Текст книги "Колымский тоннель"

Автор книги: Владимир Шкаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

тебя все сама увижу!

... До площади Пятак было пять минут машиной, но машин – редкий случай! – у дома не

оказалось.

– Ясно! – Светлана засмеялась. – Все футурографы уже там! Ничего, мы пешком. Я знаю

дорожку напрямик. Побежали!

Они бежали и разговаривали. Точнее, разговаривала Светлана, а Скидан – дышал.

– Какая разница между митингом и демонстрацией, если все – в одном месте? – Светлана

рассуждала над вопросом Скидана. – Действительно, по-нашему это нелепость. Но все же

некоторый смысл есть. Сначала все поднимают свои лозунги, чтобы отсняли на диск. Это и есть

демонстрация. А потом лозунги прячут, чтобы не мешали, и начинается митинг.

– Выступать будешь?

– Обязательно! Библиотека сказок нужна независимо от староверства. История сама по себе,

сказки – отдельно. Чем больше сказок...

Скидан слушал ее ученую речь и дивился: всего за полгода! Из затюканной ссыльной, жены

охотника. Из какой-то потаскушки!..

– Ты же от любви голос потеряла. Тебя не услышат.

– Ничего, Васенька. Любовь творит чудеса. Она взяла, она и отдаст. Да там особо напрягаться и

не нужно, там репродукторы.

Когда Скидан совсем задохнулся и готов был перейти на шаг, дорожка распахнулась в площадь,

напоминающую автодром, но обнесенную не барьером, а кустами. Со всех сторон сюда сходились

тропы, и виднелся знакомый стеклянный цилиндр, всевозможно освещенный изнутри – кафе, где они

вдвоем отмечали его возвращение с Острова Скорби.

– "Централ", что ли?

– Молодчик! – Светлана остановилась. – Ты хорошо ориентируешься. Зайдем туда после?

Скидан кивнул и осмотрелся. Народу толпилось немало. С высоких столбов, окружающих

площадь, светили внутрь мощные прожекторы, что живо напомнило Скидану его бывшее заведение с

колючим забором и часовыми на вышках. На каждом столбе готовно потрескивал решетчатый ящик –

громкоговоритель.

– Слушай, – Скидан повернулся к Светлане,. – а почему Пятак? У них же нет и понятия о

деньгах.

– А почему Магадан, почему "Централ"? – Светлана схватила его за руку и повела сквозь толпу к

трибуне. – Васенька, мне надо подготовиться к выступлению.

Скидан усмехнулся, хотел съязвить, но передумал. Издали уже махали им Такэси, Ганс и Иван.

Они стояли у трибуны, которая пока что была занята дискографами.

Не скрываясь, староверы пожали друг другу руки. Сверху один из дискографов следил за этим в

видоискатель.

– Все, ребята! – Скидан кивнул на трибуну. – Отсняли нас, теперь посадят.

– Что ты, – начал было Иван, но Такэси остановил: – Он знает, он шутит.

– А-а-а, – сказал Иван.51

Скидан оглянулся на лозунги. Белым по красному и по синему, синим и черным по белому:

"Прошлое – окно в завтра!", "Хочу назад!", "Кто твои предки, хозяин?", "Не хочу быть забытым!" и

просто "Оглянись!" Вдали качался, закрытый другими, край самого большого лозунга.

– "гательство!" – прочел Скидан. – Ваня, что там написано?

– "История – не ругательство!" – Иван засмеялся и посмотрел с выражением на Светлану.

– Твоя идея? – догадался Скидан.

Она кивнула.

– Между прочим, Васенька, посмотри, как нравится киношникам. Все туда целятся.

Но дискографы уже сходили с трибуны. А им навстречу поднимался – Скидан даже не поверил –

доктор Краснова, Виктор Первый!

– О, какой мужчина! – Светлана подергала Скидана за рукав. – Вас-ся, какой мужчина!

Скидан тут же возненавидел симпатичного доктора. Светлана заглянула ему в глаза и

немедленно добавила:

– Почти такой же, как ты. Только похлипче.

– Хозяева! – Виктор начал говорить, еще не дойдя до микрофонов. – Обратите внимание на

парадокс: мы заводим на больного "историю болезни, и это никто не считает неприличным...

Смех площади покрыл его слова.

– Едва же доходит до общества, – продолжал Виктор, – понятие "история" приобретает какую-то

неприличную окраску, и уже по одному этому поводу наше общество заслужило того, чтобы и на него

завести "историю болезни"!

Общий свист был ему ответом. Свистела Светлана, свистели Такэси и Ганс с Иваном.

–Аплодисменты "руки в брюки", – сказал Скидан на ухо Светлане.

–Ах, Вася, вот чего мне здесь по-настоящему не хватает, так это обыкновенных человеческих

аплодисментов! Как вспомню: "освистать"… Не привыкается.

–А всего остального – хватает?

Она кивнула и яростно засвистела.

–Ты похлопай, – в Скидане возникло желание побрюзжать.

–Не поймут, – она отдышалась, – подумают, что я против.

– Боишься?

– Глупенький.

А у Скидана в голове завертелись какие-то забытые стихи. Он мог смотреть на это буйство

страстей только со стороны. Не те заботы.

Виктор убедительно доказал, что нынешнее общество Лабирии тяжело больно социальным

беспамятством, и эту болезнь необходимо победить сейчас, пока она еще излечима. Необходимо по

крохам собирать все, что может быть полезно потомкам, и так далее.

Светлана побежала на трибуну еще до окончания речи, чтобы разминуться с этим типом на узких

ступеньках, стерва. Говорила она, правда, тоже толково и убедительно доказала, что воспитание

детей без исторической основы приводит и большим пробелам в их первичном образовании, которое

является основой общего развития, в свою очередь влияющего и так далее.

На смену ей вышел оппонент. Это был тоже симпатичный молодой человек, он тоже не

представился и как раз с этого и начал:

– Друзья мои! Староверство наступает, и я прошу вас: одумайтесь, пока не поздно. Если наше

общество и больно, то имя болезни – староверство. Ведь никто же не пытается посягать на

сохранность законов природы. Никто не станет заново изобретать колесо или открывать

электричество, хотя и ничего дурного в этом нет. Общество уже склоняется даже к тому, чтобы

осторожно ввести элементы так называемой истории в работу с детьми. Я подчеркиваю – "в работу",

ибо понятие "воспитания" несет в себе элемент насильственности, что противоречит Закону о праве

выбора и, частично, Закону о детском труде. Но это лишь предисловие. Начать я хочу с интересного

наблюдения. Никто из выступавших передо мной, как и я, не назвал своего имени. И никому это не

показалось странным, правда?

Неопределенный гомон был ответом.

– А почему? – продолжал оратор. – Ведь не потому, что кто-то чего-то боится!?

На Пятаке дружно засмеялись.

– Тогда ответ один, хозяева! Никого не заботит известность! И это нормально. Наши

изобретения безымянны, наша музыка не имеет авторов, и это тоже нормально. А теперь, если

позволите, я проанализирую одно староверское словечко, чтобы мы поняли, куда нас зовут. СЛАВА!

Кто знает, что такое "слава"? А? Вижу, почти никто. Объясняю. Слава – это преувеличенная

известность кого-то или чего-то, подогреваемая им самим и его славителями в обществе. Что?

Трудно понимается? Приведу пример. Представьте, что лекарь Виктор Первый, который выступал

сегодня первым (Оживление на площади), вылечил множество людей, и они решили его

отблагодарить. Стекольщики изогнули трубки, газовики наполнили их нейтральным газом, электрики

подали энергию, и над пирамидой лекарей огромными красными буквами засветился такой текст:

"Слава Виктору Первому!" С восклицательным знаком. (Голоса: "Зачем? Что за ерунда?") А теперь 52

представьте, что я влюбился в выступавшую только что прекрасную Светлану Корко. (Смех, свист).

Но чтобы поухаживать за ней тонко, я всюду начну писать и выкрикивать: "Да здравствуют

футурографы!" (Голоса: "А что это значит?") Это то же самое, что и "Слава футурографам!" Что

подумают обо мне люди? (Голоса: "В лечебню попадешь! На Остров Скорби!") Вот видите! А ведь это

лишь малая толика староверских штучек...

Сердитые голоса стали требовать, чтобы оратор извинился за неуместную мистификацию или

предъявил доказательства, что такое когда-либо было возможно. Оратор сказал, что доказательства

у него есть, но он не имеет права их разглашать. Это вызвало взрыв возмущения, громко поминали

Закон и личном достоинстве...

– Идемте отсюда, – сказал Такэси. – Мы сегодня проиграли.

Митинг продолжал бушевать, но изменить общее настроение надежды уже не было. Они

выбрались с Пятака.

– Пошли в "Централ", – предложил Ганс.

– Все совпало, – Светлана вздрогнула. – Мы туда и собирались.

Скидан шел за ними машинально. Хорошо забытые, но весьма знаменитые, весьма важные

стихи не давали ему чувствовать себя так же легко, как эти проигравшие староверы. Они поднялись

на относительно пустой этаж, выбрали стол поближе к буферу, заказали ужин на пятерых и

переключили терминал на программу №7 – "Общественная жизнь".

Обычно главное место на этом канале занимала реклама по всем направлениям: новые товары,

новые блюда, новые адреса общественных служб; можно было дать объявление о чьей-то смерти и

позвать желающих на кремацию... Ну и – полезные зрелища. Сию минуту, разумеется, шла прямая

трансляция с Пятака. Митинг там не иссякал, появились новые лозунги, написанные вкривь –

вероятно, там же, на месте: "История – ругательство!", "Слава староверству, хе-хе!", "Не

остановите!", "Пожалеете, да поздно бу..." и так далее. На трибуне опять появились дискографы,

снимали в упор выступающих, а тех было уже двое, они кричали друг на друга в микрофоны и

подкрепляли свой крик недвусмысленными жестами: старовер патетически простирал свободную

руку вперѐд, а его визави небрежно тыкал большим пальцем за спину. Видно было, как парень из

"Скорой помощи", весь в белом, с красными повязками на обеих руках, подошѐл к тем, что подняли

лозунг "Пнѐм!", и они послушно смотали свою тряпицу.

– Ишь! – сказала в их адрес Светлана.

"Нарушили закон об этике, – угрюмо подумал Скидан. – И тут же испугались. Рабы! Живут в

"свободной" стране, а где же свобода слова?"

Он сказал об этом вслух. Не согласились.

– От угрозы до исполнения – невелика дистанция, – сказал Иван.

– Свобода без культуры, – Ганс щелкнул пальцами в воздухе и пояснил – п-ш-ш-ш...

– Много вы так добьетесь, – буркнул Скидан.

И вдруг его Светка заявила резко:

– Пойди, Вася, туда, откуда мы пришли, и там добейся.

Скидан вскочил. И эта стала... разумной!.. И Скидан вспомнил, наконец, те настойчивые стихи из

детства, что донимали его еще на Пятаке. Они были, кажется, из разных стихотворений, но об одном.

"Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах... Только гордый буревестник реет смело и

свободно..." И еще: "Безумство храбрых – вот мудрость жизни!.. Безумству храбрых поем мы славу!.."

Безумство храбрых невозможно, не нужно без славы, но славу здесь отрицают и те, и эти... Он

думал, что хоть эти трое здесь – борцы. Увы, та же протоплазма, по Энгельсу. Но ведь они и

Энгельса не знают, и теорий не признают. Так, сами по себе. Больше всего боятся сойти с ума от

безделья в одиночке. Вас бы на прииск "Ударный", под охрану автоматчиков с овчарками... Сознание

раздваивалось и разрывалось, как в 36-м году, когда просился, рвался в Испанию, убить хоть одного

фашиста, а ему сказали: "Лейтенант, тебе что, дома подвигов мало?" И он сражался дома со всей

этой антисоветской сволочью: с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами – со всеми этими

внутренними социал-фашистами, заговорщиками, поголовно, массово связанными с иностранными

разведками. Но стрельбы и подвигов не было. Были испуганные обыватели в штатской или военной

форме одежды. Они все поголовно врали о преданности советской власти. Они врали так

убедительно, так человечно, что он им верил, и его сознание раздваивалось, а жить сразу в двух

верах человеку не дано, и его нервы слабели, и он докатился до лагеря, где все просто: вот – мы, а

вот – враги, и можно не вступать в губительные для сознания контакты, а просто исполнять ДОЛГ

ВЕРЫ... Что же с ним теперь? Вера здесь у них или полное безверие? Или безверие – это тоже

разновидность веры и тоже требует усилий?.. За что ему ненавидеть их, самых близких? Или себя,

единственного?

– Овощное рагу перчить будем? – это включился терминал буфета.

– Да иди ты к е... – Скидан бросился из кафе. – Гады сытые, – бормотал он на ходу, – вас бы к

нам, в "Ближний"... Вас бы – к моему патефончику...

Он вбежал в парк и сел на первую скамейку. В голове стучало: "Безумство храбрых – вот

мудрость жизни". Из парка, со стороны Пятака неслось многоголосо: "Хороши мы будем, если 53

позволим себе и дальше не помнить родства... Ах, вот как? Тогда вечуем: кто за разнузданность

предков? Прекрасный пример..." А сквозь все это плыла из нейтрального "Централа" задумчивая

музыка – чье-то безымянное сочинение, не выстраданное над нотным станом, а просто пришедшее

во сне какому-нибудь металлисту и на время ставшее популярным. Музыка без автора, с одним

только абстрактным для местного жителя названием – "Последний караван".

Скидана трясло. Он не мог думать ни о чем определенном. Толпились какие-то образы,

подобные призракам в гроте у Такэси. Дрожали, проявлялись, уходили в пространство... И

успокаивали.

Да не во сне ли он живет? Уже не в первый раз пришла эта мысль. Он уснул в кладовке у Кешки

Коеркова и скоро проснется, сидя у стены, руки на автомате. И надо будет идти к себе в лагерь, будь

он проклят... И бегать иногда к Светке... И мечтать о том, чтобы пришить Кешку и уйти со Светкой на

край света... Но край света близко, найдут и – под трибунал... Нет, нет, проверено много раз. Если

это и сон, то все тут снятся сами себе, и в этом реальность их существования. "Чем ты помог

Слиянию?" Единственная наглядная агитация. Но зато наглядная... Они наперебой стараются

слиться с природой, только и слышишь: это природосообразно и, значит, хорошо, полезно, а вот это -

– супротив природы и потому вредно. А покорение природы? А "мы не можем ждать милостей от

природы..."? Рабы! Рабы природы, рабы своих этических предрассудков!...

Чѐртова жизнь, подумал Скидан. Пока был простым начальником лагеря, ни сном, ни духом не

ведал, что есть даже такое понятие – этические предрассудки. До чего просто и хорошо жилось!.. А

между тем только что, капитан, ты назвал свой лагерь проклятым... Нет, голубь, жизнь всегда была

сложна. Это ты был прост. И простота твоя...

Светкина фигура возникла на дорожке, уверенно пошла в сторону его скамейки. То ли

подглядывала, то ли чуяла, где он... Села рядом. Все молча.

– Ну и что? – спросил Скидан.

– Ты отошел? – Светлана спрашивала не тем бабьим тоном, каким из груди откуда-то стонала

всегда: "Вас-ся". Она как бы договаривала то, что он прервал своим уходом: "Иди туда, откуда

пришел..." Еще таких командиров тут не хватало. Скидан внутренне ощетинился и не ответил.

– Вася, я спрашиваю: ты успокоился? С тобой можно разговаривать?

– Смотря о чем.

– О деле.

Таким тоном она говорила, помнится, с Кешкой. Докатился, капитан...

– О каком? – Скидан сделал все, чтобы она не услышала нервов.

"А вот о каком", – ожидал он услышать. Но она холодно сказала:

– Нет, ты еще не успокоился. Пойдем-ка домой.

Последние слова прозвучали мягко, будто она что-то в себе переключила. Подсела вплотную,

прижалась, горячая:

– Вас-ся... Хватит на сегодня... Веди меня домой.

Он хотел встать, но она тяжело и сильно взялась двумя руками за локоть.

– Погоди. Сначала совсем перестань злиться... Вас-ся, нас ведь только двое здесь... Никто не

знает того, что мы знаем, правда?... Нам с тобой надо быть... одной душой,. правда... Везде вместе,

везде заодно...

– Так что ж ты...

– Я сгоряча... Не сердись...

– Ладно, – он снова попытался встать, – пошли.

Теперь она встала вместе с ним, не выпуская локтя. И повела, то есть, он повел ее домой.

Он всю дорогу ругал этот митинг, этих болтунов и это государство, а она – молчала. И чай грела

молча. И когда ужинали, молчала. Только поглядывала с непонятным выражением. Виновато?

Обиженно? Печально? С жалостью? Если с жалостью, то к кому?

Когда поели, взгляд ее стал обычным, и она сказала:

– Вас-ся... Побеседуй со мной... Нет, отнеси меня...

Он спросил потом:

– Что там за дело было?

– А, это насчет ваших призраков. Такэси водил к себе в грот того парня, после которого мы ушли

с митинга.

– Ерунду болтал, – перебил Скидан. – Где они увидели поражение?

– Ты не все знаешь. Тот парень был старовером. Он был таким надежным, что Такэси оставил

его в гроте одного...

– Ну?

– Он там увидел что-то такое, что ушел от староверов. И стал их противником.

– Чего же он молчит?

– Ну, Вася, ему нельзя. Он же обещал молчать.

– Кому?

– Ты как маленький. Он обещал Кампаю. Партийная тайна...54

– Так староверы – это партия?

– Нет. Они и слова такого не знают. Да называй хоть и партией. Он им обещал молчать. И будет

молчать. Просто дал им понять, что и они знают не все.

– Почему же он им не рассказал, что видел?

– Да кто ж его знает? Кампай говорит: вышел из грота сам не свой и молча ушел. Разговоров

избегает.

– Давно?

– За день до того, как они нас нашли в тоннеле. Но это неважно. Кампай говорит, что хотел

просить тебя...

– Встретиться с этим?...

– Да. Он работает в "Скорой помощи". Макс Нарук.

– Хорошо, попробую. Но не завтра.

– Конечно. Когда сможешь. И еще. Вася...

Скидан следил за ее тоном. Она была все же другая. Где-то внутри что-то притаилось. Он злился

на нее за это. И не понимал, что ЭТО такое.

– Ну?

– Вась, Такэси просит тебя не сердиться и ждет тебя завтра прямо в мастерской. Если не

придешь, сообщи ему.

– Приду.

– Ва-ась...

– Ну?

– А мне с тобой можно?

– А ты не была?

– Нет. Я хотела с тобой.

– Ну пошли.

– Только послезавтра, ладно? У меня завтра важное занятие с детками.

– А Такэси?

– Он сейчас каждое утро будет там. Он хочет понять Макса... Ва-ась!

– Ну?

– Я ему сказала, что твоя командировка откладывается. И надолго.

– А он?

– Ничего. Говорит: все, что угодно.

– Конечно, я для него экспонат.

– Мы оба тогда.

– Ну нет. Ты у них прижилась. А я – ни там, ни тут.

– Вась, не прибедняйся.

– Я чувствую, ты еще о чем-то молчишь.

– Да, – Скидан почувствовал, что она подвела к самому главному. – После твоего ухода

разговор был...

– Ну?

– Вась... У меня тогда сорвалось, а ребята приняли... слишком близко...

– Ты о чем?

– Только не обижайся, это слишком серьезно... Я сказала... Я предложила тебе... вернуться...

Помнишь?

– Да помню! Ну и что?

– Они сказали всерьез, что пойдут с тобой.

– А с чего они взяли, что я ТУДА вернусь?

– Вась... Я им сказала точно так же, этими же словами. А они ответили, что справятся и без тебя:

они уже все и так знают. Знают, где там что и что надо делать.

Скидан выругался сквозь зубы.

– А что Такэси?

– Он промолчал. Он нехорошо промолчал. За них.

Вот это был подарочек! Идиотка! Не язык, а помело! Раздразнила пацанов... Что они ТАМ

смогут? Заурядная бандгруппа. Две роты автоматчиков на проческу района и – самое верное – клич

среди местных жителей. Даже не успеют увидеть, откуда стреляли...

– Ах, ты, Светка, – он в горе сгреб ее и прижал к себе. – Что ж ты натворила...

– Ва-а-ася...

– Все, молчи. Спать будем. Завтра...

Немного погодя он глухо позвал:

– Светк...

– Я не сплю, – ясный голос.

– А ты... вернулась бы ТУДА?

– Нет, Вася, – она не медлила ни секунды, – ни за что.55

И тон во тьме – тот самый, из "Централа".

6. Миражи Скидана.

Он проснулся рано и встал, не разбудив Светлану. Осторожно вызвал по терминалу Такэси.

Появилась на экране заспанная Роза:

– Привет, Василий. Что это вам обоим нее спится? Кампай уже ушел.

Светлана спала.

Он вызвал мастерскую Такэси. Тот появился мгновенно:

– Ты готов? Жду.

Светлана так и не проснулась, когда он ушел.

Полная стоянка свободных машин, гонка по пустому почти желобу дороги, отстраненные мысли:

"Много же им потребовалось бетона... А может, это не бетон?" Пробежка по еще пустым перегонам

Минспроса:" Даже неловко бежать одному: как напоказ. Или это со всеми – напоказ? Свежий ветерок

в бесконечном скальном коридоре, дверь мастерской – сама нараспрашку. За дверью –

улыбающийся Такэси.

– Издалека услышал твои шаги. Тяжело бежал. Не выспался?

– Считай, не спал. Вы сошли с ума – идти через тоннель. Это самоубийство.

– Забудь, хозяин! Светлане показалось. Просто ничего не значащий разговор на случайную тему.

Воображаемое приключение. Ведь даже ты не пошел бы туда?

– Конечно, нет! Учти, Такэси: если это всерьез, то это верная погибель.

– Представляю. Даже в мыслях не держу... Но в грот пойдешь?

– А то, что я с недосыпу, – ничего?

– Даже лучше! Повышенная чувствительность, хорошо слышать будешь! – Такэси достал плащ и

бахилы, стал помогать наряжаться. – И вот что еще, Вася. Когда ты там один и смотришь не чужое, а

свое, резко усиливается эффект участия. Мои миражи ты смотрел как бы со стороны. А теперь

будешь как бы внутри действия. И чем ты неподвижнее, тем оно ярче. Понимаешь, интересный

эффект: если, например, ты там бежишь, то скорость твоя зависит от того, насколько хорошо ты

расслабишься. А голос твой зависит от того, насколько ты затаишься. Понял?

– Понял. Попробую.

– Запоминать ничего не старайся. Это мешает действию. Все время надо помнить, что ты

зритель, от тебя там ничего не зависит, это НЕ ТВОЯ жизнь.

– Понял, понял. А тебе отсюда никак нельзя подсматривать?

– Исключено. По поводу этого явления я сделал один вывод: если начну активно исследовать –

все сломаю. Учти, Вася: никакого вмешательства! Обещаешь?

– Сделаем, – пообещал Скидан и неожиданно для себя добавил: – Я – не Нарук.

– Я знаю, – непонятно ответил Такэси и мягко хлопнул его по плечу: – Давай!

Скидан шагнул в светящуюся дымку грота.

И сразу же, едва остановившись в знакомой каменной нише, он увидел, что перед ним какая-то

дверь, которая вела в стену из незнакомого ему белого кирпича.

Не успел Скидан сообразить, началось ли это явление миражей или дверь в самом деле была

здесь всегда, он увидел свою правую руку, которая взялась за ручку. По рукаву пиджака, из которого

выглядывала белая рубаха, он все же понял, что дверь и рука – воображаемые, что надо посильнее

замереть. И он замер, прижавшись спиной к твердой, но не холодной стене.

Воображаемая рука потянула воображаемую дверь, та распахнулась, и началось воображаемое

движение вперед, в полусумрак коридора. Скидана обдало знакомым запахом свежей древесины

хвойных пород, потом он поднялся по каменным ступеням на второй этаж и был встречен целым

букетом запахов, среди которых узнал скипидар, масляную краску, горячий столярный клей и,

кажется, ацетон.

Замечая краем глаза свои остро выглаженные брюки и ярко надраенные ботинки, осторожно

перешагнув через просыпанный на пол белый порошок, он уверенно вошел в просторный зал и не

удивился, что там не заседают, а пишут лозунги и рисуют огромные уличные плакаты. От всех этих

лозунгов и плакатов к Скидану поворачивались головы, но он никому не протягивал руки, и к нему не

подходил никто из этих запачканных людей. Рядом оказался только один, появившийся из-за спины.

Этот тоже был в костюме, и Скидан знал, что он здесь главный. Главный жестом пригласил подойти к

одному из художников и назвал Скидана Романом Кузьмичом.

Роман Кузьмич стал разглядывать огромный портрет. Изображен был отечески добрый пожилой

мужчина с очень густыми бровями. На его темном пиджаке блестели пять звезд Героя – больше, чем

у великого полководца Жукова! Это, впрочем, не удивило Романа Кузьмича. Скидан услышал как бы

собственный голос, одобряющий изображение. Этот голос властно и дружелюбно посоветовал

написать под портретом не "Планы партии – в жизнь!", а "Планы партии – планы народа". Затем

Скидану показывали другие плакаты, на которых изображались бодрые рабочие, сельские

механизаторы, ученые и учителя. Они несли знамена и плакаты с полупонятным призывом: "Слава

КПСС!", с привычным "Слава труду!", с каким-то двусмысленным "Ни одного отстающего рядом!". 56

Был очень большой групповой портрет представителей всех профессий, под которым значилось:

"Решения XXV съезда КПСС выполним досрочно!" К этому тексту художник аккуратно добавлял еще

одну палочку, чтоб съезд получился XXVI.

– Хорошо, – услышал Скидан голос Романа Кузьмича. – А как будете выносить?

– Через окно, – был ответ.

Потом они спустились вниз и сели в черную приземистую машину, не похожую ни на одну из

знакомых Скидану. Роман Кузьмич дружески велел шоферу: "На площадь Революции". Машина

выползла из двора художественной мастерской на убогую деревянную улицу, мягко ухая на ухабах,

выкатилась на асфальт и устремилась из тихой глубины квартала к более широкой и более

благоустроенной улице, где мелькали, сверкая, разные легковые машины, тоже не знакомые

Скидану.

Будущее? Светлое будущее? Или тоже сон, как все вокруг? Во всяком случае, это не была

озабоченная одной пользой Лабирия с ее единственным плакатом "Чем ты ускорил Слияние?". Здесь

было роднее и понятнее. На каждом столбе – пучок красных флажков. На зданиях – кумачовые

лозунги уже знакомого и нового для Скидана содержания: "Нет – ядерной опасности", "Борьба за мир

– дело всех и каждого", "Экономика должна быть экономной", " Мы – патриоты-интернационалисты".

По множеству самих различных сочетаний пятиконечной звезды, серпа и молотка Скидан все

увереннее догадывался, что он видит что-то свое, притом счастливое. Центр одного из широких

перекрестков занимала обширная круглая клумба, посреди которой высился столб, окруженный

обручем с объемными буквами: "Слава..." Чему или кому слава, прочесть не удалось, только

разглядел над обручем серп, молот и звезду, а еще выше – объемный восклицательный знак.

"Вот нагородили! – уважительно подумал Скидан. – Богато живут...

Машина мчалась без остановок, милиционеры в незнакомой Скидану форме с легким поклоном

отдавали честь, пассажир с водителем молчали. Проспект полого спускался с невысокого холма, за

поворотом открылась площадь с памятником, явно знакомым Скидану. Он чуть не вскрикнул: "Да это

же Ленин!", но по изображению за окнами лимузина пробежала волна, и он, спохватившись,

расслабился. Качество чудного фильма восстановилось, однако теперь Скидану стоило большого

усилия не напрячься снова. Машина резко тормозила перед толпой людей, заполнившей всю улицу.

"Демонстрация!" – Скидан вспомнил, что скоро ведь Первое мая.

Вместе с пассажиром он вылез из лимузина в полусотне метров от демонстрации, которую, как

оказалось, сдерживал милицейский заслон. Толпа закрывала машине проезд к новому, очень

торжественному, из стекла и белого камня зданию, похожему на Главное управление "Дальстоя"

НКВД, на высоченном фронтоне которого красовался разноцветный герб Советского Союза (тут уж

Скидан ошибиться не мог!), а еще выше гордо реял огромный алый стяг на тонком блестящем древке

– изящно невесомый на легком солнечном ветру.

Толпа стояла молча. Она держала над головами и не давала милиции транспаранты – длинные

ленты из дешевого кумача. Скидан читал глазами своего проводника: "Прекратите войну в Афгане!",

"Верните наших сыновей!", "Дайте народу гласность!", "Где сахар, спички, мыло?", "Партия, дай

порулить!", "Вся власть – советам!", "Привилегии аппарата – старикам, детям и больным!".

За этими лозунгами не было целиком видно других: "Долой...", "Никогда...".

Толпа стояла молча.

Проводник Скидана поглядел всего несколько секунд и юркнул в машину.

– На обед!

Скидан дернулся, изображение пропало. В светящейся дымке грота стало темно, затем

вспыхнула лампочка торшера, и в ее свете Скидан узнал голую руку Романа Кузьмича. Раздался

женский голос:

– Рома, ты что?

– Сон идиотский, – ответил Роман Кузьмич.

– Расскажи.

– Да ну его.

– Ну расскажи, а то опять приснится.

– Да был сегодня в худфонде, смотрел наглядную агитацию к празднику. И приснилось, будто

еду оттуда, посмотреть, как оформили площадь Революции, а там толпа с лозунгами. Понимаешь,

несанкционированная демонстрация! Лозунги идиотские... Милиция стоит, ничего не делает. И к

обкому не проехать...

– Не бойся, – на Скидана смотрела очень красивая женщина в пышном пеньюаре. – Мы с тобой

до таких демонстраций не доживем.

– Надеюсь, – Роман Кузьмич полез рукой в вырез пеньюара. Женщина погасила свет, и Скидану

пришлось некоторое время обдумывать в темноте, как выбраться из неловкого положения. Если до

этого был сон, то сейчас явь? Или сейчас воспоминание? Тогда до этого был сон во сне? Где? Чей?

Когда? И почему здесь?.. Да ну их на...

Ничего не придумав, предельно удивленный сном ответработника, Скидан решил, пока эти двое

возятся в темноте, сделать несколько приседаний, чтобы размять оцепеневшее тело – все равно 57

ТАКАЯ информация для него интереса не представляет. Уже на втором приседании тьма

рассеялась, и грот заполнила девственная световая дымка. Скидан сделал третье приседание и

решил, что следующую серию фильма, если таковая состоится, он посмотрит, сидя на корточках:

после собственной бессонной ночи тело быстро затекало.

Следующая серия состоялась. Лучше бы ее не было.

Из света проявилось тюремное окно с решеткой, белая стена, столик... Потом это исчезло, и

Скидан оказался в железнодорожном вагоне. Все качалось от скорости. Новый проводник Скидана

вертел головой и был явно не в себе, потому что ни на чем подолгу не задерживал взгляд и плохо

держал равновесие. От этих мытарств у Скидана начала кружиться голова, и он мельком

порадовался, что вовремя сел на корточки и оперся спиной о стену. Видимо, от жалости к этому

парню ему стало казаться, что все происходит с ним самим.

Скидан охранял зеков!

Их везли куда-то в этом вагоне, специально оборудованном: за решеткой шестеро зеков, а в

другой половине – комната отдыха охраны. Между ними – караульное помещение, где мается

Скидан с автоматом. Он стукается головой о стенку, когда засыпает, но зеки не смеются над ним,

даже смотрят с жалостью. Он клюет носом и видит, как подгибаются ноги в нечищеных сапогах. Он

оставляет пост и тащится в туалет, чтобы ополоснуть лицо водой. Он видит "свое" незнакомое,

белобрысое мокрое лицо, в глазах – тоска загнанного зверя. Дверь в туалет распахивается,

надвигаются две молодых солдатских морды. Что-то говорят, слов в этом фильме нет. Скидан видит

свои слабые руки, которыми он пытается оттолкнуть мучителей. Его бьют в лицо и поворачивают

спиной, пытаются согнуть, он вырывается, отбивается... Еще удары, потом его выталкивают в

комнату отдыха, снова бьют, что-то говорят, он от чего-то отказывается и, качаясь, возвращается на

пост, к сочувствующим зекам. Закрывает глаза. Ему мерещатся женские и детские лица, какая-то

штатская жизнь. Открывает глаза. Решетка и зеки. Закрывает глаза... Так длится долго. Скидан

забывает о себе. Он умирает в усталости, одиночестве, тоске, унижении. Только успевает мелькнуть

мысль, что надо рассказать Такэси о способности "этой штуки" передавать даже чувства. И тут

проводник Скидана будто пробуждается. Он принял какое-то решение. Он смотрит на часы. Часы

разбиты, на них – за полночь. Он передергивает затвор незнакомого Скидану автомата с высокой