Текст книги "Мысль, вооруженная рифмами"

Автор книги: Владислав Холшевников

К. Н. Батюшков (1787–1855)

5. Эпитафия

 
Не нужны надписи для камня моего,
Пишите просто здесь: он был, и нет его!
 
 
1809
 

6. Надпись на гробе пастушки

 
Подруги милые! в беспечности игривой
Под плясовой напев вы резвитесь в лугах.
И я, как вы, жила в Аркадии счастливой,
И я, на утре дней, в сих рощах и лугах
       Минутны радости вкусила:
Любовь в мечтах златых мне счастие сулила:
Но что ж досталось мне в сих радостных
                                                            местах? —
                              Могила!
 
 
<1810>
 

7. Мои пенаты

_{Послание к Жуковскому и Вяземскому}

_{(Отрывок)}

 
Отечески пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои Норы и темны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам;
Где странник я бездомный,
Всегда в желаньях скромный,
Сыскал себе приют.
О боги! будьте тут
Доступны, благосклонны!
Не вина благовонны,
Не тучный фимиам
Поэт приносит вам,
Но слезы умиленья,
Но сердца тихий жар
И сладки песнопенья,
Богинь пермесских дар!
О лары! уживитесь
В обители моей,
Поэту улыбнитесь —
И будет счастлив в ней!..
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхий и треногий
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель —
Всё утвари простые,
Всё рухлая скудель!
Скудель!.. Но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..
 
 
1812
 

8. Разлука

 
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял;
Надолго с милой разлучаясь,
       Вздыхая, он сказал:
 
 
«Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
Клянуся честью и усами
       Любви не изменить!
 
 
Любви непобедима сила!
Она мой верный щит в войне;
Булат в руке, а в сердце Лила, —
       Чего страшиться мне?
 
 
Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
А если изменю… усами
       Клянусь, наказан быть!
 
 
Тогда мой верный конь споткнися,
Летя во вражий стан стрелой,
Уздечка браная порвися
       И стремя под ногой!
 
 
Пускай булат в руке с размаха
Изломится, как прут гнилой,
И я, бледнея весь от страха,
       Явлюсь перед тобой!»
 
 
Но верный конь не спотыкался
Под нашим всадником лихим;
Булат в боях не изломался, —
       И честь гусара с ним!
 
 
А он забыл любовь и слёзы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
       С красавицей другой.
 
 
Но что же сделала пастушка?
Другому сердце отдала.
Любовь красавицам – игрушка,
       А клятвы их – слова!
 
 
Всё здесь, друзья! изменой дышит,
Теперь нет верности нигде!
Амур, смеясь, все клятвы пишет
       Стрелою на воде.
 
 
<1812 и 1813>
 

9. Мой гений

 
О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
 
 
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой – любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
 
 
1815
 

10. <В. Л. Пушкину>

 
          Чутьем поэзию любя,
Стихами лепетал ты, знаю, в колыбели;
          Ты был младенцем, и тебя
Лелеял весь Парнас и музы гимны пели,
Качая колыбель усердною рукой:
          «Расти, малютка золотой!
          Расти, сокровище бесценно!
          Ты наш, в тебе запечатле́нно
          Таланта вечное клеймо!
Ничтожных должностей свинцовое ярмо
                Твоей не тронет шеи:
          Эротов розы и лилеи,
          Счастливы Пафоса затеи,
Гулянья, завтраки и праздность без трудов,
Жизнь без раскаянья, без мудрости плодов,
          Твои да будут вечно!
          Расти, расти, сердечный!
      Не будешь в золоте ходить,
Но будешь без труда на рифмах говорить,
                Друзей любить
          И кофе жирный пить!»
 
 
1817
 

В. А. Жуковский (1783–1852)

11. Вечер

_Элегия

 
Ручей, виющийся по светлому песку,
Как тихая твоя гармония приятна!
С каким сверканием катишься ты в реку!
       Приди, о Муза благодатна,
 
 
В венке из юных роз с цевницею златой;
Склонись задумчиво на пенистые воды
И, звуки оживив, туманный вечер пой
       На лоне дремлющей природы.
 
 
Как солнца за горой пленителен закат —
Когда поля в тени, а рощи отдале́нны
И в зеркале воды колеблющийся град
       Багряным блеском озаре́нны;
 
 
Когда с холмов златых стада бегут к реке
И рева гул гремит звучнее над водами;
И, сети склав, рыбак на легком челноке
       Плывет у брега меж кустами;
 
 
Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам,
И веслами струи согласно рассекают;
И, плуги обратив, по глыбистым браздам
       С полей оратаи съезжают…
 
 
Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
       С потухшим небом угасает.
 
 
Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой;
Простершись на траве под ивой наклоне́нной,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
       Поток, кустами осене́нной.
 
 
Как слит с прохладою растений фимиам!
Как сладко в тишине у брега струй плесканье!
Как тихо веянье зефира по водам
       И гибкой ивы трепетанье!
 
 
Чуть слышно над ручьем колышется тростник;
Глас петела вдали уснувши будит се́лы;
В траве коростеля я слышу дикий крик,
       В лесу стенанье филоме́лы…
 
 
Но что?.. Какой вдали мелькнул
                                          волшебный луч?
Восточных облаков хребты воспламенились;
Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;
       В реке дубравы отразились.
 
 
Луны ущербный лик встает из-за холмов…
О тихое небес задумчивых светило,
Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!
       Как бледно брег ты озлатило!
 
 
Сижу задумавшись; в душе моей мечты;
К протекшим временам лечу воспоминаньем…
О дней моих весна, как быстро скрылась ты,
       С твоим блаженством и страданьем!
 
 
Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?
Ужели никогда не зреть соединенья?
Ужель иссякнули всех радостей струи?
       О вы, погибши наслажденья!
 
 
О братья, о друзья! где наш священный круг?
Где песни пламенны и музам и свободе?
Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?
       Где клятвы, данные природе,
 
 
Хранить с огнем души нетленность братских уз?
И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,
Лишенный спутников, влача сомнений груз,
       Разочарованный душою,
 
 
Тащиться осужден до бездны гробовой?..
Один – минутный цвет – почил, и непробудно,
И гроб безвременный любовь кропит слезой.
       Другой… о небо правосудно!..
 
 
А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?
Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,
Иль суетная честь приятным в свете слыть
       Загладят в сердце вспоминанье
 
 
О радостях души, о счастье юных дней,
И дружбе, и любви, и музам посвяще́нных?
Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,
       Но в сердце любит незабвенных…
 
 
Мне рок судил брести неведомой стезёй,
Быть другом мирных сел, любить красы
                                                 природы,
Дышать над сумраком дубравной тишиной
       И, взор склонив на пенны воды,
 
 
Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.
О песни, чистый плод невинности сердечной!
Блажен, кому дано цевницей оживлять
       Часы сей жизни скоротечной!
 
 
Кто, в тихий утра час, когда туманный дым
Ложится по полям и хо́лмы облачает
И солнце, восходя, по рощам голубым
       Спокойно блеск свой разливает,
 
 
Спешит, восторженный, оставя сельский кров,
В дубраве упредить пернатых пробужденье
И, лиру соглася с свирелью пастухов,
       Поет светила возрожденье!
 
 
Так, петь есть мой удел… но долго ль?..
                                                 Как узнать?..
Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой
Придет сюда Альпин в час вечера мечтать
       Над тихой юноши могилой!
 
 
1806
 

12. Моя богиня
_{(Отрывок)}

 
Какую бессмертную
Венчать предпочтительно
Пред всеми богинями
Олимпа надзвездного?
Не спорю с питомцами
Разборчивой мудрости,
Учеными, строгими;
Но свежей гирляндою
Венчаю веселую,
Крылатую, милую,
Всегда разновидную,
Всегда животворную,
Любимицу Зевсову,
Богиню Фантазию.
 
 
1809
 

13. Певец во стане русских воинов
_{(Отрывок)}

 
Тот наш, кто первый в бой летит
       На гибель супостата.
Кто слабость падшего щадит
       И грозно мстит за брата;
Он взором жизнь дает полкам;
       Он махом мощной длани
Их мчит во сретенье врагам,
       В средину шумной брани;
Ему веселье битвы глас,
       Спокоен под громами:
Он свой последний видит час
       Бесстрашными очами.
Хвала тебе, наш бодрый вождь,
       Герой под сединами!
Как юный ратник, вихрь, и дождь,
       И труд он делит с нами.
О, сколь с израненным челом
       Пред строем он прекрасен!
И сколь он хладен пред врагом
       И сколь врагу ужасен!
О, диво! се орел пронзил
       Над ним небес равнины…
Могущий вождь главу склонил;
       Ура! кричат дружины.
 
 
Лети ко прадедам, орел,
       Пророком славной мести!
Мы тверды: вождь наш перешел
       Путь гибели и чести;
С ним опыт, сын труда и лет;
       Он бодр и с сединою;
Ему знаком победы след…
       Доверенность к герою!
Нет, други, нет! не предана
       Москва на расхищенье;
Там стены!.. в россах вся она;
       Мы здесь – и бог наш мщенье.
 
 
1812
 

14. Светлана
_{(Отрывок)}

 
Раз в крещенский вечерок
       Девушки гадали:
За ворота башмачок,
       Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
       Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
       Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
       Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
       Песенки подблюдны
 
 
Тускло светится луна
       В сумраке тумана —
Молчалива и грустна
       Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?
       Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;
       Вынь себе колечко.
Пой, красавица: «Кузнец,
Скуй мне злат и нов венец,
       Скуй кольцо златое;
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом
       При святом налое».
 
 
«Как могу, подружки, петь?
       Милый друг далёко;
Мне судьбина умереть
       В грусти одинокой.
Год промчался – вести нет;
       Он ко мне не пишет;
Ах! а им лишь красен свет,
       Им лишь сердце дышит…
Иль не вспомнишь обо мне?
Где, в какой ты стороне?
       Где твоя обитель?
Я молюсь и слезы лью!
Утоли печаль мою,
       Ангел-утешитель».
 
 
Вот в светлице стол накрыт
       Белой пеленою;
И на том столе стоит
       Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
       «Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
       В полночь без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
       Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
       Ужинать с тобою».
 
 
1808–1812
 

15. Эолова арфа
_{(Отрывок)}

 
            Владыка Морвены,
Жил в дедовском замке могучий Ордал;
            Над озером стены
Зубчатые замок с холма возвышал;
            Прибрежны дубравы
            Склонялись к вода́м,
            И стлался кудрявый
Кустарник по злачным окрестным холмам.
 
 
            Спокойствие сеней
Дубравных там часто лай псов нарушал;
            Рогатых еленей,
И вепрей, и ланей могучий Ордал
            С отважными псами
            Гонял по холмам;
            И долы с холмами,
Шумя, отвечали зовущим рогам.
 
 
            В жилище Ордала
Веселость из ближних и дальних краёв
            Гостей собирала;
И убраны были чертоги пиров
            Еленей рогами;
            И в память отцам
            Висели рядами
Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.
 
 
            И в дружных беседах
Любил за бокалом рассказы Ордал
            О древних победах
И взоры на брони отцов устремлял:
            Чеканны их латы
            В глубоких рубцах;
            Мечи их зубчаты;
Щиты их и шлемы избиты в боях.
 
 
            Младая Минвана
Красой озаряла родительский дом;
            Как зыби тумана,
Зарею златимы над свежим холмом,
            Так кудри густые
            С главы молодой
            На перси младые,
Вияся, бежали струей золотой.
 
 
            Приятней денницы
Задумчивый пламень во взорах сиял:
            Сквозь темны ресницы
Он сладкое в душу смятенье вливал;
            Потока журчанье —
            Приятность речей;
            Как роза дыханье;
Душа же прекрасней и прелестей в ней.
 
 
1814
 

16. Песня

 
К востоку, всё к востоку
Стремление земли —
К востоку, всё к востоку
Летит моя душа;
Далеко на востоке,
За синевой лесов,
За синими горами
Прекрасная живет.
 
 
И мне в разлуке с нею
Всё мнится, что она —
Прекрасное преданье
Чудесной старины,
Что мне она явилась
Когда-то в древни дни,
Что мне об ней остался
Один блаженный сон.
 
 
1815
 

17. Мщение

 
Изменой слуга паладина убил:
Убийце завиден сан рыцаря был.
 
 
Свершилось убийство ночною порой —
И труп поглощен был глубокой рекой.
 
 
И шпоры и латы убийца надел
И в них на коня паладинова сел.
 
 
И мост на коне проскакать он спешит,
Но конь поднялся на дыбы и храпит.
 
 
Он шпоры вонзает в крутые бока —
Конь бешеный сбросил в реку седока.
 
 
Он выплыть из всех напрягается сил.
Но панцырь тяжелый его утопил.
 
 
1816
 

18. Жалоба пастуха

 
На ту знакомую гору
Сто раз я в день прихожу;
Стою, склоняся на посох,
И в дол с вершины гляжу.
 
 
Вздохнув, медлительным шагом
Иду вослед я овцам
И часто, часто в долину
Схожу, не чувствуя сам.
 
 
Весь луг по-прежнему полон
Младой цветов красоты;
Я рву их – сам же не знаю,
Кому отдать мне цветы.
 
 
Здесь часто в дождик и в гро́зу
Стою, к земле пригвождён:
Всё жду, чтоб дверь отворилась…
Но то обманчивый сон.
 
 
Над милой хижинкой светит,
Видаю, радуга мне…
К чему? Она удалилась!
Она в чужой стороне!
 
 
Она всё дале! всё дале!
И скоро слух замолчит!
Бегите ж, овцы, бегите!
Здесь горе душу томит!
 
 
1817
 

19. Двенадцать спящих дев

_{Старинная повесть в двух балладах}

_{Вступление}

 
Опять ты здесь, мой благодатный Гений,
Воздушная подруга юных дней;
Опять с толпой знакомых привидений
Теснишься ты, Мечта, к душе моей…
Приди ж, о друг! дай прежних
                                    вдохновений,
Минувшею мне жизнию повей,
Побудь со мной, продли очарованья,
Дай сладкого вкусить воспоминанья.
 
 
Ты образы веселых лет примчала —
И много милых теней восстает;
И то, чем жизнь столь некогда пленяла,
Что рок, отняв, назад не отдает,
То всё опять душа моя узнала;
Проснулась Скорбь, и Жалоба зовет
Сопутников, с пути сошедших прежде
И здесь вотще поверивших надежде.
 
 
К ним не дойдут последней песни звуки;
Рассеян круг, где первую я пел;
Не встретят их простертые к ним руки;
Прекрасный сон их жизни улетел.
Других умчал могущий дух разлуки;
Счастливый край, их знавший, опустел;
Разбросаны по всем дорогам мира —
Не им поет задумчивая лира.
 
 
И снова в томном сердце воскресает
Стремленье в оный таинственный свет;
Давнишний глас на лире оживает,
Чуть слышимый, как Гения поле́т;
И душу хладную разогревает
Опять тоска по благам прежних лет:
Всё близкое мне зрится отдале́нным,
Отжившее, как прежде, оживле́нным.
 
 
1810–1817
 

20. Узник
_{(Отрывок)}

 
«За днями дни идут, идут…
       Напрасно;
Они свободы не ведут
       Прекрасной;
Об ней тоскую и молюсь,
Ее зову, не дозовусь.
 
 
Смотрю в высокое окно
       Темницы:
Всё небо светом зажжено
       Денницы;
На свежих крыльях ветерка
Летают вольны облака.
 
 
Итак, все блага заменить
       Могилой;
И бросить свет, когда в нем жить
       Так мило;
Ах! дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.
 
 
Лишь миг весенним бытиём
       Жила я;
Лишь миг на празднике земном
       Была я;
Душа готовилась любить…
И всё покинуть, всё забыты!».
 
 
1819
 

21. Песня

 
Отымает наши радости
Без замены хладный свет;
Вдохновенье пылкой младости
Гаснет с чувством жертвой лет;
Не одно ланит пылание
Тратим с юностью живой —
Видим сердца увядание
Прежде юности самой.
 
 
Наше счастие разбитое
Видим мы игрушкой волн,
И в далекий мрак сердитое
Море мчит наш бедный чёлн;
Стрелки нет путеводительной,
Иль вотще ее магнит
В бурю к пристани спасительной
Челн беспарусный манит.
 
 
Хлад, как будто ускоре́нная
Смерть, заходит в душу к нам;
К наслажденью охлажде́нная,
Охладев к самим бедам,
Без стремленья, без желания
В нас душа заглушена
И навек очарования
Слез отрадных лишена.
 
 
На минуту ли улыбкою
Мертвый лик наш оживет,
Или прежнее ошибкою
В сердце сонное зайдет —
То обман; то плющ, играющий
По развалинам седым;
Сверху лист благоухающий —
Прах и тление под ним.
 
 
Оживите сердце вялое;
Дайте быть по старине;
Иль оплакивать бывалое
Слез бывалых дайте мне.
Сладко, сладко появление
Ручейка в пустой глуши;
Так и слезы – освежение
Запустевшия души.
 
 
<1820>
 

22. Воспоминание

 
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
       Не говори с тоской: их нет:
       Но с благодарностию: были.
 
 
1821
 

23. Орлеанская дева
_{(Отрывок)}

_{Р а й м о н д}

 
…Молчи, идет Бертранд; он возвратился
Из города. Но что несет он?
 
 

_{Б е р т р а н д}

                                   Вы
Дивитесь, что с таким добром я к вам
Являюсь?
 

_{Т и б о}

 
       Подлинно; откуда взял
Ты этот шлем? На что знак бед и смерти
Принес ты к нам в жилище тишины?
(Иоанна … подходит ближе)
 

_{Б е р т р а н д}

 
И сам едва могу я объяснить,
Как мне достался он. Я покупал
Железные изделья в Вокулере;
На площади толпилась тьма народа
Вкруг беглецов, лишь только прибежавших
С недоброю из Орлеана вестью;
Весь город был в волненьи; сквозь толпу
С усилием я продирался… вдруг
Цыганка смуглая со мной столкнулась;
В руках у ней был этот шлем; она,
Пронзительно в глаза мне посмотрев,
Сказала: ты, я знаю, ищешь шлема;
Вот шлем, не дорог он, возьми. – На что? —
Я отвечал ей, – к латникам пойди;
Я земледелец, мне нет ну́жды в шлеме. —
Но я никак не мог отговориться;
– Возьми, возьми! – она одно твердила, —
Теперь для головы стальная кровля
Приютнее всех каменных палат. —
И так из улицы одной в другую
Она за мной гналася с этим шлемом.
Я посмотрел: он был красив и светел;
Был рыцарской достоин головы;
Я взял его, чтоб ближе разглядеть;
Но между тем, как я стоял в сомненьи,
Она из глаз моих, как сон, пропала;
Ее толпой народа унесло…
И этот шлем в моих руках остался.
 

_{И о а н н а (ухватясь за него поспешно)}

 
Отдай мне шлем.
 

_{Б е р т р а н д}

 
                     На что? Такой наряд
Не девичьей назначен голове.
 

_{И о а н н а (вырывает шлем)}

 
Отдай, он мой и мне принадлежит…
 
 
1821
 

24. Замок Смальгольм, или Иванов вечер

 
До рассвета поднявшись, коня оседлал
       Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
       Он коня, торопясь в Бротерстон.
 
 
Не с могучим Боклю совокупно спешил
       На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
       За Шотландию с Англией он;
 
 
Но в железной броне он сидит на коне;
       Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
       Укреплен двадцатифунтовой.
 
 
Через три дни домой возвратился барон,
       Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылён,
       Под тяжелым ступал седоком.
 
 
Анкрамморския битвы барон не видал,
       Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
       Где за родину бился Дуглас;
 
 
Но железный шелом был иссечен на нём,
       Был изрублен и панцырь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
       Но не английской кровью покрыт.
 
 
Соскочив у часовни с коня за стеной,
       Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул – и паж молодой
       На условленный свист прибежал.
 
 
«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
       И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
       И слова непритворны твои.
 
 
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
       Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
       И кто был у твоей госпожи?»
 
 
«Госпожа по ночам к отдаленным скала́м,
       Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
       Не прокрасться во мраке ночном).
 
 
И на первую ночь непогода была,
       И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
       На вершину пустынную скал.
 
 
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
       И сидела одна – я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
       Одиноко маяк пламенел.
 
 
На другую же ночь – я за ней по следам
       На вершину опять побежал —
О творец, у огня одинокого там
       Мне неведомый рыцарь стоял.
 
 
Подпершися мечом, он стоял пред огнём,
       И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном,
       Я расслушать не мог их речей.
 
 
И последняя ночь безненастна была,
       И порывистый ветер молчал;
И к мая́ку она на свиданье пошла;
       У мая́ка уж рыцарь стоял.
 
 
И сказала (я слышал): «В полуночный час,
       Перед светлым Ивановым днём,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
       Он теперь на свиданьи ином;
 
 
Он с могучим Боклю ополчился теперь;
       Он в сраженьи забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
       Накануне Иванова дня».
 
 
«Я не властен прийти, я не должен прийти,
       Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
       Я пойду… мне товарища нет».
 
 
«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
       Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
       Благосклонна в молчаньи своем.
 
 
Я собак привяжу, часовых уложу,
       Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
       Безопасен ты будешь со мной».
 
 
«Пусть собака молчит, часовой не трубит
       И трава не слышна под ногой, —
Но священник есть там; он не спит по ночам,
       Он приход мой узнает ночной».
 
 
«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
       Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
       Будет три дни поминки творить».
 
 
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
       Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
       То, быть может, поминки по мне.
 
 
Но полуночный час благосклонен для нас:
       Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
       У мая́ка пустынной скалы».
 
 
И Смальгольмский барон, поражён, раздражён,
       И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
       Он, клянусь небесами, пропал!»
 
 
«Показалося мне при блестящем огне:
       Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
       Три звезды на щите голубом».
 
 
«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
       Сей полуночный, мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
       Он в могилу зарыт, он мертвец».
 
 
«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне
       И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
       То был рыцарь Ричард Кольдингам».
 
 
И Смальгольмский барон, изумлен, поражён,
       И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой: он лежит под землёй,
       Ты неправду мне, паж мой, сказал.
 
 
Где бежит и шумит меж утесами Твид,
       Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
       Потаенным врагом умерщвлен.
 
 
Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
       Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
       Чернецы за его упокой».
 
 
Он идет в ворота, он уже на крыльце,
       Он взошел по крутым ступеня́м
На площадку, и видит: с печалью в лице
       Одиноко-унылая там
 
 
Молодая жена – и тиха и бледна,
       И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
       На прозрачно бегущую Твид.
 
 
«Я с тобою опять, молодая жена». —
       «В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
       Поразил ли Боклю иль сражён?»
 
 
«Англичанин разбит; англичанин бежит
       С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
       И беречься недобрых гостей».
 
 
При ответе таком изменилась лицом,
       И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
       И за нею суровый барон.
 
 
Ночь покойна была, но заснуть не дала.
       Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
       Мертвецы не встают из могил».
 
 
Уж заря занялась; был таинственный час
       Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
       Вдруг заснул близ жены молодой.
 
 
Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
       И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
       Вдруг явился Ричард Кольдингам.
 
 
«Воротись, удалися», – она говорит.
       «Я к свиданью тобой приглашён;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,
       Не страшись, не услышит нас он.
 
 
Я во мраке ночном потаенным врагом
       На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
       Поминают – и труп мой зарыт.
 
 
Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
       И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
       Где маяк, я бродить осуждён;
 
 
Где видалися мы под защитою тьмы,
       Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
       Заклинала Ивановым днем».
 
 
Содрогнулась она и, смятенья полна,
       Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ – ты спасен ли, иль нет?..»
       Он печально потряс головой.
 
 
«Выкупа́ется кровью пролитая кровь, —
       То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь, —
       Ты сама будь свидетель тому».
 
 
Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
       Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
       И по членам огонь пробежал.
 
 
И печать роковая в столе вожжена:
       Отразилися пальцы на нем;
На руке ж – но таинственно руку она
       Закрывала с тех пор полотном.
 
 
Есть монахиня в древних Драйбургских
                                                 стенах:
       И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
       И дичится людей и молчит.
 
 
Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?
       Та монахиня – кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
       То его молодая жена.
 
 
1822
 

25. Шильонский узник
_{Повесть
(Отрывок)}

I

 
Взгляните на меня: я сед;
Но не от хилости и лет;
Не страх незапный в ночь одну
До срока дал мне седину.
Я сгорблен, лоб наморщен мой;
Но не труды, не хлад, не зной —
Тюрьма разрушила меня.
Лишенный сладостного дня,
Дыша без воздуха, в цепях,
Я медленно дряхлел и чах,
И жизнь казалась без конца.
Удел несчастного отца:
За веру смерть и, стыд цепей —
Уделом стал и сыновей.
Нас было шесть – пяти уж нет.
Отец, страдалец с юных лет,
Погибший старцем на костре,
Два брата, падшие во пре,
Отдав на жертву честь и кровь,
Спасли души своей любовь.
Три заживо схоронены
На дне тюремной глубины —
И двух сожрала глубина;
Лишь я, развалина одна,
Себе на горе уцелел,
Чтоб их оплакивать удел.
 

II

 
На лоне вод стоит Шильон;
Там в подземелье семь колонн
Покрыты влажным мохом лет.
На них печальный брезжит свет,
Луч, ненароком с вышины
Упавший в трещину стены
И заронившийся во мглу.
И на сыром тюрьмы полу
Он светит тускло-одинок,
Как над болотом огонёк,
Во мраке веющий ночном.
Колонна каждая с кольцом;
И цепи в кольцах тех висят;
И тех цепей железо – яд;
Мне в члены вгрызлося оно;
Не будет ввек истреблено
Клеймо, надавленное им.
И день тяжел глазам моим,
Отвыкнувшим с толь давних лет.
Глядеть на радующий свет;
И к воле я душой остыл
С тех пор, как брат последний был
Убит неволей предо мной,
И рядом с мертвым я, живой,
Терзался на полу тюрьмы.
 
 
1822
 

26. Ночной смотр

 
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик;
И ходит он взад и вперед,
И бьет он проворно тревогу.
И в темных гробах барабан
Могучую будит пехоту:
Встают молодцы егеря,
Встают старики гренадеры,
Встают из-под русских снегов,
С роскошных полей италийских,
Встают с африканских степей,
С горючих песков Палестины.
 
 
В двенадцать часов по ночам
Выходит трубач из могилы;
И скачет он взад и вперед,
И громко трубит он тревогу.
И в темных могилах труба
Могучую конницу будит:
Седые гусары встают,
Встают усачи кирасиры;
И с севера, с юга летят,
С востока и с запада мчатся
На легких воздушных конях
Один за другим эскадроны.
 
 
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает полководец;
На нем сверх мундира сюртук;
Он с маленькой шляпой и шпагой;
На старом коне боевом
Он медленно едет по фрунту;
И маршалы едут за ним,
И едут за ним адъютанты;
И армия честь отдает.
Становится он перед нею;
И с музыкой мимо его
Проходят полки за полками.
 
 
И всех генералов своих
Потом он в кружок собирает,
И ближнему на ухо сам
Он шепчет пароль свой и лозунг;
И армии всей отдают
Они тот пароль и тот лозунг:
И Франция – тот их пароль,
Тот лозунг – Святая Елена.
Так к старым солдатам своим
На смотр генеральный из гроба
В двенадцать часов по ночам
Встает император усопший.
 
 
1836
 

27. <А. С. Пушкин>

 
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза.
Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,
Что выражалось на нем, – в жизни такого
Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою
                                                          мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:
                                                            что видишь?
 
 
1837
 

28. Рустем и Зораб
Персидская повесть, заимствованная из царственной книги Ирана (Шах-Наме)
_{(Отрывок)}

 
Из книги царственной Ирана
Я повесть выпишу для вас
О подвигах Рустема и Зораба.
 
 
Заря едва на небе занялася,
Когда Рустем, Ирана богатырь,
Проснулся. Встав с постели, он сказал:
– Мы на царя Афразиаба
Опять идем войною;
Мои сабульские дружины
Готовы; завтра поведу
Их в Истахар, где силы все Ирана
Шах Кейкавус для грозного набега
Соединил. Но чем же я сегодня
Себя займу? Моя рука, мой меч,
Могучий конь мой Гром
Без дела; мне ж безделье нестерпимо. —
И на охоту собрался
Рустем; себя стянул широким кушаком,
Колчан с стрелами калены́ми
Закинул за спину, взял лук огромный,
Кинжал засунул за кушак
И Грома, сильного коня,
Из стойла вывел. Конь, наскучив
Покоем, бешено от радости заржал;
Рустем сел на коня и, не простившись дома
Ни с кем, ни с матерью, ни с братом,
Поехал в путь, оборотив
Глаза, как лев, почуявший добычу,
В ту сторону, где за горами
Лежал Туран…
 
 
1847