Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Новицкий смотрел на ладного майора, затянутого ещё в драгунский мундир, и складывал в уме все известные ему ругательства, проклиная мягкотелых и твердоголовых столичных чиновников.

– Вам не опасно возвращаться в Испанию?

Ван-Гален потянул дым из чубука, взбурлив воду в сосуде.

– Перееду Кавказ, доберусь до вашей столицы, – ответил он, выпустив на воздух несколько аккуратных колечек. – Это будет самая тяжёлая часть моего путешествия. Встречусь с нашим посланником. Если мне не понравится его тон, затеряюсь в Европе. Я бы остался здесь, но в вашей стране жизнь частного лица, увы, почти невозможна.

Сергей склонил голову, безмолвно соглашаясь с услышанным.

– Извините за нескромный вопрос, дон Хуан, но – остались ли у вас сбережения? Жизнь частного лица обходится нам недёшево.

Ван-Гален весело рассмеялся.

– Какие сбережения, милый мой друг?! Я приехал сюда с десятком эскудо, я уезжаю с этими же монетами. Всё, что мне заплатили в полку, я прокутил с друзьями и сослуживцами. Грешно уезжать, оставляя по себе неприятную память заезжего скупердяя.

– Но как вы доберётесь до Санкт-Петербурга? И дальше – в крайнем случае Вены? Я не говорю уже о Мадриде.

Испанец вдруг сделался совершенно серьёзным, ловко вскочил со стула и энергичными шагами пересёк комнату.

– Только между нами, дон Серхио, – предостерёг он и, наклонившись, достал из дорожной сумки небольшой, но очевидно тяжёлый мешочек и довольно пухлый пук ассигнаций.

– Генерал Ермолов задал мне тот же вопрос, что и вы. Получив тот же самый ответ, взял из ящика стола эти деньги. Возможно, все свои сбережения.

– Командующий – человек небогатый, – подтвердил негромко Новицкий.

– Дьявол! Я пытался отказываться, но на мне ещё был мундир. Генерал объявил, что это приказ. Приказ! Взять в долг у своего генерала! Я солдат и потому подчинился, но обещал выслать деньги, как только доберусь до Испании... Три тысячи чертей! Я не могу этого так оставить – мы должны выпить за нашего генерала! За Алексея Петровича!

Последние слова он выкрикнул по-русски уже почти без акцента. Сделал было шаг к двери, но Сергей решительно преградил путь испанцу.

– Теперь моя очередь, дон Хуан. Не беспокойтесь – у меня открытый счёт здесь, у Якова. Лишние две бутылки не слишком его увеличат.

– Но ведь когда-то придётся платить, – разумно заметил Ван-Гален.

– Да, разумеется. – Новицкий улыбнулся и подмигнул дону Хуану. – Но – возможно, его раньше закроют за меня либо лезгинская пуля, либо чеченская шашка.

И приятели, нижегородский драгун и александрийский гусар, весело расхохотались, запрокидывая головы и хлопая друг друга по плечам.

Первый стакан они выпили за генерала Ермолова. Второй – не чокаясь – за всех, кто навсегда остался в снеговых Кавказских горах и пыльных, неудобных предгорьях. Покурили, протягивая пахучий дым из медных мундштуков кальяна, и Сергей снова наполнил стаканы. Ван-Гален поднялся. Выпрямляясь, он пошатнулся, сказалось недавнее буйное пиршество, но тут же выправился и поднёс к подбородку, словно по команде «подвысь», стакан с рубиновой жидкостью.

– Дон Серхио! – начал испанец торжественно. – Я должен принести вам свои извинения.

Новицкий тоже вскочил и поклонился весьма церемонно, хотя не мог вспомнить, за что просит прощение дон Хуан.

– Я не поверил вашим словам о генерале Мадатове. Но теперь, вспоминая те недели, что я служил под его командованием, могу поручиться честью кабальеро и испанского офицера – это один из храбрейших людей, которых мне приходилось встречать в своей жизни.

А мне, поверьте, дон Серхио, доводилось видеть решительных храбрецов. Мне случалось оказаться в ситуациях, где главным достоинством человека оказывалась его храбрость. И здесь генерала Мадатова, пожалуй, могу назвать даже первым. Он не просто храбр, он ещё умеет заразить других своей храбростью. Я сам почувствовал это, когда штурмовали Хозрек. За генерала!

Сергей выпрямился, попытался щёлкнуть каблуками и с трудом удержал равновесие.

– За генерала!

Они выпили стаканы до дна, не отрываясь, и поспешили опуститься на стулья.

– Я говорил вам, дон Хуан, что князь не только храбр, но ещё и умён.

– Безусловно, – мотнул головой Ван-Гален. – Он знает людей, он умеет говорить с ними.

– Удивительно, – поддакнул ему Новицкий. – Притом что, между нами, его сиятельство не может похвастать образованием.

Ван-Гален надул щёки, пыхнул и – улыбнулся.

– Образование! Что такое образование... Это здесь... – Он постучал себе по лбу. – А ум, ум, нужный для жизни, он прежде всего здесь...

Испанец прикоснулся к груди в области сердца.

– Он не чертит стрелы на штабных картах, но он ведёт за собой батальоны. Он не составляет законы, но убеждает людей примириться с теми, что уже существуют. Он храбр, он умён, он – хитёр, и он умеет говорить с людьми на языках их сердец. А это очень редкое качество, дон Серхио, очень редкое. Как жаль, что я не могу более служить под его началом. И как я вам, поверьте, завидую. За генерала!

И Ван-Гален снова потянулся к кувшину...[45]45
  Дон Хуан Ван-Гален вернулся в Испанию, дослужился до генеральского чина и написал книгу мемуаров «Два года в России».


[Закрыть]

IV

Новицкий задержался в Тифлисе и добрался до Чинахчи уже в середине мая. Из столицы Грузии он уехал вместе с оказией, полуротой егерей, выдвигавшейся к реке Иори вместе с сотней казаков, и надеялся, что ему удалось спрятаться от любопытных глаз среди прочего конного люда. А когда воинская часть повернула к Кавказским горам, он закутал лицо в башлык и поскакал один к условленному заранее месту. Там, где сходились дороги, ведущие из Шуши и Елизаветполя, его уже ждал конвой, высланный навстречу Мадатовым. Полтора десятка воинов в одинаковых чёрных чохах, простых, но сшитых из добротной и плотной ткани, окружили Сергея и повезли на юго-восток, поднимаясь постепенно на Карабахское плоскогорье. Командовал отрядом Петрос, знакомый уже Новицкому управляющий поместьем князя. Невысокий, но очень сильный с виду, не квадратный, а даже кубический, он не любил тратить слова и вполне обходился жестами. Одним поворотом кисти или кивком посылал разъезды вперёд, в стороны, предлагал задержаться и посмотреть – не тащится ли кто по следу. Пары и тройки стражников уходили на рыси, исчезали в коричневом мареве жаркого воздуха, а потом вдруг возникали неожиданно для Сергея, но не для самого Петроса. Старший подъезжал к командиру и, словно заразившись отвращением к речи, знаками показывал, что пока за спиной чисто, а впереди безопасно.

Новицкий так и ехал в башлыке, и никто не пытался с ним заговаривать, полюбопытствовать, что, мол, за человек, кто его отец, силён ли и богат его род, обычные вопросы для здешнего люда. Очевидно, Петрос или даже сам князь велел оставить гонца в покое, а распоряжения Мадатова, как помнил Новицкий, дважды повторять не приходилось. Даже Петрос, обменявшись с встреченным всадником условными фразами, когда удостоверился, что перед ним нужный ему человек, умолк на все два дня пути.

В первый день их никто не тревожил, и Сергею предосторожности Петроса показались даже излишними. Впрочем, когда тот объехал далеко стороной показавшееся селение, Новицкий его вполне понял. Если он собирался остаться незамеченным и неузнанным, незачем собирать вокруг ещё и крестьян, тем более что многие из них, конечно, связаны с теми, кто обитает в горах. Хотя дальнейшие действия командира Сергея несколько огорошили. Они поужинали на опушке небольшого лесочка, а потом, потушив костёр, отправились дальше и, только проехав около полутора вёрст, уже в темноте остановились ночлегом. Петрос почти на ощупь нашёл место на плоскости, хорошо ему, как понял Новицкий, известное. Небольшое возвышение, холмик, окружала гряда валунов, пригнанных друг к другу не без помощи человеческих рук. Двое передовых спешились и осторожно прокрались внутрь. Через несколько минут с холма глухо протявкал шакал. Петрос тронул коня плёткой, остальные последовали за ним и так, вереницей, въехали в неширокий разрыв, шириной в полторы сажени. Поднявшись к вершине, они стреножили заморённых длинной дорогой животных и привязали поблизости. Треть отряда спустилась вниз и стала на стражу, а остальные кинулись на бурки и тут же заснули.

Новицкому показалось, что спал он не дольше пяти минут, когда проснулся от удушья и забарахтался, пытаясь освободиться. Петрос одной широкой, твёрдой, словно вырубленной из чинары ладонью зажал ему одновременно рот и ноздри. Поняв, что Новицкий проснулся, армянин убрал руку, приложил палец к губам и показал на башлык. Сергей накинул капюшон и мигом вскочил, поднимая одновременно ружьё, лежавшее ночью под боком. Он был уверен, что настала его очередь вставать в охранение, но в неверном, сумеречном свете увидел, как его спутники уже седлают коней. Новицкий быстро управился со своим рыжим мерином и поднялся в седло, не слишком отстав от других. Когда выехали за камни, он догнал Петроса.

– Почему не разбудили меня? Я тоже мог караулить, – спросил он, мешая слова русские и татарские.

– Ты гость. Мне приказано привести тебя невредимым. И ты не умеешь видеть сквозь темноту.

Отвечая, Петрос даже не повернул голову. Новицкий ещё раньше заметил, что он никогда не смотрел прямо на собеседника, но всегда слышал и замечал всё, что случалось рядом.

Невидимое ещё солнце уже подкрашивало розовым верхушки пихт, забежавших на хребет справа. Отдохнувшие за ночь лошади весело шли по утреннему холодку, а всадники поёживались в сёдлах, когда их кололи порывы ветра, прилетевшего от снежных вершин. Сергей был рад, что башлык и бурка надёжно защищают его от не успевшей растаять ночной прохлады, и знал, что так же надёжно они спрячут его и от острых палящих лучей дневного светила.

Через пять часов они приехали в Чинахчи.

Первыми их встретили два чёрных остова домов, сгоревших совсем недавно. Петрос протянул руку с плёткой, которую он никогда не выпускал из ладони, и мрачно процедил несколько армянских слов, которые Новицкий понял без перевода. И дальше, пока они пробирались к замку, Сергей видел среди цветущих садов и прогалы вырубленных деревьев, и обуглившиеся стены, и проломанные заборы, которые, очевидно, уже некому было восстановить. Людей успели похоронить, мёртвых животных тоже увезли, опасаясь заразы, но следы набега ещё видны были в мирном селении, как след после удара шашки, кинжала или же топора.

Очередной разъезд ускакал вперёд, и Новицкий ожидал, что ворота будут уже открыты, но он ошибся. Петрос приказал отряду остановиться, сам выехал вперёд, стал перед стеной, так чтобы его хорошо видела стража, и выкрикнул слово. И только тогда тяжёлые створки начали расходиться, но распахнулись ровно на ширину, чуть большую лошадиного крупа. Именно настолько, чтобы ни конь, ни всадник не ободрали бока и колени. Сергей подумал, что Мадатов хорошо вымуштровал людей. Не так, как это принято на Востоке.

Об этом он первым делом и сказал князю, когда его провели в кабинет военного правителя ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. Петрос остался во дворе, сразу начав принимать доклады своих подчинённых, и Новицкого сопровождали двое суровых юношей. Один с обнажённой шашкой и факелом шёл впереди, другой с заряженным ружьём замыкал небольшую процессию.

– Я не допускаю случайностей, – объявил Мадатов Сергею. – Я сам человек восточный, но воспитывался на Западе. Да и здесь, Новицкий, неосторожные не живут долго. Что у тебя за дело ко мне?

Сергей объяснил, твёрдо и коротко, докладывая как по команде. Мадатов слушал, сидя и постукивая пальцами по низкому столику, придвинутому к узкой тахте. Новицкий смотрел прямо на грозного генерала и, как ни старался, никак не мог узнать в нём молодого, застенчивого до мрачности подпоручика, которого встретил почти два десятка лет назад в Преображенском полку.

– Я читал депешу Рыхлевского. Зачем нужно было писать её по-французски?

– На случай, ваше превосходительство, если письмо вдруг было бы перехвачено.

– Давай без чинов, Новицкий, – буркнул Мадатов, подражая Ермолову, но Сергей видел, что генералу льстит подобное обращение, и вовсе не собирался вперёд фамильярничать. – Вздор говоришь. Думаешь, здесь некому иностранные языки разбирать? Ошибаешься. Всё поймут: французский, немецкий. Слышал я, что и англичане уже появились... Но по сути всё правильно. Поживёшь ты здесь месяц и выскользнешь незаметно. А человек, закутанный в башлык, твоего роста и такой же сухой, уедет завтра. Как рассветёт, так и отправится. Тот же Петрос проводит его к Араксу. Мол, проезжий, посланный из Тифлиса, направляется к Каспию и дальше, через море, к туркменскому берегу. Тебя же придётся здесь держать взаперти. Будешь читать, а по вечерам разговаривать с Софьей.

– Как она? – вырвалось у Новицкого.

Карандаш, который вертели железные пальцы Мадатова, хрупнул и разлетелся обломками. Генерал поднялся и отошёл к дальней стене, заслоняя и без того скудный свет, падавший из маленького оконца. Впрочем, Сергей был рад, что не видит его лица.

– А ты как думаешь сам, Новицкий? – ледяным, совершенно замерзшим голосом спросил его князь. – Слава богу, что сама живая осталась. Но доктор говорит, что детей у нас больше уже не будет...

Он замолчал, и Сергей тоже не осмелился проронить даже звука. Мадатов взмахнул рукой.

– А это мог быть мой сын, Новицкий! Ты понимаешь? Но теперь у меня уже больше не будет сына... Я не помню отца. Мне было два года, когда его схватили лезгины. Схватили или убили сразу, даже этого я не знаю. Дядя Джимшид был мне вместо отца, так и он сейчас лежит под тяжёлым камнем, здесь на кладбище у маленькой церкви. Кому я теперь передам всё?

Он развёл руки, словно бы пытаясь охватить и комнату, и замок, и селение, и всё Карабахское плоскогорье.

– Я заставил Ахмед-хана вернуть всё, что принадлежало нам, Шахназаровым. Алексей Петрович обещал, что государь подтвердит моё право владеть фамильным имением. Но мне некому будет его отдать! Бог даёт мужчине сына, чтобы он мог продолжить свой род. За что же он так наказал меня?

– Но вы говорили, ваше сиятельство, – осторожно начал Сергей. – Вы говорили, что и у вашего дяди тоже не было сыновей.

Мадатов усмехнулся, словно в комнате всхрапнула лошадь.

– И потому Бог послал ему мальчишку Ростома. Что же, и мне теперь пойти по селу, спросить: кто остался сиротой после набега?! Их слишком много, Новицкий. И я не посмею отобрать одного...

Сергей выждал паузу и спросил:

– Кто они, и сколько их было?

– Говорят, около четырёх сотен. Человек сто двадцать лезгин пришли с той стороны хребта. Вёл их А6дул-бек. Тот самый, табасаранский. Я выгнал его из аула, сжёг дом, вырубил сад. Теперь он поклялся, что будет мстить мне до самой смерти.

– Его или вашей? – осмелился подать голос Новицкий.

– Надеюсь, разумеется, что его. Но у мерзавца, очевидно, другое мнение. Он же дрался против нас в Казикумыхе, и это он застрелил Гассана перед Хозреком. Аслан-хану сказали вполне надёжные люди. Но своих сил у него нынче немного. На такой приступ он бы никогда не осмелился, если бы не прибрал к руками шайки шекинских мерзавцев. Да и здешние, карабахские, тоже пошли под его руку.

Новицкий напрягся. Сейчас разговор сворачивал в самую неудобную для него сторону.

– Я же говорил тебе год назад – оставьте Измаил-хана в покое. Нам не переделать эту страну! Мы не сможем перестроить её по-своему. Здешним народом должны управлять свои люди, и так, как пристало здесь править своими. Кто будет лучше, кто хуже, одни мягче, другие жёстче, но они хотя бы понимают друг друга.

– Тогда зачем мы сюда пришли?

Мадатов снова всхрапнул.

– Хороший вопрос, Новицкий. Это ведь я мальчишкой, двадцать два года назад приехал в Петербург с дядей Джимшидом просить русских защитить нас, армян, да и весь народ этого несчастного края. Но нельзя выворачивать здесь всё наизнанку. Я говорил тебе: с одним Измаилом я справлюсь, а он будет держать свой народ в кулаке. Теперь его нет. Кто-то подал ему не проверенный ужин. И на его место пришло множество таких же мерзавцев, только помельче и поувёртливее. Но я здесь наведу порядок, Новицкий.

Мадатов шагнул вперёд и наклонился к Сергею. Тот напрягся, но не позволил себе ни шагнуть назад, ни отстраниться. Но у князя на уме было совсем другое.

– Я тебе, Новицкий, клянусь. Клянусь отцом, матерью, дядей, всеми замученными клянусь: через год любая женщина сможет пройти по Карабаху с золотым блюдом на голове без всякой охраны. Не веришь? А зря. Впрочем, мы с тобой успеем поговорить. А пока сходи к Софье. Она уже знает, что ты приехал.

Он было отвернулся, собираясь присесть на тахту, но вдруг, словно вспомнив неожиданно нечто важное, снова приблизил лицо к Сергею:

– Скучно ей со мною, Новицкий, скучно. Одна она здесь была, а теперь и будет совершенно одна. Я хороший муж, но женщине нужен ребёнок...

В комнате у княгини было полутемно, и Новицкий мог видеть только силуэт хозяйки. Софья Александровна полулежала, опираясь на высокие подушки. Служанка, высокая, крепкая девушка стояла у изголовья, готовая ежесекундно повиноваться движению пальца своей госпожи. Сергей подумал, что князь и домашнюю прислугу вышколил не хуже, чем егерей своей роты, гусар Александрийского полка, мушкетёров и гренадер, что сопровождали его в Башлы и Хозрек.

Войдя, Новицкий поклонился почтительно, подошёл, взял руку, чуть поднявшуюся навстречу, поцеловал. Узкая ладонь с длинными белыми пальцами была холодна и расслаблена. Сергею почудилось, что, если он её выпустит резко, она так и упадёт безжизненно на красное стёганое одеяло, укрывшее княгиню выше пояса. Новицкий осторожно опустил руку Софьи Александровны, ещё раз поклонился, отошёл и сел в приготовленное ему кресло.

– Я так рада видеть вас, дорогой мой, – прошелестел голос княгини. – Извините, что встречаю вас в таком разобранном состоянии.

Не находя, что ответить, Новицкий в очередной раз молча наклонил голову.

– Вы к нам надолго? Погостить, проведать старых друзей? Или же, как обычно, проездом, торопясь по своим потайным делам?

Сергей замялся, не зная, как ответить, одновременно и уклончиво, и правдиво.

– Не бойтесь говорить прямо. Патимат не понимает ни слова по-русски, да к тому же верна нам до последней капли её крови, до последнего вздоха. Вы знаете, Сергей Александрович, в ту страшную ночь, когда я и кричать уже не могла, только мычала от боли, девушка и лекарь возились со мной, а за окнами Петрос и его люди рубились на стенах... Так Патимат стояла у двери с кинжалом и пистолетом. Я уверена, – Софья Александровна вдруг хихикнула, – что у неё и сейчас спрятан нож в рукаве халата. А может быть, и в шальварах. Будете ко мне непочтительны, она вас зарежет.

– Я надеюсь, что не дам ей ни малейшего повода. Как ваше здоровье?

– Видите, вы тут же нарушили своё обещание. Какое у меня сейчас может быть здоровье? Лежу, молчу, пью отвары, которые готовит мне высокоучёный хаким. Кстати, Патимат всегда делает первые три глотка. Не могу придумать – чем мне заняться. Читать запретили, подниматься, ходить – запрещено просто категорически. Патимат не даст мне и ногу спустить с постели. Иногда приходит девушка поиграть на таре. Инструмент вроде гитары, только четырёхструнный. Много сплю. А когда просыпаюсь, опять не нахожу себе дела. Благодарить Господа, что осталась живой? Но это, извините, кощунство, если вспомнить о десятках погибших. Не говоря уже...

Она всхлипнула и отвернулась. Верная Патимат скользнула вперёд и тонким большим платком вытерла лицо госпожи.

Новицкий потупился. Здесь он особенно сильно чувствовал, что виноват в случившемся, хотя понимал при этом, что и живой Измаил-хан мог также пропустить партию лезгин через свои владения, просто приказав нукерам глядеть в сторону. Рассуждая отвлечённо, он мог винить себя только в неудачном выборе решения определённой проблемы. Находясь в этой комнате, он ощущал себя виноватым в каждой пролившейся капле крови.

Софья Александровна первая прервала затянувшееся молчание:

– Вы не ответили – сколько же собираетесь у нас погостить?

– Пока не надоем вам, княгиня, – чуть улыбнувшись, ответил Новицкий.

– О! Столько времени вам не отпустит ваше начальство. Но ещё на два вечера я могу хотя бы рассчитывать?

– Даже на пять.

– Как вы щедры, Сергей Александрович. Но, боюсь, не по своей воле. Скрываетесь?

«От самого себя», – хотел было скаламбурить Новицкий, но только кивнул.

– Но кто же за вами гонится? Где вы умудрились напроказить на этот раз? Лезгины, аварцы, черкесы, грузины, турки? А может быть, Ермолов с этим скользким Рыхлевским?

– Вы преувеличиваете мои возможности. У живого человека не может быть столько врагов.

– А у мёртвого и тем более. На похоронах все примиряются. Покойников любят все, живых – разве самые близкие. Но если без лишних шуток – как вы намереваетесь провести у нас время?

На этот раз Сергей позволил себе рассмеяться.

– О, с огромнейшей пользой. Я собираюсь меняться.

– Надеюсь, что только внешне... – начала было княгиня и осеклась.

Однако Новицкий заметил её оплошность.

– Вы знаете о депеше?

Софья Александровна отвела было взгляд в сторону, но, поразмыслив, решила тоже играть открыто.

– А кто же, вы думаете, переводил её князю? Генерал-майор Мадатов управляет Карабахом и Шемахой, а не Шампанью. Но я рада вашей промашке. Теперь я знаю доподлинно, что вы опять задумали какую-то авантюру. Кем собираетесь обернуться на этот раз?

– Хотелось бы волком, – как можно беззаботнее отозвался Новицкий. – Или же барсом. Зубром, орлом, ловчим соколом. Но боюсь, что мне уготована роль шакала. Чакалки, говоря языком здешних жителей. Мелкий хищник, что сопровождает караваны, стада, надеясь урвать в темноте свою долю.

– Наговариваете на себя, шутите. Я чувствую, что вы опять затеяли что-то не совсем доброе и смертельно опасное. Как в последний раз, когда приезжали сюда. Кстати, как поживает тот испанец, Ван-Гален? Князь говорил мне, что он показал себя решительным офицером.

Сергей помрачнел и коротко обрисовал княгине очередной поворот в судьбе храброго, весёлого, умного дона Хуана.

– Узнаю Петербург, – также вдруг посерьёзнев, горько проронила Мадатова. – Холодный, бездушный город. И я, наверное, была не права – эти люди способны мстить даже мёртвым. Aut bene, aut nihil[46]46
  Или хорошо, или ничего (лат.).


[Закрыть] – это для благородного, великодушного человека. А в особняках между Невой и Мойкой не отыщешь в наши времена ни чести, ни совести. Разве что ум да слепое желание власти. Нет, я не жалею, что покинула Северную столицу, что уехала в Карабах. Вот если бы только...

Она вдруг подняла руку ко рту, закусила сжатый судорогой кулачок, и плечи её задрожали. Зоркая Патимат кинулась на колени, обнимая и поддерживая хозяйку, и одновременно гневным кивком показала Сергею на дверь. Тот вскочил, коротко поклонился и, повернувшись через левое плечо, пошёл, не оглядываясь...