Текст книги "Кавалер Ордена Золотого Руна"

Автор книги: Владислав Гурин

Соавторы: Альберт Акопян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– У-у-ухх! – сделали пассажиры.

После этого машина пошла ровно, и сосед с пуговкой смог сообщить супруге свежие соображения по поводу кавказских дорог. Кроме того, он отметил, что Терек, скованный мрачными теснинами, действительно быстр и грозен, что Столовая гора действительно похожа на стол и что Казбек действительно очень высок.

На вершине Крестового перевала шофер предложил "выйти и освежиться". Пассажиры высыпали из автобуса, но тут же бросились обратно за теплыми вещами. Они бы ни за что на свете не вылезли из него снова, но в низине, у самой дороги, был снег. Снег в июне! Искушение поиграть летом в снежки, вернее, рассказать об этом друзьям, было так велико, что все население автобуса, за исключением четверых, гуськом потянулось в низину. Оставшимися были шофер, Сеня, Остап и еще один гражданин, всю дорогу с подозрением смотревший на друзей, будто бы зная о цели их поездки в Закавказье.

Остап все же умудрился набить карманы печеньем, яйцами и прочими дарами бесхозных корзин. Что же касается Сени, то он, не разгибаясь, строчил что-то в своем блокноте. Когда разгоряченные снежками пассажиры расселись по своим местам и автобус тронулся, Бендер спросил о причине сей творческой горячки.

– Я написал рассказ о курице, несущей золотые яйца, – гордо заявил Изаурик. – Хотите прочту? – добавил он просительно.

– Вы, Сеня, просто народный акын: что вижу, о том и пою. Но я не поклонник любительского творчества. Так что увольте. Кроме того, писатель должен угощать, а угощаю я.

И Остап обратился к пассажирам с просьбой одолжить соли.

Спуск в долину Арагвы на час избавил путешественников от излияний гражданина с пуговкой. Гражданин от страха не мог выговорить ни слова. Но когда спуск окончился, гражданин залопотал с новыми силами:

– Вы знаете, автомобиль гораздо удобнее экипажа, хотя и больше трясет.

– Лелечка! Правда, автомобиль удобнее экипажа, хотя и больше трясет?

– Ну вот и проехали Душет. Сейчас будут Цилканы.

– Слышишь, Лелечка, сейчас будут Цилканы.

– Вы знаете, судя по путеводителю, после Цилкан будет Мцхет.

– Лелечка! Скоро Мцхет.

– Вы знаете, судя по путеводителю, Мцхет – это древняя столица Грузии. А там до Тифлиса рукой подать, – гражданин в порыве чувств дотронулся до плеча Остапа.

Это было уже слишком:

– Ногой подать! – рявкнул Остап.

– Ой, вы шутите! – обрадовался Лелечкин муж. И хитро улыбнулся:

– А сколько это – "ногой подать"?

– Двадцать верст, – Остап понял, что влип.

– От Мцхета до Тифлиса?

– Нет, от Барнаула до Ливерпуля.

– Что вы говорите?!

– Говорю, до Тифлиса. От Мцхета. Сеня, читайте свой чертов рассказ!

Золотой фарш

Старый колоколамец гражданин Евтушевский жил в центре города на Обвальной улице и по бедности своей занимался выделкой птичьих клеток, камышовых дудочек и мышеловок.

Промысел этот приносил Евтушевскому очень небольшой барыш. Поэтому наш кустарь старался по возможности не отрываться от земли, – разбил маленький огород, торговал молоком своей капризной козы, крал у соседей навоз и изготовлял из него топливный кирпич.

Евтушевскому шел шестой десяток. Зимой и летом он носил один и тот же люстриновый пиджак и совсем дрянные коричневые брюки, карманы которых всегда были полны дудками и проволокой для мышеловок.

За неделю до того дня, когда вписана была новая славная страница в историю Колоколамска, Евтушевского постигло несчастье. Курочка Пеструшка, отлично уживавшаяся в домике старика вместе с козой, скоропостижно скончалась. В поисках пищи птица набрела на мышеловку, поставленную Евтушевским в угол комнаты, чтобы на собственных мышах проверить качество изготовляемой продукции. Едва Пеструшка клюнула хлебную корочку, лежавшую на дощечке, как крепкая пружина выстрелила и с грохотом опустившаяся железная пластинка отрубила курице голову. Гильотинированная курица некоторое время летал по комнате, а потом испустила дух. Эта сцена произошла на глазах удивленного кустаря и козы, стоявшей рядом со своим хозяином. Евтушевский был опечален. Коза отнеслась к событию философски. Она покатила несколько шариков и потрясла бородой с видом полного безразличия.

– Вот тебе на, – молвил Евтушевский, грустно раскачиваясь над телом Пеструшки. – Придется новую купить. Правда, козочка?

В тот же день дудочник, чтобы не остаться на старости лет без яичницы, пошел на базар. День как раз был базарный.

– Продаешь? – спросил Евтушевский у мужика, державшего большую курицу на веревке, как корову.

Мужик подумал и ответил:

– Не. Не продаю.

Но сейчас же, впрочем, стал усиленно торговаться. Хвалил курицу. Называл ее Барышней и нагло утверждал, будто она несет по три яйца в день. На деле курица не снесла за всю свою жизнь ни одного яйца.

Прельщенный жизнерадостным видом Барышни, Евтушевский умеренно поторговался, купил ее за пятьдесят копеек, и уже через полчаса курица бодро стучала клювом в деревянный пол дудочникова дома, в котором все мышеловки были предварительно разряжены.

Целую неделю новая курица гражданина Евтушевского не неслась. А в среду в 8 часов и 40 минут вечера снесла золотое яйцо.

Это совершенно противоестественное событие произошло следующим образом.

С утра Евтушевский, как обычно, был занят: продавал дудки, копался в огородике, заряжал и разряжал партию мышеловок, изготовленную по заказу председателя промысловой лжеартели "Личтруд" мосье Подлинника.

Заходя изредка в комнату, где среди мебели блуждала Барышня, Евтушевский каждый раз грозил ей пальцем и, намекая на ее бесплодие, строго говорил: "Дура ты, дура".

После обеда старый дудочник залез в соседний двор за навозом для кирпича, но был замечен. В него бросили палкой и попали. До самых сумерек Евтушевский стоял у плетня и однообразно ругал соседей.

День был вконец испорчен. Жизнь казалась отвратительной. Дудок в этот день никто не купил. Пополнить запасы топлива не удалось. Курица не неслась.

В таких грустных размышлениях застали Евтушевского мосье и мадам Подлинники. Они приходили за своими мышеловками только в безлунные вечера, потому что официально считалось, что чета Подлинников приготовляет мышеловки сама, не эксплуатируя чужой труд.

– Имейте в виду, мосье Евтушевский, – сказал председатель лжеартели, – что ваши мышеловки имеют большой дефект.

– Дефект и минус! – укоризненно подтвердила мадам Подлинник.

– Ну да! – продолжал мнимый председатель. – Ваши мышеловки слишком сильно действуют. Клиенты обижаются. У Бибиных вашу мышеловку нечаянно зацепили. Она долго прыгала по комнате, выбила стекло и упала в колодец.

– Упала и утонула, – добавила председательша.

Подготовив таким образом почву, мосье Подлинник сообщил, что отныне мышеловки он может брать у Евтушевского только на комиссионных началах с уплатой денег по продаже товара из артельного магазина "Личтруд".

– По продаже, – сказала мадам Подлинник, – по три копейки за штуку товара.

Евтушевский погрустнел еще больше.

Вдруг в углу, где толкалась курица, раздалось бормотанье и затрещали крылья.

– Ей-богу, сейчас снесется! – закричал дудочник, вскочив.

Но слова его были заглушены таким громким стуком, как будто бы на пол упала гиря. На середину комнаты, гремя, выкатилось темное яйцо и, описав параболическую кривую, остановилось у ног хозяина дома.

– Что т-такое?

Евтушевский взял со стола керосиновую лампу с голубым фаянсовым резервуаром и нагнулся, чтобы осветить странный предмет. Вместе с Евтушевским наклонилась к полу и лжеартельная чета.

Жидкий свет лампы образовал на полу бледный круг, посредине которого матово блистало крупное золотое яйцо.

Оторопь взяла присутствующих. Первым очнулся мосье Подлинник.

– Это большое достижение! – сказал он деревянным голосом.

– Достижение и плюс, – добавила жена, не сводя лунатических глаз с драгоценного предмета.

Подлинник потянулся к яйцу рукой.

– Не балуй! – молвил дудочник и схватил вороватую руку.

Голос у него был очень тихий и даже робкий, но вцепился он в Подлинника мертвой хваткой. Мадам он сразу же ударил ногой, чтоб не мешала. Курица бегала вокруг, страстно кудахтала и увеличивала суматоху.

Минуту все помолчали, а затем разговор возобновился.

– Пустите, – сказал лжепредседатель. – Я только хотел посмотреть, – может, яйцо фальшивое.

Не отпуская Подлинника, Евтушевский поставил лампу на стол и поднял яйцо с пола. Оно было тяжелым и весило не меньше трех фунтов.

– Яичко что надо, – завистливо сказал мосье. – Но, может быть, оно все-таки фальшивое.

– Чего еще выдумали, – дудочник высокомерно усмехнулся. – Станет вам курица нести фальшивые золотые яйца. Фантазия ваша! Слуш-шай-те… Да тут же проба есть. Ей богу… Как на обручальном кольце.

На удивительном яйце действительно было выбито клеймо пробирной палатки, указывающее 56-ю пробу.

– Ну, теперь вас арестуют, – сказал Подлинник.

– И задавят налогами! – добавила мадам.

– А курицу отберут.

– И яйца отберут.

Евтушевский растерялся. Известковые тени легли на его лицо.

– Какие яйца? Ведь есть же только одно яйцо.

– Пока одно. Потом будут еще. Я уже слышал об этом. Это же известная история о том, как курица несла золотые яйца. Евтушевский, мосье Евтушевский! Имейте в виду, мосье Евтушевский, что один дурак такую курицу уже зарезал. Был такой прецедент.

– И что там было внутри? – с любопытством спросил старый дудочник.

– Ничего не было. Что там может быть? Потроха…

Евтушевский тяжело вздохнул, повертел яйцо в руке и стал шлифовать его о брюки. Яйцо заблестело пуще прежнего. Лучи лампы отражались на его поверхности лампадным, церковным блеском. Евтушевский не проронил ни слова. Председатель лжеартели озабоченно бегал вокруг старого дудочника. Он очень волновался, давил ногами клетки и чуть даже не наступил на притихшую курочку.

Евтушевский молчал, тупо глядя на драгоценное яйцо.

– Мосье Евтушевский! – закричал Подлинник. – Почему вы молчите? Я же вам разъяснил, что в курице никакого золота быть не может. Слышите, мосье Евтушевский?

Домашняя птица, быстро кланяясь, внимала гласу потомственного пролетария.

Но владелец чудесной курицы продолжал хранить молчание.

– Видит бог, – закричал мосье Подлинник, – что-то случится.

В отчаянии он поднял руки к закопченому, увешанному фигурными клетками потолку и торжественно сказал жене:

– Он ее зарежет!

– Зарежет и ничего не найдет! – добавила мадам.

– Откуда же берется золото? – раздался надтреснутый, полный низменной страсти голос Евтушевского.

– Вот дурак! – заорал разозленный лжепредседатель. – Оттуда и берется.

– Нет, вы скажите, откуда оттуда?

Мосье Подлинник с ужасом почувствовал, что ответить на этот вопрос не может. Минуты две он озадаченно сопел, а потом сказал:

– Хорошо. Мне вы не верите. Но председателю общества "Геть неграмотность" вы можете поверить? Ученому человеку вы доверяете?

Евтушевский не ответил.

Супруги Подлинник ушли, оставив старого дудочника наедине со своими мыслями. Всю ночь маленькое окошечко домика было освещено. Из дома неслось кудахтанье курицы, которой Евтушевский не давал спать. Он поминутно брал ее на руки и окидывал безумным взглядом.

К утру весь Колоколамск уже знал о чудесном яйце. Супруги Подлинник провели остаток вечера в визитах. Всюду под строжайшим секретом они сообщали, что курица Евтушевского снесла три фунта золота и что никакого жульничества здесь быть не может, так как на золоте есть клеймо пробирной палатки.

Общее мнение было таково, что Колоколамску предстоит блестящая будущность. Началось паломничество к домику Евтушевского. Но проникнуть в дом никому не удалось – дудочник не отвечал на стук в двери. Сквозь запыленные оконные стекла граждане видели убогую комнату. Евтушевский сидел на сундуке в глубокой задумчивости. По столу похаживала легендарная курица. В руке старика блистало необыкновенное яйцо. В этот день в городе не доили коров, и они жалобно мычали, распираемые неразбавленным своим молоком. Пивные бары, против обыкновения, пустовали. Все колоколамцы собрались на Обвальной улице, и шумный говор реял над городом.

Наконец к дверям домика протиснулись Подлинники, ведя с собой председателя смешанного русско-белорусско-украинского общества "Геть неграмотность" товарища Баллюстрадникова.

Это был человек очень худой и такой высокий, что в городе его называли человеком-верстой.

После долгих препирательств Евтушевский открыл дверь, и делегация, провожаемая завистливыми взорами толпы, вошла в достопримечательное отныне жилище Евтушевского.

– Гм, – заметил Баллюстрадников и сразу же взялся за яйцо.

Он поднес его к глазам, почти к самому потолку, с видом человека, которому приходится по нескольку раз в день видеть свежеснесенные, еще теплые золотые яйца.

– Не правда ли, мосье Баллюстрадников, – начал Подлинник, – это глупо – то, что хочет сделать мосье Евтушевский? Он хочет зарезать курицу, которая несет золотые яйца.

– Хочу, – прошептал Евтушевский.

За ночь он понял все. Он уже не сомневался в том, что курица начинена золотом и нет никакого смысла тратиться на ее прокорм и ждать, когда она соблаговолит разрешиться новым яйцом.

Председатель общества "Геть неграмотность" погрузился в размышления.

– Надо резать! – вымолвил он наконец.

Евтушевский, словно бы освобожденный от заклятья, стал гоняться за курицей, которая в бегстве скользила, припадала на одну ножку, летала над столами и билась об оконное стекло. Подлинник был в ужасе.

– Зачем резать? – кричал он, наседая на "Геть неграмотность".

"Геть" иронически улыбнулся. Он сел и покачал ногой, заложенной за ногу.

– А как же иначе? Ведь курица питается не золотом. Значит, все золото, которое она может снести, находится в ней. Значит, нужно резать.

– Но позвольте… – вскричал Подлинник.

– Не позволю! – ответил Баллюстрадников.

– Спросите кого угодно. И все вам скажут, что нельзя резать курицу, которая несет золотые яйца.

– Пожалуйста. Под окном весь Колоколамск. Я не возражаю против здоровой критики моих предположений. Спросите.

Председатель лжеартели ударил по оконной раме, как Рауль де Нанжи в четвертом действии оперы "Гугеноты", и предстал перед толпой.

– Граждане! – завопил он. – Что делать с курицей?

И среди кристальной тишины раздался бодрый голосок стоявшего впереди всех старичка с седой бородой ниже колен:

– А что с ей делать, с курицей-то?

– Заре-езать! – закричали все.

– В таком случае я в долю! – воскликнул мосье Подлинник и ринулся за курицей, которая никак не давалась в руки дудочника.

В происшедшем замешательстве курица выскочила в окно и, пролетев над толпой, поскакала по Бездокладной улице. Преследователи, стукаясь головами о раму, выбросились на улицу и начали погоню.

Через минуту соотношение сил определилось так.

По пустой, нудной улице, подымая пыль, катилась курица Барышня. В десяти метрах от нее на длинных ногах поспешал человек-верста. За ним, голова в голову, мчались Евтушевский с Подлинником, а еще позади нестройной кучей с криками бежали колоколамцы. Кавалькаду замыкала мадам Подлинник со столовым ножом в руке.

На площади Барышню, вмешавшуюся в общество простых колоколамских кур, схватили, умертвили и выпотрошили.

Золота в ней не было ни на грош.

Кто-то высказал предположение, что зарезали не ту курицу. И действительно, внешним своим видом Барышня ничем не отличалась от прочих колоколамских кур. Тогда началось поголовное избиение домашней птицы. Сгоряча резали и потрошили даже гусей и уток. Особенно свирепствовал председатель общества "Геть неграмотность". В общей свалке и неразберихе он зарезал индюка, принадлежавшего председателю общества "Геть рукопожатие".

Золотого фарша нигде не нашли.

Смеющегося Евтушевского увезли на телеге в психбольницу.

Когда милиция явилась в дом Евтушевского, чтобы описать оставшееся после него имущество, с подгнившего бревенчатого потолка тяжело, как гиря, упал и покатился по полу какой-то круглый предмет, обернутый в бумажку.

В бумажке оказалось золотой яйцо, точь-в-точь как первое. Была и 56-я проба. Но кроме этого на яйце были каллиграфически выгравированы слова: "С новым годом!"

На бумажке была надпись:

"Передать С.Т. Евтушевскому. Дорогой сын! Эти два яйца – все, что осталось у меня после долгой и беспорочной службы в пробирной палатке. Когда-нибудь эти яички тебя порадуют. Твой папа Тигрий Евтушевский".

… Автобус шел по правому берегу Куры. В этом месте в нее вливается Арагва. Течение обеих рек столь быстро, что воды их смешиваются не сразу: темная вода Куры мчится рядом со светлой водой Арагвы.

– Что вам это напоминает, Сеня? – вдруг спросил Остап.

– Картину Эль-Греко.

– А мне – ветчину, – вздохнул Бендер.

На высокой голой горе показались развалины монастыря Джаварис-Сакдари.

Гражданин с пуговкой поспешно достал путеводитель и, с трудом соединяя прыгающие перед его глазами строчки, начал читать:

Немного лет тому назад,

Там где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры

Был монастырь. Из-за горы

И нынче видит пешеход…

– А вы знаете стихи о Кавказе? – вдруг спросил он Остапа.

– Да, я знаю стихи о Кавказе, – Бендер медленно, очень медленно, улыбнулся. Ему казалось, что увидев его улыбку, гражданин с криком бросится в двухцветный поток. Но этого не произошло.

– Вот и у вас настроение улучшилось, – умилился он. – Правда, Лелечка, у нашего друга настроение улучшилось? Ну читайте же, читайте!

– Скажите шоферу, что у вашего друга детства улучшилось настроение и я в вашем полном распоряжении, – выставил условие Остап.

– Товарищ шофер, у моего друга детства, соседа и сослуживца улучшилось настроение! – гражданин в кепочке наслаждался своей изобретательностью.

Остап прочистил горло:

Терек, Терек, ты быстер,

Ты ведь не овечка.

В порошок меня бы стер

Этот самый речка.

Душечка радостно захлопал в ладоши:

– Это Лермонтов?

– Нет, его побочный сын Лермонтов-Ингушский…

В это время водитель остановил автобус, чтобы собрать "благодарность" с безбилетных пассажиров, едущих до конечной. Когда он уставился вопросительно на Остапа, тот указательным пальцем перевел его взгляд на гражданина в кепочке.

– Лелик! У меня как назло ни гроша. Отблагодари товарища. В Пензе сочтемся.

– Но меня зовут Шурик! Я из Харькова и не собираюсь ни за кого платить!

– Вот он всегда так… – с обидой в голосе произнес Остап, смахнул воображаемую слезу и отвернулся к окну. – А когда последний раз гудели в ресторане, расплачивался, между прочим, я…

– Дорогой, это правда?! – раскрыла наконец рот Лелечка.

– Слушай ты, пензенский детский друг, я в вашу дружба-любов не лезу. Деньги гони! – заорал шофер. – Двадцать рублей.

– Но того-то молодого человека я в первый раз вижу – пытался облегчить свою участь Шурик.

– Ага! – обрадовался шофер. – Сам сознался! Значит, этого знаешь!

Шурику ничего не оставалось, как расплатиться. Он протянул водителю двадцатипятирублевую ассигнацию, не забыв упомянуть о пяти рублях сдачи. Сдачу, правда, ловким движением руки забрал Остап, "для ровного счета".

– Эти пять рублей, – несколько раз повторил он Сене, – для меня дороже тысячи. Фортуна повернулась к нам лицом!

Впрочем, похоже было, что убеждал он самого себя.

Что же касается гражданина в кепочке, то за весь остаток пути он не проронил ни слова.

Глава 20.

«Считаться нэ приходится»

Неотягощенные излишним багажом друзья первыми выбрались из автобуса. Бендер с беспокойством поглядывал по сторонам.

– Где остановимся, командор?

Этот невинный вопрос Сени взорвал Остапа.

– Где остановимся?! Где изволим потчевать?! В "Паласе"! В Дворцовых номерах! А ужинать будем в духане "Олимпия"! Коньячок с икорочкой! А мыться в серных банях! А на память о Тифлисе можешь купить себе кинжал!

– Остап Ибрагимович, из вас получился бы неплохой курортный агент.

Остап сжал кулаки и двинулся к Сене. Тот на всякий случай поднял граммофон высоко над головой.

Командор заметно успокоился:

– Товарищ Изаурик, не валяйте дурака. Это не чернильный агрегат. Это наш кормилец.

– Кормилец? – усомнился Сеня. – Пока я на нем потерял больше калорий, чем заработал.

– Вот это уже деловой подход, – Остап сощурился. – Вы не играете на скрипке, на биллиарде и даже на бегах. Но хотя бы танцевать вы умеете? А, ваше сиятельство?

– В каком смысле?

– В смысле заготовки мухоморов вахтовым методом. Впрочем, можете не отвечать. Но сегодня вечером, а вернее, ночь напролет, вы будете танцевать танго.

– У вас это получилось бы лучше, – струсил Сеня.

– Возраст, Сеня, возраст. Вы как-никак на семь лет моложе. К тому же, у меня будет более ответственная задача. Вам она не по зубам. Вперед на Фуникулер! Одна из лучших общепитовских точек Советского Союза. Волшебное зрелище пылающего Тифлиса. Эх, выручай гора Давидова – гора ресторанная!

Девушка Маша, которая, по ее словам, ждала в ресторане своего жениха Ваню, оказалась на редкость сообразительной. Зурнист Буба и бубнист Зураб тоже были ребятами свойскими. Им понравилась идея присоединиться в этот вечер к гостям, удвоив при этом свой еженощный заработок. Они даже предоставили Остапу сверхкраткосрочный (полчаса) заем в 150 (сто пятьдесят) рублей, за что Остап разрешил им иногда подыгрывать граммофону вполголоса.

Голодный Сеня танцевал на удивление страстно. Маша, очевидно, тоже была голодна. Гомон в зале постепенно стихал. Лица разглаживались. Пара двигалась в каком-то немыслимом танго под аккомпанимент зурны и бубна.

"Как они умудряются все время смотреть друг другу в глаза? – удивлялся Остап. – Это же просто наплевательское отношение к анатомии". Остапу вдруг показалось кощунством то, что он должен был совершить через минуту. Но делать было нечего.

Остап вздохнул, встал и произнес голосом полуидиота:

– Вах! Как танцуют, э! Почти как у нас вэ Ереване! Даю двадцать рубэл. Пускай поедут к нам учиться.

И широким приглашающим движением бросил две красненькие под ноги танцующей пары.

Грузинское большинство опешило, но со стороны длинного банкетного стола, во главе которого сидел краснолицый гражданин завбазовской наружности, раздались одобрительные хлопки.

"Тем лучше, – подумал Остап. – Люблю интернациональные компании".

Тут же из-за соседнего стола вскочил грузин с мушкетерскими усиками и предложил оказать помощь соседней братской республике, пригласив лучшую ереванскую танцевальную пару поучиться у двух молодых тбилисцев. После чего бросил на пол двадцатипятирублевую банкноту. Благородный жест был встречен овацией большинства.

Остап с сожалением в голосе поведал, что между гастролями в Буэнос-Айресе и Йошкар-Оле армянские виртуозы танго имеют слишком мало времени, чтобы разъезжать по всяким провинциальным городам. И выделил талантливой парочке еще тридцать рублей.

Грузин с не меньшим сожалением в голосе заметил, что понимает трудности ереванских "тангистов", которым, конечно же, очень трудно выбраться на арбе из глинобитной деревушки, затерявшейся среди камней. Поэтому он предлагает послать за ними тбилисское такси. На пол полетела пятидесятирублевая бумажка.

Остап, как истинно деловой человек заявил, что глупо было бы гнать машину порожняком, тем более, что молодые тбилисские влюбленные ужасно истощены и нуждаются в севанской форели и арагацском винограде. Элегантным жестом в полет была отправлена сторублевая купюра.

Пока разгоряченный мушкетер совещался с товарищами, к Остапу подошел краснолицый армянин, протянул толстую пачку денег и напутствовал "не посрамить родину-мать". Возможно, он сказал что-то другое: армянский язык всегда казался командору излишне трудным. Остап деньги принял, но на всякий случай бросился в женский туалет, где очаровательная Маша вручила ему собранный с пола гонорар…

После четвертого перерыва, во время которого заинтересованные стороны обзванивали друзей и знакомых в поисках денежного подкрепления для защиты "национальной чести", а Остап, проходя мимо женского туалета, незаметно принял упитанную стопочку ассигнаций, он решил свести матч к известной формуле "Победила дружба". Великий комбинатор предложил каждой из братских советских республик сохранить свою неповторимую школу танго: армянскую в сопровождении бубна и зурны, и грузинскую в сопровождении зурны и бубна. После чего, с криком: "Вах! Считаться нэ приходится!", бросил под ноги "жениха и невесты" десять сторублевых бумажек. В этот момент, а именно в 22 часа 47 минут по местному времени (это время навсегда запечатлелось на разбитых часах Остапа), грузин с мушкетерскими усиками нагнулся и медленно поднял одну из купюр:

– Нэ понимаю. Лично этот бумажка лично я бросал. Вот здэсь маленьким буквым нэхороший слово написан. Слуший, невеста, ты же этот сто рублей в лифчик прятала!

Раздался рык смертельно раненого вепря и на Остапа, сокрушая столы и стулья, ринулся багровый армянин.

Последнее, что успел сделать Остап – это крикнуть Сене, чтобы тот спасал Машу.

Командор очнулся от прохладного, неземной нежности ветерка. Рядом были перила. Он подтянулся и заглянул вниз.

Внизу было небо.

Но какое? Яркое, населенное, обильно покрытое созвездиями улиц и площадей, насыщенное движущимися светлячками трамваев. Это было земное небо, не вызывающее никаких сомнений и отнюдь не наводящее на мысли о бренности всего земного.

Остап взглянул наверх. Там тоже было небо. Обыкновенное. Такое, как в Калуге или Одессе, а может быть, и в Рио-де-Жанейро. Оно, правда, несколько уступало "земному" небу в освещении, но все же было очень красиво.

По щекам Остапа катились слезы, быстрые, крупные.

– Остап Ибрагимович, идемте… – позвал тихий голос. Машин.

– Сколько? – спросил Остап, не оборачиваясь.

– Немного, – ответил Сеня. – И вот это.

Остап оглянулся. В руках у Сени был обломок граммофонной трубы.

Он размахнулся, чтобы зашвырнуть обломок в нижнее небо.

– Не спешите, – остановил его Бендер.

– Почему?

– Есть идея.

Утром все трое стояли на холме на южной окраине Тифлиса. Внизу лежал молодой дачный поселок.

– Остап Ибрагимович, не щурьтесь, пожалуйста, – забеспокоилась Маша, – я и так на ваш левый глаз почти всю пудру истратила. Сенечка! – продолжила она прерванный разговор. – Может, мне вернуться? Вам и без меня трудно. Никто меня не тронет. На Фуникулер я больше ни ногой. Пойду опять на трикотажную фабрику, – добавила она неуверенно.

– Нет, – отрезал Сеня и поправил на плече сумку с Машиными вещами. – Ни на Фуникулер, ни в другой ресторан, ни на фабрику. Возвращаешься к тетке в Туапсе и ждешь меня 3 месяца. Ровно 3 месяца. Обещаю, я за тобой приеду.

Остапа решительность Сени не удивила, он понял все еще в ресторане.

– Так. Подходящий курятник. Приступаем. Сеня, держи свою рейку или как там она называется. Ну и сантиметры же ты нарисовал. Этот вот, по-моему, раза в два больше того.

– Так ведь на глазок, Остап Ибрагимович…

– Маша, бери блокнот и косынку. Лучше вон ту, красную. А эту дай мне. Накрывать "ценный прибор", когда владельцы недвижимости подойдут слишком близко.

Бендер еще раз осмотрел подобие треноги с закрепленным на макушке обломком граммофона.

– Повторяю! – скомандовал он. – Работаем по системе Станиславского: зритель как бы есть, но его как-бы нету. Понятно?

– Это в том смысле, что на жильцов не смотреть? – кокетливо спросила Маша.

– Умница! – подтвердил Остап.

Через несколько минут жители поселка увидели деловито снующих между домами геодезистов. Первым почуял неладное товарищ Сандыкашвили.

– В чем дело, товарищи? – спросил он, водрузив живот на перила веранды. – Нефть ищете?

– Слушайте радио, – ответил Остап, не удостоив дачевладельца взглядом.

Обеспокоенный товарищ Сандыкашвили включил комнатный репродуктор. Послышался хрип, после чего бодрый женский голос заверещал:

"Внимание, товарищи, передаем оперетту "Прекрасная Елена". Действующие лица:

1. Е л е н а – женщина, под прекрасной внешностью которой скрывается полная душевная опустошенность.

2. М е н е л а й – под внешностью царя искусно скрывающий дряблые инстинкты мелкого собственника и крупного феодала.

3. П а р и с – под личиной красавца скрывающий свою шкурную сущность.

4. А г а м е м н о н – под внешностью героя скрывающий свою трусость.

5. Т р и б о г и н и – глупый миф.

6. А я к с ы – два брата-ренегата.

Музыка оперетты написана Оффенбахом, который под никому не нужной внешней мелодичностью пытается скрыть полную душевную опустошенность и хищные инстинкты крупного собственника и мелкого феодала".

Минут десять товарищ Сандыкашвили пытался найти связь между древнегреческим феодалом Менелаем и человеком в белой фуражке, но так ничего и не найдя, вконец перепуганный бросился на улицу.

– Не мешайте работать, – сказал геодезист, набросив платок на страшный прибор. – Что вам не понятно? Международная обстановка напрягается с каждым днем. Кантонцы захватили Хэнань. Разве не слышали? Принято решение, – он сделал паузу и закатил глаза. – Вы понимаете, кем? Короче, принято решение продолжить Военно-Грузинскую дорогу под названием Военно-Армянской от Тифлиса до Еревана.

– Но почему вы меряете мой огород? – залепетал товарищ Сандыкашвили.

– Не только огород, но и дом. И не только ваш, но и практически все в поселке. Здесь пройдет трасса. Гордитесь.

– Нет! – завизжал дачевладелец. – Не может быть!

– Может, генацвали, может… И что вы так волнуетесь? Все домовладельцы получат компенсацию в соответствии со стоимостью стройматериалов по государственным расценкам. Отойдите, генацвали, не мешайте работать.

Но "генацвали" начал бегать по кругу, хватая геодезистов за руки и задавая глупые вопросы в том смысле, что неужели нельзя проложить дорогу в двадцати метрах левее или правее, на что мужчины отвечали странными словами про небо в клеточку и Северное сияние, а девушка – про какой-то 101-й километр. Вокруг собрался почти весь поселок. Все страшно волновались.

Наконец старший геодезист, похлопав товарища Сандыкашвили по щеке, сказал, что такие вопросы решаются "тет-а-тет" и не под открытым небом.

– Считаться не приходится, – добавил он многозначительно.

Что такое тет-а-тет товарищ Сандыкашвили не понял, но тут же пригласил геодезистов к себе. Одновременно он подмигиванием, поцокиванием и выразительными жестами призвал мужчин не расходится, но разогнать по домам женщин, детей и коз…

– На то, чтобы раствориться в складках местности, – процедил Остап, помахивая на прощание благодарным дачникам, – у нас всего четверть часа. Как раз достаточно, чтобы обойти поселок за следующим холмом в направлении, противоположном ожидаемой погоне, и проникнуть в город. Далее, вплоть до Батуми мы не знакомы.

– А почему именно пятнадцать минут? – беззаботно спросила Маша, посылая последний воздушный поцелуй товарищу Сандыкашвили.

– Судя по их рожам, мысль подстраховаться придет им не раньше, чем минут через десять. Судя по навару, – Остап похлопал пухлый сверток, который Сеня прижимал к груди, – еще через пять минут зазвонят телефоны в народных комиссариатах. Ну, а судя по отменному качеству грузинских дорог, их тут же поднимут на смех. Возможно, все произойдет на 2–3 минуты раньше. Но учитывая, сколько времени им потребуется, чтобы переварить… Все. Они нас не видят. За мной, пригибаясь, вперед! Маша, снимите же косынку!