии. Там же, в Канаде, он познакомился с Горбачевым и, не без его содействия, вернулся в Москву на место директора Института мировой экономики и международных отношений. Придя к власти, Горбачев включил его в состав ЦК и сделал своим близким советником. Уже в конце 1985 г. Яковлев направил Горбачеву записку, где предложил покончить с однопартийной системой. В стране должен быть создан «Союз коммунистов», состоящий из двух партий, Социалистической и Народно-демократической. Всеобщие выборы – сверху донизу – должны производиться каждые 5 лет. На 10 лет избирается президент. Записка пестрела цитатами из Ленина. Но позднее Яковлев вспоминал, что записка позволила поставить вопрос об отказе от ленинско-сталинского классового подхода в восприятии мира, о постижении того факта, «что мы живем во взаимозависимом, противоречивом, но в конечном счете едином мире». Генсек еще не был готов к таким радикальным шагам, но слушал аргументы Яковлева с большим вниманием ^{1053} .

Горячую и немедленную поддержку получил Горбачев у немногочисленной группы «просвещенных» аппаратчиков – тех, кто пришел в партийный аппарат на волне реформаторских надежд в 1950-х – начале 1960-х гг. и называл себя «детьми XX съезда». Эта группа состояла из людей, работавших референтами Андропова и ставших директорами научно-исследовательских институтов. Среди них были также специалисты-международники из международного отдела ЦК КПСС ^{1054} . Некоторые из них писали речи для Брежнева, являясь его консультантами в годы разрядки. За последние годы брежневского правления эти люди изрядно разочаровались, но до конца не изверились в идеях «социализма с человеческим лицом». Наблюдая, как общество стагнирует и тонет в коррупции и двуличии, они еще надеялись, что процесс очищения системы от сталинского наследия, начатый в 1960-е гг., можно довести до конца. Среди этих людей были наиболее ранние и последовательные сторонники политики разрядки и сокращения вооружений. Георгий Арбатов, директор Института США и Канады АН СССР, сразу после прихода к власти Горбачева направил ему ворох записок с инициативами, которые, по его мнению, должны были вывести СССР из международного тупика, возникшего после вторжения в Афганистан. Арбатов предлагал немедленный вывод войск из Афганистана, одностороннее сокращение советских вооруженных сил в Европе и на границе с Китаем и даже возвращение Японии четырех Курильских островов, аннексированных Сталиным в 1945 г. ^{1055}

Горбачев со скепсисом отнесся к предложениям академика и отправил его записки в архив. Но в январе 1986 г. он пригласил друга Арбатова, талантливого спичрайтера Анатолия Черняева, своим личным помощником по внешней политике. Черняев полностью разделял арбатовские идеи, а кроме того, высказывался за свободу эмиграции из СССР и освобождение политзаключенных. В октябре 1985 г. генсек даровал советской интеллектуальной элите давно утраченную привилегию: встречаться с иностранцами, не испрашивая специального разрешения. Это был знаменательный шаг к разрыву с атмосферой ксенофобии и шпиономании, установившейся в СССР еще при Сталине ^{1056} . Генеральному секретарю хотелось видеть себя «просвещенным» правителем, окруженным интеллектуалами и свободомыслящими людьми.

Ядром горбачевского «нового мышления» стало убеждение в том, что необходимо отказаться от большевистского, сталинского, биполярного восприятия мира как противостояния двух систем. Отсюда следовал вывод о том, что следует отказаться от силовой политики великих держав и вместо этого признать, что безопасность Советского Союза неотделима и в некоторой степени совместима с интересами безопасности капиталистических стран, в том числе и Соединенных Штатов Америки. Горбачев понимал, что прежде всего нужно обуздать гонку ядерных вооружений. Сама возможность применения громадной военной силы внушала ему беспокойство, особенно если речь шла о ядерном оружии. Неприязненное отношение к силе и насилию формировалось у него с детства. Горбачев родился на земле кубанских казаков, переживших трагедии Гражданской войны, раскулачивания и сталинских репрессий. Затем пришла война, немецкая оккупация. Горбачев считал, что принадлежит, выражаясь его собственными словами, к поколению детей войны. «Врагу сдавали город за городом, появились в наших краях эвакуированные. Мы, мальчишки, лихо распевавшие перед войной песни тех лет, с энтузиазмом повторявшие: "чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим", надеялись, верили, что вот-вот фашисты получат по зубам. Но к осени враг оказался у Москвы и под Ростовом». Михаил еще ребенком понял, какой ценой досталась народу победа. «Война стала страшной трагедией для всей страны. Порушено было все, что с таким трудом создавалось. Порушена семья – дети остались без отцов, жены – без мужей, девушки – без женихов» ^{1057} . Как выпускник юридического факультета МГУ Горбачев был освобожден от службы в армии. Университетские годы приоткрыли его сознание для вольнодумных мнений и идей, расходившихся с официальной милитаристской пропагандой.

В отличие от таких руководителей, как Сталин, Хрущев или Брежнев, которые курировали вооруженные силы и военно-промышленный комплекс и уделяли приоритетное внимание и ресурсы его нуждам, Горбачев столкнулся с военными и «оборонкой» лишь когда стал генеральным секретарем ЦК КПСС ^{1058} . В соответствии с традицией, установленной Сталиным и Хрущевым, руководитель партии должен был также руководить Советом обороны. Олег Бакланов, в то время руководивший рядом программ по ракетнокосмической технике, вспоминал, что Горбачев даже в 1987 г., через два года после вступления в должности, относился к военным программам и их обсуждению безо всякого интереса и понимания ^{1059} . Как-то в беседе с одним из русских физиков-ядерщиков Горбачев признался, что испытал что-то вроде морального шока, когда осознал, что ответственность за использование ядерного оружия лежит на нем лично. Он также рассказал, что ознакомился с докладом ученых о «ядерной зиме», в котором прогнозируется уничтожение жизни на всей планете в результате массированного использования ядерного оружия. По его словам, однажды он принял участие в военных учениях, во время которых моделировались действия советской стороны в ответ на ядерное нападение противника. Его попросили отдать команду о нанесении ответного удара. Он категорически отказался делать это, «даже в учебных целях» ^{1060} .

Горбачев и сторонники «нового мышления» не сразу поняли, как им действовать в жестокой реальности американо-советской конфронтации. Что предпринять, чтобы затормозить маховик холодной войны внутри собственного госаппарата и тем более за океаном? Министр обороны Каспар Уайнбергер, директор ЦРУ Уильям Кейси и сотрудники Белого дома были настроены вести «крестовый поход» против советского коммунизма до победного конца ^{1061} . Тем не менее сам Рейган, которому не терпелось встретиться с новым советским руководителем, готовился к переговорам. В этом ему помогали госсекретарь Джордж Шульц и аппарат Совета национальной безопасности, который возглавлял помощник президента Роберт Макфарлейн. К сожалению, ни Горбачев, ни его непосредственное окружение не имели представления о мирных намерениях Рейгана ^{1062} .

Разглагольствования Рейгана о советской экспансии в третьем мире, в то время когда американцы стремились присутствовать всюду, раздражали приверженцев «нового мышления». Вашингтон настаивал на одностороннем выводе советских войск из Афганистана, Анголы, Эфиопии и других горячих точек, при этом препятствуя любым попыткам поставить вопрос о поддержке США военных формирований, запятнавших себя кровавыми делами в странах Центральной Америки. В Кремле справедливо считали, что верхушка американского руководства больше заинтересована в том, чтобы «обескровить» советские войска в Афганистане, чем в переговорах, которые могли бы обеспечить вывод советских войск из этой страны. Поэтому Горбачев решил избегать каких-либо действий за пределами страны, которые можно было расценить как сдачу позиций или уступки со стороны СССР. Несмотря на многочисленные просьбы солдатских матерей и советы ближнего окружения, советский руководитель решил повременить с выводом войск из Афганистана. Весной 1985 г. он записал в свой рабочий блокнот: «Необходимо поэтапное урегулирование конфликта; провести беседу с афганским руководством (Бабрак Кармаль) о расширении базы режима; переговорить с [маршалами] Соколовым и Ахромеевым по военным аспектам проблемы. Очень важно: полная сдача позиций недопустима». В 1985-1986 гг. вооруженные части советской армии значительно усилили военные операции против моджахедов. Не справлявшийся с ролью лидера Афганистана Бабрак Кармаль был заменен на более сильную личность – Мухаммеда Наджибуллу, на тот момент начальника афганской службы безопасности. Позже у Горбачева возникнет немало проблем из-за задержки с выводом войск из Афганистана, как, впрочем, и из-за топорно проведенной антиалкогольной кампании, а также задержки назревших экономических и финансовых реформ ^{1063} .

Первые смелые инициативы Горбачева относятся к области ограничения вооружений. К лету 1985 г. он уже вступил в переписку с Рейганом, в которой прозвучал главный вопрос: как уменьшить угрозу ядерной войны и обуздать гонку ядерных вооружений. Горбачев отказался от практики, установившейся еще с 1977 г., в соответствии с которой любая встреча между руководителями сверхдержав должна быть привязана к подписанию каких-либо важных документов. Советники Рейгана в большинстве своем не поддерживали идею о встрече с молодым и энергичным генсеком. Однако президент США, который с 1983 г. ждал возможности лично и начистоту объясниться с советским руководством, настоял на встрече с Горбачевым в Женеве в ноябре 1985 г. В ходе подготовки к этой встрече лидеры двух стран восстановили работу конфиденциального канала между Вашингтоном и Москвой и стали интенсивно обмениваться личными посланиями. На первый порах Горбачев отверг предложение американцев вести переговоры по четырем параметрам, в частности по правам человека и Афганистану. Генсек предложил сосредоточить внимание на вопросе о сокращении ядерных вооружений. Он дал понять Рейгану, что СССР рассматривает программу Стратегической оборонной инициативы как угрозу балансу сил между сверхдержавами. Несмотря на то что СОИ не представляла немедленной угрозы, эта программа давала толчок новому витку гонки вооружений, опасному и дорогостоящему. Горбачев полагал, что программа «звездных войн» (СОИ) «уже на нынешней стадии серьезным образом подрывает стабильность. Мы настоятельно советуем Вам свернуть, пока дело не зашло слишком далеко, эту резко дестабилизирующую и опасную программу. Если положение в этой области не будет скорректировано, то у нас не останется иного выхода, как принять меры, требуемые нашей и наших союзников безопасностью». Накануне саммита в Женеве Горбачев написал Рейгану, что «предотвращение ядерной войны, снятие военной угрозы есть наш взаимный, причем доминирующий интерес». Он убеждал американского президента согласиться на «демилитаризацию космоса». «Как представляется, мы вполне могли бы достичь четкого взаимопонимания о недопустимости ядерной войны, о том, что в ней не может быть победителей». А чтобы не быть голословным, в августе 1985 г. Горбачев объявил односторонний мораторий СССР на проведение подземных ядерных испытаний ^{1064} .

Заявленный Горбачевым внешнеполитический курс удивительно напоминал миролюбивые цели Брежнева с начала 1970-х гг. Это отражают и предписания, одобренные на заседании Политбюро перед встречей в верхах. В них слово в слово повторялись все привычные фразы периода разрядки, при этом вновь подтверждалось стремление СССР играть важную геополитическую роль в странах третьего мира. Специалисты, готовившие эти предписания для утверждения на Политбюро, предвидели, что американская сторона не согласится с таким подходом к конфликтам в странах третьего мира, и оказались правы. Кроме того, они предупреждали, что «на запрет космических вооружений Рейган, конечно, не пойдет» ^{1065} .

Советские дипломаты и военные, внимательно наблюдавшие за дебютом Горбачева на ристалище в Женеве, остались довольны. При всем внешнем обаянии советский руководитель проявил себя жестким переговорщиком. Как и ожидалось, лидеры двух стран согласились лишь в одном: «в ядерной войне не будет победителей и допустить ее нельзя ни в коем случае». В Москве все пришли к единодушному мнению: с нынешней администрацией вряд ли можно достичь крупных результатов. Выступая перед членами Политбюро и партийными руководителями, Горбачев критиковал Рейгана за «примитивность, пещерные взгляды и интеллектуальную немощь». Он считал, что американский президент является пешкой в руках представителей военно-промышленного комплекса, и обещал укрепить обороноспособность СССР. Однако внутренне генсек был обескуражен, обнаружив, что Рейган искренне верит в то, что говорит. Он был раздосадован также тем, что ему не удалось убедить Рейгана отказаться от СОИ. Руководитель СССР пытался догадаться и понять, что движет Рейганом. В мемуарах он воспроизводит свои раздумья после саммита: «Странные впечатления вызывали у меня адвокатские доводы в пользу космической стратегической инициативы. Что это: полет фантазии, прием, имеющий целью сделать СССР сговорчивым на переговорах, или все-таки не слишком ловкая попытка успокоить нас, а самим довести до конца безумную идею – создать щит, позволяющий безбоязненно нанести первый удар» ^{1066} .

Под впечатлением от встречи в Женеве советский лидер принялся искать новые идеи и подходы, которые могли бы разорвать порочный круг американо-советского соперничества. В отличие от Брежнева, который в схожих обстоятельствах ждал инициатив с американской стороны, Горбачев решил сам пойти в «мирное наступление» и увлечь президента США темой ядерного разоружения. В канун нового, 1986 г. он встретился с советскими военными и дипломатами, принимавшими участие в переговорном процессе, и потребовал от них свежих идей и подходов к решению этой задачи. На основе их предложений Горбачев объявил о программе всеобщего и полного ядерного разоружения к 2000 г. Администрация Рейгана не придала значения этой программе, сочтя ее пропагандистской уловкой. Однако на самом деле в ней отразилась глубокая приверженность Горбачева идее ядерного разоружения. А всеобщий, демонстративно утопичный характер этой инициативы лишний раз свидетельствовал о том, что Горбачев был по природе оптимистом и верил в силу больших идей. Анатолий Черняев вспоминает, что Горбачев и его окружение считали, как и при Брежневе, что «можно снять угрозу войны, ограничившись проблематикой разоружения» ^{1067} .

Горбачев стал готовиться к очередному, XVII съезду КПСС, который должен был пройти в феврале – марте 1986 г., при всей своей ритуальности это мероприятие по-прежнему имело чрезвычайно важное внутриполитическое значение. Уединившись на черноморской госдаче, генсек совместно с Яковлевым и Болдиным изучал предложения, поступившие от научно-исследовательских институтов, и обсуждал проект политического доклада съезду. Руководители до Горбачева никак не могли примирить прагматичное стремление к разрядке со своим биполярным, идеологическим мировоззрением. Горбачев, однако, уже не считал мир расколотым: вместо привычной формулировки о существовании «двух лагерей» – социализма и империализма – он выдвинул идею о взаимосвязанности, взаимозависимости, целостности мира. Он вспоминал позднее, что это теоретическое новшество «оказало громадное воздействие на нашу собственную и мировую политику». В проекте доклада подчеркивалось: «Политика тотального противоборства, военной конфронтации не имеет будущего… Гонка вооружений, стремление к военному превосходству объективно не могут принести политического выигрыша никому». Делался вывод, что «задача обеспечения безопасности предстает как задача политическая и решить ее можно лишь политическими средствами» ^{1068} . В этом эпизоде еще раз проявилась склонность Горбачева к глобальным теоретическим новациям, причем не только применительно к внешней политике.