Текст книги "Мысль, вооруженная рифмами"

Автор книги: Владислав Холшевников

К. И. Чуковский (1882–1969)

30. Крокодил
_{(Отрывок)}

 
Как услышали про елочку слоны,
Ягуары, павианы, кабаны,
          Тотчас за руки,
          На радостях, взялись
          И вкруг елочки
          Вприсядку понеслись.
Не беда, что, расплясавшись, Бегемот
Повалил на Крокодилицу комод,
И с разбегу круторогий Носорог
Рогом, рогом зацепился за порог.
Ах, как весело, как весело Шакал
На гитаре плясовую заиграл!
Даже бабочки уперлися в бока,
С комарами заплясали трепака.
Пляшут чижики и зайчики в лесах,
Пляшут раки, пляшут окуни в морях,
Пляшут в поле червячки и паучки,
Пляшут божии коровки и жучки.
 
 
1917
 

31. Телефон

1

 
У меня зазвонил телефон.
– Кто говорит?
– Слон.
– Откуда?
– От верблюда.
– Что вам надо?
– Шоколада.
– Для кого?
– Для сына моего.
– А много ли прислать?
– Да пудов этак пять
Или шесть:
Больше ему не съесть,
Он у меня еще маленький!
 

2

 
А потом позвонил
Крокодил
И со слезами просил:
– Мой милый, хороший,
Пришли мне калоши,
И мне, и жене, и Тотоше.
– Постой, не тебе ли
На прошлой неделе
Я выслал две пары
Отличных калош?
– Ах, те, что ты выслал
На прошлой неделе,
Мы давно уже съели
И ждем, не дождемся,
Когда же ты снова пришлешь
К нашему ужину
Дюжину
Новых и сладких калош!
 

3

 
А потом позвонили зайчатки:
– Нельзя ли прислать перчатки?
А потом позвонили мартышки:
– Пришлите, пожалуйста, книжки!
 

4

 
А потом позвонил медведь
Да как начал, как начал реветь.
– Погодите, медведь, не ревите,
Объясните, чего вы хотите?
Но он только «му» да «му»,
А к чему, почему —
Не пойму!
– Повесьте, пожалуйста, трубку!
 

5

 
А потом позвонили цапли:
– Пришлите, пожалуйста, капли:
Мы лягушками нынче объелись,
И у нас животы разболелись!
 

6

 
И такая дребедень
Целый день:
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень!
То тюлень позвонит, то олень.
А недавно две газели
Позвонили и запели:
        – Неужели
        В самом деле
        Все сгорели
        Карусели?
– Ах, в уме ли вы, газели?
Не сгорели карусели,
И качели уцелели!
Вы б, газели, не галдели,
А на будущей неделе
Прискакали бы и сели
На качели-карусели!
Но не слушали газели
И по-прежнему галдели:
          – Неужели
          В самом деле
          Все качели
          Погорели?
          Что за глупые газели!
 

7

 
А вчера поутру
Кенгуру:
– Не это ли квартира
Мойдодыра? —
Я рассердился да как заору:
– Нет! Это чужая квартира!!!
– А где Мойдодыр?
– Не могу вам сказать…
Позвоните по номеру
Сто двадцать пять.
 

8

 
     Я три ночи не спал,
     Я устал.
     Мне бы заснуть,
     Отдохнуть…
     Но только я лег —
     Звонок!
     – Кто говорит?
     – Носорог.
     – Что такое?
     – Беда! Беда!
     Бегите скорее сюда!
 
 
     – В чем дело?
     – Спасите!
     – Кого?
     – Бегемота!
Наш бегемот провалился в болото…
– Провалился в болото?
– Да!
И ни туда, ни сюда!
О, если вы не придете —
Он утонет, утонет в болоте,
Умрет, пропадет
Бегемот!!!
– Ладно! Бегу! Бегу!
Если могу, помогу!
 

9

 
Ох, нелегкая это работа —
Из болота тащить бегемота!
 
 
1926
 

С. Я. Маршак (1887–1964)

32. <Перевод 60-го сонета У. Шекспира>

 
Как движется к земле морской прибой,
Так и ряды бессчетные минут,
Сменяя предыдущие собой,
Поочередно к вечности бегут.
 
 
Младенчества новорождённый серп
Стремится к зрелости и, наконец,
Кривых затмений испытав ущерб,
Сдает в борьбе свой золотой венец.
 
 
Резец годов у жизни на челе
За полосой проводит полосу.
Всё лучшее, что дышит на земле,
Ложится под разящую косу.
 
 
Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки!
 
 
1945
 

33. Горной маргаритке, которую я смял своим плугом

_{(Перевод из Р. Бернса)}

 
О скромный, маленький цветок,
Твой час последний недалек.
Сметет твой тонкий стебелек
          Мой тяжкий плуг.
Перепахать я должен в срок
          Зеленый луг.
 
 
Не жаворонок полевой —
Сосед, земляк, приятель твой —
Пригнет твой стебель над травой,
          Готовясь в путь
И первой утренней росой
          Обрызгав грудь.
 
 
Ты вырос между горных скал
И был беспомощен и мал,
Чуть над землей приподымал
          Свой огонек,
Но храбро с ветром воевал
          Твой стебелек.
 
 
В садах ограды и кусты
Хранят высокие цветы.
А ты рожден средь нищеты
          Суровых гор.
Но как собой украсил ты
          Нагой простор!
 
 
Одетый в будничный наряд,
Ты к солнцу обращал свой взгляд.
Его теплу и свету рад,
          Глядел на юг,
Не думая, что разорят
          Твой мирный луг.
 
 
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
          В глуши таясь,
Пока ее, как этот цвет,
          Не втопчут в грязь.
 
 
Так и бесхитростный певец,
Страстей неопытный пловец,
Не знает низменных сердец —
          Подводных скал —
И там находит свой конец,
          Где счастья ждал.
 
 
Такая участь многих ждет…
Кого томит гордыни гнет,
Кто изнурен ярмом забот, —
          Тем свет не мил.
И человек на дно идет,
          Лишенный сил.
 
 
И ты, виновник этих строк,
Держись, – конец твой недалек.
Тебя настигнет грозный рок —
          Нужда, недуг, —
Как на весенний стебелек
          Наехал плуг.
 
 
1950
 

34. Начинающему поэту

 
Мой друг, зачем о молодости лет
Ты объявляешь публике читающей?
 
 
Тот, кто еще не начал, – не поэт.
А кто уж начал, – тот не начинающий!
 
 
1954
 

35

 
Мой конь крылатый – пятистопный ямб, —
Тебе пишу я этот дифирамб,
Стих Дантовых терцин и драм Шекспира,
Не легковесен ты и не тяжел,
Недаром ты века победно шел
Из края в край, звуча в сонетах мира.
 
 
Передаешь ты радость, гнев и грусть,
Тебя легко запомнить наизусть,
Ты поэтичен, но в терпимой дозе,
И приближаешься порою к прозе.
Невыносим тебе казенный штамп,
Размер свободный – пятистопный ямб.
 
 
Чуждаешься ты речи сумасбродной,
Не терпишь ты и классики холодной.
Ведут поэта, о волшебный стих,
И в ад и в рай пять легких стоп твоих.
 
 
<1964>
 

Б. Л. Пастернак (1890–1960)

36. Зима

 
Прижимаюсь щекою к воронке
Завитой, как улитка, зимы.
«По местам, кто не хочет – к сторонке!»
Шумы-шорохи, гром кутерьмы.
 
 
«Значит – в «море волнуется»? В повесть,
Завивающуюся жгутом,
Где вступают в черед, не готовясь?
Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,
 
 
Как нечаян конец? Об уморе
Смехе, сутолоке, беготне?
Значит – вправду волнуется море
И стихает, не справясь о дне?»
 
 
Это раковины ли гуденье?
Пересуды ли комнат-тихонь?
Со своей ли поссорившись тенью,
Громыхает заслонкой огонь?
 
 
Поднимаются вздохи отдушин
И осматриваются – и в плач.
Черным храпом карет перекушен,
В белом облаке скачет лихач.
 
 
И невыполотые заносы
На оконный ползут парапет.
За стаканчиками купороса
Ничего не бывало и нет.
 
 
1913, 1928
 

37. Зимняя ночь

 
Не поправить дня усильями светилен,
Не поднять теням крещенских покрывал.
На земле зима, и дым огней бессилен
Распрямить дома, полегшие вповал.
 
 
Булки фонарей и пышки крыш, и черным
По белу в снегу – косяк особняка:
Это – барский дом, и я в нем гувернером.
Я один, я спать услал ученика.
 
 
Никого не ждут. Но – наглухо портьеру.
Тротуар в буграх, крыльцо заметено.
Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй
И уверь меня, что я с тобой – одно.
 
 
Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.
Кто открыл ей сроки, кто навел на след?
Тот удар – исток всего. До остального,
Милостью ее, теперь мне дела нет.
 
 
Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин
Вмерзшие бутылки голых черных льдин.
Булки фонарей, и на трубе, как филин,
Потонувший в перьях, нелюдимый дым.
 
 
1913, 1928
 

38. Метель

 
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи́ да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега, —
 
 
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи́
Да вьюги ступала нога, до окна
Дохлестнулся обрывок шальной шлеи
 
 
Ни зги не видать, а ведь этот посад
Может быть в городе, в Замоскворечье,
В Замостье, и прочая (в полночь забредший
Гость от меня отшатнулся назад).
 
 
Послушай, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, одни душегубы,
Твой вестник – осиновый лист, он безгубый,
Безгласен, как призрак, белей полотна!
 
 
Метался, стучался во все ворота,
Кругом озирался, смерчом с мостовой…
– Не тот это город, и полночь не та,
И ты заблудился, ее вестовой!
 
 
Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.
В посаде, куда ни один двуногий…
Я тоже какой-то… я сбился с дороги:
– Не тот это город, и полночь не та.
 
 
1914, 1928
 

39. Памяти Демона

 
Приходил по ночам
В синеве ледника от Тамары.
Парой крыл намечал,
Где гудеть, где кончаться кошмару.
 
 
Не рыдал, не сплетал
Оголенных, исхлестанных, в шрамах.
Уцелела плита
За оградой грузинского храма.
 
 
Как горбунья дурна,
Под решеткою тень не кривлялась.
У лампады зурна,
Чуть дыша, о княжне не справлялась.
 
 
Но сверканье рвалось
В волосах, и, как фосфор, трещали.
И не слышал колосс,
Как седеет Кавказ за печалью.
 
 
От окна на аршин,
Пробирая шерстинки бурнуса,
Клялся льдами вершин:
Спи, подруга, – лавиной вернуся.
 
 
1917
 

40. Гроза моментальная навек

 
А затем прощалось лето
С полустанком. Снявши шапку,
Сто слепящих фотографий
Ночью снял на память гром.
 
 
Мерзла кисть сирени. В это
Время он, нарвав охапку
Молний, с поля ими трафил
Озарить управский дом.
 
 
И когда по кровле зданья
Разлилась волна злорадства
И, как уголь по рисунку,
Грянул ливень всем плетнем,
 
 
Стал мигать обвал сознанья:
Вот, казалось, озарятся
Даже те углы рассудка,
Где теперь светло, как днем.
 
 
1917
 

41. Конец

 
Наяву ли всё? Время ли разгуливать?
Лучше вечно спать, спать, спать, спать
И не видеть снов.
 
 
Снова – улица. Снова – полог тюлевый,
Снова, что ни ночь – степь, стог, стон
И теперь и впредь.
 
 
Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,
Снится тишь и темь. Вдруг бег пса
Пробуждает сад.
 
 
Ждет – улягутся. Вдруг – гигант из затеми,
И другой. Шаги. «Тут есть болт».
Свист и зов: тубо!
 
 
Он буквально ведь обливал, обваливал
Нашим шагом шлях! Он и тын
Истязал тобой.
 
 
Осень. Изжелта-сизый бисер нижется.
Ах, как и тебе, прель, мне смерть,
Как приелось жить?
 
 
О, не вовремя ночь кадит маневрами
Паровозов; в дождь каждый лист
Рвется в степь, как те.
 
 
Окна сцены мне делают. Бесцельно ведь!
Рвется с петель дверь, целовав
Лед ее локтей.
 
 
Познакомь меня с кем-нибудь из вскормленных,
Как они, страдой южных нив,
Пустырей и ржи.
 
 
Но с оскоминой, но с оцепененьем, с комьями
В горле, но с тоской стольких слов
Устаешь дружить!
 
 
1917
 

42. Разрыв
_{(Отрывки)}

4

 
Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить
Этот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть
                                                      в пустоте Торичелли.
 
 
Воспрети, помешательство мне, – о, приди, посягни!
Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы – одни.
О, туши ж, о, туши! Горячее!
 

5

 
Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей
И как лилий, атласных и властных бессильем ладоней!
Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, – ведь в бешеной
                                                                              этой лапте —
Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне,
Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне
                                                                             Актей,
Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах
                                                                            лошадей.
Целовались заливистым лаем погони
И ласкались раскатами рога и треском деревьев, копыт
                                                                             и когтей.
– О, на волю! На волю – как те!
 

6

 
Разочаровалась? Ты думала – в мире нам
Расстаться за реквиемом лебединым?
В расчете на горе, зрачками расширенными,
В слезах, примеряла их непобедимость?
 
 
На мессе б со сводов посыпалась стенопись,
Потрясшись игрой на губах Себастьяна.
Но с нынешней ночи во всем моя ненависть
Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет.
 
 
Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего
Раздумья, решила, что всё перепашет.
Что – время. Что самоубийство ей не для чего.
Что даже и это есть шаг черепаший.
 

7

 
Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь как ночью,
                                                     в перелете с Бергена на полюс,
Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух,
Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь,
Когда я говорю тебе – забудь, усни, мой друг.
Когда, как труп затертого до самых труб норвежца,
В виденьи зим, не движущих заиндевелых мачт,
Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым – спи,
                                                                       утешься,
До свадьбы заживет, мой друг, угомонись, не плачь.
Когда совсем как север вне последних поселений,
Украдкой от арктических и неусыпных льдин,
Полночным куполом полощущий глаза слепых
                                                                       тюленей,
Я говорю – не три их, спи, забудь: всё вздор один.
 
 
1918
 

43. Весна

 
Весна, я с улицы, где тополь удивлен,
Где даль путается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы.
 
 
Где вечер пуст, как прерванный рассказ,
Оставленный звездой без продолженья
К недоуменью тысяч шумных глаз,
Бездонных и лишенных выраженья.
 
 
1918
 

44. Вторая баллада

 
На даче спят. В саду, до пят
Подветренном, кипят лохмотья.
Как флот в трехъярусном полете,
Деревьев паруса кипят.
Лопатами, как в листопад,
Гребут березы и осины.
На даче спят, укрывши спину,
Как только в раннем детстве спят.
 
 
Ревет фагот, гудит набат.
На даче спят под шум без плоти,
Под ровный шум на ровной ноте,
Под ветра яростный надсад.
Льет дождь, он хлынул с час назад.
Кипит деревьев парусина.
Льет дождь. На даче спят два сына,
Как только в раннем детстве спят.
 
 
Я просыпаюсь. Я объят
Открывшимся. Я на учете.
Я на земле, где вы живете,
И ваши тополя кипят.
Льет дождь. Да будет так же свят,
Как их невинная лавина…
Но я уж сплю наполовину,
Как только в раннем детстве спят.
 
 
Льет дождь. Я вижу сон: я взят
Обратно в ад, где всё в комплоте,
И женщин в детстве мучат тети,
А в браке дети теребят.
Льет дождь. Мне снится: из ребят
Я взят в науку к исполину,
И сплю под шум, месящий глину,
Как только в раннем детстве спят.
 
 
Светает. Мглистый банный чад.
Балкон плывет, как на плашкоте.
Как на плотах, – кустов щепоти
И в каплях потный тес оград.
(Я видел вас раз пять подряд.)
 
 
Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.
Усни, баллада, спи, былина,
Как только в раннем детстве спят.
 
 
1930
 

45

 
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
 
 
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
 
 
Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
 
 
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
 
 
1932
 

46. Музыка

 
Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
 
 
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.
 
 
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме.
Как под водой на дне легенд,
Внизу остался под ногами.
 
 
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
 
 
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
 
 
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
 
 
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
 
 
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.
 
 
Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески.
 
 
<1957>
 

М. И. Цветаева (1892–1941)

47

 
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
 
 
Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди́ – в грудь.
 
 
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
 
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 
 
1916
 

48. Стихи к Блоку
_{(Отрывок)}

1

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
 
 
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
 
 
Имя твое – ах, нельзя! —
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим – сон глубок.
 
 
1916
 

49

 
В черном небе – слова начертаны —
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
 
 
В поте – пишущий, в поте – пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий, —
Дуновение – вдохновения!
 
 
1918
 

50

 
По холмам – круглым и смуглым,
Под лучом – сильным и пыльным,
Сапожком – робким и кротким —
За плащом – рдяным и рваным.
 
 
По пескам – жадным и ржавым,
Под лучом – жгущим и пьющим,
Сапожком – робким и кротким —
За плащом – следом и следом.
 
 
По волнам – лютым и вздутым,
Под лучом – гневным и древним,
Сапожком – робким и кротким —
За плащом – лгущим и лгущим.
 
 
1921
 

51. Маяковскому

 
Превыше крестов и труб,
Крещенный в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ —
Здорово, в веках Владимир!
 
 
Он возчик и он же конь,
Он прихоть и он же право.
Вздохнул, поплевал в ладонь:
– Держись, ломовая слава!
 
 
Певец площадных чудес —
Здорово, гордец чумазый,
Что камнем – тяжеловес
Избрал, не прельстясь алмазом.
 
 
Здорово, булыжный гром!
Зевнул, козырнул – и снова
Оглоблей гребет – крылом
Архангела ломового.
 
 
1921
 

52. На заре…

 
На заре – наимедленнейшая кровь,
На заре – наиявственнейшая тишь.
Дух от плоти косной берет развод,
Птица клетке костной дает развод,
 
 
Око зрит – невидимейшую даль,
Сердце зрит – невидимейшую связь…
Ухо пьет – неслыханнейшую молвь…
Над разбитым Игорем плачет Див.
 
 
1922
 

53

 
                  Лютая юдоль,
                  Дольняя любовь.
                  Руки: свет и соль.
                  Губы: смоль и кровь.
 
 
                  Левогрудый гром
                  Лбом подслушан был.
                  Так – о камень лбом —
                  Кто тебя любил?
 
 
Бог с замыслами! Бог с вымыслами!
Вот: жаворонком, вот: жимолостью,
Вот: пригоршнями – вся выплеснута,
С моими дикостями – и тихостями,
С моими радугами заплаканными,
С подкрадываньями, забарматываньями…
 
 
                  Милая ты жизнь!
                  Жадная еще!
                  Ты запомни вжим
                  В правое плечо.
 
 
                  Щебеты во тьмах…
                  С птицами встаю!
                  Мой веселый вмах
                  В летопись твою.
 
 
1922
 

54. Диалог Гамлета с совестью

 
– На дне она, где ил
И водоросли… Спать в них
Ушла, – но сна и там нет!
– Но я ее любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
                              – Гамлет!
 
 
На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных бревнах…
– Но я ее любил,
Как сорок тысяч…
                              – Меньше
Всё ж, чем один любовник.
 
 
– На дне она, где ил.
– Но я ее —
                      любил??
 
 
1923
 

55

 
Так вслушиваются (в исток
Вслушивается – устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь – до потери чувства!
 
 
Так в воздухе, который синь, —
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
 
 
Так вчувствывается в кровь
Отрок – доселе лотос.
…Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.
 
 
1923
 

56. Любовь

 
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, – куда как громко!
 
 
Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам —
Имя собственного ребенка.
 
 
1924
 

57

 
Не колесо громово́е —
Взглядами перекинулись двое.
 
 
Не Вавилон обрушен —
Силою переведались души.
 
 
Не ураган на Тихом —
Стрелами перекинулись скифы.
 
 
1925
 

58

 
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что ствол
Отдав мне, чтоб стать – столом,
Остался – живым стволом!
 
 
С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!
 
 
1933
 

С. А. Есенин (1895–1925)

59

 
Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
 
 
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
 
 
Ах, не выйти в жены девушке весной,
Запугал ее приметами лесной.
 
 
На березке пообъедена кора, —
Выживают мыши девушку с двора.
 
 
Бьются кони, грозно машут головой,
Ой, не любит черны косы домовой.
 
 
Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.
 
 
Ходит девушка по бережку грустна.
Ткет ей саван нежнопенная волна.
 
 
1914
 

60

 
Троицыно утро, утренний канон,
В роще по березкам белый перезвон.
 
 
Тянется деревня с праздничного сна,
В благовесте ветра хмельная весна.
 
 
На резных окошках ленты и кусты.
Я пойду к обедне плакать на цветы.
 
 
Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,
Похороним вместе молодость мою.
 
 
Троицыно утро, утренний канон,
В роще по березкам белый перезвон.
 
 
1914
 

61. Песнь о собаке

 
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
 
 
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
 
 
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
 
 
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
 
 
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
 
 
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
 
 
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
 
 
1915
 

62

 
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.
 
 
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
 
 
Я не скоро, не скоро вернусь!
Долго петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь
Старый клен на одной ноге.
 
 
И я знаю, есть радость в нем
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого что тот старый клен
Головой на меня похож.
 
 
1918
 

63. Кобыльи корабли
_{(Отрывок)}

1

 
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.
 
 
Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
 
 
Слышите ль? Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
 
 
Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.
 
 
1919
 

64. Пугачев
_{(Отрывок из драматической поэмы)}

_{Х л о п у ш а}

 
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Я три дня и три ночи искал ваш умёт,
Тучи с севера сыпались каменной грудой,
Слава ему! Пусть он даже не Петр!
Чернь его любит за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по тропам.
В солонце рыл глазами удачу.
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
 
 
1921
 

65. Папиросники

 
Улицы печальные,
Сугробы да мороз.
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
Грязных улиц странники
В забаве злой игры,
Все они – карманники,
Веселые воры.
Тех площадь – на Никитской,
А этих – на Тверской.
Стоят с тоскливым свистом
Они там день-деньской.
Снуют по всем притонам
И, улучив досуг,
Читают Пинкертона
За кружкой пива вслух.
Пускай от пива горько,
Они без пива – вдрызг.
Все бредят Нью-Йорком,
Всех тянет в Сан-Франциск.
Потом опять печально
Выходят на мороз
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
 
 
1923
 

66. Песнь о великом походе
_{(Отрывок из поэмы)}

 
Эй, вы, встречные,
Поперечные!
Тараканы, сверчки
Запечные.
Не народ, а дрохва
Подбитая!
Русь нечесаная,
Русь немытая.
Вы послушайте
Новый вольный сказ,
Новый вольный сказ
Про житье у нас.
Первый сказ о том,
Что давно было.
А второй – про то,
Что сейчас всплыло.
Для тебя я, Русь,
Эти сказы спел,
Потому что был
И правдив и смел.
Был мастак слагать
Эти притчины,
Не боясь ничьей
Зуботычины.
 
 
1924
 

67

 
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
 
 
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий,
Потому, что я с севера, что ли.
 
 
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
 
 
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
 
 
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
 
 
1924
 

68

 
Воздух прозрачный и синий,
Выйду в цветочные чащи.
Путник, в лазурь уходящий,
Ты не дойдешь до пустыни.
Воздух прозрачный и синий.
 
 
Лугом пройдешь, как садом,
Садом – в цветенье диком,
Ты не удержишься взглядом,
Чтоб не припасть к гвоздикам.
Лугом пройдешь, как садом.
 
 
Шепот ли, шорох иль шелест —
Нежность, как песни Саади.
Вмиг отразится во взгляде
Месяца желтая прелесть,
Нежность, как песни Саади.
 
 
Голос раздастся пери,
Тихий, как флейта Гассана.
В крепких объятиях стана
Нет ни тревог, ни потери,
Только лишь флейта Гассана.
 
 
Вот он, удел желанный
Всех, кто в пути устали.
Ветер благоуханный
Пью я сухими устами,
Ветер благоуханный.
 
 
1925
 

69

 
Голубая да веселая страна.
Честь моя за песню продана.
Ветер с моря, тише дуй и вей —
Слышишь, розу кличет соловей?
 
 
Слышишь, роза клонится и гнется —
Эта песня в сердце отзовется.
Ветер с моря, тише дуй и вей —
Слышишь, розу кличет соловей?
 
 
Ты – ребенок, в этом спора нет,
Да и я ведь разве не поэт?
Ветер с моря, тише дуй и вей —
Слышишь, розу кличет соловей?
 
 
Дорогая Гелия, прости.
Много роз бывает на пути,
Много роз склоняется и гнется,
Но одна лишь сердцем улыбнется.
 
 
Улыбнемся вместе – ты и я —
За такие милые края.
Ветер с моря, тише дуй и вей —
Слышишь, розу кличет соловей?
 
 
Голубая да веселая страна.
Пусть вся жизнь моя за песню продана,
Но за Гелию в тенях ветвей
Обнимает розу соловей.
 
 
1925
 

70. Песня

 
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.
 
 
Цвела – забубенная, росла – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
 
 
Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.
 
 
Как случилось-сталось, сам не понимаю.
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю.
 
 
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется – обнимаю милую.
 
 
За окном гармоника и сиянье месяца.
Только знаю – милая никогда не встретится.
 
 
Эх, любовь-калинушка, кровь – заря вишневая,
Как гитара старая и как песня новая.
 
 
С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поется внуками.
 
 
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха —
Все равно любимая отцветет черемухой.
 
 
Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.
 
 
Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.
 
 
Цвела – забубенная, была – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
 
 
1925
 

71

 
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
 
 
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело… далече… мимо…
 
 
Сердце остыло, и выцвели очи…
Синее счастье! Лунные ночи!
 
 
1925
 

72. Черный человек
_{(Отрывок из поэмы)}

 
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
 
 
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный.
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
 
 
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный!
 
 
1925