Текст книги "Колымский тоннель"

Автор книги: Владимир Шкаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Владимир Шкаликов

БЕСПОРЯДОК

фантастический роман

Книга I. КОЛЫМСКИЙ ТОННЕЛЬ

Что ты, милый, ходишь мимо?

Я ж не мужняя жена.

Если есть необходимость,

То свобода не нужна.

(Лабирийская частушка).

Часть I

ПОБЕГ

1. Лишнего – за борт!

Капитан Краснов поднялся на каменную лысину сопки и осмотрелся... Во все стороны, если не

замечать лагеря в распадке и дороги к нему, пейзаж был единообразен, но не удручал: желтый

сентябрьский пушок, наброшенный на черные столбики лиственничных стволов, создавал

настроение праздничной задумчивости. Нежная хвоя малорослых северных деревьев отработала

свой срок и готовилась опасть под первыми ударами мороза. Знание этой краткости природного

торжества и вызывало у Краснова грусть, которая, однако, вместе с паутинками "бабьего лета"

уносилась последним теплым ветерком в безмятежно безоблачное небо. И парила над суетой мира.

– Страна маленьких палок, – сказал Краснов громко. – Воздух чист, прозрачен и свеж.

Он поправил на правом плече ППШ, висящий вниз стволом, и всмотрелся в распадок. Еще не

слышная из-за расстояния, по дороге от лагеря двигалась машина.

– "Старателя" увозят, – сказал Краснов. И усмехнулся странному свойству своей психики: на

работе у него никогда не проявлялась эта привычка – разговаривать с собой вслух. – Видно, воздух

разный, – он снова усмехнулся, – в лагере и здесь.

Невидимый с дороги, он проследил, как полуторка проследовала по распадку на север. В кузове

дрожали пустые бочки из-под горючего, а спиной к кабине на лавке сидели трое – "старатель" и два

автоматчика по бокам.

– На всю дорогу работы хватит, замерзнуть не дадут.

Конечно, если бы зек сумел их разоружить, то с двумя стволами да в их одежде он мог бы на что-

то рассчитывать. Но и это сомнительно, потому что харчей они с собой не взяли нисколько, а

голодным да после лагерного питания ему далеко не уйти и долго не продержаться.

– Ничего, – сказал Краснов, – десятка не четвертак, авось не сдохнешь.

Он знал, что кривить душой перед собою – напрасный труд, но не мог не позволить себе этой

небольшой слабости.

Все объяснялось просто, как патрон: двум капитанам, да еще однофамильцам, в одном лагере

не ужиться.

... "Старатель" прибыл в "Ближний" с небольшим этапом в конце августа и, несмотря на то, что

все в этапе, кроме него, были настоящие урки, держал у них полную мазу. По этой причине его и

следовало назначить бригадиром да отправить на заготовку дров – все же фронтовик. Начальник

лагеря сказал об этом своему заму, лейтенанту Давыдову, но тот с сомнением покачал головой:

– А вы знаете, какая у этого номера фамилия?

– Да какая мне, хрен, разница? Хоть Гитлер...

Давыдов раскрыл свою папку и молча подал Краснову.

"Краснов Александр Васильевич, – прочел Краснов. – Воинское звание – капитан... Десант...

Фронтовая разведка... Старая Русса, Сталинград, Курская дуга... Бухенвальд... Побег из поезда". М-

да... Пусть придет.

Однофамилец явился, хлопнул шапкой по бедру и бесцветно, шепеляво доложил:

– Герр лагерфюрер, дарф ман... Гражданин капитан, зека Краснов по вашему вызову...

– Ладно, – прервал его Краснов. – Ты чего это со мной по-немецки?

– Обстановочка похожая, – разведчик отвечал тем же низким и бесцветным тоном, только глаза

смотрели так, что Краснову захотелось кликнуть для компании тяжеловесного лейтенанта Давыдова.

– А ты не путай, – сказал Краснов спокойно. – Там был враг, а тут все свои.

– Понял, – этот наглец сразу расслабился, шагнул к столу Краснова, уселся, как равный, на

место Давыдова, бросил шапку на соседний стул и потянулся к папиросам.

Такое в кабинете начальника лагеря не позволял себе даже лейтенант Давыдов.

– Встать! – тихо скомандовал Краснов. – Два шага назад! Смирно!

Зек не спеша поднял на него светлые глаза, посмотрел в упор, и Краснов не выдержал, вскочил

первым, потому что ему почудилось, будто в следующую секунду будет прыжок. Зек усмехнулся,

убрал тяжелую руку от папирос, поднялся тоже, но шагать назад не стал.

– Цу бефель, герр гауптман, – тон прежний. – Я же говорю, обстановка...

– Молчать! – Краснов говорил тихо, ибо кричать было нельзя, это значило бы окончательно

потерять лицо. – Только вопросы и ответы. Ясно?

– Ферштендлихь.

– И только по-русски, без этого... Понял?

– Яволь.

Краснов помолчал, глотая оскорбление, потом спросил по-прежнему спокойно:

– Капитан?

– Да.

– Фронтовик?

– Да.

– Как попал в плен?

– Не знаю.

– Ну не надо! Как это – "не знаю"?

– Без памяти был.

Зек смотрел все так же холодно и безразлично, даже без издевки, которую Краснов всегда

замечал в глазах фронтовиков. Этот, конечно, не спросит: "А на каком фронте вы, начальник,

воевали"? Он и без вопросов видит Краснова до потрохов.

– Как же они тебя, разведчика, за просто так отпустили?

– Ответа не будет.

– Что? Что? Ну?

– Отвечал уже.

– Вот и мне ответь.

Страшная улыбка вдруг раскрыла зеку рот. Она, вероятно, разила баб наповал, когда во рту

были зубы. Мягким, задушевным голосом этот артист прошепелявил:

– А что, славянин, отпустишь, если поверишь?

Сдержаться было трудно. Но Краснов и тут сдержался. Он закурил, два раза сильно затянулся и

лишь потом медленно сказал:

– А я тебя собирался бригадиром назначить.

– Не пойдет, – сказал наглец. – Меньше батальона не приму.

– Война кончилась, – объяснил Краснов. – Разведки фронтовой больше нет.

– Значит, не сработаемся, – оценил разведчик.

– Кругом, шагом марш, – велел Краснов.

Фронтовик влепил ему еще один долгий взгляд, забрал со стула шапку и не спеша удалился.

– Позови мне лейтенанта Давыдова! – крикнул вслед Краснов.

Когда дверь закрылась, он шагнул в угол, к музыкальной этажерке, собранной из тонких

лиственничных стволиков. Любимая пластинка всегда стояла на патефоне, новая иголка всегда была

заправлена – оставалось только поднять крышку да завести пружину заранее вставленной ручкой.

В горячие довоенные времена, еще городским лейтенантом, он любил опускать иголку так, чтобы

сразу, без малейшего шипения, услышать музыку. Теперь же находил особую прелесть как раз в

этом загадочном шипении, похожем на голос пара в зимнем чайнике, на стремительный бег поземки

по дощатой стене, на треск полозьев по наледи, на шуршанье приводных ремней, на дальний шум

двуручных пил в промороженном лесу. Эти звуки, смешавшись под патефонной иглой, пели ему

прелюдию к наслаждению прекрасным, под них он вспоминал своѐ первое психологическое

открытие, сделанное ещѐ в детском доме: "Предвкушение обеда, когда идѐшь в столовую, вкуснее

самого обеда". Эти звуки мирили Краснова с неприятностями жизни.

К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей.

Разочарованному чужды...

Да-да-да, разочарованному чужды... Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько

лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе – и где же результат?

Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, поѐт с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с

нею над Москвой в открытом автомобиле... Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои

всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года

пробыл в немецком плену, но так и не понял, что не в плен надо попадать, а драться, пока не

погибнет враг или пока не погибнешь ты. Но ведь, погибнув, приблизишь будущее... Смертью

храбрых и во имя... Кстати, что стал бы делать в плену он, капитан Краснов Василий Александрович?

Едва придя в себя (вполне возможно допустить, что чем-то оглушило, и взяли без сознания), он 3

выбрал бы момент и убил бы хоть одного фашиста. Все не зря бы пропал. А если еще захватить

автомат... Небось не сложнее нашего, разобрался бы... Но ведь не работать же на них!

Это сколько же герой-фронтовик успел за полтора года принести пользы врагу?! На сколько

дней, пусть часов, пусть даже минут, но отодвинул победу? Сколько наших – честных! – из-за него

погибло?! И теперь: "Поверишь и отпустишь"! Хам, наглец! Ты сперва отработай за всех, кого

погубил, сотрудничая с врагом! Ты не дрова пилить, ты на прииск поедешь, в открытой машине, как

Любовь Орлова! Кайлушкой – золото – Родине – в поте лица!..

"Элегия" кончилась, а Давыдов не появился. "Может быть, с самодеятельностью мается", –

подумал Краснов. Он знал, что втайне от начальника Давыдов пытается сделать ему сюрприз:

заставить хор исполнить эту самую "Элегию". Однако зеки, уже с половины фронтовики,

предпочитали издевательски орать:

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек,

а едва доходило до Глинки, устраивали разнобой.

Краснов перевернул пластинку, послушал, как Обухова поет: "Матушка моя, что во поле пыльно",

закрыл патефон и уже с раздражением крикнул в окно часовому, чтобы поискали там лейтенанта

Давыдова.

Вскоре Давыдов пришел.

– Что так долго? – спросил Краснов.

Оказалось, герой-фронтовик ничего ему не передал, молча прошел мимо.

– Ну что же, – Краснов рукой в воздухе подвел черту. – На прииск. Не хочет бригадиром, будет

старателем. Завтра пойдет машина за горючкой, пусть и его захватит.

– С побегом? – уточнил Давыдов.

– Нет. До места.

– Крюк большой, – возразил было Давыдов.

– Ничего, – сказал Краснов. – За горючкой же едут. А ему надо мно-ого поработать: он перед

Родиной в ба-альшом долгу...

И вот машина увезла "старателя" на прииск "Ударный" – если честно, по условиям труда и быта,

то на верную смерть задолго до истечения срока: там мужики и покрепче гасли за две-три зимы.

Краснов проводил полуторку взглядом и сказал:

– Двум капитанам на одном корабле тесно. Лишнего – за борт!

После этого капитан В.А. Краснов двинулся дальше в сопки, на охоту.

Ремень у автомата он нарочно отпустил подлиннее, чтоб было удобнее при необходимости

стрелять навскид. Тяжелый дисковый магазин неудобно толкал в бедро, напоминая, что надо

неустанно требовать плоские судаевские магазины, а еще лучше – легкие судаевские автоматы. Для

всего личного состава. Охранники – тоже люди, ничем не хуже всех остальных солдат. Между

прочим, война кончилась повсюду, а здесь она продолжается. Если на то пошло, так передний край

теперь здесь, притом во всех смыслах – и в боевом, и в трудовом: восстанови-ка разруху без

валюты, а валюта – вот здесь, под ногами. Потому и относиться надо к людям по-человечески.

Он поправил автомат так, чтобы диск упирался хотя бы в ягодицу, и подумал, как хорошо было

когда-то бродить по лиственным лесам с обыкновенной тулкой. Зарядом дроби легче попасть в зайца

или в косача. И скорострельность там не требовалась, потому что беглые зеки в местах его юности

не водились.

Путь его лежал вон за ту сопку, ничем не приметную среди других. С обратной стороны ее, у

подножья – довольно широкий золотоносный ручеек, а на нем – заимка Иннокентия Коеркова.

Опасное место, если разобраться. Беглые вполне могли бродить в этих местах, поэтому правая рука

Краснова каждую секунду готова была подбросить вперед автоматный ствол. С началом холодов

беглые зеки, не хуже диких зверей, начинали жаться к человеческому жилью, будь это хоть заимка,

хоть лагерь – авось чего перепадет из еды. В этом отношении заимка вызывала наибольшую тревогу

Краснова. Сейчас уже не было смысла туда идти ради того, чтобы побаловаться промывкой, потому

что руки, обожженные ледяной водой, не спрячешь от подчиненных, тот же Давыдов первым

накатает телегу. Да и самого Иннокентия дома теперь не застать: гуси на юг только-только начали

лететь, он теперь на озерах, на своей дальней заимке, запасает продукты для зимнего промысла. Но

как раз в том, что Иннокентия нет дома, и состоял интерес Краснова.

Он добрался до ручья без приключений, но сразу к дому подходить не стал. С полчаса наблюдал

издали и бродил вокруг, изучая обстановку. Задней стеной домик был приставлен вплотную к скале,

поэтому подход к нему имелся только с двух направлений или напрямую через ручей. Все три пути

Краснов исследовал и, не найдя ничьих следов, двинулся к дому.

Не успел он постучать, дверь сразу распахнулась.

– Вас-ся... Ты, как всегда, вовремя!

– Ты что же так неосторожно? – спросил Краснов.

– Да я уже целый час слежу, как ты кругами ходишь.

Горячие руки, горячие губы, горячее тело.4

– Погоди, автомат сниму.

– Все снимай, – стала помогать. – Скорее. Из-ве-лась.

– Кешка давно ушел?

– Молчи. Ну его. – Метнулась, набросила на дверь кованый крючок, сорвала с себя халат и

сказала: – Ва-ас-с-ся! Побеседуй со мной!

Беседа длилась долго. Им было что сказать друг другу.

Когда все сказали, за окном совсем стемнело.

– Останешься?

Он молча прижал ее к себе. Потом спросил:

– Свет, Кешка-то давно ушел?

– Утром. Рано.

– Я думал, дня уж два.

– И не шел?

– Это я думал. А чувствовал, что он еще дома.

– М-м-м, хитрый. А что ты еще чувствовал?

Краснов помолчал, ненасытно гладя мягкое тело, потом сказал:

– Я ведь здесь не навечно. Когда-нибудь переведут. Уедешь со мной?

– Не-а.

– Почему?

– Кешка застрелится. Жалко.

– Да что я, хуже этого якута?

Она потерлась об него, как кошка, всем телом.

– Нет, Вася, ты лучше... Но и он бывает ничего... Особенно после охоты.

– Блядь ты, Светка, – сказал Краснов печально.

– Стыдно, Вася, так говорить. Ты не понимаешь. Я просто очень женщина. Ну, сила во мне такая.

От природы. Разве природа гадость придумает?

– Человек – весь гадость.

– Бедненький мой, – она потерлась еще и еще. – Ты так думаешь, потому что в таком месте

работаешь.

Она ласкалась все сильнее, и он уже готов был возобновить беседу без слов, когда снаружи кто-

то толкнул дверь и сразу начал стучать.

– Это Кешка! Быстро одевайся, я его задержу! – Светлана скользнула в свой халат, запахнулась,

завязалась пояском, а сама шептала: – Он ненадолго. Забыл что-нибудь. Он уйдет. Давай сюда, за

занавеску.

Она толкнула его к глухой стене. За занавеской обнаружилось что-то вроде кладовки. Краснов

поставил туда автомат и быстро одевался.

– Тихо сиди! Он убьет!

Краснов усмехнулся, помня, что патрон уже в стволе, и автомат на боевом взводе. Он стоял в

темноте за занавеской и слушал, как в сенях хозяйка рядилась с мужем через дверь:

– Нет, погоди, это не Кешка... Я же слышу, вас там двое. Кто такие? Стрелять буду! Гады, куда

Кешку дели?.. Кеша, правда, ты? А кто с тобой?.. Не надо нам зека. Пусть уходит... Кеша! Они тебя в

плен взяли!? Не пущу в дом!

Потом звякнул крючок, легкие шаги Иннокентия раздались в избушке, чиркнула спичка, звякнуло

стекло керосиновой лампы, упала вода в чайник, загудело в печи.

– Где ты его взял? – услышал Краснов голос Светланы.

– Однак-ко недалеко от тракта. С машины прыгал, ногу ломал. "Зачем прыгал?" "Свободе жить

хочу". Враг народа, однак-ко, не может свободе жить. Ваське назад веду. Васька, однак-ко тридцать

рублей будет давать.

– Иудина цена, – низкий, шепелявый голос из сеней принадлежал, конечно, "старателю"

Краснову.

– Эт-то мы не понимаем, – сказал ему Иннокентий. – А враг народа – эт-то мы хорошо

понимаем.

"Сбежал-таки разведчик из машины, – подумал Краснов, тайно уважая. – Убил, гад, охранников и

выскочил. Или оглушил? Какая, хрен, разница... Взял ли оружие? Одежду? Вообще-то глупый побег.

На Колыме нет умных побегов".

– Идиотское название, – устало ответил разведчик. – Ты сам подумай, может ли народ быть

врагом самому себе?

Краснов начал раздражаться. Глупый побег, глупое положение. Сам себе подстроил штуку,

гражданин начальник. "Старатель" сбежал, когда машина прошла далеко за поворот, поэтому путь

через заимку оказался для Коеркова короче, чем по тракту.

– Сейчас почаюем и пойдем, – продолжал Иннокентий. – Васька Краснов тебе будет рад.

– Никуда не пойду, – ответили из сеней. – Нога болит.

– Зачем ломал? – упрекнул Иннокентий. – Теперь, однак-ко, терпи.5

– Хватит, натерпелся. Стреляй в меня, дальше не пойду.

– Пойдешь, однак-ко.

– Слушай, – раздалось из сеней, – ты на фронте был?

– Я был бронь, – ответил Иннокентий. – Соболь надо стрелять.

– Оно и видно. Со зверями и сам зверь.

– А вы что, фронтовик? – спросила Светлана, и тон ее вызвал у Краснова ревность.

– Первые три года, – ответили из сеней. – ПДВ – слышала?

– Нет. Это где?

– Это везде. Парашютно-десантные войска. К немцам в тыл прыгать доверяли, а побывал в

плену – доверие кончилось.

– Почему? – Ее тон уже оскорблял Краснова.

– А потому что не подох там! – заорал бывший капитан Краснов. – Потому что имел глупость

убежать из концлагеря! Ты ведь знаешь, что такое концлагерь?

– Нет.

– Как же? Рядом живешь и не знаешь?

Стало тихо. Во время этого молчания Краснов представил вдруг, что сейчас он выйдет с

автоматом наперевес... Нет-нет! Что он им скажет? Это дико...

– Вы не сидите в сенях, – раздался сладкий голос Светланы. – Зайдите в избу.

– Пусть, однак-ко, там сидит.

– Кеша, – в голосе такой мед, что Краснов убил бы ее сейчас, – мы не фашисты. Товарищ за нас

с тобой три года кровь проливал, в лагерях намучился... А мы что ж...

Эти речи произносились натужно, с усилиями рук, ее горячих рук, которыми она теперь обнимала

парашютиста, втаскивая в избу. А ее груди лежали у него на плечах.

– Враг народа, однак-ко, – тупо возразил Иннокентий.

– А ты – дурак Советского Союза! Он от вас, фашистов, спасался, и плевали мы на вас! Ишь, вы,

герои тыла... Хоть на одного настоящего бойца посмотреть... Бедненький...

Ах, если бы она слышала, какими словами ругал ее сейчас Краснов! Конечно, сделать ей за эту

выходку ничего нельзя, да он и не собирался. Но дура, дура, идиотища! Затеяла оставить на ночь

поломанного доходягу. Да представляет ли она, что это может довести до автомата? Тогда ведь не

жить никому – ни ей, ни этим двоим. Беглый зек убил Коерковых и погиб в бою с подоспевшим

капитаном Красновым – вот чем это кончится! Первой очередью – десантника, чтобы не успел

посмотреть в глаза, а потом этих, одиночными. Вскрытия не будет. Из Кешкиного карабина – два

раза в воздух... Это было тошно вообразить. С этим, наверно, будет тошно жить. Но если Кешка

сунется за занавеску и обнаружит...

Долитый чайник застучал крышкой.

– Завари свежего, – сказал Иннокентий.

– Уже заварено, – ответила Светлана.

– Пошто так много заварила?

Сейчас догадается, что была не одна! Носом учует, зверина!

– Вас дожидалась! – ответила со злостью, так, чтобы больше не спрашивал. И сразу к доходяге:

– Вас как зовут?

– Александр.

– А по отчеству?

– Васильевич.

– Александр Васильевич, вам покрепче?

– Конечно! – в голосе усмешка. И тут же удивленно: – Ух ты, и сахар!

– Кушайте, кушайте! – ("Ах, кошка!") – Вот у нас есть мясо вареное, вот рыбка, вот грибочки...

– А хлеба нет? – Робко так спрашивает, смущен, герой.

– Только оладушки, – ах, какое чувство вины! – Будете оладушки?

"Как стелет, как стелет! – думал в бешенстве Краснов. – Ты не забыла ли, девка, за что тебя

сюда сослали? Не тебя ли Кешка-дурак подобрал? Ну, я выберусь отсюда..." И опять он кривил

душой, потому что прекрасно понимал: выберется и сделает вид, будто ничего не было, иначе она

прогонит и впустит к себе другого, хоть того же Давыдова, жеребца в центнер весом. Свято место

пусто не бывает, особенно здесь, посреди Колымского края...

– Вас там не ранило? – Она вопрошала дорогого гостя, вся на мед извелась. – А вот еще чайку.

Будете шоколад?

Попалась! Шоколад ей, дуре, сегодня принес Краснов! Ну, Краснов, готовься к бою!.. Но она

щебечет как ни в чем не бывало:

– Два года плиточку хранила, все случая ждала. Чтобы настоящему гостю. Не съедите –

обижусь!

Да-а, гостеприимство у этой русской потаскухи прямо якутское. Только все наоборот. По

местному обычаю гостю надо жену предлагать, а тут жена сама себя предлагает, а муж... Краснов 6

осторожно отодвинул край занавески, надеясь на темноту. Так и есть: Кешка сидит, вцепился в

карабин, сейчас убьет обоих. А ей – хоть бы что:

– Вы, может быть, хлебнете спиртику? И лучше заснете. А на ногу сейчас привяжем дощечки. Я в

сорок втором кончила курсы медсестер.

– И на фронте была?

– Не пустили. Сказали, в ссылку пора ехать. Чесирка* я. Понятно? Еще повезло, могли посадить.

Иннокентий зашевелился и стал грозен.

– А ты, Кешенька, выпьешь? – она уже заглядывала ему в глаза.

– Давай, однак-ко.

– Во-от, чокнитесь и выпейте... Давайте, давайте. В этом доме врагов нет. Все – люди! Завтра –

как хотите, как договоритесь, а сегодня я тут командир. Та-ак, и я с вами... Ну-ка, за нашу Советскую

Родину! Ура!

*ЧСИР– члены семей изменников Родины, репрессивная статья.

Выпила вместе с ними и продолжала тараторить, занимаясь ногой пленного:

– Кеша, Александру Васильевичу постелим в стайке, никуда он не убежит с такой ногой...

– Запру, однак-ко.

– Ну, иди, разбери там да постели ему шкуру медвежью. Пусть поспит по-человечески. –

Прогнала мужа вместе с карабином и продолжала: – Вы не думайте, что все звери тут. Я вам верю,

потому что вижу. Вы – герой, и вы это знаете. И знайте, что есть люди, которые вас считают героем.

Кому по службе положено, – повысила голос для спрятанного любовника, – те пусть себе, врагом

народа. А нам за это жалованье не платят, мы верим кому хотим. – Кончила бинтовать, встала и

вдруг с торжественным поклоном объявила: – Дорогой Александр Васильевич! От всего простого

народа спасибо вам за победу! Будет еще и на вашей улице праздник. Я – ваша Родина, и я вам

верю. От имени Родины, – подскочила и расцеловала ему лицо. – Эти дураки будут вас в лагере

мучить, а вы меня вспоминайте, и вам будет легче.

Вошел хмурый Иннокентий, оперся на карабин.

– Пошли, однак-ко.

Разведчик с трудом встал, сестра милосердия подхватила его за талию, а руку его правую

забросила через свое плечо, чтобы ладонь поплотнее пришлась на развратную грудь. Чтобы муж

всего этого не заметил, заставила его помогать с другой стороны, а то, что Краснов мог все видеть

из-за занавески, ее, конечно, не заботило.

Краснов хотел выйти вслед за ними и скрыться в лесу, но вспомнил, что лайки Коеркова, хорошо

с ним знакомые, обязательно выдадут. Пришлось натянуть сапоги, перевести автомат на одиночный

огонь и остаться на ночь. Таких ночей у капитана Краснова еще не бывало. Ведь даже не заснешь!

Он знал, что храпит во сне: верный способ заработать от Кешки пулю. Спать после долгой беседы со

Светланой хотелось невыносимо. А ей, стерве, хоть бы что. Сейчас еще при нем, назло, займется

Кешкой, чтобы потом сказать: "Видал, какой у меня мужик, не хуже тебя!" А уморит Кешку, еще в

стайку сбегает, к герою: долг от имени Родины... Краснов называл ее про себя "сучкой двужильной" и

множеством нецензурных слов, которых за годы работы с преступниками узнал на целую

энциклопедию.

Ругаясь шепотом, он стал ощупывать свое убежище с намерением устроиться на всю ночь, чтоб

было удобно и не простудно, а еще чтобы автомат ухватно лежал под рукой. Тут он вспомнил о

зажигалке. Она была на месте и загорелась с первого раза. То, что он увидел, показалось странным.

Он снова перевел оружие на автоматический огонь и, вытянув руку с зажигалкой, шагнул в черную

пустоту. Рука уперлась в дверь с наброшенным крючком и без колебаний откинула его. За дверью

пустота продолжалась.

"Хитер Кешка, – думал Краснов, ощупывая пол выдвинутой ногой. – Ни разу об этом даже не

заикнулся. Наверно, он тут золотишко держит... Ишь, как додумался: прикрыл избой пещеру!" Он все

время ожидал, что вот сейчас упрется в стену, однако прошел приставными шагами уже метров

тридцать, а конца пустоте не было.

– Теперь назад уже нельзя, – пробормотал Краснов. – Пока дойду до занавески, они вернутся в

дом.

Он прошел уже сотню шагов. Тоннель вел прямо. Краснов теперь не сомневался, что где-то

впереди есть выход. На свободу.

– Подошва этой сопки – метров пятьсот. Самое большое – полчаса ходу.

Он погасил зажигалку и двинулся ощупью, осторожно ступая, водя левой рукой на уровне лица,

трогая правой стену и усмехаясь тому эффекту, который произведет, явившись в дом со двора. Он

скажет: "Иннокентий! Ты, однак-ко, на дальнюю заимку скоро собираешься?" Кешка скажет: "Однак-ко

сегодня чуть не ушел". "Хорошо, что не ушел, – скажет Краснов. – У нас из-под конвоя враг народа

сбежал, так ты смотри..." Тогда Коерков хитро усмехнется... А Светка? Интересно... Да ничего

подобного! Краснов немедленно отправится сейчас в лагерь и ляжет спать. Только и всего. Зато

завтра... Ох, разведчик, пожалеешь ты завтра, что родился...7

Краснов крался во тьме уже с полчаса, однако пещера не кончалась и не кончалась. Стена под

правой рукой, казалось ему, то уходила вправо, то оттесняла влево. Ноги тоже принялись

обманывать Краснова: то они натыкались на каменный пол, будто шли наверх, то вдруг начинали его

терять, и это означало спуск.

– Не шахта ли тут какая?

Время от времени Краснов чиркал зажигалкой. Слабеющий огонек высвечивал однообразно

ровные стены со следами очень давнишней обработки и без малейшего намека на то, что здесь кто-

то бывает. Ему казалось, что пройдено уже километра четыре. Но он не боялся. Раз нет ни одного

бокового хода, значит в крайнем случае можно будет завтра без труда вернуться. К этой стерве.

Когда в зажигалке выгорел бензин, он, чиркая, сумел при искрах разглядеть циферблат

"Победы": было около трех. Сколько он прошел за семь часов?

– Завтра посчитаем точно, – сказал Краснов. – А пока – отбой.

В пещере было немного душно и не так уж тепло, чтобы спать, но он сделал единственное, что

оставалось: расстегнул ремень с ножом, снял телогрейку и снова опоясался, пристроив нож на

животе, потом постелил телогрейку так, чтобы на одной поле сидеть, а другая прикрывала бы спину,

и сел, вытянув ноги, упираясь спиной в стену, положив автомат поперек ног стволом туда, откуда

пришел.

Доброй вам ночи, капитан Краснов.

2. Если это не сон, то это ложь!

– Просыпайся, автоматчик!

Голос был Светкин. В глаза Краснову бил свет.

– Куда? – Краснов был еще наполовину во сне. – Зачем? Рано еще...

Он сначала узнал керосиновую лампу с отражателем, потом разглядел красивое лицо Светланы,

почти без следов усталости.

– Рано? – Она коротко рассмеялась. – Ошибаешься, начальник, уже послеобеда.

– А почему темно так? – Краснов огляделся.

– Эх, ты...

Она присела рядом с ним. И тогда он вспомнил все мгновенно. Он в бесконечном подземелье,

сидит на каменном полу. Но Светлана?.. Ах, да, она прибежала за ним. С лампой да знакомым путем

– часа за два...

– Что, ушел Кешка? – спросил он спокойно.

Она молчала и пялилась на него как-то странно.

– Пойдем назад? – спросил Краснов.

Она мотнула головой, села рядом и погасила лампу.

– Да что такое? – Краснов нашел ее плечо, притянул к себе, и тут же одна за другой ударили его

несколько мыслей.

Сначала он удивился, что совсем не сердится на эту стерву, даже очень ей рад. Потом он

удивился близости ее тела и тут же вспомнил то, что сразу не дошло при лампе: она была в одном

халате. Значит, прибежала без всяких сборов. И назад нельзя... Значит, Кешка... Вот оно что! Теперь

Краснов проснулся настолько, что вспомнил и про носки. Только сейчас о них и вспомнил. Он целое

лето мотал портянки на босую ногу, а вчера впервые, по холоду, надел носки. И забыл их рядом с

кроватью, когда прятался в чулан.

– Утром Кешка стал одеваться и нашел твои носки, – подтвердила Светлана. – Я его толкнула и

с лампой убежала. Спички были в кармане.

– Он что, дурак, стрелять хотел?

– Он стрельнул вслед, но промахнулся.

– Гнался?

– Он сюда боится.

– А ты? До конца ходила?

– Не-ет! Я даже досюда не ходила.

– А ты не знаешь, куда оно ведет?

Она не ответила. Она стала дрожать. Он прижал ее покрепче и задумался. Но надолго его не

хватило: думать было не о чем. Два выхода – либо идти войной на Иннокентия, либо идти дальше по

тоннелю. Ясно, что на первое Светлана не согласится. Возможно также, что Кешка побежал в лагерь

жаловаться на Краснова. Но тогда куда он дел второго Краснова? А, черт с ними... Он спросил:

– Что у тебя на ногах?

– Носки меховые.

– Сильно устала?

– Не очень. – Она поняла по-своему. – Давай, правда, пока силы есть, а то ведь можем здесь и

пропасть.

И полезла целоваться.8

– Ну, ты действительно очень женщина, – пробормотал Краснов и расстелил на каменном ложе

свою телогрейку. – Твердо будет.

Но уже горячие руки, горячие губы, горячее тело... Он мельком подумал, что не хватает только

Иннокентия с фонарем, но тут же о нем забыл...

– Ну, вот и отдохнула, – сказала потом Светлана. – Пойдем теперь с тобой куда глаза глядят.

– Обратно не пойти бы. Я что-то направление потерял.

– А что, – она засмеялась, – боишься Кешку?

– Не хочу зря убивать.

– Правильно. Сейчас найду лампу, и все узнаем.

Нащупала свою лампу, но зажигать не стала.

– Я ее оставила у правой стены. Идем, единственный мужчина. Раз есть вход, будет и выход.

Они пошли было на ощупь, но получалось медленно, потому что Краснов, наслышанный о

карстах и шахтах, опасался провалов. Тогда Светлана сказала: "Однова живем" и зажгла лампу.

Видно было и с самым слабым огнем, они пошли быстрее и двигались так до тех пор, пока не

кончился керосин. По часам Краснова была опять вторая половина ночи. Светлана уже совсем часто

охала, наступая на каменные неровности, а сам Краснов уговаривал себя не бросать автомат еще

немного. Он чувствовал также, что опять растет раздражение к этой стерве: не могла заметить носки

раньше Кешки, убежала почти босиком, теперь еле тащится, и вообще, лучше бы сохранила ту

шоколадку в кармане халата, чем отдавать первому встречному да еще с поцелуями...

– Стоп, – сказал он наконец. – Привал.

– Слава богу. – Светлана откликнулась слабым эхом, звякнуло железо у правой стены.

– Ты что, – Краснов удивился, – до сих пор тащила эту лампу?

– Ага.

– Зачем?

– Не знаю. Так спокойнее. Где ты постелил?

Нащупала телогрейку на полу и потянула Краснова за собой.

– Ложись поближе. Вот так. Только поспим сначала, хорошо?

И сразу засопела. Краснов положил пояс с ножом и автомат к правой стене и тоже мгновенно

заснул...

Проснувшись, он без труда нашел силы, чтобы ответить на ее страсть, но голод после этого стал

настолько силен, что Краснов усомнился в благополучном исходе третьих суток. "На обратную дорогу

меня уже не хватит, – думал он на ходу. – Теперь только вперед, пока не свалюсь". Автомат он уже

давно перебросил за спину и в случае неожиданной опасности мог теперь надеяться больше на нож,

висящий впереди. А если быть до конца честным, то наплевать ему было уже и на провалы, и на

хищников, и на беглых зеков. В этой преисподней навстречу мог попасться только такой же

измученный и голодный, как он.

Сколько прошли, когда уснули, и сколько проспали в третий раз, Краснов уже не знал и интереса

к этому не имел. Поняв, что просыпается, он совершенно ясным умом принял решение: не