Текст книги "Колымский тоннель"

Автор книги: Владимир Шкаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

был ранен..."

Мы сидели до утра. Миша многое рассказал. Я об этих ужасах писать не могу. Одно только,

самое для нас убийственное: "Мы с командиром, когда притерлись, говорили откровенно. Он сказал,

как сейчас помню, слово в слово: "Предали нас, Миша. Не наше дело – здесь воевать. Против чужого

народа и чужой веры. Мы не победим". Но солдатам мы с ним этого не говорили. Раз уж попали,

зачем пацанам душу рвать, верно?"

Тогда я, Вася, не выдержала и завыла.

Он тут же встал, взял четвертую рюмку и сказал: "Простите, мама и отец, это теперь моя чаша.

Сегодня улетаю обратно". Выпил и ушел не прощаясь.

А я так с воем и проснулась. Повыла еще всласть, кофе покрепче заварила и поехала на работу,

опять с опухшими глазами.

Решила, если еще будут сны, пожалуюсь Такэси.

И в следующую же ночь приснилось такое...

10. Сон о страсти.

Запишу и пойду жаловаться Такэси. Тетрадку ему не покажу, просто перескажу сны. А этот

последний и упоминать не буду. Это все такая невозможная чепуха, такой бред, что даже если и

произошло с кем-то и где-нибудь, то уж точно не наяву, не в жизни, а в больном воображении или в

наркотическом сне.

Все происходит в стране, которая, по моим представлениям, безобразно богата и развита. Даже

по сравнению с Лабирией. У нас в Лабирии просто есть все, что нужно, а там – полно лишнего.

Видимо, лучше нас решили проблему энергии, и у них электричеством, кажется, сам воздух

пропитан. Не опишешь, сколько у них всего электрического. Все движение – за счет электричества.

Все усилия – за счет электричества. Весь покой – тоже электрический. Реклама – повсюду, куда там

Америке, и горит круглые сутки. Лозунгов – никаких. Только помню два текста, напоминающих

лозунги. Один – у дороги: "Не врезайся без нужды". Это, наверно, для тех, кто за рулем. А второй –

прямо в небе, непонятно как написанный, то ли дымом, то ли облаками: "Лишнее нужнее нужного".

Он висел утром над горизонтом, солнце освещало его снизу, в обед его проносило над городом,

солнце светило сквозь него, а вечером солнце опять освещало его снизу, уже из-за горизонта, и все

три раза он читался правильно – слева направо. И так – ежедневно, а погода всегда хорошая.

Людей, конечно, изумительное количество, потому что работать много не надо, все делает

электричество и механика. И среди всех этих личностей есть, конечно, одна, без которой мне – хоть

пропадай. Да и не о чем в такой обстановке человеку думать, кроме как о другом человеке. Так живут

все. Думают друг о друге и стремятся друг к другу. Счастье обладания – высшая цель. И представь

себе: совсем не скучно.

Только в моем случае есть одна очень серьезная загвоздка. Люблю я женщину. Люблю

страстной, неутомимой любовью. И бог бы в помощь, да я и сама женщина. А любовь-то у меня к ней

– мужская.

По тамошним порядкам и это не беда: любитесь на здоровье, как хотите, с кем хотите, только с

собой от любви не кончайте и не убивайте. А я как раз на грани самоубийства. Мне мало этих

женских взаимных штучек, хоть и есть там такие, что прямо не ожидала. Мне подай настоящую

женскую страсть, и чтоб мужчиной была я. И Диана, моя возлюбленная, хочет от меня того же – вот

что самое страшное. Сам знаешь, Вася, если любимая женщина чего захотела, – вынь до положь.

И вот я мучаюсь. После страстного свидания мчусь неудовлетворенная над городом и

посматриваю ледяным взором, во что бы вмазать самолетик, чтобы и костей моих не собрали.

Только это противно и не оригинально – так многие кончают. И никто не мешает: какая разница, от

чего ты отказываешься – от ненужной безделушки или от жизни – твое право на твою собственность

безгранично, неоспоримо и неприкосновенно. Между прочим, это право тоже останавливает. Был бы

запрет, я бы действовала поперек, а раз мое хозяйское право признается, я и поступаю по-хозяйски: 85

без нужды не врезаюсь. Лечу над городом, потом над заливом (где все происходит, совершенно не

представляю!) и думаю, что надо искупаться и подумать о своей несчастной жизни на мокрую голову.

Выбираю место, где не плавают, чтобы сесть прямо на воду. Народу на пляже что-то мало, и вижу я

прямо на песке огненную рекламу: "Если хотите сменить свой пол, спешите" и адрес. А чтобы не

возникла мысль о ремонте квартиры, даны два контурных изображения: женское и мужское, от

одного к другому – стрелочка, туда и обратно.

Нечего теперь мочить голову и думать! Запоминаю адрес и даю полный газ.

Ах, Вася, до чего же я налеталась в этих двух снах – в первом и в последнем! Как жаль, что в

Лабирии не признается высший пилотаж, я бы, наверно, кувыркалась в воздухе все свободное время.

От радости кувыркаюсь некоторое время над заливом. Ты знаешь, что интересно: я в первом

еще сне до того вжилась в самолет, что в этом кувыркалась запросто и выполняла одну фигуру,

которую еще тогда придумала сама. Мне кажется, эти сны – не только чьи-то, но немного и мои. И

они на меня тоже влияют. Например, пилотаж на маленьком самолете я и наяву могла бы, хоть

сейчас.

Влетаю в город, зависаю над стоянкой, которая поближе к нужному адресу, ставлю самолетик на

свободное место. (Кстати, Вася, у него интересное и простое устройство: универсальные батареи в

крыльях, надежный пакет-электромотор впереди, реактивная тяга назад и, когда надо садиться и

взлетать, отбор тяги вниз. Крылья короткие, летает быстро; когда освоим как следует дело с

батареями, я его изобрету). На всякий случай – вдруг меня быстренько и без хлопот сделают

мужчиной! – вывешиваю из кабинки плакатик: "Мала тяга". Это хитрость. Ремонтная служба такими

машинами занимается в последнюю очередь, и если кому надо лететь, он поищет машину помощнее,

а моя дождется меня.

Бегу. Над входом по адресу – те же две фигурки и стрелка между ними: "Меняем пол". Вбегаю.

Это огромная лечебня, получше наших. Везде указатели – не заблудишься. Достигаю нужной двери.

Вхожу.

Довольно молодой врач, красавец собой, говорит, что, мол, такую женщину просто жалко

переделывать (Я, Вася, в этом сне еще красивее, чем в первом, притом я уже почти чувствую, что

вижу сон, и прямо-таки купаюсь – и в нем, и в своей красоте). Сразу спрашиваю: а что, уродом стану?

Отвечает, что нет, жалко от имени мужчин. И от себя лично. Я отвечаю: "Надо, надо позарез! И

поскорее!" И тогда мне объясняют, что это чрезвычайно болезненная, многократная и весьма

длительная операция. Меня будут оперировать и выпускать под наблюдение, потом, когда частично

и правильно превращусь, будут продолжать. "А если неправильно?" "Неправильность зависит только

от пациента. Из-за этого количество операций может увеличиться с четырех до семи–девяти". " Как

же это зависит от пациента?" "На весь год, пока длится операция, рекомендуется прекратить

половые контакты. А это – самое трудное, потому что с каждым этапом возможности пациента

увеличиваются, следовательно, соблазн растет. А народ у нас – без тормозов, многие не

выдерживают". "Что же это за неправильности?" Он тогда спрашивает:" Вы кто по роду занятий?"

"Математик-физик" (Я опять математик!) "Тогда можете не понять. При нарушениях возможен резкий

прогресс различных атавизмов и рудиментов, а нам это допускать не позволяет профессиональная

этика, да и кому из пациентов понравится ходить, скажем, с хвостом и с шерстью на боках..." Я

пугаюсь, отпрашиваюсь подумать, доктор с большим удовольствием отпускает.

Прыгаю в самолетик, мчусь на пляж, где уже полно народу, кое-как нахожу место для стоянки,

валюсь на песок и думаю. У меня точный математический ум, но в вопросах страсти я совершенно не

могу его использовать. Вот и теперь: издали операция не кажется мне такой уж болезненной,

годичное воздержание – чрезмерным. Я во власти страсти. Я решусь, лишь бы согласилась Диана.

Сейчас посоветуемся.

Я опять лечу. К Диане.

Вбегаю. Она вскакивает из-за чертежного стола и бросается мне на шею. Она поменьше меня,

мы были бы идеальной парой.

Подробности утоления наших страстей тебе, Вася, знать не надо, а после всего я излагаю свою

идею. Диана в восторге. Она готова потерпеть и год, и два, зато пото-о-ом... А пока будем ждать, она

воспользуется и обратит всю энергию на этот чертов проект, который у нее что-то не вычерчивается.

Решено! Я счастлива. Лечу к красавцу доктору.

Доктор в досаде и почти не скрывает. Как-то у меня все бегом, а предстоит как раз обратное –

терпеть и ждать.

Ничего! Потерпим и подождем! Где у вас операционная?

И началось.

Эту боль не опишешь. Главное в ней то, что какая-то она унизительная. В полном сознании,

наркоз запрещен и торопиться нельзя.

Медленное, многократное лишение девственности. Не больно страшно, не страшно больно, но –

как-то очень и очень обидно. Это обида какая-то внутренняя. Доктор все спрашивал, каково мне

терпится, и я не утерпела, поделилась этим наблюдением. Он ответил: "Еще бы! Ведь мы с вами

наносим оскорбление природе. Она не прощает и оскорбляет нашу психику. Не каждого, но 86

наказывает". "А кого не наказывает?" "Она сама выбирает. Вас-то должна была наказать". "За что?"

"За то что вы – ее удача, вас переделывать – только портить". "Значит, все же вы меня испортите?"

"Нет, мы не испортим. Физиологию мы переделываем надежно. Природа может сотворить что-нибудь

неожиданное внутри вас. Этого мы предусмотреть не в состоянии, это – на уровне полевой

информации, нам недоступной". (Никогда ничего не слышала о полевой информации. Ты, Вася, не в

курсе?). И снова доктор спрашивает: "Не передумали? Еще не поздно". "Нет! Назад не отступаем!"

"Что ж, воля ваша".

Потом, Вася, был неприятный в этом сне провал, похожий на потерю сознания от боли. Ты не

терял сознание от боли. Я и ТАМ теряла. Это не удовольствие. А из провала я всплываю мужчиной.

Доктор поздравляет: "Ваша воля достойна восхищения, вы ОДИН из немногих" и смотрит при этом

очень внимательно. Я приятным баритоном говорю доктору, чтоб не беспокоился, что природа меня,

кажется, не наказала. Крепко пожимаю ему на прощание руку, и тут меня ударяет первый раз. Я еще

не понимаю, что это, но меня разом и до краев наполняет что-то знакомое и почти забытое. Я быстро

откланиваюсь. Доктор вслед напоминает, чтоб ЗАХОДИЛ иногда для осмотра. Мельком вижу свое

лицо в зеркале – и мое, и не мое.

Я мчусь к Диане. Мы виделись весь год, испытание стоило обоим большого труда, но мы вышли

с честью.

Разлетается по комнате чертежная бумага, мужская и женская одежда, смешивается мужской и

женский лепет, пространство ходит ходуном и раскаляется, в нем становится тесно. Диана в таком

восторге, что сейчас, кажется, умрет. И я, о страшно! хочу этого: пускай умирает. Второй удар

наполняет меня до краев, и на этот раз я уже понимаю, в чем дело. Уже с трудом выдерживаю

остаток страсти, оставляю Диану счастливо спящей и взмываю в небо на первом попавшемся

самолетике.

Я стараюсь выжать из мотора всю мощность. Самолет новенький, летит быстро. Город, залив,

чистое небо с лозунгом об излишествах, а вдали торчит из океана высокая острая скала, подобная

дворцу. Я лечу туда. Я ослеплена страстью, которая теперь никогда-никогда не найдет утоления.

Природа все же отомстила, доктор был прав. Мне больше не нужна моя Диана. Я завидую моей

Диане, потому что сама хочу быть женщиной и с такой же яростью отдаваться ему, проклятому

пророку, красавцу доктору. Он, кажется, разглядел мой первый удар, когда наши руки встретились.

Он, может быть, и сам неравнодушен ко мне – женщине. Он, может быть, согласится на обратную

операцию и даже будет готов разделить потом мою страсть...

Но ведь я сама ни за что не вернусь к нему. Я не соглашусь ни на какую больше операцию. Я

совершенно точно чувствую, что и за возврат в женское обличье природа меня снова накажет. Я

оскорбила ее непростительно – своей необузданной страстью, своей неискусимой волей, чем-то

еще, противным природе, но присущим человеку.

Я делаю крутой вираж вокруг скалы. Одна ее стена отвесно и гладко поблескивает кварцем и

слюдой. Мой самолетик широкой спиралью набирает высоту. Затем мой холодный математический

ум выбирает такой режим пикирования, чтобы крылья не отвалились до удара, и я радостно и

стремительно лечу к желанной стене. Во всех поверхностях самолета поет воздух, поет все тоньше и

сильнее, сейчас он сорвет себе голос, но мое горе вдавливает кнопку оборотов до последнего

предела – навстречу счастливому, освободительному столкновению...

В момент удара я проснулась. Хватит с меня! Не хочу больше так мучиться и умирать. Хочу

обыкновенно жить, как жила до сих пор. Где мой Васенька, мой единственный?..

Вот, Вася, главное, что я поняла. Я вовсе не "б", как ты однажды изволил выразиться. Я просто

очень и очень женщина.

Дальше было так. Я пожаловалась Кампаю, он удивился и сказал, что ни за кем из его знакомых

такое не замечено. Он ночевал в мастерской не раз, но сны, то есть миражи, являются только в гроте

и только наяву. Он предположил, что это связано с моими индивидуальными особенностями: ведь

если сны под землей, по соседству с гротом, еще как-то можно связать с миражами, то в пирамиде,

на другом конце города, ничем другим не объяснишь. Он осторожно поинтересовался, в состоянии ли

я продолжить исследования.

Спать в мастерской я отказалась наотрез, а к себе в квартиру на следующую ночь потребовала у

него Розу. Розочка обрадовалась, потому что надеялась тоже посмотреть "какой-нибудь кошмарный

сон". Она переночевала у меня несколько ночей, но ничего не вышло: сны оставили меня в покое, а к

ней не пришли. К ней начала приходить страсть, подобная той, от которой страдала я в последнем

сне. Чтобы уберечь, я немедленно отправила ее к Такэси и приготовилась страдать дальше. Но тот,

кто с той стороны сознания демонстрирует сновидения, видно, оценил мое благородство и вырубил

свой зловредный проектор.

На этом, Васенька, сны кончаются. Ждать тебя мне стало легче: после тех страданий, что

перенесла во снах, теперь все трудности кажутся пустяками. Самая легкая жизнь во сне,

оказывается, труднее самой трудной жизни наяву, потому что наяву еще как-то можно надеяться на

себя и на своих близких, а во сне все решено за тебя, только подчиняйся. Кому охота подчиняться,

правда?87

Скидан захлопнул тетрадку. Почти сорок страниц мелким почерком – не поленилась же! Какое

мнение можно об этом составить?

Никакого. Сказки. А кое-что вообще бред. Какую пользу можно из этого извлечь в будущем?

Никакой. Совершенно очевидно. Что сказать Светке обо всей этой художественной беллетристике?

Что Лев Толстой из не получится? Жалко обижать. Хотя и бессонной ночи тоже жалко.

И он решил, что Светку все-таки жальче. Скоро она проснется, и он нежно скажет ей, что она

умница, тонкая натура, что у нее прекрасный слог, гораздо яснее и интереснее, чем у Льва Толстого.

Может быть, даже Львицей ее назвать? Он скажет, что сам чувствует, что где-то и когда-то им обоим

пригодится эта тетрадь, поэтому пусть она ее спрячет подальше и никому не показывает.

Конечно, насчет этой самой полевой информации он не в курсе, но самолетик они обязательно

будут конструировать вместе. Он даже придумал название: самолет с вертикальным стартом.

Часть IV

Р А З В Е Д К А

1. Контакт.

Как и предупреждал Такэси, кордонная служба Резервата оказалась на высоте. Скидану и

Краснову пришлось поставить сумки на ползущую резиновую ленту, а самим пройти по мостику под

узкой металлической аркой. Скидана арка не почувствовала, а когда на мостике оказался Краснов,

под столом контролера замигала красная лампочка и зазвенело.

– Прошу не двигаться, – кордонник в желтой форме встал, взял со стола черную коробочку и

направился к Краснову. Четверо других деликатно взяли наизготовку короткие автоматы. Контролер

включил коробочку и стал водить ею перед Красновым. На уровне живота коробочка запищала.

– Прошу предъявить металл, – сказал кордонник. Стволы четырех автоматов дрогнули.

Краснов извлек из-за пояса пистолет Скидана и рукояткой вперед подал контролеру. Тот

вернулся за стол, предложил Краснову присесть и достал небольшой бланк.

– Марка оружия?

– "ТТ".

– Странно. Никогда не встречал.

Кордонник разговаривал дружелюбно, однако Скидан краем глаза хорошо видел, как напрягся

бывший зек: наверно, вспомнил бесконечные лагерные шмоны и унижения.

"Теперь он живым не дастся". – подумал Скидан, глядя на экран элевизора, на котором, как на

рентгене, появились внутренности его сумки. Там ничего запрещенного не было, история с

пистолетом волновала больше: не понадобится ли Краснову помощь и возможно ли вообще эту

помощь оказать под дулами четырех автоматов.

Контролер между тем никакого беспокойства не проявил. Он нашел на пистолете номер и внес

его в свой бланк. Затем спросил Краснова, надолго ли и с какой целью въезжает в Резерват, и

записал ответы. Потом взял пистолет и пригласил Краснова проследовать в соседнее помещение.

Краснов еще более напрягся, но бунтовать не стал, ушел за кордонником, и дверь за ними

закрылась.

Скидана тем временем попросили взять с ленты обе сумки и поставить их перед собой.

Кордонница, игравшая в сторонке с небольшой собачкой, подвела свое животное к вещам Скидана.

Беспокойный носик зашнырял по одежде человека, затем по сумкам. Над сумкой Краснова собачонка

залаяла и стала жадно скрести ее лапой.

– Прошу открыть, – сказала кордонница.

Скидан расстегнул сумку, и собачонка набросилась на походную аптечку.

– Прошу открыть, – повторила кордонница. – У вас что-то наркотическое.

Короткие автоматы следили за Скиданом.

– А-а-а, – сказала кордонница. – Таблетки от головной боли.

– От любой, – поправил Скидан.

– Да-да, – она криво усмехнулась. – В Лабирии есть все. Закрывайте.

– Вам нужно? – озаботился Скидан.

Она сухо ответила, что работники кордона подарков не принимают.

В эту секунду за дверью, куда увели Краснова, глухо ударил пистолетный выстрел. Скидан

машинально шагнул в ту сторону. Навстречу насторожились четыре ствола.

– Что там? – спросил он кордонницу довольно резко.

– Отстрел.

– Что за отстрел?

Из двери вышли Краснов с контролером. Оба излучали взаимопонимание.

– Револьвер все же надежнее, – говорил контролер, подбрасывая на ладони пулю.

– Зато его дольше перезаряжать, – отвечал Краснов.

– Как правило, это не требуется, – возражал кордонник. – Зато балансировка лучше, значит,

точность выше, а при вашей меткости...88

– Согласен, – говорил Краснов. – Да где возьмешь?

– Оружейных магазинов нет, – кордонник сел к столу. – но на рынке найти можно. Что-нибудь

вот такое...

Он вынул из желтой кобуры и положил перед Красновым средних размеров "пушку", а сам стал

заворачивать пулю от "ТТ" в бланк и упаковывать все это в специальную коробочку.

– К вещам претензий нет? – осведомился Скидан. И поспешил к Краснову, который уже

разглядывал казенный револьвер.

– Смотри, – изумлялся Краснов, – вот это барабан!

Вместо барабана револьвер был снабжен чем-то вроде гибкого набора из десятка трубок,

соединенных в подобие тракторной гусеницы, что позволяло сделать револьвер плоским, похожим на

пистолет Маузера.

– Сколько? – спросил Скидан.

– Одиннадцать, – кордонник протянул руку за револьвером, ловко отсоединил "ленту-барабан" и

продемонстрировал ее внутреннее шарнирное устройство. – И самовзвод.

– Надежно, – оценил Краснов, пряча "ТТ" за пояс.

– Ищите такой, – посоветовал контролер. – Только зарегистрируйте сразу. У любого рулевого.

– У вас это так запросто. – удивился Скидан.

– Нет, своим нельзя, – был ответ. – Но гостям даже советуем. Потому что полной безопасности

ПОКА гарантировать не можем.

– А если прямо здесь продавать? – спросил Краснов, – Или выдавать. На время пребывания.

– Не положено. В случае потери вами такого оружия это увеличит его количество в руках

ночников. Понимаете?

– Кто такие ночники?

– Это общее название преступных личностей.

– Так ведь и это, – Краснов хлопнул себя по животу, – может к ним попасть.

– Может, – согласился контролер. – Но, во-первых, это не будет из наших рук, а во-вторых, мы

не всем оставляем оружие. Кто не умеет пользоваться, оставляет его на кордоне. – Контролер

поднялся. – Желаю вам удачно поработать в Резервате!

Скидан с Красновым подхватили сумки и двинулись к выходу на просторы таинственного

государства.– Еще совет, парни! – остановил их у входа один из желтых автоматчиков. – Пока у вас

только один ствол, поездом ехать нее стоит, и автобусом не надо, могут остановить. Возьмите такси.

– Благодарю – сказал Скидан.

– Только выбирайте вездеход, – добавил кордонник дружелюбно.

– Чтобы его на себе не тащить, – сказал его напарник, и оба засмеялись.

Выйдя из проходной кордона, они увидели перед собой не очень обширную площадь. Справа

располагался бетонный шатер, одноэтажный, но метров десяти в высоту, с большой светящейся

буквой "А" над входом. Буква была оснащена светящимися же крыльями с автомобильной баранкой

посередине. На площадке за шатром виднелись автобусы.

– Автовокзал, – определил Краснов.

Прямо за площадью крылатая буква "Ж" украшала бетонный куб железнодорожного вокзала.

Путешественники пошли налево, где не было никаких строений, кроме примитивного навеса, над

которым светилась знакомая с ТОЙ жизни буква "Т" в кружочке, среди шашечек. У навеса блестели

на солнце легковые автомобили. Среди них выделялся размерами и пестрой раскраской тупорылый

полуавтобус-полугрузовичок с рубчатыми колесами, некая помесь "лендровера" с "доджем" и мулом.

От этого чудовища к разведчикам бежала совершенно роскошная молодая блондинка в клетчатом

комбинезоне и белой рубашке, туго облегающих, и все такое. Приблизилась вплотную, совершенно

не запыхавшись. Упругие формы без признаков лишнего жира, на руках кожаные перчатки, на лице

много косметики, уши скрыты густой гривой.

– В Якутск! – не спросила, а позвала, как в гости. Ее низкий голос зачаровывал.

Мужчины дружно улыбались.

– Тогда за мной!

И побежала обратно. Когда поворачивалась, оба отметили на правом бедре карман с тяжелым

угловатым предметом. Из кармана к кольцу на широком кожаном поясе тянулся шнур.

Разведчики переглянулись, улыбнулись еще раз и привычно, по-лабирийски, подбежали к

пестрому чудовищу на рубчатых колесах.

– Васса! – представилась красотка, запуская мощный мотор и сразу трогая машину.

– Александр! Василий! – назвались пассажиры.

Она чему-то усмехнулась и сразу спросила:

– Сколько стволов?

– Один, – сказал Краснов и уточнил: – пистолет.

Он сидел рядом с водителем и, отвечая, с уважением покосился на ее правое бедро.

– Не густо, – оценила дама. – Возьмите-ка...89

Достала из-под своего сиденья и подала Скидану точно такой же револьвер, как у давешнего

контролера.

– А это вам...

На колени Краснову лег автомат с коротким стволом.

– В револьвере одиннадцать, в автомате – тридцать.

Краснов оглянулся на Скидана, оба засмеялись.

– Вы не боитесь нас? – спросил Скидан.

Она обернулась и так улыбнулась, что он чуть не выронил револьвер.

– Мы знаем, Вася, кого нам бояться! Верно, Саша?

И первой залилась таким смехом, будто напомнила обоим некую общую и очень интимную тайну.

Небольшой населенный пункт, обслуживающий, вероятно, только два вокзала и кордон, быстро

кончился,. и вездеход, мощно дыша мотором, помчался по широкому асфальтированному шоссе

между высокими стенами смешанного леса, представленного в основном елками и тополями.

– Что-то у вас не видно машин на воздушном экране, – сказал Скидан.

– Их ЗДЕСЬ боятся, – откликнулась Васса. – Боятся, что ночника не догонишь, боятся побегов за

границу, боятся контрабанды. ЗДЕСЬ много чего боятся.

– Кто боится? – спросил Краснов.

Она впервые взглянула удивленно. Но ответила сразу:

– Так называемая власть. Режим. Понятно, да?

Скидан не ответил. Ему пришлось сосредоточиться. До сих пор понятия "власть" и "режим"

имели для него противоположное значение. "Советская власть", "власть народа" – это было родное,

это было хорошо и правильно. "Режим" связывался с фашизмом, притеснением, угнетением. Но это

лишь во-первых. Во-вторых же странно звучало и утверждение, будто власть – боится. Что ж это за

власть, если она боится?

Но говорить об этом вслух Скидан поостерегся, ибо знал мнение Краснова на этот счет.

Заговорила сама Васса, будто подслушала мысли:

– Вы только, бога ради, не поймите так, что я против здешних властей. Человечество пока

таково, что без власти ему нельзя. Ну, не может жить без власти, потому что не представляет, КАК ...

Поэтому я считаю, быть против сегодняшней власти – такая же бессмыслица, как быть против

сегодняшней погоды.

Она замолчала, давая им время на осмысление. Скидану вспомнился один из Светкиных снов –

о власти, лукавый.

– Это что же, – Скидан осмыслил первым, – и против фашизма быть нельзя?

Она склонила очаровательную свою головку, будто размышляя. Затем:

– Фашисты... Фашисты... Это... Словом, тоталитарный режим вы имеете в виду? Глобальный

контроль сверху, отсутствие горизонтальных связей... Да?

Скидан не очень понял, но на всякий случай согласился, ибо что-то в этих словах звучало похоже

на фашизм.

– Разумеется, – продолжала эта умняга, чем-то начиная походить на его Светку, – если жить вне

режима, в другой стране, то можно быть ему противником. Особенно, если в вашей стране живется

лучше и вы это знаете наверняка. Но если вы в данном режиме выросли, и ничего другого никогда не

видели, то надо вам родиться гением, чтобы... Ну, согласитесь: если того же фашизма нет в душе

человека, в его сознании, то он не потерпит его и вокруг себя... Хотите шутку?

Разумеется, они хотели.

– Тогда вопрос: из каких людей получаются наилучшие рабы?

– Из тех, которые родились рабами, – Краснов ответил не очень уверенно.

– А вы, Вася, как думаете?

– Из слабых духом, – Скидану ничего не оставалось, как привлечь свой лагерный опыт.

– Вы оба неправы! – Она не торжествовала, просто веселилась, вполне свободная женщина за

рулем чудовища. – Как показывает историческая практика, наилучшие рабы – это рабовладельцы!

Ибо их сознание наиболее поражено необходимостью работать. Любой рабовладелец – прежде

всего раб своих рабов. То есть, он больше раб, чем его рабы. Непривычные уши от этой истины

вянут... Я немного удивлена, что у вас тоже. Ведь вы из свободной страны...

– Мы просто об этом не задумывались, – сказал Краснов.

– Да-да, я согласна, я поняла. Чтобы свободный человек задумался о рабстве, ему надо хоть

что-то знать о рабстве. А ведь у вас в Лабирии история запрещена...

Скидан почувствовал, как раскаляются уши. Он видел окаменевшее лицо Краснова, будто бы

следящего за дорогой, и вдруг подумал: "Интересно, хочется ли ему сейчас всадить в меня

очередь?"

"Почему он пошел со мной в Резерват? – Скидан в тысячный раз поймал себя на этом вопросе. -

– Не хотел убирать в Лабирии? В благородной Лабирии? Но ведь как-то сорвалось у него, что людей

видеть не может и на Острове Скорби – самое для него место. Значит, наказания за убийство не

боялся... Да, только было это до их встречи со Светкой". Значит, вероятен такой ход: Скидана 90

"потерять" в Резервате и – к Светке. Она, сучка, любого примет, а такого героя – подавно. Ни слову о

ее верности Скидан не верит. И все ее сны – отвлекающая выдумка. Она способная, что хочешь

сочинит.

– Вася! – Женский голос вернул его к реальности. – Ты чего там замолк? Жену вспоминаешь?

Будто бы невзначай, а снова учуяла его мысли. Скидан отодвинулся.

– Жену забывать нельзя, – он решил тоже перейти на " ты". – Небось, сама о муже думаешь.

Васса оглянулась на него, забившегося в дальний угол за спиной Краснова, и вдруг захохотала.

Почему-то это было страшновато, и Скидану захотелось спать. Вспомнил из "Курса психологии":

запредельное торможение.

– Ты совсем сонный, – заметила дама. – Ложись на сиденье, а я поеду не так быстро.

– Да я спать не хочу, – солгал Скидан, вспоминая последнюю бессонную ночь со Светкой.

– Ложись, ложись! – Васса опять засмеялась. – Часок поспать успеешь, а там хорошая дорога

кончится, будет не до сна.

Скидан не хотел, но валился на просторное, как вагонная полка, сиденье, проваливался в сон.

Последняя мысль: "Усыпила, что ли? Снюхаются, убьют, выбросят на ходу..."

Ему стал сниться странный сон. Он будто не спал, а рассказывал о последних днях перед

отъездом в Резерват. Даже не рассказывал, а будто предъявлял кому-то свою память, показывал, как

кино, и непонятные места объяснял.

...Вот они втроем – Кампай, Скидан и Краснов. Неожиданная новость: правительство Резервата

открыло свой кордон. Для деловых людей. Ввоз идей, сил, капитала. Но – никакого вывоза.

Правительство предпринимает очередную попытку оживить свой народ. Именно так: оживить народ.

Удрученное отсталостью Резервата в технологии и его положением сырьевой базы для всего

цивилизованного мира, оно сначала расторгло все договоры, основанные на поставках сырья, и

закрыло границы, а вот теперь границы полегоньку открываются и ползет слух о том, что сырьевые

договоры возможно восстановить, но от цивилизованных партнеров потребуются взамен не товары,

а самая передовая технология. Поэтому разведка, предпринимаемая староверами, приобретает

теперь значение не только для укрепления позиций староверства, но и для Общего Совета Лабирии:

методом множественных контактов выяснить возможности Резервата для серьезного

сотрудничества, для восприятия идей, а особенно намерения его правительства отказаться от

навязывания соседям своего образа жизни как единственно верного...

... Отчаянно не желая рассказывать, Скидан подробно, от самого лагеря, излагает историю

знакомства двух капитанов Красновых и своего превращения в Скидана. Кто его внимательный

слушатель? Почему так легко отдает ему Скидан свои самые стыдные тайны?

Слушатель обходит молчанием вопрос о своей личности, но утешает Скидана: если тебе стыдно

за прошлое деяние, значит больше ты его не совершишь, постараешься, по крайней мере, не

совершить. Скидан возражает: но ведь ТОГДА стыдно не было, ТОГДА было нормально. Ничего,

утешает собеседник, человек меняется, и если меняется в пользу совести, это прекрасно уже само

по себе. Но я не доверяю Краснову, говорит Скидан...

И просыпается...

Он сел, протер глаза и огляделся.

Машина стояла у самого обыкновенного железнодорожного переезда, каких он видел множество

в ТОЙ своей жизни. Желто-синий шлагбаум загораживал путь. По рельсам задрипанный паровоз

тащил расхлябанные желтые вагоны, во многих местах помеченные мелкими черными отметинами.

Вглядевшись, Скидан понял, что это пулевые пробоины.

– Где мы?

– А, проснулся! – Васса все так же ослепительно улыбается.

– Я долго спал?

– Шестьсот километров! – Смех еще пуще.

– Молодчик! – Это Краснов. – Ты выспался что надо.