Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"

Автор книги: Владислав Зубок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 64 страниц)

Горбачев ответил на сомнения коллег упреками в паникерстве. Ему пришел на помощь Шеварднадзе, который заявил, что «примитивизм, интеллектуальная ограниченность не позволили Н. С. Хрущеву довести до конца линию XX съезда партии». По мнению министра иностранных дел, коммунистическое и рабочее движение стало фикцией, и нечего опасаться нанести ему урон. Шеварднадзе, когда-то славословивший Брежнева, с пафосом заключил: «Возьмите Болгарию, возьмите бывшее руководство Польши, возьмите обстановку в Германской Демократической Республике, Румынии – это разве социализм?» ^{1160} .

К весне 1989 г. даже ближайшим соратникам Горбачева стало очевидно, что пересмотр советской идеологии и истории, начатый сверху, вызвал обвал всей политической системы. Горбачев перестал контролировать события как за рубежом, так и в собственной стране. В мае 1989 г. Анатолий Черняев с тревогой записал в своем дневнике: «Внутри растет тоска и тревога, ощущение кризиса горбачевской идеи. Он готов далеко пойти. Но что это означает? Любимое его словечко – "непредсказуемость". А скорее всего мы будем иметь развал государства или что-то похожее на хаос» ^{1161} .

Историческая личность

Предшественником Горбачева на пути реформ был Н. С. Хрущев. Однако сравнение этих двух деятелей требует уточнения. Российский социолог Наталья Козлова, исследуя особенности сознания русского крестьянства, пришла к интересным выводам: быстрое и безжалостное уничтожение традиционного крестьянского уклада привело к тому, что сельское население превратилось в фантастически активную и мобильную часть общества. Молодые выходцы из крестьянских семей переезжали в города и делали там карьеру. Новоявленные горожане, получившие «путевку в жизнь» от советской власти, стремились оставить позади «идиотизм деревенской жизни» и любой ценой достичь как можно более высокого положения в обществе. Первая когорта таких людей сформировалась в 1930-е гг. и во время Великой Отечественной войны. Им была присуща громадная жизнестойкость и жесткий прагматизм. Они верили не в принципы, а в силу принуждения и материальные привилегии. Вторая когорта мигрантов из села пришла в город в 1950-х гг. – когда процессы урбанизации и рост образованных, профессиональных групп в СССР проходили максимальными темпами. У представителей этой группы можно было встретить исключительно оптимистическое мировоззрение, а также безграничную веру в силу «идей» и культурное самосовершенствование. Некоторые неофиты из провинции верили в «социализм» больше, чем столичные жители, среди которых стремительно росло двуличие и цинизм и которые первыми перестали верить каким-либо лозунгам и обещаниям. Сельские, провинциальные выдвиженцы были обязаны партии и государству своим образованием и быстрым продвижением по карьерной лестнице ^{1162} . Именно здесь, пожалуй, и следует искать причины сходства и различий между Хрущевым и Горбачевым.

Наиболее заметной чертой характера Горбачева, отмеченной многими, был его исключительный оптимизм и уверенность в себе, способность преодолевать негативные эмоции. Молодой Горбачев обладал здоровым самолюбием и устойчивыми жизненными ценностями. Его социальная среда (Ставропольский край на юге России, Московский государственный университет, да и Политбюро, самым молодым членом которого он стал в свое время) способствовала его крайне высокой самооценке. Это была личность, которая никогда не сомневалась в своем успехе.

Из этой черты, по мнению поклонников Горбачева, исходит его естественное свободолюбие и демократичность. По замечанию Черняева, «его природный демократизм не был совсем испорчен длительной карьерой партработника, хотя кое-какие "благоприобретенные" черты сохранились. Истинная его народность сидит в нем глубоко». Когда Горбачев был введен в состав Политбюро и переехал жить в Москву, он столкнулся с цинизмом, аморальностью и коррупцией. «Будучи физически и душевно очень здоровым человеком и не избалованным жизнью в детстве и юности», продолжает Черняев, Горбачев «искренне ужаснулся тому обществу, тем порядкам и нравам, с которыми вроде свыклись, но которые открылись ему во все своем безобразии», когда он «оказался в столичном эшелоне руководящего слоя партии и государства». Его демократические устремления, заключает Черняев, в итоге возобладали, несмотря на то что политические реалии вынуждали его ловчить, лукавить и сознательно тянуть с неприятными решениями ^{1163} .

Второй важной чертой его характера, по мнению сторонников Горбачева, была наивность на грани утопизма. Один из его помощников, Георгий Шахназаров, вспоминал о «простодушной вере в здравый смысл своих коллег». По мнению Дмитрия Фурмана, это простодушие распространялось на отношение к идеям, советской интеллигенции и иностранным лидерам. Последний советский лидер наивно, по-провинциальному верил, «что та или иная истина, идея, к которой он пришел, настолько очевидна, что люди обязательно ее усвоят. Так, наверное, Лютеру казалось, что его истины настолько самоочевидны, что он вполне может убедить в них римского папу». Горбачевскую перестройку, считает он, можно считать аналогом лютеровской «реформации», и генсеку требовались качества проповедника, чтобы повести за собой свое окружение, партийный аппарат, всю страну прочь от обанкротившейся системы, милитаризма и систематической нищеты. По мнению Шахназарова, Горбачев своим проповедническим талантом заговорил партийных чиновников, создал у них иллюзию того, что его глубоко революционные, «в полном смысле подрывные для системы идеи» не подорвут их статуса ^{1164} .

Жизненный путь Горбачева (как и его жены Раисы) способствовал его стойкому убеждению в возможность «реформации» советской системы. Михаил Сергеевич окончил МГУ и уехал в провинциальный Ставрополь в 1955 г., когда вера в Сталина начала утрачивать свой сакральный смысл, а на ее место пришли романтические мечты о «коммунизме с человеческим лицом». В Москву Горбачев вернулся в конце 1970-х: к этому времени образованная элита и циничные партаппаратчики уже давно забыли о романтических идеалах и высмеивали их в анекдотах. В первые годы пребывания у власти Горбачев упорно размышлял о том, как вернуться к «ленинским принципам». В личности Ленина (вернее, в его идеальном мифологизированном образе) Горбачев видел отражение собственных черт: страстную веру в силу революционных идей, «исторический» оптимизм и уверенность в том, что можно оседлать революционный хаос и выстроить из него новый общественно-политический строй. Даже в 1989 г. Горбачев, по воспоминаниям его ближайшего помощника Черняева, «безмерно восхищался» Лениным и мысленно постоянно «советовался» с ним ^{1165} .

Для недругов Горбачева его самоуверенность и природный демократизм виделись в другом свете. Егор Лигачев считал, что Горбачев «не мог себе представить, по своему складу характера», насколько трудными могут оказаться реформы ^{1166} . Некоторые обвиняли генсека в элитаризме. Валерий Болдин, заведовавший в то время общим отделом ЦК КПСС, отмечает, что между Горбачевым и многими простыми советскими людьми существовала непреодолимая психологическая пропасть. Начальник службы безопасности генсека Владимир Медведев пишет, что «интеллектуал» Горбачев, в отличие от патриархального Брежнева, в окружении советских людей чувствовал себя не в своей тарелке и предпочитал общаться с людьми с Запада ^{1167} .

Соратники Горбачева признают, что личность Горбачева контрастировала с основной массой русских, советских людей, с преобладавшим в обществе менталитетом. Но при этом они считают, что Горбачев был намного лучше народа. Черняев, к примеру, характеризует советское общество как «люмпенизированный народ с иждивенческой психологией», готовый извечно мириться с унизительной жизнью и верить в «происки империализма». По мнению сторонников Горбачева, он должен был совершить титанический подвиг, пробудить общество от гибельной спячки и советского тоталитарного рабства. Все остальное, утверждает Черняев, было неизбежным последствием этого пробуждения. Общество оказалось недостойным своего лидера: «новое мышление» опередило свое время. В этих обстоятельствах, когда советское общество, выйдя из-под контроля, начало крушить все на своем пути, Горбачев уже ничего не мог сделать – никакие тормоза бы не сработали ^{1168} .

Как отмечают враги и признают друзья, главным следствием чрезмерного оптимизма и наивности Горбачева-политика стала его непредсказуемость, неспособность планировать что-либо на перспективу и его отвращение к традиционным приемам и методам властвования. Все признают, что перестройка шла хаотично, без стратегической последовательности, а «новое мышление» было набором абстракций и не могло стать практической дорожной картой для реформ. Любимыми фразами Горбачева помимо непредсказуемости, были «процессы пошли», «жизнь покажет», «история рассудит» и т. п. По мнению Дмитрия Фурмана, все это проистекало из его чрезмерно положительного отношения к людям, особенно к советским людям. У него была «неиссякаемая вера, что народ надо только пробудить, а там "живое творчество масс" само приведет ко всему хорошему» ^{1169} . Он не сомневался в том, что, когда революционные страсти улягутся и «процессы пройдут», общество само выберет оптимальный для себя путь развития.

Даже те, кто обычно восхищается Горбачевым, признают, что эта черта его личности сыграла роковую роль в тот период, когда нужно было наметить практический курс действий для государственного аппарата, осуществить последовательную и продуманную программу перемен и предотвратить психологический разброд и идеологический раскол в обществе. Даже Черняев в своих дневниках и мемуарах не скрывает разочарования и мучительных сомнений по этому поводу. Он пишет, что Горбачев так и не приступил к значимым экономическим реформам, когда у него был шанс это сделать. Он бесконечно тянул с переходом к рыночным ценам, пока финансовый кризис не разросся до чудовищных размеров. Он три года откладывал неизбежное решение о выводе советских войск из Афганистана, в результате чего война Брежнева – Андропова – Громыко стала в значительной мере «горбачевской войной». Кроме того, он позволил Борису Ельцину перехватить у себя политическую инициативу, стать вождем русского народа, поднявшимся на популистской волне против партийных чиновников и их привилегий ^{1170} . В то же время сторонники Горбачева подчеркивают, что все эти «тактические» ошибки перекрываются с лихвой благородством замысла. Они считают, что в то время никто толком не знал, как реформировать тоталитарное общество и экономику. Найти дорогу можно было только методом проб и ошибок. К тому же, если бы Горбачев заранее знал, какая сложная и опасная задача стоит перед ним, он, возможно, никогда бы за нее и не взялся ^{1171} . Подобные оценки исходят из общей установки о том, что компартия и советская империя не подлежали реформированию, были обречены на самоуничтожение.

В 1995 г., уже после ухода с политической сцены, Горбачев в откровенной беседе признался, что в его действиях было «много наивного, утопичного». Однако он добавил, что после 1988 г. он сознательно шел на риск политической дестабилизации, потому что хотел «вывести людей из апатии, разбудить в них гражданские чувства». В противном случае, сказал он, «мы бы разделили участь Хрущева», иными словами, партийная номенклатура отодвинула бы Горбачева от власти ^{1172} .

Критики Горбачева отрицают наличие в 1988 г. какой-либо серьезной угрозы его власти со стороны партийных функционеров ^{1173} . По суровому заключению американского аналитика Уильяма Одома, «Горбачев оказался неисправимым прожектером, талантливым болтуном, неспособным предвидеть вероятные последствия своих действий». Лигачев пишет, что «опаздывать, реагировать на события, когда уже было поздно, было одной из характерных черт политики Горбачева» ^{1174} . В своем интервью он так это объяснил: «Он стремился к тому, чтобы все то, что оказывало влияние на общество, задевавшее интересы общества, было осмыслено другими. Чтобы это был плод, созревший и упавший. А он его подберет… Зачастую надо было идти против течения. В истории есть масса примеров, когда лидер оставался в меньшинстве, но оказывался прав. У Горбачева, к сожалению, этого качества не было» ^{1175} . Бывший председатель КГБ Крючков говорил и писал о горбачевской «импульсивности». «Нельзя было поворачивать штурвал то в одну, то в другую сторону. Наблюдалась настоящая импульсивность, которая была связана и с самой личностью Горбачева, с чертами его ненормального характера». Крючков признает, что секретари обкомов в 1987 г. уже начали поговаривать о том, что Горбачев гнет не туда. Но выступление Ельцина с критикой руководства партии в ноябре перевело стрелки опасений с Горбачева на новую мишень ^{1176} .

Те, кто критикуют Горбачева, убеждены, что с другим руководителем, обладающим более сильной и твердой рукой, все сложилось бы совсем по-другому. Этот гипотетический «другой» смог бы добиться разрядки напряженности со странами Запада и постепенно преобразовать коммунистическую партию и Советский Союз. И все это, по словам критиков, можно было сделать, не разрушая основ государственной власти и не создавая повсюду хаоса политической и общественной жизни.

Для понимания причин окончания холодной войны нам важна и самооценка Горбачева в роли руководителя страны, его, так сказать, «образ себя». Этот образ связан с его целями и идеалами, но вместе с тем отражает его личностную, глубоко психологическую суть, которая позволила ему сохранить приверженность своим идеалам и целям. В конце октября 1988 г. Горбачев готовился поведать о своих новых взглядах всему миру на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Он дал задание «мозговому центру», в который входили Шеварднадзе, Яковлев, Добрынин, новый глава международного отдела Валентин Фалин и Черняев, подготовить речь, которая стала бы ответом на знаменитую речь Черчилля в Фултоне в марте 1946 г. Она «должна быть "антифултонская" – Фултон наоборот», сказал он. Он предложил «дать миру философию видения мира по итогам трех лет. Отметить процесс демилитаризации нашего мышления, гуманизации нашего мышления» ^{1177} .

Примером для Горбачева – как в смысле направления, которое он задал Советскому Союзу, так и на международной арене – был идеализированный Ленин в противоположность Сталину. Сталин, создавший советскую империю, практически не отделял себя от собственного творения. Малейший вызов интересам СССР он воспринимал как личную угрозу, и наоборот, любое проявление недостаточного уважения его личному статусу и авторитету (особенно со стороны иностранцев) он оценивал как недопустимое оскорбление престижа Советского Союза как великой державы. Горбачев не отождествлял лично себя с советским государством и советской империей в том виде и в той форме, как они достались ему в наследство от предшественников. Позже он сказал, что делал все, чтобы «сохранить Союз». Однако речь не шла о сохранении СССР в любой форме и любой ценой. В действительности он считал, что советская империя либо будет преобразована революционно, согласно его идеям перестройки, либо она обречена.

От Сталина и его последователей Горбачев, как уже не раз повторялось на этих страницах, унаследовал пост генерального секретаря и громадную власть. Но у него были другие приоритеты, помимо власти, престижа, стабильности и государственных интересов. На первом месте у него, как уже упоминалось выше, стояла задача создания нового мирового порядка, основанного на сотрудничестве и отказе от насилия. Это ставит Горбачева, по крайней мере в его собственных глазах, в один ряд с такими политическими фигурами XX столетия, как Вудро Вильсон, Махатма Ганди и другие всемирно известные проповедники общечеловеческих ценностей. Важно отметить, что никто из этих проповедников не преуспел в делах государственного строительства и управления.

Влияние Сталина и Горбачева на судьбу Советского Союза было исключительным. При этом вряд ли найдутся в мировой истории два государственных деятеля, занимавшие один и тот же пост и столь сильно отличавшиеся друг от друга. Сталин, действуя бесчеловечными, кровавыми методами, выстроил Советский Союз и его внешнюю империю. Вся политика Сталина была нацелена на создание великой державы. Его излюбленным методом действий было создание сфер влияния, наглухо закрытых от всяких внешних воздействий, прежде всего со стороны других великих держав. Затем он устанавливал полный контроль над этими сферами влияния с помощью террора, силы и угроз силы, политических манипуляций и шантажа – методов, отработанных впервые внутри Советского Союза. Горбачев, напротив, решительно отказался от угроз применения силы даже в тех случаях, когда речь шла о странах, где дислоцировались советские войска и через которые проходили важнейшие советские коммуникации. С необыкновенной щепетильностью он придерживался позиции полного невмешательства во внутренние дела стран Варшавского договора в Центральной и Восточной Европе. Когда Генри Киссинджер, находясь в Москве с визитом в январе 1989 г., осторожно предложил Горбачеву подумать о том, чтобы СССР и США совместно взяли под контроль возможное развитие событий в Европе, чтобы предотвратить всякие неожиданности, Горбачев, проповедующий «новое мышление», с презрением отмахнулся от этой идеи. В то же время Горбачев не спешил с выводом советских войск из Восточной Европы. Когда в октябре 1988 г. Шеварднадзе поднял вопрос: не пора ли убирать войска из Венгрии? Горбачев ответил, что «пока надо сокращать, а не убирать сразу». Он критиковал Хрущева за резкие и непродуманные сокращения армии. Уже через год Горбачеву придется пойти по этому же пути, но в гораздо большей, катастрофической спешке ^{1178} .

Западничество Горбачева

Сталин привил всей советской стране и своим подданным вирус шпиономании и крайней ксенофобии, подозрительности ко всему иностранному; в культурном влиянии Запада он видел смертельную угрозу для собственного режима. Сталин был нетерпим к чужому мнению, отличавшемуся от собственного, хотя нередко провоцировал свое окружение на «размышления вслух». Такие размышления в присутствии диктатора были крайне опасным делом. Малейший отход от утвержденной политической линии Сталин расценивал как недопустимое инакомыслие, как опасность утратить контроль над страной. Сталину было свойственно ожидать самого худшего от всех и каждого, он подозревал любых западных политиков и государственных деятелей, даже тех, кто шел навстречу СССР и подлаживался под советские интересы, в том, что они вынашивают коварные планы и плетут антисоветские сети. Горбачев, напротив, не испытывал ни грана ксенофобии или враждебности к Западу, западной жизни и культуре. Более того, ему нравилось общаться с гражданами капиталистических стран, он с уважением относился к западным политикам любых взглядов, а некоторых из них со временем стал называть своими личными друзьями. Он обладал поразительной способностью считать, что «все, что ни происходит, происходит к лучшему», и в отношениях с другими лидерами вел себя, исходя из принципов доверия, честности, сотрудничества и открытости к диалогу.

По мнению иностранцев, восхищавшихся Горбачевым, он стал первым советским руководителем, кто повел себя почти как западный политик. Тогда это явление, с учетом того, какой пост и в какой стране занимал Горбачев, мало кто сумел до конца осмыслить и оценить. Разумеется, за первые годы пребывания у власти он еще сохранял множество принятых в СССР политических и идеологических стереотипов относительно стран Запада, особенно, США. Но даже в то время, когда Горбачев все еще считал президента Рейгана, канцлера Коля и их коллег по НАТО противниками, он уже приступил к разборке железного занавеса, для начала разрешив избранной группе влиятельных интеллектуалов и чиновников свободно общаться с иностранцами, а затем открыв внешний мир для всего советского общества.

Наглядным примером западничества Горбачева может служить идея «общеевропейского дома». Вначале, в 1985 и 1986 гг., эту идею предполагалось использовать для того, чтобы вбить дипломатический клин между США и остальными членами НАТО. Однако уже к 1989 г. она вызвала в СССР общественную дискуссию и с легкой руки Горбачева стала восприниматься как синоним «возвращения в Европу» и нежелания жить в закрытом обществе сталинского типа. Приверженность общеевропейским ценностям легла в основу убеждений и многих действий последнего генсека ^{1179} . Правда, некоторые, например Сергей Тарасенко, помощник и единомышленник министра иностранных дел Шеварднадзе, усматривают в этом прагматический расчет. Он утверждает, что, начиная со второй половины 1988 г., «когда мы столкнулись с трудностями внутри страны, стало формироваться сознание того, что мы сможем еще продержаться какое-то время и даже сохранить статус великой державы, только опираясь на Соединенные Штаты. Мы чувствовали, что, отойди мы на два шага от США, и мы будем отброшены» ^{1180} .

Однако проект Горбачева не был просто сухим расчетом, а зовом сердца. Как отмечает Дмитрий Фурман, западничество Горбачева было неким комплексом зависимости, которым страдали многие образованные и даже не очень образованные русские. «Для всех советских людей, в том числе и для партийной верхушки, Запад всегда был предметом вожделения. Поездки на Запад были важнейшим статусным символом. Тут уж ничего поделать нельзя – это "в крови", в культуре». Кроме того, Горбачев наслаждался своей огромной популярностью на Западе, в том числе и в США. «Горбомания» в Америке возникла в результате взаимной симпатии, естественно возникшей между Горбачевым и американской публикой ^{1181} .

Черняев восхищается способностью Горбачева настраиваться на одну волну с собеседниками – будь то руководители западных государств или же простые граждане этих стран. Он пишет в своем дневнике об успехе Горбачева в налаживании дружеских отношений с канцлером ФРГ Гельмутом Колем. В конце концов, заметил он, «новое мышление» не было чем-то таким уж оригинальным или невиданным. Новым в нем было то, что советский руководитель, сам сформировавшийся в условиях советской системы и воспитанный советским обществом, смог так быстро освободиться от советской ментальное. В тот день, когда Черняев увидел, как Горбачев и Коль ведут между собой приятную беседу, он записал в своем дневнике: «Физически ощущаешь, что мы уже вступаем в новый мир, в котором не классовая борьба, и не идеология, и вообще не противоположности и враждебность определяют. А берет верх что-то общечеловеческое» ^{1182} .

Противники Горбачева заявляют, что невероятный успех, которым Горбачев пользовался у западноевропейской и американской публики, вскружил ему голову. Он начал ставить дружеские отношения с иностранными лидерами выше интересов своей страны. Они уверяют, что Горбачеву не только политически и финансово, но и психологически необходимо было получить признание Запада: его популярность в собственной стране из-за нараставшего хаоса в общественной и политической жизни стремительно падала. Валерию Болдину это видится так: «После того как началась демократизация, которая вдруг повернула не совсем в ту сторону, куда Горбачев рассчитывал ее направить, и во главе этой демократизации встал его кровный враг Ельцин, тогда он все свои чаяния возложил на Запад» ^{1183} . Кроме того, критики указывают на то, что советы, полученные Горбачевым от Запада, лишь ухудшили положение дел и сыграли зловещую роль, так как отвлекли его от приоритетов внешней и внутренней политики 1985-1987 гг. и подтолкнули к радикальным политическим реформам ^{1184} .

Особенно резко высказываются об этом советские дипломаты Анатолий Добрынин и Георгий Корниенко, заявляя, что Горбачев «растратил переговорный потенциал советского государства» в обмен на преходящую популярность и добрые отношения с западными государственными деятелями. По мнению Добрынина, западные политики извлекали выгоду из слабости Горбачева. После 1988 г. Горбачев спешил окончить холодную войну, так как это было необходимо ему лично, чтобы прорывом на международной арене компенсировать не оправдавшиеся надежды на улучшение жизни у себя в стране. А в результате «дипломатия Горбачева часто не могла добиться выгодных соглашений в переговорах с Соединенными Штатами и их союзниками» ^{1185} . Корниенко уверен, что поспешный шаг Горбачева по созданию новой политической системы в стране объясняется его излишней чувствительностью к мнению и советам Запада. Горбачев-политик страстно хотел, чтобы его называли не «вождем коммунистической партии», а «президентом СССР», легитимным лидером государства ^{1186} .

Как со всей очевидностью явствует из записей бесед Горбачева с иностранными руководителями, после 1988 г., если не раньше, общение с самыми разными западными лидерами, от социал-демократов до ярых антикоммунистов, стало для Горбачева ключевым источником психологической поддержки. В этих людях он находил понимание, готовность прислушаться и, что немаловажно, способность оценить грандиозность масштаба осуществляемой им перестройки – то, чего ему так не хватало среди коллег по Политбюро и даже среди собственных помощников-интеллектуалов.

Поклонники Горбачева подтверждают наличие у него подобной психологической зависимости от Запада. Фурман признает, что эта зависимость была и имела опасные следствия. «Во-первых, внимание Горбачева чрезмерно отвлекается на Запад. Он явно отдыхает душой во время частых поездок, в то время как в стране нарастают оппозиция и хаос». Тот же автор отвергает утверждение о том, что Запад использовал Горбачева в своих интересах и ускорил распад СССР. Однако он сожалеет, что Горбачев чрезмерно прислушивался к мнению западных коллег. Было бы лучше для страны и «правильно понятых» интересов самого Запада, «если бы Горбачев проявлял к нему большее безразличие» и критически подходил к рекомендациям американских, западногерманских и других европейских политиков ^{1187} .

Президент Джордж Буш, госсекретарь Джеймс Бейкер и посол США в Москве Джек Мэтлок признают, что действительно оказывали значительное влияние на Горбачева, но всегда отрицали, что имеют какое-либо отношение к резкой смене его внутриполитического курса и последующему развалу Советского Союза. Уже после кончины СССР Мэтлок напишет: «Если бы это было во власти США и Западной Европы – создать демократический союз из советских республик, то они бы с удовольствием это сделали» ^{1188} . Однако совершенно очевидно, что пылкие прозападные настроения Горбачева не совпадали со сдержанным прагматизмом большинства его западных коллег. Политика американцев и западноевропейцев по отношению к Советскому Союзу основывалась не на неких идеях, мессианских планах и личной порядочности, а на геополитических, экономических и военных интересах их государств.