Текст книги "Кавалер Ордена Золотого Руна"

Автор книги: Владислав Гурин

Соавторы: Альберт Акопян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

"Приключенческое дело" бросился вперед, но тут беззастенчивый Барсук стал в позу и с невероятной быстротой запел:

– Разрешите мне, дорогие товарищи, в этот знаменательный час…

Дело четвертого этажа казалось проигранным. Хитрый Барсук говорил о нерушимой связи рыбного дела с Арктикой и о громадной роли, которую сыграла газета "За рыбную ловлю" в деле спасения челюскинцев. Пока Барсук действовал таким образом, "Приключенческое дело" переминался с ноги на ногу, как конь. И едва только враг окончил свое торжественное слово, как товарищ Икапидзе изобразил на лице хлебосольную улыбку и ловко перехватил инициативу.

– А теперь, дорогие товарищи, – сказал он, отодвигая плечом соперника, – милости просим закусить на четвертый этаж. Пожалуйста, пройдите. Вот сюда, пожалуйста. Что вы стоите на дороге, товарищ Барсук? Нет, пардон, пропустите, пожалуйста. Сюда, сюда, дорогие гости. Не обессудьте… так сказать, хлеб-соль…

И ударив острым коленом секретаря "Рыбной ловли", который самоотверженно пытался лечь на ступеньку и преградить путь своим телом, он повел челюскинцев за собой.

Чудесные гости, устало улыбаясь и со страхом обоняя запах еды, двинулись в редакцию приключенческого журнала.

В молниеносной и почти никем не замеченной вежливой схватке расторопный Барсук успел все-таки отхватить и утащить в свою нору двух героев и восемь челюскинцев с семьями.

Это заметили, только усевшись за банкетные столы. Утешал, однако, тот радостный факт, что отчаянный Василий Александрович дополнительно доставил на четвертый этаж по пожарной лестнице еще трех челюскинцев: двух матросов первой статьи и кочегара с женой и двумя малыми детками. По дороге, когда они карабкались мимо окна третьего этажа, рыбные сотрудники с криками: "Исполать, добро пожаловать!" – хватали их за ноги, а Василия Александровича попытались сбросить в бездну. Так по крайней мере он утверждал.

А дальше все было хорошо и даже замечательно. Говорили речи, чуть не плакали от радости, смотрели на героев во все глаза, умоляли ну хоть что-нибудь съесть, ну хоть кусочек. Добрые герои ели, чтоб не обидеть, а одному очень ответственному товарищу приходилось даже пить. Неизвестно откуда взявшийся Остап нежно обнимал его за плечи и доверительно убеждал:

– А что, дорогой товарищ Пер-Лашезов, если на воздушном шаре – да вдоль границ Советской Родины. От Мурманска, – рука командора описала гигантскую дугу, – до Берингова пролива – и, – он аж привстал, – кульминация, за которой весь мир будет наблюдать, затаив дыхание, от Берингова пролива вдоль Северного морского пути опять же к Мурманску.

У очень ответственного товарища блеск энтузиазма сменился легким сомнением.

– А что, товарищ корреспондент, если где-нибудь в районе Минска ветер, как бы… э-э-э… примет неблагоприятное направление?

– Как – что?! – Остап упал на стул. – Как – что?! Соколом вниз – и пропаганда советской науки и воздухоплавательного спорта.

– Да-да, в этом что-то есть, – товарищу Пер-Лашезову идея явно понравилась. – Вот, составим смету, график розы ветров, а там, годика через два…

– Нет, товарищ, – убежденно возразил Остап. – Международная обстановка волокитничать не позволяет. Ваша задача – принципиальное разрешение вышестоящих органов, а насчет сметы и розы ветров – это уж мы организуем. А что, Тенгиз Акакиевич, выделит редакция деньги на воздушный шар "Красный любитель Севера товарищ Икапидзе"? С такой рекламой мы увеличим тираж раз в пять. Заодно и Барсуку нос утрём.

– Конечно, дорогой, – энергично ответил товарищ Икапидзе. – Завтра же составим рабочую документацию!

– И экипаж есть, – продолжал Бендер. – Я, Арсений Изаурик, физкультурник и штурман, и командир – товарищ Икапидзе.

– Я не могу, – скромно сказал редактор. – У меня пленум на носу.

– Значит, будете осуществлять руководство из штаба полета… А теперь предлагаю тост за Советский Союз – великую воздушную державу, подданные которой никогда не спускаются на землю!

Подробный разговор отложили на завтра в буфете Академии наук и вечер продолжался своим чередом.

Далеко за полночь на нейтральной площадке, между третьим и четвертым этажами, встретились оба редактора. В волосах у них запутались разноцветные кружочки конфетти. Из петлицы Барсука свисала бывшая чайная роза, от которой почему-то пахло портвейном № 17, а Икапидзе обмахивал разгоряченное лицо зеленым хвостиком от редиски. Лица у них сияли. О встрече в Комиссии партийного контроля давно уже не было речи. Они занимались более важным делом.

– Значит, так, – говорил Икапидзе, поминутно наклоняясь всем корпусом вперед, – мы вам даем Водопьянова, а вы нам… вы нам да-е-те Молокова.

– Мы вам Молокова? Вы просто смеетесь. Молоков, с вашего разрешения, спас тридцать девять человек!

– А Водопьянов?

– Что Водопьянов?

– А Водопьянов, если хотите знать, летел из Хабаровска шесть тысяч километров! Плохо вам?

– Это верно. Ладно. Так и быть. Мы вам даем Молокова, а вы нам даете Водопьянова, одного кочегара с детьми и брата капитана Воронина.

– Может, вам дать уже и самого Воронина? – саркастически спросил Икапидзе.

– Нет, извините! Мы вам за Воронина, смотрите, что даем: Слепнева с супругой, двух матросов первого класса и одну жену научного работника.

– Мало.

– Ладно, так и быть, выставляю Доронина.

– А что Доронин?

– Как что? Доронин прилетел из Хабаровска на неотепленной машине. Это что, по-вашему, прогулка на Воробьевы горы?

– Я этого не говорю.

– В таком случае мы за Доронина требуем: Копусова, писателя Семенова, двух плотников, одного геодезиста, боцмана, художника Федю Решетникова, девочку Карину и специального корреспондента "Правды" Хвата.

– Вы с ума сошли!.. Где я вам возьму девочку? Ведь это дитя! Оно сейчас спит!..

Ночь была теплая, и на улице, в полярном блеске звезд, возле подъезда обеих редакций в полном молчании ожидала героев громадная толпа мальчиков.

Собачий поезд

Обычно к двенадцати часам дня колоколамцы и прелестные колоколамки выходили на улицы, чтобы подышать чистым морозным воздухом. Делать горожанам было нечего, и чистым воздухом они наслаждались ежедневно и подолгу.

В пятницу, выпавшую в начале марта, когда на Большой Месткомовской степенно циркулировали наиболее именитые семьи, с Членской площади послышался звон бубенцов, после чего на улицу выкатил удивительный экипаж.

В длинных самоедских санях, влекомых цугом двенадцатью собаками, вольно сидел закутанный в оленью доху молодой человек с маленьким тощим лицом.

При виде столь странной для умеренного колоколамского климата запряжки граждане проявили естественное любопытство и шпалерами расположились вдоль мостовой.

Неизвестный путешественник быстро покатил по улице, часто похлестывая бичом взмыленную ленивую пристяжную в третьем ряду и зычным голосом вскрикивая:

– Шарик, черт косой! Н-о-о, Шарик!

Доставалось и другим собачкам.

– Я т-тебе, Бобик!.. Н-о-о, Жучка!.. Побери-и-гись!!

Колоколамцы, не зная, кого послал Бог, на всякий случай крикнули "ура".

Незнакомец снял меховую шапку с длинными сибирскими ушами, приветственно помахал ею в воздухе и около пивной "Голос минувшего" придержал своих неукротимых скакунов.

Через пять минут, привязав собачий поезд к дереву, путешественник вошел в пивную. На стене питейного заведения висел плакат: "Просьба о скатерти руки не вытирать", хотя на столах никаких скатертей не было.

– Чем прикажете потчевать? – спросил хозяин дрожащим от волнения голосом.

– Молчать! – закричал незнакомец. И тут же потребовал полдюжины пива.

Колоколамцам, набившимся в пивную, стало ясно, что они имеют дело с личностью незаурядной.

Тогда из толпы выдвинулся представитель исполнительной власти и с беззаветной преданностью в голосе прокричал прямо по Гоголю:

– Не будет ли каких приказаний начальнику милиции Отмежуеву?

– Будут! – ответил молодой человек. – Я профессор центральной изящной академии простанственных наук Эммануил Новохамский.

– Слушаюсь! – крикнул Отмежуев.

– Метеориты есть?

– Чего-с?

– Метеориты или так называемые болиды у вас есть?

Отмежуев очень испугался. Сперва сказал, что есть. Потом сказал, что нету. Затем окончательно запутался и пробормотал, что есть один гнойник, но, к сожалению, еще недостаточно выявленный.

– Гнойниками не интересуюсь! – воскликнул молодой восемнадцатилетний профессор, которому пышные лавры Кулика не давали покою. – По имеющимся в центральной академии сведениям, у вас во время царствования Александра Первого Благословенного упал метеорит величиною в Крымский полуостров.

Представитель исполнительной власти совершенно потерялся, но положение спас мосье Подлинник, мудрейший из колоколамцев.

Он приветствовал юного профессора на восточный манер, прикладывая поочередно ладонь ко лбу и к сердцу. Он думал, что так нужно приветствовать представителей науки.

Покончив с этим церемонным обрядом, он заявил, что из современников Александра Первого Благословенного в городе остался один лишь беспартийный старик по фамилии Керосинов и что старик этот – единственный человек, который может дать профессору нужные ему разъяснения.

Керосинов, хотя и зарос какими-то корнями, оказался бодрым и веселым человеком.

– Ну что, старик, – дружелюбно спросил профессор. – Метеорит помнишь?

– Все, батюшка, помню. И метеорит, и рахит, и радикулит, – радостно ответил полуторавековой старик.

Потом подумал и добавил:

– И столыпинщину… Все приезжали. Александр Первый приезжал. И Голенищев-Кутузов приезжал с Эггертом и Малиновской. И этот, который крутит, киноимператор приезжал. И Анри Барбюс в казенной пролетке приезжал, расспрашивал про старую жизнь, я, конечно, таить не стал. Истязали, говорю. В 1801 году, говорю.

Тут старик понес такую чушь, что его увели. Больше никаких сведений о метеорите профессор Новохамский получить не смог.

– Ну-с, – задумчиво молвил профессор, – придется делать бурение.

За пиво он не заплатил, раскинул на Большой Месткомовской палатку и зажил там, ожидая, как он говорил, средств из центра на бурение.

Через неделю он оброс бородкой, задолжал за шесть гроссов пива и лишился собак, которые убежали от него и рыскали по окраинам города, наводя ужас на путников.

Колоколамцам юный профессор полюбился, и они очень его жалели.

– Пропадет наш Новохамский без средствиев, – говорили они дома за чаем, – а какое же бурение без средствиев!

По вечерам избранное общество собиралось в "Голосе минувшего" и разглядывало погибающего путешественника.

Профессор сидел за зеленым барьером из пивных бутылок и пронзительным голосом читал вслух московские газеты. По его маленькому лицу струились пьяные слезы.

– Вот, пожалуйста, что в газетах пишут, – бормотал он. – "Все на поиски Новохамского", "Экспедиция на помощь профессору Новохамскому". Меня ищут. Ох! Найдут ли?!.

И профессор рыдал с новой силой.

– Наука! – с уважением говорили колоколамцы. – Это тебе не ларек открыть. Шутка ли! Метеорит! Раз в тысячу лет бывает. А где его искать? Может, он в Туле лежит! А тут человек задаром гибнет!

Сердобольный Никита Псов вздумал было сбегать в губцентр за помощью. Пробежав километров шесть, он сообразил, что никогда в губцентре не был и дороги туда не знает.

Наконец, через месяц, экспедиция напала на верный след.

С утра Колоколамск переполнился северными оленями, аэросанями и корреспондентами в пимах. Под звон колоколов и радостные крики толпы профессор был извлечен из "Голоса минувшего" с трудом поставлен на ноги и осмотрен экспедиционными врачами. Они нашли его прекрасно сохранившим силы.

А в это время корреспонденты в пимах бродили по улицам и, хватая колоколамцев за полы, жалобно спрашивали:

– Гнойники есть?

– Нарывы есть?

На другой день северные олени и аэросани умчали спасителей и спасенного.

Экспедиция торопилась. Ей в течение ближайшей недели нужно было спасти еще человек двадцать исследователей, затерявшихся в снежных просторах нашей необъятной страны.

Глава 24.

«Красный калошник-галошник»

Холодным летним утром в молочные небеса над Мурманском взмыл воздушный шар. Полет был организован журналом «Приключенческое дело», для каковой цели было зафрахтовано «изделие № 1», – опытный образец и гордость треста резиновых изделий – воздушный корабль «Красный Калошник-Галошник». Была на шаре и другая надпись: «Редакция журнала „Приключенческое дело“. Главный редактор – товарищ Икапидзе». Однако по настоянию Тенгиза Акакиевича вторую надпись нанесли выше «Красного Калошника-Галошника», поэтому с земли ее не было видно.

Программа полета воздушного шара была спущена сверху. Она включала максимальную высоту, минимальное расстояние до государственной границы, а также темы диспутов и политигр, которые экипаж должен был проводить среди местного колхозного населения, пережидая политически неудобный ветер. За высоту и расстояние отвечал штурман – отличник-осоавиахимовец Арсений Изаурик. За диспуты и политигры – управдом и лектор-общественник Остап Бендер. Командиром экипажа был назначен товарищ Пер-Лашезов. Его главная функция заключалась в том, чтобы во время стоянок отправлять в Москву длинные, нудно-победные телеграммы-реляции, годные для конституции автономной республики средних размеров. Кроме того, с помощью школьного компаса и бегущих по небу белых барашков он проверял благонадежность штурмана, а вышеупомянутые телеграммы сочинял, скромно примостившись в уголке во время диспутов лектора-общественника. Особенно он любил сидеть на ступеньках, накинув на плечи пиджак.

Это было не очень легко. Пер-Лашезову мешал живот, маленький плотный животик, похожий на ядро, вроде тех ядер, какими севастопольские комендоры палили по англо-французским ложементам в Крымскую кампанию.

Собственно, фамилия "Пер-Лашезов" была партийным псевдонимом.

Нет ни одного гадкого слова, которое не было бы дано человеку в качестве фамилии. Счастлив человек, получивший по наследству фамилию Баранов. Не обременены никакими тяготами и граждане с фамилиями Баранович и Барановский. Намного хуже чувствует себя Бараний. Уже в этой фамилии слышится какая-то насмешка. В школе Бараньему живется труднее, чем высокому и сильному Баранову, футболисту Барановскому и чистенькому коллекционеру марок Барановичу. И совсем скверно живется на свете гр. гр. Барану, Баранчику и Барашеку.

Власть фамилии над человеком иногда безгранична. Гражданин Баранчик если и спасется от скарлатины в детстве, то все равно проворуется и зрелые свои годы проведет в исправительно-трудовых домах. Братья Барашек и не думают отдаваться государственной деятельности. Они сразу посвящают себя молочной торговле и бесславно тонут в волнах финансовых инспекций. С фамилией Баран не сделаешь партийной карьеры. Общеизвестен тов. Баран, пытавшийся побороть проклятие, наложенное на него фамилией, и с этой целью подавшийся было в марксисты. Но увы… Несмотря на гимназическое прилежание и каллиграфический почерк его не избирали ни 1-м, ни 2-м, ни 3-м секретарем вышестоящих партийных органов, ни освобожденным секретарем нижестоящих. Его не избирали и на общественных началах. Даже музыкальное оформление политпосиделок поручали партийцу Медведеву, вернее, его фамилии. Баран стал балластом, выброшенным в ходе очередной чистки за борт.

Настоящая фамилия Пер-Лашезова была Баранина. О! Не спешите смеяться! Какую замечательную карьеру сулила сия фамилия в прежние времена! Городовой Баранина. Оберполицмейстер Баранина. Городской голова Баранина. Да что мелочиться! Генерал-губернатор Баранина! Увы, Октябрьскую революцию Серафим Баранина встретил будучи приказчиком виноторговца Ненарокова. А в смутные времена связываться с государством, особенно с полицией, он не стремился. Хотя возможности были немалые.

3-го апреля ограблен ювелир Биберман, а 4-го Леня Доберман пьет шампанское? 1-го мая у рабочего Безлюдного пьют водку? По настоящему пьют (с опохмелом 2-го мая) или понарошку? Все это знали двое. Но если виноторговец спешил предупредить полицию, то приказчик Баранина – клиентов. Его чаевые оказались выше: дом и имущество Ненарокова, авторитет среди "социально близких" и благонадежная, ручейковая фамилия "Пер-Лашезов". Название парижского кладбища, у стены которого были расстреляны последние коммунары, стало сначала подпольной кличкой, затем – партийным псевдонимом и, наконец, – просто фамилией весьма ответственного работника.

…Между тем, простои воздушного шара были слишком долгими и слишком частыми. Пионеры и комсомольцы, заблаговременно налепившие на стены карты Советского Союза и изготовившие флажки с иголочками, писали гневные письма соответственно в "Пионерскую" и "Комсомольскую" "правды". Юный ортодокс Ситников требовал с корнем вымести поганой метлой чуждые советскому воздухоплаванию "перлашезовщину" и "бендеро-изаурез" и заменить экипаж проверенными в горниле пионерских линеек товарищами.

А дело в том, что свежие ветры Страны Советов вопреки многолетним розам ветров настырно дули в сторону разлагающейся Европы, и потому девять десятых полетного времени воздухоплаватели парились в гениальных по простоте конструкции баньках Северо-Запада Российской Федерации.

Иногда, впрочем, порозовевшие в лучах закатной зари барашки, совершив головокружительные фигуры высшего пилотажа, устремлялись в обратную сторону. Но по ночам экипажу категорически предписывалось спать "на земле". Вечером накануне последнего дня жизни "Красного Калошника-Галошника" клуб колхоза "Большие Иван Семенычи" напоминал сатанинское капище. Сквозь щели деревянного строения пробивался дрожащий свет и клубы дыма. На трибуне, в окружении керосиновых ламп, лектор-общественник Остап Бендер проводил антирелигиозную викторину. Рядом с ним лежал приз. Впрочем, все настоящие призы были давно разыграны и этот – брошюра "Классики марксизма-ленинизма о воздухоплавании" – был пожертвован товарищем Пер-Лашезовым из личного багажа.

Ему было неловко оставить колхозников без приза, потому что недавно с ним произошло досаднейшее происшествие. Неделю назад он впервые в жизни вступил в беседу с колхозником. Он хорошо знал деревню по пьесам для самодеятельного театра и умел поговорить с мужичком.

– Здорово, болезный! – сказал он приветливо.

– Здравствуйте, – ответил колхозник.

– Давай с тобой, дид, погундосим, – с неожиданной горячностью предложил руководитель полета, – так сказать, покарлякаем, побарлякаем. Тоже не лаптем щи хлебаю.

Дид, который, собственно, был даже не полудид, потому что имел от роду никак не больше двадцати лет, шарахнулся в сторону.

– Не замай! – крикнул гость. – Треба помаракуваты.

– Чего вам надо? – спросил колхозник.

– Дык ведь, – заорал Пер-Лашезов, – давеча, нонеча, анадысь телеграмму получили! – и схватил колхозника за руку.

– Отпустите, дяденька! – закричал тот.

– Фантасмагория… – произнес Пер-Лашезов обидное слово, за что и получил по морде от обезумевшего от страха "дида".

В первых рядах размещался колхозный актив. На коленях у них лежали книги, на которые участники викторины возлагали большие надежды. Здесь были учебники политэкономии, "Краткий курс истории ВКП(б)", "Материализм и эмпириокритицизм", "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека" и даже "Справочник агронома".

– Начнем с чего полегче, товарищи, – усталым голосом, наверное, уже в сотый раз, сказал Остап. – Вот вопрос под номером 47. Когда женский вопрос впервые был поставлен ребром?

Актив встал в тупик. Все долго молчали.

– Ну что, орлы, пригорюнились? – Остап похлопал себя по могучей груди. – Ребром, слышите, ребром!

Но орлы дрожащими пальцами крутили самокрутки и Бендеру пришлось еще раз рассказать историю сотворения Адама и Евы.

Но не успели собравшиеся оправиться от тяжкого каламбура, как на головы их обрушилась новая каверза.

– Вопрос номер 51. Какого кардинала нельзя назвать мракобесом?

Тревога пробежала по рядам.

– Какого же, в самом деле, кардинала, нельзя назвать мракобесом? Ну, кто же наконец, этот дивный кардинал?

Взоры активистов с надеждой обратились на счетовода колхозного правления товарища Пруста, отец которого был католиком. Но Евстигней Пруст тоже ничего не знал о таком кардинале.

Остап зевнул.

– Мракобесом нельзя считать птицу кардинал, каковая водится в Америке. Смотри "Малый Энциклопедический словарь", издательство Брокгауз-Ефрон, т. 11. "Кардинал".

Все подавленно молчали.

Из дальнейших вопросов активисты совместными усилиями ответили лишь на один: "Почему говорят: последняя у попа попадья?"

Бендер посмотрел на часы и выпустил финальную обойму вопросов:

– А чем известен в истории христианской церкви монах Дионисий Малый? Не знаете! Так, так! А какой святой православной церкви ударил по уху епископа на одном из вселенских соборов? И это вам неизвестно? При чтении какого евангелия попы плюются?

Собрание смущенно молчало. Многие из оглушенных викториной потратили свою молодость на изучение политграмоты и Остапу вдруг показалось, что они действительно сделали большую оплошность, так и не узнав, какой такой святой смазал по уху епископа и за что.

– Братья, – произнес он и запнулся. – Братья! – повторил он тверже. – Откуда текст: "О, как прекрасны ноги твои, дщерь именитая!.. Живот твой – круглая чаша… два сосца твоих как два козленка…"

– Товарищ Бендер, – зашептал Пер-Лашезов. – Этот вопрос не утвержден для викторины!

– А она ему в ответ… – пел Остап. – Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле… там я окажу ласки мои тебе…

– Товарищ Бендер! – завопил Пер-Лашезов.

– Идите, братья! Идите с миром, – закончил Остап.

Зал быстро пустел.

– Товарищи, вернитесь, куда же вы! – кричал им вслед Пер-Лашезов.

– Менять политэкономию на Библию, – буркнул Остап и двинулся к выходу.

Навстречу через толпу пробивался человек с телеграфным бланком.

– Товарищу Пер-Лашезову, полуправительственная!

Командир экипажа дрожащими руками принял депешу.

"Товарищу Пер-Лашезову. Срочная. Дипломатическая работа проведена. Разрешаются ночные полеты, усилив бдительность. С коммунистическим "пока". Икапидзе, начальник полета".

Пока Остап и Сеня готовили шар к полету, товарищ Пер-Лашезов озабоченно поплевывал на средний палец правой руки, поскольку ночь была безлунной и барашков не было видно. При этом он крутился вокруг своей оси, держа левую руку на отлете.

– Чего это он там вальсирует? – спросил Сеня.

– Совмещает стрелку компаса с буквой N.

– Но ведь можно просто подкрутить шкалу, – удивился штурман.

– Это мы знаем, – сказал Остап, возившийся с горелкой. – Вообще, для работы с этой штукой нам нужна женщина, – вдруг заявил он.

– ?

– Слабый пол доводит примус до безумия, накачивая его так, как ни один мужчина не посмеет.

– Взлетаем! – скомандовал Пер-Лашезов, вытирая палец о галифе.

Рассвет нового дня "Красный Калошник-Галошник" встретил на высоте трехсот метров над родной землей. Внизу расстилались леса и болота. Впереди, у слияния двух рек, тускло залоснились серые крыши и облезлые купола.

– Нет здесь по карте никакого города, – мямлил Пер-Лашезов, двигаясь с картой вдоль бортов корзины…

Штурман и лектор на его муки внимания не обращали.

На рассвете население утонувшего в лесах и болотах древнего городка было разбужено нестройным ружейным залпом.

Жители, босиком, прямо в исподнем, высыпали на улицы. Последовавший сейчас же после залпа набат усилил тревогу. Надтреснутые теноровые звуки окраинной церквушки были мощно поддержаны басовыми нотами, которые неслись с колокольни главного храма.

Как всегда бывает во время неожиданной тревоги, граждане отлично знали, в каком направлении нужно бежать. И в скором времени маленькая площадь между двумя церквями была запружена толпой.

У монументальной могилы, которая почему-то находилась в центре площади, рядом с конной статуей, в полном недоумении стоял весь штат городской милиции, состоящий из четырех пеших милиционеров и их начальника. Ружья милиционеров еще дымились. Начмил держал в руке наган, направляя дуло его к бледным небесам.

– В кого стреляют? – закричал, врезываясь в толпу, какой– то буйный гражданин. Сквозь его распахнувшийся пиджак была видна волосатая грудь, увенчанная голубой татуировкой в виде голой дамочки в когтях орла. Изо рта гражданина шел запах, плавно переходящий из перегарного в скипидарный.

Он несколько запоздал, и по его внешнему виду можно было заключить, что если он сейчас же, немедленно, не узнает, в кого стреляют, он сам начнет стрелять в кого попало.

Но начальник милиции не ответил. Задрав голову вверх, он пронзительно смотрел в небеса.

Постепенно и толпа заприметила плывущий над площадью воздушный шар, похожий на детский мяч в сетке.

– По вражескому самолету, – отчаянным голосом скомандовал начмил, – пальба шеренгой!!

Шеренга, зажмурив глаза, выпалила.

– Недолет! – с сожалением крикнул пьяный гражданин в пиджаке. – Ну, все равно не уйдут, черти! Шляпами закидаем!

И тут же поделился с толпой своими соображениями.

– Знаем мы этих летунов! Это из страны Клятвии штурмовать наш вокзал летят. Ясное дело!

Слух о нашествии врага исторг у собравшихся на площади протяжный вопль.

Прежде чем наскипидаренный гражданин, побежавший домой за топором, успел вернуться назад, воздушный шар быстро пошел на снижение. Через пять минут толпа уже различала большую камышовую корзинку и надпись, шедшую наискось шара: "Красный Калошник-Галошник".

Насчет явно русской надписи сомнений ни у кого не возникло. Опрятный гражданин в косоворотке и кожаной тужурке, успевший занять наиудобнейшее место на могиле, сразу же заявил, что надпись поддельная и сделана она коварными клятвийцами для того, чтобы ввести бдительных горожан в заблуждение и тем легче их завоевать.

Командир городских вооруженных сил скомандовал, и новый залп поколебал прозрачный воздух.

Тут зрители заметили озлобленные лица трех воздухоплавателей, которые свешивались за борт корзины.

– Сдавайся! – завопил подоспевший гражданин в пиджаке на голом теле, потрясая топором.

Воздухоплаватели размахивали руками и что-то кричали, но их слова таяли, не долетая до земли. Пылкий начмил открыл беспорядочную стрельбу, после чего в толпу полетели мешки с балластом. Шар на минутку взмыл, но, продырявленный милицейскими пулями, снова пошел ко дну, снизившись до высоты двухэтажного дома.

Теперь расстроенные лица аэронавтов были видны настолько ясно, что толпа стала торжествовать победу.

– Идиоты! – кричали сверху. – Навязались на нашу голову.

– Ладно уж! – отвечали снизу. – Сходи, Клятвия, на землю. Здесь посчитаемся!

При этих словах буйный гражданин приветственно взмахнул топором. Этот жест заставил лица воздухоплавателей перекоситься.

– Придурки! – кричали калошники-галошники.

Наскипидаренный не ответил. Он высоко подпрыгнул в надежде достать топором корзину.

– Чтоб вы сдохли! – истерически закричали сверху и сбросили вниз измерительные приборы и примус.

Но так как шар все же не поднимался, летуны стали лихорадочно раздеваться и сбрасывать на землю пиджаки, сапоги, элегантные подтяжки и перцовую колбасу.

– Консервов нету? – деловито крикнул опрятный гражданин.

– Сукины вы сыны! – ответили воздухоплаватели, уносясь в небеса.

Начмил объявил стрельбу пачками, после чего "Красный Калошник-Галошник" камнем свалился на площадь. Один аэронавт в галифе вывалился при падении и немедленно был взят в плен.

– Что же вы, черти, – плача, вопрошал пленный, – на своих кидаетесь с топорами?! Шар прострелили, дураки!

Между тем, шар, гонимый ветром, тащил остальных по бульвару к центру города.

Толпа бросилась в погоню. Впереди всех гнался за неприятелем брандмайор со своими приспешниками из пожарной команды.

На главной площади беглый шар был настигнут, и после короткой абордажной стычки летуны были пленены.

Тут-то недоразумение и разъяснилось.

– Написано на вас, что вы спортсмены? – угрюмо говорил начмил. – Откуда мне знать? По уставу, если подозреваемый не останавливается после трехкратного предупреждения, обязан стрелять. А про ветер в уставе ничего не сказано.

– Да ну вас, болванов! – сказал человек в белой фуражке. – Давайте лучше шар чинить.

Но тут буйноскипидарный, которому удалось-таки взломать топором сундук аэронавтов, поднял над головой кипу бумаг и заорал:

– Говорил же я, что это клятвийские шпионы! Во, наш город срисовали, гады!

– Какой город? – побледнел младший аэронавт.

– Известно какой – Колоколамск, ядрена вошь! – осклабился буйный гражданин.

Арсений Изаурик упал в обморок.

…Вот так, дорогой читатель. Как заметил один печально известный датский принц, на свете случаются такие совпадения, что даже профессору истмата в кошмарном сне не приснятся. Бойль и Мариотт в один день и час открыли один и тот же закон физики, а конюх Пантелей, забравшись на колокольню с бутылкой водки для приватного ее распития, обнаружил там (не в бутылке – на колокольне) свою же супружницу в обществе горбатого звонаря.

Так что нет ничего удивительного в том, что город, который Арсений Изаурик создал в своем воображении, облекал в плоть и кровь, лелеял и холил, нежно поглаживая по подлежащему каждую фразу, этот город, оказывается, давным-давно существует и даже носит то же название. (Напомним, что Бойль и Мариотт открыли один и тот же закон, а Пантелей обнаружил на колокольне именно свою жену). Нет ничего удивительного и в том, что настоящий Колоколамск, равно как и вымышленный, расположен у слияния двух рек и украшен двумя большими церквями, вокзалом и бульваром. То же самое можно сказать и о большинстве российских городков. Что же касается наскипидаренных граждан, бегающих по улицам в пиджаках на голое тело и граждан в кожаных тужурках, по тем же улицам степенно прогуливающихся, то здесь, как говорят британские парламентарии, комментарии излишни.

По приказу начальника милиции аэронавты были взяты под стражу.

А что же шар? Он пропал бесследно. Зато на другой день после того, как неудачливых калошников-галошников увезли куда следует, во всех магазинах Колоколамска продавались непромокаемые пальто из отличного прорезиненного шелка.

Глава 25.

Полярная звезда

– Учти, пацан. Шулер должен иметь хорошо развитый большой палец правой руки и абсолютно здоровое сердце. При такой складке пижонам нет спасения.

– А кто такие пижоны?

– Пижоны – это все те, которые не дергают. – Шулер достал колоду и приступил к демонстрации новейших достижений своего цеха.

– Вот видите, Сеня, – Остап обернулся к товарищу, – и в Бутырке можно встретить людей творческих, с передовыми идеями.

Сеня ему не нравился. Он был раздавлен и поэтому безобразен. Он монотонно раскачивался взад-вперед и что-то беззвучно бормотал.

– Послушайте, Сеня, – заметил Остап вполголоса, – по-моему, вы уж слишком глубоко вжились в образ ортодоксального еврея.