Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– К сожалению, ваше превосходительство...

– Алексей Александрович.

Сергей опять поклонился, подумал, что лёд начинает таять. Но вспомнил, что Ермолов предложил быть для него Алексеем Петровичем едва ли не со второго доклада.

– К сожалению, Алексей Александрович, одно ваше поручение исполнить я не сумел. Мы установили перевалы, которыми пользуются разбойничьи шайки. Те партии, что спускаются к Алазани, и те, что направляются к Тереку. Увы, но места для сильной крепости я подыскать не сумел. Более того, убеждён, что одним действием, одним активным броском решить эту проблему мы не сумеем. Можно поставить укреплённые пункты здесь, здесь и здесь...

Карандаш в руке Новицкого рисовал чёткие окружности, не касаясь, впрочем, листов драгоценной схемы.

– Но какой же должны быть силы эти форты, чтобы удержать горцев от нападения? И как они будут сообщаться с основными силами? Малые гарнизоны попросту вырежут. Большие – рухнут под собственной тяжестью. Только одно снабжение продуктами и боеприпасами потребует чрезмерного напряжение сил всего корпуса.

Новицкий перевёл дыхание, и вдруг ему вспомнилась перспектива вершин и гребней основного хребта, увиденная им с высоты перевала: чёрные, неприступные горы, залихватски, с насмешливым вызовом, нахлобучившие белые шапки, ставшие цепями, ряд за рядом, точно линии укреплений.

– Точечным ударом, Алексей Александрович, можно пробить брешь в обороне. Но, если штурмовой отряд не получит помощи, его уничтожат незамедлительно. Мы же знаем, что крепость атакуют со многих направлений, отвлекая внимание осаждённых.

Он замолчал. Вельяминов смотрел на Новицкого льдинками светло-голубых глаз, но в полутьме землянки Сергею показалось, что где-то внутри рыжей головы начальника штаба начинает вдруг разгораться огонь.

– Хорошее сравнение, Сергей Александрович. Мне и самому начинает приходить в голову, что Кавказ – не что иное, как крепость. Огромная, ставшая твёрдо на местности, охраняемая многочисленным гарнизоном. И брать её надо по правилам современной войны, разработанными маршалом Вобаном. Мы не с голыми дикарями имеем дело, а с серьёзным, опытным и мужественным противником. Надо строить линии, рыть апроши[56]56
  Апроши – ровики с насыпью; служили для сообщения между параллелями, осадными батареями. Иными словами – ходы сообщений.


[Закрыть], подводить сапу[57]57
  Подземная минная галерея.


[Закрыть] и всё время укрепляться, укрепляться, укрепляться. Да, отчаянными бросками эту войну нам не выиграть.

– Я совершенно с вами согласен, – подтвердил Новицкий со всей серьёзностью. – Но только если...

Вельяминов качнулся вперёд.

– Вы уже слышали рассказы о нашем походе?

– Да, Алексей Александрович, слышал.

– И укоряете меня, разумеется, за излишнюю жестокость.

Новицкий напрягся, словно собрался прыгать с обрыва в стылую осеннюю воду, но выбора не было, отвечать приходилось честно, хотя избегая ненужной резкости.

– Я надеюсь, что обстоятельства, обусловившие определённую жёсткость...

– Перестаньте, Новицкий, – оборвал его Вельяминов нетерпеливо. – У меня был приказ командующего, и я его выполнил. Я приказал атаковать и отвечаю за последствия полностью. Но – это война. Вы не хуже меня знаете, что после штурма удержать солдат невозможно.

Новицкий вспомнил вдруг рассказы Ван-Галена о том, как прокатывались армии французов и англичан по городам и сёлам Испании, и не нашёл, что возразить генералу. Но тот его бы и не услышал.

– Вы не были в хуторах, что вырезали эти доблестные сыны гор. А я вошёл туда вместе с казаками.

Он сделал паузу, и в тишине Сергей вдруг услышал, как хрупнул несчастный карандаш. Вельяминов разжал пальцы и позволил обломкам упасть на столешницу.

– Я видел парня, что умирал на площади. Он женился пять дней назад и бросился защищать молодую. Они его не убили, нет, только обрубили обе руки по локоть и оставили истекать кровью, выть от боли и ужаса. Чем мы могли помочь – только пристрелить его побыстрее... Думаете, после этого я мог удержать людей одними приказами и увещаниями? Да, от нашей руки погибло почти полтысячи человек! Но если после этой трагедии двадцать тысяч не возьмут в руки оружие, побоятся навлечь на себя наш гнев, значит, мы были правы.

– Если, – слабым эхом отозвался Новицкий.

– Да, если, – продолжал Вельяминов, несколько успокоившись. – Если бы человек вообще мог предвидеть результаты действия своих, скольких бы ошибок удалось избежать.

Он собрал кусочки карандаша в ладонь и высыпал в ящик для мусора, прислонившийся сбоку стола. «А ведь мы почти что ровесники, – мелькнула вдруг неожиданная мысль у Новицкого. – Но сумел бы я так отвечать за судьбу огромного края, за жизнь и смерть сотен тысяч людей? Смог бы принять решение, предполагая, какие последствия может вызвать каждое моё неверное слово? Ермолов, тот хотя бы другого, кажется, поколения. А Вельяминов, Мадатов – почти мои одногодки...»

Генерал словно подслушал невнятные мысли своего собеседника.

– Возьмите хотя бы Мадатова. Вашего бывшего однополчанина. Благородное существо – называет его Ермолов. Сам слышал от Алексея Петровича и не раз. А, между прочим, пойманных разбойников вешает, не стесняясь, десятками. Без следствия, без суда, на месте преступления в назидание прочим.

– Ему тоже есть кому и за что мстить, – угрюмо заметил Новицкий.

– Да, история известная. И с родителями его, и с супругой... А, кстати, Новицкий, – Вельяминов вдруг усмехнулся недобро, – знаете, почему ещё казачки наши так вызверились? Мне объяснил один их полковник, так, мимоходом. Оказывается, пленных распределяют по станицам и каждая кормит тех, что достались по жребию. А зачем им в ожидании зимы лишние рты? Но и вообще, Сергей Александрович, vae victis! Горе побеждённым! Помните, кто первым это сказал?

– Если верить Титу Ливию, – медленно ответил Новицкий. – Сказал это вождь галлов Бренна. Когда побеждённые римляне взвешивали условленный выкуп, победитель бросил свой меч на чашу весов.

– Совершенно верно, и за две тысячи лет мало что изменилось. Думаю, что поворота не случится и в будущем, которое сколько-нибудь возможно предвидеть. Что же нам тогда остаётся? Делай, что должно, и будь что будет – так учит нас мудрость минувшего века... Но довольно с нас философии. Вернёмся-ка к делу. Я хочу иметь копию этой схемы и текст вашего сегодняшнего доклада.

– Будет исполнено.

Сергей понял, что разговор кончен, и встал.

– Можете не торопиться. Мы пойдём не спеша, мы, вообще, знаете, торопимся медленно, по заветам Алексея Петровича. Так что пока доберёмся до Владикавказа, а потом и к Тифлису через Дарьял, свободных вечеров вам, надеюсь, хватить с избытком.

– С позволения вашего превосходительства, – начал Новицкий.

– Да. Что такое?

– Я бы хотел вернуться в Грузию через Чечню.

– Вам недостаточно приключений?

– Приключения никогда не бывает чересчур много, – позволил себе улыбнуться Сергей. – Но когда я рисовал эту схему, подумал, что стоило бы, наверное, пройти вдоль западных склонов тех же хребтов, которые мы видели только с востока, со стороны Дагестана.

Вельяминов откинулся на спинку стула и посмотрел на Новицкого с некоторым вроде бы удовольствием.

– Приказать я вам не могу, но подобный выбор только приветствую. Чем могу быть полезным?

– Мне понадобятся припасы и средства, чтобы напять проводников.

– Я прикажу коменданту, – бросил коротко Вельяминов и потянулся к бумагам.

Сергей свернул листы карты и направился к двери, едва удерживаясь, чтобы не сдвинуть на прощание каблуки, словно он по-прежнему был в мундире...

III

Через неделю Вельяминов с пехотой и артиллерией вышел из крепости, направляясь к Владикавказу. Ещё через восемь дней в Грозную приехали новые проводники. Всё это время Новицкий провёл в палатке, сгорбившись над столом. Только после наступления темноты он выходил прогуляться по внутренним дворикам крепости. Он не хотел попадаться на глаза лишним людям, не желал, чтобы слишком многие говорили о странном русском, обросшем бородой, словно горец. Он не надеялся, что его предприятие останется совершеннейшей тайной, для этого он уже достаточно нашумел в прошедшие месяцы, но и не хотел необдуманным шагом навлечь на себя опасность, которой мог избежать.

Мухетдин с братьями отправился в Тарки. Оттуда они намеревались проехать вдоль каспийского берега в Дербент и далее в Шемаху, найти хорошую лошадь Темиру. Сергей рассчитывал, что тень его поскачет рядом с бывшими спутниками и отвлечёт внимание тех, кто уже охотился за его головой. Более всего опасался он Абдул-бека. Табасаранец от лихого белада возвысился вдруг до вождя, собравшего вокруг себя едва ли не тысячи молодцов. Он ещё не решался нападать на сильные воинские отряды, но уже, как говорили в горах, объявил русским войну, джихад. Многие знали, где он прошёл вчера, мало кто слышал, где он стоит сегодня, и никто точно не мог сказать, куда он ударит завтра. Если верить рассказам лазутчиков, выходило, что Абдул-бек умудрялся быть одновременно в семи местах разом. Многие разбойники хвастали своей близостью к табасаранцу, стремясь привлечь соратников и напугать врагов. От своих агентов, впрочем, Новицкий вызнал определённо, что именно Абдул-бек вёл огромную шайку, что огнём и железом прошла по казачьим станицам весной. Но также узнал он, что в ауле, который уничтожил отряд Вельяминова, не было ни самого бека, ни его ближайших нукеров. Вожди кипели, обещали друг другу смертные муки, а расплачивались за их амбиции люди, совсем не причастные ни к какому злодейству.

Новицкий знал, как и все в горах, что Абдул-бек объявил кровную месть Мадатову, выгнавшему его из селения и разрушившему его дом. Отважный воин нашёл себе врага, равного по мужеству, силе и славе. Но при этом Сергей был уверен, что при случае Абдул-бек наложит руку и на него, не видного, не слишком заметного человека из свиты Ярмул-паши. И тогда дальнейшая судьба рисовалась Сергею воображением в красках чёрных и огненных. Но он только встряхивался, отгоняя подальше опасные фантазии, и продолжал описывать хребты, седловины, ущелья, селения и долины, по которым вёл его Мухетдин. Он уже почти закончил работу, когда его пригласил к себе комендант.

Майор Луконин уже десять лет служил на Кавказе, потерял половину уха в стычке с закубанскими черкесами и четыре пальца на правой ступне, отмороженные в одном из зимних походов в гости к адыгам. Ходил осторожно, опирался на тяжёлую трость, не любил скорых движений, пылких молодых офицеров и штатских господ из Тифлиса.

– Что-то вы, господин Новицкий, обросли ровно как немирной[58]58
  В те времена Кавказских горцев делили на мирных и немирных. Первые подчинялись русским хотя бы наружно, вторые же – ни при каких обстоятельствах.


[Закрыть], – заворчал он, едва Сергей появился в дверном проёме. – Смотрите – ещё подстрелят в темноте свои часовые.

– Свои – промахнутся, – попробовал отшутиться Сергей, проходя в комнату и берясь за спинку стула; но тут же понял, что остроты на сегодняшний день неуместны: майор был в дурном настроении.

– Не пулей, батенька, так штыком непременно достанут, – заключил майор с такой озлобленной убеждённостью, что Новицкий уже и не решился более отвечать.

Возможно, подумал он, погода меняется, тучи тянутся из-за Сунжи, и у него самого с утра ныли раны, и та, что осталась памятью о Борисове, и та, что в Тифлисе нанёс ему Бранский.

– Его превосходительство, генерал-майор Вельяминов, приказал мне довольствовать вас в будущем предприятии. Уже не знаю, что и зачем вы задумали, только средства лишние в моей казне, увы, не водятся. Кидать червонцы разбойникам на потеху не в моих, знаете, правилах.

Сергей начал догадываться, с чьих слов составил песню Луконин, и пожалел, что не упросил Вельяминова свести их с майором в своём присутствии. Но сам он торопился подготовить материалы для начальника штаба, а тот завален был делами более важными, чем устройство экспедиции характера получастного.

– Скажу сразу – выдадут вам припаса на месяц. И съестного, и свинцового, и порохом не обидят. Да и без проводников я вас не оставлю. Нашлись подходящие: и тропинки лесные-горные знают, и не запросят втридорога. Эй! – крикнул он, зная, что в коридоре непременно сидят вестовые. – Кто-нибудь! Позови-ка сюда Юнуса!

Сергей повернулся к двери, ожидая с любопытством людей, от которых в ближайшие недели будет зависеть самая его жизнь. Вошли двое. Первый – пожилой чеченец, хорошо, даже щеголевато одетый, мягко ступал кривыми ногами, обтянутыми новыми сафьяновыми чувяками; пока шёл к столу, успел несколько раз поклониться Луконину, Сергею и улыбался, улыбался, улыбался. Другой остался у двери, в которую едва протиснулся боком и наклонив голову так, что папаху пришлось придержать рукой; старая, заплатанная черкеска не сходилась на его широкой груди. Новицкий привстал и поздоровался.

– Ассалам алейкум!

– Алейкум ассалам, – вежливо ответил ему старик, а богатырь только кивнул и пробурчал неразборчиво.

– Юнус-ага поведёт вас, милейший, через леса и горы. Договаривайтесь с ним о маршруте, а какая плата им будет, это моя забота.

Новицкий откланялся и, поманив за собой горцев, вышел из комендантского дома. У стены, в тени стояли три осёдланные лошади, и рядом с ними, держа в смуглой руке все три повода, сидел на корточках третий чеченец, маленький, остроносый, с неровной бородёнкой, растущей какими-то клочками. Старика звали Юнус, богатыря – Турпал, остроносый назвался Салманом. Он-то, к удивлению Сергея, говорил по-русски лучше всех, пожалуй что даже чисто. Они говорили вчетвером не более получаса. Новицкий спешил обсудить план путешествия в общих чертах и скорее расстаться, чтобы его вместе с горцами видели как можно меньше.

– Да, – кивал головой Юнус, – они проведут его к Андийскому хребту и далее до перевала Дикло... Да, если русский захочет, они пойдут к горе Дискломта... Да, можно пройти перевал Хулан, а дальше пойти к Буци-Баци... А можно оставить большую гору слева и пойти к перевалу Накле. Как скажет русский. Им заплатили, и теперь он им начальник...

Русский начальник понял, что большего ему сейчас не добиться. Они договорились встретиться через два дня, утром, чуть рассветёт, на том берегу Сунжи. Новицкий предупредил, что их будет двое – они Атарщиков. Услышав имя казака, Салман вдруг замолчал, облизнул губы и растерянно поглядел на Юнуса. Но тот уверено кивнул и торжественно объявил – как будет угодно русскому. Огромный Турпал молча слушал и улыбался.

Только Сергей добрался до палатки и принялся за работу, как полог откинулся и внутрь влетел Атарщиков.

– Ты это с кем разговаривал, Александрыч? – зашипел он, становясь перед столом и подбочениваясь.

– Наши новые проводники.

– И куда же они тебя приведут?

– Меня? – поднял брови Новицкий.

– Тебя, потому как я с ними от крепости дальше пушечного выстрела не отойду. Одного знаю, о другом слышал, а третьего и век бы не видывал. Турпал – богатырь по-чеченски, так богатырь он и сесть: сильный, смелый и неразумный, словно ребёнок. Он кругом этому Юнусу должен и никогда из его воли не выйдет. А тот – лиса хитрая: мало-мало торгует – где лошадями, где овцами, где зерном, а где и людьми. Вот и смекай, Александрыч. А также подумай – такого байгуша, как этот Салман, возьмут ли с собой на хорошее дело? Нет, я тебе говорю верно: других людей надо на наше дело искать!

Новицкий подумал и рассудил, что казак, пожалуй что, прав. Да и ему самому не слишком хотелось отправляться с людьми, что предложил ему комендант.

После жёсткой прямоты Мухетдина и Бетала, после весёлого азарта Темира, готового соперничать с кем угодно, в чём и когда угодно, Сергею были неприятны частые улыбки и угодливые поклоны Юнуса с Салманом. Он отложил перо и сказал Семёну, что сходит ещё раз к Луконину.

Но майор оказался весьма неуступчив.

– Вы, господин Новицкий, что-то уж чересчур привередничаете. Если уж отважились в горы идти, не след вам тамошними жителями гнушаться. Не знаю, кто уж вам надобен, а меня вот уверили, что это эти – из лучших.

– Кто уверил, Пётр Савельевич? – спросил Новицкий, впрочем, уже предугадывая ответ.

– Граф Бранский. Их сиятельство хотя и с титулом, но с тутошним людом изрядно накоротке. Я спросил, он присоветовал. Цена сходная, да и с его ручательством. Не хотите, стало быть, не берите. Но других я вам искать не смогу и не буду. Иные у меня, знаете ли, заботы...

Когда Семён вечером принёс ужин, Новицкий передал ему разговор с комендантом.

– Нет, – сказал казак, и по его тону Сергей с упавшим сердцем понял, что для Атарщикова дело уже обдуманное и решённое. – Я, извини, Александрыч, с тобой уже не пойду. То есть не с тобой, а с теми.

– Ну, Семён, а если нам с тобой вдвоём отправиться?

Тот замолчал на короткий миг, а потом мотнул головой.

– Не возьмусь. Так далеко я раз-два забирался, да и то не один. Не найду я тропы. Так и пропадём ни за что.

– Видишь – стало быть, мне надобно с Юнусом отправляться. Раз уж вызвался, отказаться никак невозможно.

Атарщиков только крякнул, будто приняв тяжёлый удар.

– Это фанаберия в тебе, Александрии, взыграла. Гордыня, по-нашему. Нетто стыдно отступить перед силой? Ты посмотри только – какие горы стоят, какие реки там с камня на камень прыгают! Природа, брат, любого человека завсегда переборет. Откажись. Авось, да других отыщем.

Но теперь уже Новицкий качнул головой, отвечая безмолвно «нет», и расстроенный казак тоже умолк.

«Что ж, – размышлял Сергей, прохаживаясь вечером у внутренней стены крепости, – судьба посылает ему новый свой вызов». Отказаться от предложенных проводников – значит выказать недоверие к Бранскому, старшему по команде в теперешней ситуации. Оснований таких, что можно изложить на бумаге и отправить в столицу, у него нет. Да и Георгиадис дал ему понять ясно, что положение графа достаточно прочно и одними подозрениями его, увы, не расшатать. Вольно Семёну отказываться – он человек свободный. Он же, Новицкий, состоит на службе уже два десятка без малого лет и привык выполнять приказания. Служить – так не картавить, а картавить – так не служить, вспомнилась ему старая присказка, которую услышал ещё в Преображенском полку. Либо подчиниться, либо – немедленно выйти в отставку, да притом ещё чувствовать за спиной насмешливый шепоток: мол, не хватило господинчику пороху! Он пнул с досадой попавший под ноги камешек и вдруг остановился, поражённый незнакомым до сих пор ощущением. Ему вдруг сделалось интересным сыграть с жизнью ва-банк. Ему, который до сих пор сторонился карточного стола, что в гвардейских казармах, что в тифлисских гостиных. Поставить, не выбирая, на первую карту, что выскользнула перед ним из колоды. Горы пропускают хороших людей, вспомнились ему слова Атарщикова. А вот и проверим, Сергей Александрович, указал он себе, насколько вы хороши и проворны...

Через две ночи, ранним холодным утром Новицкий пошёл к воротам, ведя в поводу рыжего мерина. К задней луке седла были приторочены два туго набитых мешка с зерном, сухарями, сушёным мясом. Проходя мимо строения с канцелярией, Сергей невольно отыскал глазами окно Бранского. Несмотря на ранний час, граф сидел у распахнутого настежь окна, выставив наружу длинную трость трубки. Увидел Новицкого, он вынул мундштук изо рта, привстал и с приятной улыбкой отвесил поклон. Сергей мрачно кивнул и отвернулся...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Княгиня Софья Александровна за последний год сменила три дома и никак не могла привыкнуть к огромному особняку, стоявшему в центре Тифлиса. Двухэтажное здание, возведённое из камня только лишь к прошлой осени, ещё не успело просохнуть окончательно, и постельное бельё до сих пор пугало хозяйку своей непривычной липкостью. Десятка два комнат, выстроенных анфиладами, две большие залы с паркетными полами, хозяйственный флигель, резавший на две части просторный двор, всё требовало внимательного, опытного глаза, а между тем Петрос остался в Чинахчи, и распоряжаться действиями горничных, лакеев, кухарок, конюхов следовало самой княгине. За все свои почти четыре десятка прожитых лет Софье Александровне ни разу не приходилось отправлять обязанности столь сложные, и к концу каждого дня она только с ужасом думала, что завтра в девять утра надобно начинать уже следующий. Она не любила этот дом – ни длинную столовую, где во многих настенных зеркалах отражалась коричневая полированная поверхность обеденного стола; ни квадратную высокую спальню, где балдахин супружеской постели вздымался на витых столбах едва ли не под потолок; ей не доставляли удовольствия ни гостиная с мягкими креслами, аккуратно сложенными ломберными столиками, скромно ждущими своего часа. И уж конечно, её совершенно не радовал вид кухни, лакейской, швейцарской, куда она заглядывала по крайней необходимости. Она с удовольствием отдала бы все домашние работы и хлопоты в надёжные и крепкие руки Патимат, но та лучше обращалась с оружием, чем с людьми. Единственное помещение в доме, где княгиня чувствовала себя спокойно и вольно, была даже не её комната, а – кабинет мужа. И сегодня она по обыкновению проводила вечер в ожидании князя, присев в уголке дивана с новым английским романом Jane Osten[59]59
  Джейн Остин – английская писательница начала XIX столетия.


[Закрыть].

О возвращении князя она узнавала по той суматохе, что вдруг поднималась в обычно тихом, даже угрюмом доме. Девушки улепётывали в убежища в задней части особняка, лакеи выстраивались вдоль лестницы, вытягивались и застывали недвижно; князь часто бывал весьма резок и, замечая непорядок, не скупился на наказания. В дверь кабинета стукнули, заскочила Патимат, округлила большие глаза, приложила ладонь к горлу, что означало: «не в духе», и ускакала. Софья Александровна не шелохнулась. За прошедшие годы она хорошо узнала характер мужа: вспыльчивый, но отходчивый. Какие бы молнии генерал Мадатов ни швырял поначалу, надобно было всего лишь выждать, пока гроза разрядится сама собой.

Князь вошёл своей лёгкой летящей походкой, покосился на жену:

– Ты опять здесь, Софья! И всё так же с книгой! Хорошо, что я нынче не голоден.

Софья Александровна промолчала. Она знала, что после совещаний у главнокомандующего Мадатов дома не ужинает. Но на самый непредвиденный случай она, разумеется, уже успела распорядиться.

К Ермолову Валериан ездил только в полном мундире. И сейчас он был в чёрном доломане, который носил в память о службе в Александрийском гусарском. Георгиевский крест у плотного, высокого воротника, звёзды других орденов выгодно оттеняли золотое шитьё и тяжёлые эполеты. Он не сутулился под тяжестью прожитых лет, был всё так же узок в талии, словно командовал по-прежнему эскадроном, а не соединёнными войсками трёх закавказских провинций.

Василий вошёл следом за князем, принял ментик, шашку и выскользнул из кабинета почти бесшумно. Единственное, в чём Мадатов позволял себе отступить от формы, – носил вместо тяжёлой сабли лёгкую и острую шашку, в деревянных ножнах, обтянутых сафьяном. Даже не «гурда», а «волчок» – так звалась опасная булатная полоса, направленная денщиком до остроты почти бритвенной. Самому Валериану порой казалось, что шашке достаточно только опуститься на любой предмет, попавший под горячую руку хозяину, чтобы перерезать его надвое – будь то баранья туша, пуховая подушка или человеческий торс.

Он сел за стол, подумал и дважды хлопнул в ладоши. Лакей, прислушивавшийся у двери, вбежал и оставил на столешнице поднос, на котором рядом с единственным стаканом красного вина лежало несколько тонких квадратиков сухого печенья.

Софья молчала. Им нужно было столько обговорить за сегодняшний вечер, что она не решалась сама выбрать из всех тем самую лёгкую.

– Я говорил с Алексеем Петровичем, – начал Валериан медленно, тоже прикидывая, что же обсудить раньше, и решил сообщить сперва самое решённое и приятное дело. – Государь... император Александр... прислал письмо. Рескрипт, в котором разрешает мне принять имение нашего рода. Теперь Чинахчи не только дар Мехти-кули-хана. Восстановлено право нашей семьи владеть этим селением, этим замком, этими землями и крестьянами...

Он запнулся, вспомнив, что самого Мехти-кули-хана более нет в Карабахе. Но тут же прогнал опасную мысль прочь огромным глотком вина.

– Но ты говорил, что у твоего дяди Джимшида есть и другие родственники.

– Вздор, – отмахнулся Валериан. – Две бедных семьи, почти крестьяне. Я выделю им земли, столько же, столько и сейчас есть у каждой. Этого будет достаточно, чтобы жить много лучше, чем они могли даже вообразить. А первый человек в роде Шахназаровых сегодня – генерал-майор князь Мадатов.

Он усмехнулся, вспомнил юношескую мечту: проехать по Шуше, опоясанным офицерским шарфом. Видел бы сейчас его дядя Джимшид и товарищ его по посольству мелик Фридон Бегларян, а также почтенный петербургский купец Минас Лазарев. Но все трое умерли и только из облаков наблюдают сейчас за мужчиной, в которого преобразился знакомый им юноша. Тот мальчик, которого они направили на угаданную дорогу. Не загородили путь, а постарались сделать настолько широким, насколько было в их силах.

Софья наблюдала за мужем, старательно пряча улыбку. Она знала неуёмное, почти детское честолюбие Валериана и остерегалась слов, жестов, что могли как-нибудь его уколоть.

– Может быть, нам стоит вернуться в имение? – высказала она наконец тайное своё желание.

– Тебе скучно в Тифлисе? – удивился Валериан.

– Женщины здесь чересчур пресны, мужчины – несносны. А книги я могу читать и за стенами замка.

Она умолчала о том, что в Чинахчи ей не придётся заботиться о хозяйстве. Неразговорчивый Петрос держал в своём кулаке всю прислугу – от часового на башне до женщины, ходившей за курами.

– Тебе не нравился дом в Шуше. Я купил этот.

– В Шуше было много скучнее, – согласилась Мадатова. – Я не хочу туда возвращаться. Но теперь, когда Чинахчи безусловно же наше... то есть твоё...

– Чинахчи – наше, — мигом отозвался Валериан, заметив, как замялась жена. – Но в замке очень опасно.

– Опасно?

Софья Александровна выпрямилась и внимательно посмотрела на мужа. Теперь она видела, что князь расстроен.

– Опасно? Когда ты истребил все банды, промышлявшие в Карабахе?

– Бандитов нет, – согласился Валериан. – Ни в Карабахе, ни в Шекинской провинции, ни в Ширванской. Остались ночные грабители, которых вывести так же трудно, как крыс в амбаре с зерном. Но есть угроза много серьёзнее – персы.

– Об этом и говорили у Алексея Петровича?

– Командующий посылает меня к Худоперинскому мосту. Единственной переправе через Аракс. С левого берега – Россия. На правом берегу – Персия. Там будет Аббас-мирза.

– Я слышала не раз это имя, но так и не знаю, кто он.

– Второй сын, любимый сын шаха. Фетх-Али назначил его наследником в обход старшего, Мегмета-Али. Алексей Петрович, напротив, старался поддерживать истинного наследника. Тот был, кажется, расположен к России, да и лучше, когда соседи ссорятся между собой. Но теперь Мегмет-Али умер, а Аббас пытается грозить нам из Тебриза. Я должен встретиться с ним, говорить сладкие речи, смирить его пыл, повернуть разум и сердце.

– Чего же он хочет?

– Грузию.

– Тифлис далеко от Тебриза.

– Нет, Софья, гораздо ближе, чем тебе кажется. Ага-Мухаммед прошёл эти вёрсты, едва задержавшись в Шуше. Аббас-Мирза тот же каджар[60]60
  Каджары – одно из тюрских племён, кочевавших в северной Персии. Хан каджаров Ага-Мухаммед стал иранским шахом в 1796 году и основал новую династию.


[Закрыть] и мечтает о славе предка. Одну войну он уже проиграл и заключил очень тяжёлый мир. Им пришлось отдать России все ханства, Дагестан, Грузию, Мингрелию, Абхазию, Гурию. Но клятва, данная неверным, дешевле клочка бумаги, на которой она написана.

Он умолк, выпил ещё вина и рассеянно начал крошить печенье.

– Что же ты можешь, что же ты хочешь сделать?

Валериан вскочил и прошёл вдоль стола.

– Я покажу ему, что Россия по-прежнему подписывает договора штыками и присыпает их порохом. Я соберу всю милицию в трёх провинциях, я возьму сорок второй егерский, что стоит в Карабахе, и ещё два-три полка казаков. Две роты конной артиллерии, несколько десятков ракет Конгрива. Я устрою такой фейерверк, который выжжет у Аббаса всякую охоту к войне. Нарочные уже посланы, а я выеду послезавтра. Ты останешься здесь.

Софья поняла, что её пребывание в тифлисском доме тоже часть диспозиции генерала Мадатова, и не возражала. Но оставалось ещё одно дело, один вопрос, который она едва решилась задать.

– Ну, а... Новицкий?.. Ты спрашивал Рыхлевского? Вельяминова? Алексея Петровича?

Валериан замер и, наклонившись, упёрся кулаками в столешницу.

– Они были все трое. И я спросил всех троих сразу. И мне ответили, что ни канцелярия генерал-губернатора, ни штаб Кавказского корпуса не имеют возможности выкупить надворного советника Новицкого. Во-первых – совершенно несоразмерная сумма, которую запрашивают похитители. Во-вторых – означенный господин Новицкий отправился в путешествие не по казённой, а по своей собственной надобности и был предупреждён о возможных последствиях.

Теперь уже вскочила княгиня.

– То есть как это – по собственной надобности? – крикнула она неестественно высоким, срывающимся на верхах голосом. – Он же для вас... для нас... для армии... Он же...

Она покачнулась, но Мадатов успел обежать стол, подхватил её и, обняв, усадил на подушки дивана.

– Успокойся, Софья, прошу тебя – успокойся, – бормотал он, ловко, умело поглаживая ей лоб, виски, затылок и плечи. – Вина глоток... Не хочешь? Тогда воды. Эй, кто там!

В дверную щель просунулась голова всё того же лакея и, получив простейший приказ, исчезла. Через несколько секунд в кабинет один за другим влетели Василий и Патимат. Первый нёс стакан холодной воды, вторая держала коробочку с нюхательными солями. Валериан выхватил стакан и кивком головы отправил обоих за дверь.

– Выпей, прошу тебя... Успокойся... Пойми, дорогая моя, дела, которыми занимается сейчас Новицкий, они в самом деле наши дела. Дела государства. Но дела рода такого, что ни Тифлис, ни Петербург своего участия в них признавать не могут и не желают. Пройдёт всё удачно, может быть, втайне похвалят. Оступится где-то, провалится, как в ледник, – от него отвернутся.

– Но это – нечестно! – прошелестела Софья Александровна, изумлённо глядя на мужа округлившимся глазами.

Валериан вздохнул.

– Таковы правила, Софья. Мне они, впрочем, самому толком не слишком известны. Но ведь Новицкий их принял, а следовательно, понимал, на что он идёт. Так же, как и любой солдат, отправляясь в сражение, знает, что его могут ранить, искалечить или убить.

Софья наклонилась и поставила стакан на пол. Ей казалось, что она уже вполне овладела собой.

– Но когда вы уходите на войну, то идёте, скачете вместе. Вас много, и каждый надеется, что его защитят товарищи. А Новицкий там, в горах, совершенно один.

Мадатов нахмурился. Ему показалось, что Софья невнятно, вскользь, но укоряет его самого.

– Да, он один. И это необходимая часть его дела. Да, мы идём на битву колонной, шеренгами, скачем рядами, но поверь, против пули, кинжала, шашки или штыка каждый всё равно оказывается один на один. Скажу тебе честно – я сам бы хотел помочь Новицкому, но не могу. Я даже не знаю, где его прячут. А если бы и узнал, то что же бы сделал? Послать роту на выручку? Её вырежут, едва только зайдёт под деревья. Отправить батальон, полк? Даже если они пробьются, пленного задолго до их прихода утащат в другое место, если только просто не прирежут на месте. Но я уверен, что он выкарабкается и сам. Пойми, Новицкий с виду только тонкий и слабый. Он как иной куст – нажми на него, он наклонится. Но не сломается, а выпрямится в ту же секунду, как только его отпустят. Подождём. Получим сведения точные и тогда уже будем думать. А вдруг он высвободится и сам...