Текст книги "Колымский тоннель"

Автор книги: Владимир Шкаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Никто, Васенька, не любит. Но терпят – многие. А большинство – просто не понимают...

Спорить с женщиной Скидану не нравилось, и он промолчал. Зато Краснов вдруг заявил:

– Вы, Света, правы. Терпят почему-то многие. И я бы терпел, если бы вернулся. Можете

презирать.

– Вы вернетесь?65

Он долго не отвечал. Она сходила на кухню, принесла моченой брусники и повторила:

– Так что, Саша, вы вернетесь?

Он медленно покачал головой.

– Нет. Здесь тихо, я здесь останусь...

– Он правильно боится, – сказал Скидан. – Ты в его шкуре не была.

– Ты, Васенька, тоже не был!

– Я уже ничего не боюсь, – так же тихо и медленно, будто самому себе, сказал Краснов. – Я

сломался. Одни щепки торчат... Я вам скажу, какой я был. Шесть раз за два года мы прыгали к ним в

тыл. Это называется разведывательно-диверсионная группа. Рейды по коммуникациям. Только

бегом, чтобы не догнали. И своих успевали из петель вынимать, и полицаев вешали... Что смотришь,

начальник? Вешал, своими руками! И часовых резал. И слады рвал. И самолет сбил на взлете. Если

б столько натворил на передовой, не знал бы, куда награды вешать. А так – нормальная работа.

Плевали мы на побрякушки, была бы на месте голова... Потом, в 43-м году, после Курской дуги,

предлагали инструктором в разведшколу: "Хватит, капитан, пиши рапорт и будешь готовить

суперменов." Я им сказал: "Мои боевые товарищи будут здесь хватать "языков" и ордена, а я должен

сохнуть на тыловых харчах? Дудки! Своей охотой – ни за что, только под конвоем." Вот бог и

наказал... Седьмой заброс был на костры. А костры оказались немецкими. Я уцелел, кажется, один.

Ранили еще в воздухе. Приземлился без памяти, сломал ногу. Вот эту же самую. Из-за нее меня и

Кешка взял... Кешка твой меня и доломал... Это ничего, что я на "ты"? Ну и ладно. Так вот, Скидан,

даже ты меня тогда не сломал. Подумаешь, гадом больше – служба у вас такая, полканья... А когда

Кешка свою берданку навел, тут я и сдох. Это ж вся страна против меня!..

– Не вся! – Светка вскинулась, очень красивая, щеки горят. – Я тебе говорила!.. Ты забыл?

– Я этого никогда не забуду. Только я тогда уже сломался. Опоздала. Я от Кешки в жизни бы не

побежал. Я б у него отобрал берданку, я автоматы отбирал... Но ведь – свой! Народ! Надо было или

зверем становиться или ломаться... Нет, ребята, я туда не вернусь. Я здесь умру от тоски, но так мне

лучше.

– А мы рады, Саша, – Светка сказала слишком поспешно, будто только этого и ждала. – Мы бы

тебя туда и не отпустили. Да ведь, Васенька?

Скидан неопределенно покивал. Сейчас он, кажется, не хотел бы здесь умереть. Да и раньше

вроде не было этого в мыслях. А что хочет и чего не хочет хозяин Краснов, так это его личное дело и

вполне сообразуется с лабирийским Законом о свободе выбора: никого и ни к чему нельзя

принуждать.

– Ну, и как тебе здешний Свод законов? – спросил Скидан.

– А можно жить. Уважают человека. Доверяют человеку. А что еще человеку нужно?

– Ах, Вася, как он точно сказал! Да ведь? Уважают и доверяют – больше и в самом деле ни-че-го

не нужно!

– Интересно, – сказал Краснов, – как у них это все так сложилось? И кто они? Я до войны читал

"Человека-невидимку". Может, они все – невидимки? Они видят друг друга, свои дома, вещи, а мы их

не замечаем, ходим сквозь них.

– А они – свозь нас, – поддержал Скидан. – И эту бруснику мы с тобой не видим, и Виктор

Первый тебя не лечил...

– Да нет, – Краснов поморщился. – Мы же к ним пришли. Сквозь что-то. Сквозь невидимость. И

стали – как они. Может, и они могут так же к нам, ТУДА...

– А может, и не могут, – Скидан не скрывал иронии. – Может, и мы уже не сможем. Придем туда

– они живые, а мы – тени...

– Как же они рожают, если они тени? – Светлана пожала плечами.

– Кто о чем, – Скидан отмахнулся. – Тут люди наукой занимаются, а она своими родами. Иди

вон, чифир помешай.

– Ну, это ладно, – Краснов махнул рукой. – Черт с ним, не по нашей части. Но как у них с

другими странами? Что вокруг? О Советском Союзе они и не слышали, это я выяснял. Но почему?

Его что – совсем не было?

– Этого никто не знает, – Светлана вернулась из кухни. – У них, Сашенька, нет истории. Слово

"история" у них неприличное. А кто пытается что-то искать, тот называется – "старовер".

– Это знаю, – Краснов оживился. – Виктор говорил. Интересно бы узнать побольше. Как это так -

– без истории?

– Я тоже с этого начинала. И в староверы сразу же записалась. А теперь гляжу – с этим делом

все просто.

– Ты что имеешь в виду? – Скидан почувствовал, что за этими словами есть какая-то связь

между ночным разговором, стычкой на Пятаке и, главное, Светкиными миражами. Но она опять

уклонилась. Она сказала:

– Саша, ты хотел узнать о староверстве? Скоро узнаешь. – Посмотрела на часы. – Минут через

двадцать, по местному... Вася, я ведь сегодня видела этого Нарука.66

– Обаяла?

– Ничего подобного. Он отказался разговаривать.

– Не может быть, – уверенно сказал Скидан. Краснов, не понимая, наблюдал за ними по

очереди. – Он, Вася, мне только сообщил, что на все вопросы разом ответит сегодня на вечевании.

И просил передать Такэси, что ничего лишнего не скажет, пусть, мол, не беспокоится. Знаешь,

производит впечатление порядочного человека.

– Они тут все производят, – проворчал Скидан. – Как они только на Остров Скорби попадают,

вот ты мне что объясни.

Она встала.

– Это вопрос по твоей специальности. И по прежней, и по теперешней. Съездишь в заграницу –

может, там разберешься... Вы, мальчики, вот что: берите свой чифир – он, по-нашему, уже с полчаса

варится – и допивайте. А я буду искать Такэси, Ивана и Гансика.

Она открутила повыше одноногое кресло и уселась к терминалу.

Скидан принес серебряный чайник с недоваренным чифиром и хотел от чистого сердца выпить с

соперником, но увидел, что тот заснул в своем кресле. Скидану стало его жалко, он вы выключил

верхний свет, включил настенную панельку с зеленым экранами убавил громкость терминала. Светке

сказал: "Ты потише. Заснул твой подкидыш." И выпил весь чифир сам.

9. Военный совет.

Такэси пришел со своей Розой. Живот у Розы уже отчетливо поднимался к носу, а на вопрос

Светланы, не лучше ли ей погулять, было отвечено:

– Мы только что погуляли, теперь позанимаемся умственным трудом.

– Ему-то все равно, – Скидан кивнул на ее живот.

– Ну нет, – Роза ответила с улыбкой, но без намека на шутку. – Это как же может быть ему все

равно при общем кровообращении?

– Конечно, – поддержал Скидан тем же тоном, каким говорил о невидимках. – Пускай

поприсутствует. Авось старовером станет.

Роза, как и Такэси, не очень-то понимала шутки. Она ответила с той же серьезной улыбкой:

– Он уже старовер. Я чувствую Только называемся мы все же неправильно. Если староверство –

наука, то мы – не староверы, а староведы.

– Это мысль, – согласился из дальнего угла Иван. – Будемте, хозяева, староведами!

– Хозяин – уже старовед, – сообщил Ганс. – Ибо надо ведать, что творишь. И что творили до

тебя.

Светлана хмурилась, Она сказала:

– Болтайте потише. Видите, спит человек... И вообще, я подозреваю, этот Нарук сейчас

наговорит чего-то нехорошего.

– Уже пора, – сказал Скидан. – Включай терминал. Ничего, если он проснется: ему тоже

полезно, хоть он и не зародыш.

– Ты сегодня злой, – тихо сказала Светлана и включила терминал.

Краснов безмятежно спал в кресле.

– В здоровом теле здоровый сон, – сказал Скидан.

– Где ты берешь афоризмы? – позавидовал Такэси.

– Из латыни.

– О-о-о, – Ваня и Ганс переглянулись с уважительным непониманием.

– Тихо, братья – староведы, – сказала Светлана. – Уже начало.

На экране появился текст:

ВАЖНО ВСЕМ! ДО ВЕЧЕВАНИЯ О СТАРОВЕРСТВЕ ВЫСТУПИТ МАКС НАРУК, БЫВШИЙ

СТАРОВЕР.

Эти же слова неспешно произнес чей-то голос за кадром, после чего они растаяли, и появилось

лицо того молодца, что так горячо выступал тогда с трибуны на Пятаке против староверства. Он

выглядел мрачно и даже виновато, но это не убавляло его решительности. Он очень старался

говорить спокойно:

– Друзья мои!

Я единственный бывший старовер. Все прочие – тверды, и я горжусь знакомством с этими

людьми. Они искренни и добры. Но их общая ошибка опасна, я хочу освободить их от заблуждения и

предостеречь от заблуждения остальных хозяев Лабирии. Серьезные занятия староверством

принесли мне опасную сумму общественно вредных знаний, делиться которыми я ни с кем не имею

права, ибо эти знания, подобно болезнетворному вирусу, способны заражать и убивать.

Глубоко уважаемые мною мои бывшие собратья по староверству, люди высокого мужества и

большой мудрости, до сих пор тайно накапливают эти опасные знания, добывая их еще неизвестным

науке способом. Ни этот способ, ни эти знания они, к счастью, не разглашают, и я благодарно

надеюсь, что не разгласят никогда. Я надеюсь, что бывшие мои собратья-староверы, чьих имен я не 67

назову, сами скоро поймут, как опасна их деятельность для общества, и уничтожат вредный груз,

которым занято пока только одно хранилище.

Надеюсь, что захватывающе интересные встречи с нашим ошибочным и кровавым прошлым уже

утомили этих замечательных людей, и они сделают все для сокращения своих рядов и полного

прекращения своих исследовательских работ. Не всякое направление в науке перспективно, не

всякое безопасно, всегда очень мучительно отказываться от интересно развитой темы, идеи, но

интересы общества и природы требуют, чтобы мы время от времени употребляли свое врожденное

мужество и волю для обуздания собственного эгоизма. Не будем забывать главную заповедь,

главный закон любой науки: "Не вреди!" Как бы ни было интересно, какие бы успехи ни мерещились

вблизи, – умей разглядеть дальнюю опасность и умей остановиться, отказаться, отступить.

Выступаю перед вами сразу после того, как члены Высшего Совета ознакомились с моим

подробным докладом о староверстве. Все эти люди, как вам известно, посвящены в опасности

различных наук и устойчивы к любым искушениям, ибо самостоятельно прошли через них, каждый в

свое время. После того доклада я принял от них звание эксперта по этике и староверству и именно

это звание обязывает меня выступить сейчас перед вами с обращением. Оно будет посвящено

староверству, которое когда-то называлось социальной историей, или историей общества. Пусть не

смущает вас термин "история" – он не всегда был ругательным, как у нас, и сейчас вы убедитесь, что

в узко-научном смысле он применим до сих пор.

Заранее приношу извинения за трудность для вас некоторых понятий – таких, как "правящий

класс" или "производственные отношения". Уверен, что и без их объяснения вы разберетесь в

опасностях, о которых буду говорить.

Мое обращение прошу считать и предложением для вечевания.

Итак, я начинаю.

Оратор сделал паузу и, заметно волнуясь, отхлебнул из баночки "Магаданской слезы."

– Ох, что твори-и-ит! – протянул Такэси. – Под корень...

– Кишка тонка, – изрек Ганс. – "Вредно – опасно, вредно – опасно"! Заладил, как попугай...

– Отвечуем – поглядим, – бросил Иван.

– Я полагаю, – продолжал с экрана бывший старовер, – ослабевший ныне от благополучия

Закон о рамках досуга рождался в условиях, посуровее, чем сейчас. Более того, я знаю, что были

времена, которые вынудили общество принять такой закон, который оградил бы всех от заведомо

вредных, разлагающих души занятий. Доходят, кстати, сведения из Резервата, что там и до сих пор

условия жизни далеки от нормы. Но стоит ли нам – искусственно! – доводить дело до возврата к

примитивно сложному прошлому, если это прошлое не так уж трудно вообразить и отвергнуть с

порога? Скажу по этому поводу, что для большей легкости воображения, может быть, стоило бы

выпустить из закрытого хранилища одну-две выдуманных книги, в которых описана та кошмарная

жизнь, куда зовут нас староверы. Эти книги, кстати, почему-то назывались "художественными". Но

разговор о них требует времени и отдельного вечевания. А сейчас у меня все. Благодарю и

здравствуйте.

Нарук растаял, на экране появился текст: "Макс Нарук, эксперт Высшего Совета. Тема 1:

"Социальная история (староверство) подлежит строгому запрету как грубое нарушение Закона о

рамках досуга". Запрыгали цифры под "плюсом" и "минусом". Преимущество сторонников запрета

было очевидно.

– Что это? – Краснов хриплым басом оповестил о своем пробуждении. Тон был тревожный,

поскольку в поле его обзора оказались только незнакомые лица.

– Свои, свои, – Светлана протянула ему чашечку с глотком настоящего чифира. – Приди в себя.

Вечуем.

Вслед за остальными она назвалась и нажала "минус".

Появился текст: "Устрожение Закона подавляющее проплюсовано."

– Ты мне объясни, – начал Краснов, но Светлана остановила:

– Сейчас. Тут еще не все.

– Но присяга у него не пройдет, – процедил Ганс.

На экране возник новый текст: "Макс Нарук, эксперт Высшего Совета. Тема 2: "Необходимость

всеобщей присяги против связи между личностью и прошлым, за природосообразие добра и зла."

– Нелепая конструкция, – сказала Роза.

– Совмещение несовместимого, – сказал Такэси.

– Не пройдет, – повторил Ганс и первым проминусовал тему.

С небольшим перевесом предложение Макса было отклонено.

– Так ему, изменнику, и надо, – Иван стукнул кулаком по ковру, на котором сидел.

– Он не изменник, – сказал задумчиво Кампай. – С ним будет очень трудно спорить.

– Он сейчас придет, – Светлана на миг оторвалась от тихой беседы с Красновым, чтобы

напомнить всем.

Иван с Гансом переглянулись кровожадно.68

– Он, конечно, не изменник, – продолжал Такэси. – Он сильный, умный, убежденный противник.

Если угодно, он так же необходим нам, как мы необходимы ему.

– Свет и тень, – сказала Светлана, – добро и зло, мужчина и женщина?

– Несомненно. В этом прогресс. Равновесие двух начал. Пусть он приходит, будем пить, есть и

спорить. Но пока его нет, надо решить важную и секретную проблему: рисковать ли нам Василием.

Светкины ресницы испуганно заметались. "Ишь, стерва, любит все-таки, – подумал Скидан. –

Врет, но любит. Или так: любит, но врет".

– А почему "рисковать"? – спросила она.

– Да ведь они к себе никого не пускают... – Роза умолкла под укоризненным взглядом Кампая.

– Света, – начал мягко Такэси. – Раньше это как-то к слову не приходилось... Ты помнишь,

Василий собирался в... командировку...

– Так, и что же? – Светлана соображала быстро. – Эти резерваты никого к себе не пускают? То

есть, у них – "граница на замке"? И мой Вася, как последний ш-ш-шпион, должен будет...

– Погоди, – остановил Скидан. – Не трещи.

– Света, – продолжал Такэси еще мягче. – Во-первых, он не должен. Только если он захочет...

– Не пущу! – Она заявила это с такой силой, что Скидан сам себя залюбил, зауважал и пожалел.

Но это было только первое чувство. Она, конечно же, врет.

– Имеешь право, – быстро ответил Кампай. – Несогласие близких...

– Какого черта! – Рявкнул было Скидан. Не хватало, что кадровым офицером командовала жена.

Однако и перегибать было не с руки: любит же, заботится. Скидан смягчил тон. – Ты, Светка, не

думай, у них тут все попроще. Это не как у нас...

Она выключила терминал и села рядом на ковер. Повторила строго:

– Васенька, не пущу.

Скидан видел сонное лицо разведчика Краснова, его глаза, только что живо блестевшие, и

понимал, что бывший зек его сейчас презирает. Он, конечно, думает: "Ха-ха! Где это видано, чтобы

лагерный волкодав, "хромовый ряд" – в разведку ходил?" Нет уж, граждане фронтовики...

– Светочка, – сказал он вкрадчиво, – а я тебя и не спрашиваю. Надо идти, значит – пойду. А ты

за меня помолишься. Или ты не знаешь, что такое – "надо"?

Он улыбнулся грозно, однако ее не унял.

Светка не взвизгнула и не вскочила, как могла когда-то. Она прижалась к нему теснее и еще

вкрадчивее, чем он, пропела:

– На-адо?! Вас-ся, забудь это слово! Это ТАМ, У НИХ ничего без "надо" не получается. А здесь и

так обходятся. Кому здесь будет плохо, если ты откажешься быть шпионом? Или ТАМ от этого станет

лучше? Не-ет! Все это – бла-ажь...

На них смотрели, а она его бесстыдно баюкала! Ну во всем она стерва!

Скидан встал с пола. Он сказал, как ему казалось, по-здешнему мягко:

– Это нужно мне. Поняла?

– Не-а! – Она подняла бесстыжие, бездонные, тоскующие глаза.

– И нам с тобой. И ТАМ – это тоже нужно!

Из бездны всплыл испуг.

– Васенька, ты серьезно? А зачем?

– Долго объяснять, – отрезал Скидан. – Нужно – и все.

Светлана пригорюнилась, а он, страдая от жалости, твердо посмотрел на Кампая:

– Рисковать будем. Пойду немедленно.

– Это главное, – сказал Такэси. – Будем надеяться, что Света нас поймет.

– Я вас не пойму, – сказала она глухо.

– Завтра, – сказал Кампай, – нам с тобой надо поговорить наедине. У меня есть такие

объяснения, что ты поймешь сразу. Они вчера открыли...

В дверь постучали.

– Открыто! – крикнула Светлана.

Пока входил Нарук, Такэси быстро сказал Скидану:

– Подробности – завтра.

– Я с вами, – вмешался вдруг оживший Краснов.

Заговорщики переглянулись. Времени на размышления у них не было: разведчик безошибочно

выбрал момент. Оба кивнули.

ЧАСТЬ III

СНЫ РАЗУМА

Предисловие.

Весь следующий день Кампай, Скидан и Краснов подробно разрабатывали план работы в

Резервате: "легенда", задача, сверхзадача и тому подобное. Цель, конечно, – сбор информации в

пользу староверства.69

Скидан признавался себе, что крайне удивлен предложением Краснова идти за границу вдвоем.

Буквально вчера были врагами, думал он, а завтра – в разведку вместе. Надо же! Однако, когда

Такэси наедине поинтересовался надежностью напарника, Скидан без колебаний дал зеку самую

лестную рекомендацию, чем привел самого себя в новое изумление. Кампай же и разведчик

воспринимали все как должное.

Назначив для всесторонней подготовки неделю, участники заброса разошлись. Краснов

отправился в лечебню, чтобы с Виктором Первым обсудить медицинские аспекты разведки, Такэси

назначил Светлане встречу для тайных уговоров и тут же отправился к ней в Городок, а Скидан

остался дома – ждать жену и волноваться за успех миссии Кампая.

Пока он ждал Светлану и заливал волнение чифиром, забегали Иван с Гансом. Спрашивали о

деталях предстоящей операции и несколько загадочно переглядывались. Казалось ему, что о чем-то

хотят они с ним поговорить, но почему-то не решаются.

– Ну, – сказал Иван, прощаясь, – мы больше не появимся, чтоб тебе не мешать.

– А занятия по истории Советского Союза, – сказал Ганс, – продолжим, когда вернешься.

Скидан успел совсем немного полистать "Информацию о Резервате"–жалкое собрание

случайных и неполных сведений, – как появилась Светлана. С ней пришло к нему третье за этот

день удивление. Вчерашняя скала рухнула, Светка кротко щебетала о крайней нужности похода в

Резерват, о не такой уж большой опасности при переходе границы и искренне радовалась, что рядом

с Васей будет столь надежный и опытный разведчик, как Саша Краснов.

Как-то незаметно, между щебетаньем, накормила, соблазнила, еще раз накормила, а когда

убедилась, что Скидан, перегруженный дневными волнениями, все равно не в состоянии заснуть,

полезла в шкаф и из-под стопки простыней достала толстую тетрадь.

– Васенька... Вот.

Он взял тетрадь и, не раскрывая, сообщил, что для стихов лучше бы ей найти настоящего

ценителя.

– Там не стихи, – другая Светка говорила с ним, та, которую он побаивался: свободная,

самостоятельная и еще какая-то, для какой у него не было обозначения. – Там мои сны.

– О, – сказал Скидан, – она сны записывает! Как ты их не забываешь...

– Почитай, – она пропустила его реплику мимо. – Может быть, кое-что из этого пригодится тебе

в Резервате.

И опять, как всегда, будто испугавшись, переключилась на обычный бабий тон.

Защебетала, заглядывая в глаза:

– Когда ты только уехал на Остров Скорби, я себе места не находила. Новую квартиру Такэси

как раз переделывали, как они с Розой хотели, и я им оставила эту, она же и была Такэсина. А сама

ночевала у него в мастерской, где пещера с миражами. Вот интересно, Васенька, в пещеру заходить

боялась, только раз, при тебе, зашла, а вот рядом, в мастерской, мне почему-то было спокойнее, чем

одной в доме. Я представляла, что это мы с тобой ночуем в тоннеле, от Кешки удираем…

– Мы от Кешки не удирали, – Скидан поморщился брезгливо.

– Ну, ладно, это неважно... И тогда я так засыпала, мне снились сны. Они были удивительные –

сразу стала записывать... Вот.

– И что же? Интересно?

Скидан подумал, что Светкин бабий бред может только испортить ему подготовку к забросу.

Светлана это, наверно, уловила. Она сказала:

– Мне кажется, интересно, Что-то знакомое, но не наше. Я старалась записать все подробности,

все-все. Тоже как будто ходила в разведку. Потом каждый раз было страшно. Но всегда хотелось

еще попробовать, и я снова там спала. Даже когда им квартиру переделали, я еще раза три

оставалась. А последний раз было такое, что я больше не смогла... Вот.

– Ладно, посмотрю, – Скидан распушил тетрадь. – Ого! Это ты сама столько написала?

Она вскинула глаза и тут же их погасила.

– Сама. Не веришь?

– Да почерк вроде твой. Ошибок-то много?

– А ты не обращай внимания. Читай и меня представляй... Это все я для тебя и писала. Так было

легче: как будто рассказываю тебе, а ты молча слушаешь... Теперь можешь смеяться – дело

сделано. Я пошла спать.

Она свернулась под одеялом в комочек, а Скидан сел за кухонный стол и стал читать.

Перед первой страницей был вклеен листок с небольшим текстом, озаглавленный

"Предисловие."

"Васенька, – прочел Скидан, – я по тебе очень-очень скучаю. Никто другой мне не нужен и ты

ничего обо мне не думай. Только, что я тебя люблю и что у нас обязательно должны быть маленькие

детки. Я всегда о тебе скучаю, даже когда ты лежишь рядом. Может быть, ты думаешь, что так не

бывает, но для меня это неважно. Главное, что мы с тобой есть друг у друга. Эти сны я писала для

тебя вместо писем, пока ты был на Острове Скорби. Как хочешь, так с ними и поступи. Можешь даже

мне не верить, но, по-моему, придумать такое невозможно, только увидеть. Я записала эти сны для 70

тебя, потому что мне кажется, что они тебе где-то и когда-то помогут. Я не знаю, где и когда, я только

чувствую. Но ты мне верь, потому что женщин чувства никогда не обманывают.

Твоя Я".

Интересно, подумал Скидан, верит она сама себе, когда врет? Наверняка верит! Такие люди – не

очень большая редкость, примерно один на 6–7 тысяч... Ну да бог с ней, верит или не верит. Ближе,

чем с ней, все равно ни с кем не сходился. Будем читать.

1. Сон героический.

Незнамо где и незнамо когда была я красива и молода.

Жаль, что не даются мне стихи: о такой жизни, как у меня, только стихами и рассказывать.

Хороша я была! Помню себя в зеркале. Нос – прямой, обыкновенный, не длинный и не короткий.

Волосы – русые, чуть волнистые, в меру длинные, никогда не завивала и не красила. Ушки –

округлые, как по лекалу, не продырявленные, и так хорошие. Глаза – синие, в меру большие, не

впалые и не навыкате, с нормальными густыми ресницами да еще и умные. Брови не выщипывала,

некогда было. Кожа у меня была гладкая, загар на ней – золотистый. Фигура – спортивная, ничего

лишнего, но и всего, что надо, вполне хватало. Походка легкая, движения точные, голос звонкий, но

не резкий. В общем – красавица. Да еще с каким-то особым высшим образованием.

Это образование получала я что-то долго и в разных местах. Подробностей не знаю, только

помню, что училась без натуги и охотно. А когда отучилась, то попала в такое место, где главное

ученье только и началось.

Жила я от работы далеко, в маленьком уютном домике, со всеми удобствами. Ванна голубая,

вода всегда горячая, мыло пахучее, для волос – специальное жидкое, в прозрачных плоских

бутылочках небьющихся, пробочки навинчиваются. Спальня отдельно, кухня отдельно, гостиная

отдельно, кладовочки, шкафчики, полочки все с дверцами, элевизор на стене, тонкий, как картина.

Правда, без терминала, но с телефоном, Все в домике электрическое, вокруг домика фруктовый сад,

а рядом с домиком – гараж. В гараже низкая легковая машина с мощным бесшумным мотором, и я

умею на ней ездить сама, за рулем! Еще в гараже мотоцикл.Без коляски, тоже с очень мощным

мотором. Но мне на нем ездить запрещено, потому что я гоняю, как ведьма на помеле, и могу

разбиться. Разбиваться мне запрещено. Зато когда я приезжаю на работу, я должна много летать на

маленьком самолете – высший пилотаж. Я прыгаю с парашютом с большой высоты и тоже всяко

должна кувыркаться, и это мне очень нравится. Мне не нравится только крутиться растопыренной в

колесе – некрасивое занятие, хотя и полезное. И кувыркаться в закрытой кабинке на вертящейся

стреле мне тоже не нравится: кожа на лице отвисает, а глаза мои прекрасные, умные, выпадают,

хоть руками держи, но руками даже не двинешь, они тяжелые. (Это устройство называется

"центрифуга", но я постараюсь не употреблять такие неприличные слова). Зато могу хоть целый час

прыгать на резиновом столе – это очень славно, потому что можно всяко кувыркаться в воздухе, как

в небе.

Но я не летчик. Летчики летают на больших, страшных самолетах с дырками по бокам и сзади.

Огонь и грохот. Мой самолетик – с винтом, просто для здоровья. Меня и кормят особо – не тяжело и

сытно. А работа наша – приборы, цифры и чертежи. Нас пятеро. На работе мы все в одинаковых

голубых комбинезонах. В них все удобно делать, и в туалете удобно, и стирать не надо, потому что

кругом очень чисто, а в конце недели мы одежду сдаем и получаем свежую.

Тех, с кем работаю, я знаю и люблю. У Дины черная кожа. Роберт тоже черный. Чен, наверно,

китаец. А мы с Георгием – белые.

Но той любовью, которая только на двоих, никто ни с кем в нашей пятерке не связан. Дина очень

темпераментная, она без мужчины страдает, у нее один постоянный гость после работы – он тоже

черный и занимается какой-то техникой где-то в нашем же Центре (интересное название для

организации – просто Центр). Роберт – очень молодой и очень талантливый в науках, поэтому

девушками не интересуется пока и сам скромен, как девушка. Чен имеет жену и троих детишек, они

ежедневно подвозят его к Центру и уезжают, старший сын лет десяти хорошо водит машину. (Мне

всегда хотелось посмотреть, как он достает до педалей, а оказалось, что ничего особенного – на

педали надеваются еще одни педали, на раздвижных ножках.) У Георгия нет женщины или девушки,

но есть интерес ко мне. А я имею интерес к одному любителю быстрой езды на мотоцикле, но работа

пока не позволяет мне завести от него ребенка.

Что значит – "пока"?

"Пока" – это цель нашей подготовки и даже нашей жизни. Мы уже заканчиваем занятия в классах

и на макетах, мы уже начали обживать свой корабль, на котором поднимемся туда, где движется

Луна.

Найду ли слова, чтобы объяснить тебе мою работу? Ведь язык, на котором я говорила во сне,

совершенно мне не знаком.

Мы – пилоты космоса. Наш корабль – ракета. Он похож на кремлевскую башню, но в три раза

выше и гораздо толще. К нему сбоку прикреплен наш "Челнок". "Челнок" чуть меньше Спасской

башни, у него есть короткие крылья, он называется – ракетоплан спуска. Большой носитель забросит 71

наш "Челнок" в космическую пустоту, где нет воздуха, и рухнет куда-то в Тихий океан. А мы в

"Челноке" станем маленькой Луной, сделаем свои дела на орбите и спустимся назад, как самолет.

Для нас выложена специальная, очень-очень длинная посадочная полоса. Это будет наш

единственный полет. После него мы будем заниматься наукой, обработкой собранного материала

(мы летим на месяц!), нас будут долго-долго обследовать врачи и биологи, и можно будет все-все-

все. Тогда рожу своему мотоциклисту ребеночка, и будем втроем гонять по дорогам.

Вот такое объяснение, лучше я не умею.

Ах, Вася как утомительны бывают занятия. Иногда устаю настолько, что не могу вести машину.

Но об этом не стоит пробалтываться. Потихоньку от всех, особенно от Георгия, звоню своему

мотоциклисту, и он увозит меня домой. Он на руках выносит меня из машины, вносит в комнату,

осторожно опускает на постель... Тут силы ко мне возвращаются, и мотоциклист убеждается, что мой

будущий полет не стоит волнений, что я способна выдержать любые перегрузки!

Если ты, Васенька, заревновал, то не забывай, что, во-первых, это сон, а во-вторых, мотоциклист

как две капли похож на тебя. Он, по-моему, не из сна, а из моего воображения.

И вот мы на старте. Стартом называется вся эта бетонная площадь, с которой мы взлетим, и

вообще весь комплекс оборудования.

Много людей, нас снимают кинооператоры, наш самый главный начальник произносит речь. Он

говорит, что мы еще до полета стали героями, поэтому наш полет – только малая часть огромной

программы, что мы прокладываем дорогу к Луне, к Марсу и дальше.

Я стою между Диной и Робертом и думаю о маме с папой. Они сейчас волнуются за меня на

дальней трибуне. Там еще больше народу, чем на старте – родственники, друзья, дети Чена,

любовники Дины и мой мотоциклист, конечно. Он обещал быть на самом краю справа от трибуны.

Поднимаемся в стеклянном лифте, вглядываемся в дальнюю трибуну. С самого правого края

взлетает и рассыпается красная ракета. Я знаю, кто ее запустил.

В кабине "Челнока" занимаем свои кресла. Дурацкая поза при взлете – вверх ногами на спине,

как у гинеколога. Зато так легче всего переносить давление при взлете.

Интересно вспомнить, о чем я думала, когда включились двигатели. Я забыла о родителях и о

мотоциклисте, о великих целях человечества, я думала только о том, чтобы мышцы мои выдержали

перегрузку и не расслабились. Мелькали еще в памяти обрывки тренировок, особенно высший

пилотаж, когда заканчиваешь петлю и сидишь в такой же позе, а снизу так же давит...

Потом был посторонний толчок, по остеклению плеснуло огнем, и нас понесло и завертело, как в

центрифуге. Мелькало то голубое небо, то пестрая Земля и почему-то не попадало в окошки Солнце.

Потом был еще один толчок, очень болезненный, нас завертело еще сильнее и тут же окутало огнем.

Я видела, что Георгий с Робертом пытаются овладеть управлением, и что-то делала тоже, стараясь

им помочь...

Было уже ясно, что наш "Челнок" вместе с носителем горит и падает обратно на Землю. Чен

сказал: "Приготовьтесь, мы падаем прямо в рай."

И тогда, Вася, я забыла обо всем, кроме самого главного. До самого удара, до самого взрыва я

думала только о том, что мы с тобой не успели родить ребеночка. Я плакала-заливалась, никого не

было мне жалко, кроме этого нерожденного, маленького-маленького...

Когда упали, я проснулась. Подушка мокрая, глаза распухли, губы варениками, все тело болит.

Полежала,подумала и решила, что не надо так просто сдаваться. Надо еще раз тут поспать и

посмотреть, может быть, сон этот продолжится и не погибнет моя бедная красавица. (Между прочим,