Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

III

Когда утром Валериан выбрался из палатки, на плато ещё было темно. Солнце поднималось за левым гребнем, и остроконечные пики справа уже розовели в первых лучах. Но в лагере, который отряд разбил вчера в темноте, воздух был словно бы выморожен дыханием ледников. Стояли понуро лошади, укутанные попонами, жались друг к другу люди, едва находившие толику тепла в окоченевших за ночь телах своих и товарищей. На ружья, составленные пирамидами по капральствам, на стволы орудий обеих батарей, чернеющих в отдалении как раз против белого склона, было и вовсе больно смотреть. Взгляд словно примерзал к заледеневшему за ночь металлу. Солдаты ещё добирали последние крохи беспокойного сна, но Мадатов знал, что пора им уже подниматься.

Батальоны полков Апшеронского, Куринского, сорок первого егерского, всего полторы тысячи человек, последние полтора дня карабкались вверх по скалам, перебирались через ледяные быстрые ручьи с таким сильным течением, что оно валило одинокого человека, если он неосторожно зайдёт в воду выше колена. Переходили встретившиеся потоки только группами, выстроившись рядами, взяв друг друга под руки, сопротивляясь струе что есть силы.

Вчера к полудню они вывернули на едва заметную тропку, что тянулась вдоль крутого высокого склона, усыпанного камнями. Так, забирая влево и вверх, проводники повели отряд к перевалу. Солдаты шли, опираясь прикладами, лошадей вели в поводу, пушки волокли и толкали, облепив по-муравьиному упряжь, дополнительные верёвки, упираясь плечами в колёса, хоботы. Старший проводник, кряжистый пожилой лезгин с вытекшей правой глазницей, предложил ему остановиться на первом же уширении и продолжить подъём наутро. Валериан и сам знал, что под вечер выходить на склоны опасно: снег, расплавленный за день, плохо уже держит камни, и те могут посыпаться вниз, сметая на своём пути живое, чугунное, медное. Он оглядел сверху морщинистое лицо, проследил рубец, начинавшийся из-под папахи и терявшийся в бороде чуть ниже скулы, подумал и покачал головой:

– Нет! Две ночёвки так высоко солдаты не выдержат. Если мы пройдём перевал сегодня, завтра сможем спуститься к лесу. Так?

Проводник только пожал плечами.

– Как будут идти твои люди, князь!

– Они будут идти, как я им скажу. Вперёд...

Валериан не приказывал уширить шаг, видя, что люди с трудом поддерживают и этот темп. Он только послал вестовых вдоль колонны с приказом ещё более вытянуться в длину: сузить строй и разорвать интервалы между взводами и ротами. Тем не менее несколько валунов, скатившиеся незамеченными, выбили из строя человек десять. Поручика и трёх рядовых положили по одному в расщелину, забросали камнями и воткнули сверху связанные из обломков жердей кресты; пятеро ещё могли кое-как двигаться, если у них забрать ружьё, мешок, скатку; одного пришлось нести.

Но часов в пять, ещё по солнцу отряд перевалил гребень и быстро начал спускаться, уходя от ветра, свистевшего над хребтом особенно разгульно и нагло.

Уже в темноте они выбрались на относительно ровное место, составили ружья, растёрли лошадей, поставили палатки – генералу и штаб-офицерам. Остальные, пососав сухари и глотнув порцию водки, строго отмеренную каптенармусами, скучковались по трое, но четверо и так повалились в откопанные в снегу логовища. Валериан ещё порывался проверить самолично посты, но подполковник Коцебу, сухопарый апшеронец с длинным, костистым лицом, упросил его не беспокоиться, идти отдыхать, готовиться к завтрашнему трудному маршу. Часовых же берёт на себя он сам, его товарищи и все офицеры, что были приданы отряду сверх комплекта.

Утро у генерала началось, как всегда, с умывания. Денщик Василий вдвоём с молодым щекастым солдатом поднесли на раскатанной и сложенной вдвое шинели несколько кирпичей, вырезанных штыками из снега. За ними они, очевидно, уходили достаточно далеко, потому что тот, что был в лагере, сделался к утру совершенно нечист. Валериан скинул мундир, стащил через голову рубашку, захватил сразу в обе ладони колючие белые комья и, нарочито громко ухая, растёр грудь, шею, бока, предплечья. Василий зашёл сзади и так же крепко, царапая кожу, довёл докрасна спину князя. Надев мундир, Валериан спустил панталоны и, не стесняясь ничьим присутствием, освежил нижнюю половину.

Застёгиваясь, он поймал взгляд Ван-Галена. Испанец смотрел с тем же спокойным, внимательным выражением, с которым оглядывался все дни их марша. Мадатов махнул ему, показывая на лежащую у ног шинель, где оставалось ещё примерно полтора кирпича. Дон Хуан с готовностью подошёл, двумя горстями обтёр лицо, а остаток уронил за воротник и замер, ожидая, когда потекут по телу холодные струйки.

Валериан расхохотался. Ван-Гален пока ему нравился. Он очевидно знал горы, не терял темп на подъёме, не шарахался на крутых спусках, не показывал страха и не щеголял напрасно бессмысленным удальством. Осталось посмотреть, каков он будет под пулями.

– Дежурного офицера! – гаркнул Мадатов.

Лагерь уже шевелился, и над обычной утренней суетой, над рокотом голосов, шлёпаньем подошв, ржанием, глухими ударами металла в металл, наперегонки понеслись вдоль склона два сказанных слова:

– Офицера... дежурного... дежурного... офицера...

Через несколько минут к Мадатову быстрым шагом приблизился высокий, полный драгун, утопая по щиколотку в растоптанном, почерневшем снегу.

– Штабс-капитан Якубович! Последний раз ходил с рундом[17]17
  Рунд – обход дозорных постов.


[Закрыть] часа полтора назад. Всё спокойно, ваше превосходительство. За всю ночь никто даже не показался.

– Снимайте посты! – распорядился Валериан.

Про себя подумал: из того, что часовые никого не видели, не следует, что за ними никто не следил. Пошёл к орудиям, где уже запрягали коней, подводили зарядные ящики, где в морозном воздухе раздавалась чёткая, хорошо артикулированная речь начальника штаба.

– Мориц Августович! Вышли в авангард офицеров с одним из проводников. Скоро начнём спускаться в ущелье, так пусть оторвутся хотя бы на полверсты. Всё же, если вдруг случится засада, у нас будет шанс приготовиться. Драгун наших пошлите, засиделись кавалеристы без дела. Как вам, кстати, испанец?

Коцебу ответил без промедления:

– Кажется, толковый офицер. Но пока по-русски не знает, ничего ему не поручишь. Командовать авангардом назначу Якубовича. Надёжен, расторопен.

– Говорят, что и храбр.

– Говорят – через меру, – подполковник недовольно шмыгнул хрящеватым носом. – Но я ему инструкции дам самые строгие. Чтоб и не думал своевольничать. Успеет саблей помахать на равнине.

Мадатов кивнул, соглашаясь.

– У нас ведь командированных этих десятков шесть? – спросил он, оглядывая отряд, выхватывая тут и там фигуры офицеров, седлавших своих коней.

– Семьдесят три человека, ваше сиятельство.

– Отлично. Половину, на лучших конях, отправьте вперёд. Остальных оставьте при мне. И поторопите людей. Лучше побыстрей спустимся вниз, а там, только доберёмся до топлива, сразу устроим привал, выпьем горячего. С Богом!..

Через час батальоны снова вытянулись в длинную колонну, нацелившуюся в чёрную горловину ущелья.

Ван-Гален ехал в передовой части отряда, с удовольствием слушая весёлую болтовню Якубовича. Ему нравился громогласный штабс-капитан, всегда готовый схватиться то ли за стакан вина, то ли за рукоять горской шашки. Кривую и тяжёлую драгунскую саблю он возил в обозе, прицепляя только перед полковым смотром. Обычно же носил, перекинув через плечо ремённую портупею, лёгкую, острую «гурду»[18]18
  Один из типов знаменитых кавказских шашек.


[Закрыть], страшное оружие в руках умелого человека.

– Верите ли, дон Хуан?! – кричал он на прекрасном французском языке, не столь витиеватом, как у испанца, но летящем быстро и вольно, подобно карабахскому жеребцу. – Я и не заметил удар. Я только опустил руку. И вдруг половина разбойника – голова, плечо, туловище до пояса... вдруг ушло в сторону и упало на камни. Страшное, скажу вам, зрелище. Лучше бы, подумалось мне, круговым движением да по шее. Знаете, головы мячиками так и прыгают. Иной раз даже забавно...

Ван-Гален вполне верил тому, что рассказывал Якубович, поскольку раза три оказывался рядом с ним в стычках и видел, с каким отчаянным весельем лезет под пули штабс-капитан. Видел он страшные последствия знаменитого удара драгунского офицера.

– Счёт я закрыл, дон Хуан, теперь уже ничего мне не страшно. Добился я, дострелялся с одним фендриком. Давняя история, тянулась ещё с Петербурга. Приятель мой, Шереметев, жил с одной балериной. Ну, поссорились они как-то, бывает. А этот... схватил её после спектакля, посадил в карету и увёз на квартиру, которую делил со своим дружком, Завадовским. Тот давно за Авдотьей ухаживал. Прожила она там три дня, после одумалась. Уверяла Василия, что ничего, мол, такого не было.

Ван-Гален взглянул на рассказчика, усмехнулся и покачал головой.

– Я то же самое и сказал, – подхватил Якубович обрадованно. – Такое, говорю Шереметеву, спустить невозможно. Если сам не возьмёшься, я этого хлыща непременно поставлю к барьеру. На следующий день отправился секундантом к сопернику, Завадовскому, да пока об условиях договаривался, вызвал и этого, Грибоедова. Того, кто Истомину увёз. Что же, говорю, друзья наши решетить друг друга будут, а мы в стороне прохлаждаться?.. Он даже глазом не моргнул и согласился. Человек, скажу вам, дон Хуан, в высшей степени компанейский. Шампанского – так шампанского, к девкам – так к девкам, к барьеру – и это без промедления. Даже обидно, что такой молодец – и не в полку...

Он сделал паузу, а Ван-Гален вдруг вспомнил противника Якубовича, которому его представили как-то в шатре генерала Ермолова. Среднего роста, среднего, скорее даже пухлого телосложения, в круглых очках, сползающих к кончику носа; он вежливо поклонился испанцу, сказал два-три слова и замолчал; командующий его спросил о чём-то, он снова ответил коротко и хладнокровно, словно беседовал по крайней мере с равным по положению. Ермолов, впрочем, слушал его внимательно и с видимым удовольствием. Выходя из шатра, Ван-Гален ещё раз переспросил имя штатского; адъютант произнёс почти по слогам: Гри-бо-е-дов. Ещё дон Хуан обратил внимание на изуродованную кисть господина, по виду человека отнюдь не воинственного. Мизинец на правой руке торчал в сторону и совершенно не гнулся. Ван-Гален сказал об этом штабс-капитану, проверяя – того ли человека он имеет в виду.

– Да я же ему руку и прострелил! – загремел Якубович. – Шереметева моего Завадовский ранил тогда в живот. Помучился Васька и к вечеру умер. Противник его выкрутился из дела, родные помогли, а нас, секундантов, помурыжили в крепости и сюда, на Кавказ. Я его тут отыскал. А не изволите, говорю, господин Грибоедов, доиграть нашу партию. Отчего же, отвечает, изволю. Нашли нам какую-то лощину. Он выстрелил – промахнулся. Стал, повернулся боком, пистолетом прикрылся. Лукавить не буду: стрелял, чтобы убить. Посчитаться хотел за Ваську. Но попал, видите, как раз в рукоять и руку ему повредил. Дальше секунданты подбежали, уговорили, наконец, примириться. Я согласился и не жалею. Человек он славный: храбр, умён... Излишне, правда, ловок со старшими, ну да и это не вредно. Пусть, думаю, ещё землю потопчет. Я же ему, дон Хуан, даже обязан своим переводом из гвардии. Другому, может быть, наказание, а мне эти горы против улочек петербургских!..

Он бросил поводья и развёл в стороны свои бугристые руки, словно надеясь заключить в объятия разом и снеговые вершины, встающие за гребнем слева, и красное солнце, повисшее, наконец, над ущельем, и узкий ручеёк, что быстро и отважно петлял, звенел почти под копытами, и даже врагов, джигитов Сурхая, что, возможно, выцеливали его именно сей момент и за что он любил их, ещё не видя. Ван-Гален похлопал ему, но едва сам услышал, как сошлись ладони, стеснённые перчатками. Ему всё больше нравился этот жизнелюб, переполненный всеми эмоциями, всеми чувствами, кроме скуки. Рядом с огромным драгуном дон Хуан забывал, что сам он майор, а тот всего лишь пока штабс-капитан, и спокойно принимал его старшинство, искренне не ощущая разницу в два офицерских чина.

Ущелье они проехали, держа карабины поперёк седла и расстегнув ольстры[19]19
  Сёдельные кобуры для пистолетов.


[Закрыть], однако нигде не видели и тени случайного соглядатая. Якубович болтал беспрестанно, но глаза его, заметил Ван-Гален, без остановки кружили, обшаривая попеременно склоны от гребня до гребня. Дон Хуан решил, что капитан потому и говорит без умолку, что старается освободить взгляд, дать ему возможность свободно схватывать пейзаж, полагаясь больше на впечатление, чем на разум.

За следующим поворотом, Ван-Гален уже потерял им счёт, сделался виден выход. Якубович поднял руку, давая знак приготовиться, и сам поехал вперёд, обгоняя проводника и сопровождавших его офицеров. Испанец двинулся следом. На этот раз он недоволен был действиями штабс-капитана, считая, что тот должен был выслать разъезд, чтобы не потерять команду. Но Якубовичу, очевидно, хотелось лишний раз щегольнуть своим удальством. Медленно, глядя каждый в свою сторону, они выехали на плоскость, поросшую короткой жёсткой травой. Лошадь Ван-Галена потянула голову вниз, и он повернул кисть к себе, укорачивая поводья. Указательный палец правой он держал на собачке. Но ничего не случилось.

– Пусто! – крикнул Якубович, оборачиваясь в седле, и Ван-Галену почудилось в его голосе разочарование. Дальше он добавил несколько слов по-русски, в которых испанец разобрал только фамилию офицера.

– Дементьев! Вернитесь, поручик, к князю, доложите, что всё спокойно, и можно спускаться в долину...

Они пересекли плоскость и поехали по узкой тропе, прорезанной вдоль склона, уходящего вверх так круто и высоко, что Ван-Гален, как ни задирал голову, не смог рассмотреть гребень да ещё против палящего солнца. Тропа была узка и поката, лошади шли по двое и осторожно приседали на задние ноги. Несколько удальцов, завалив дорогу камнями, вполне могли бы удерживать проход против всего отряда Мадатова. Якубович будто подслушал его размышления.

– Быстрее бы нам отсюда убраться, дон Хуан. А как здесь разгонишься? Только вниз.

Он небрежно махнул рукой в сторону обрыва, падающего на несколько сот саженей. Даже лошадь его избочилась и подалась влево, прижимаясь к стене.

– С другой стороны: ну поставят они завал. Так мы тоже коней положим. Популяем друг в дружку. А там пушку подтащим и только брызги... Нет, не ждёт нас никто. Носом чую. Внизу будут встречать...

Часа через два отряд спустился в долину, поросшую лесом. Невысокий колючий кустарник сменился кряжистыми деревьями, перекидывавшими через дорогу мощные сучья. Земля сделалась мягче, воздух прохладнее, лошади подняли головы и зашагали быстрее. Но версты через две всадникам пришлось спешиться.

Разлом разделил долину на две почти равные части. Расщелина саженей четыре-пять шириной пересекала просеку, теряясь в лесу и слева, и справа. Через трещину переброшены были три голых ствола, окорённых временем и почерневших. Комли их, заметил Ван-Гален, уже тронула гниль.

Якубович пнул носком среднее бревно и пробормотал русскую фразу, которую и не подумал переводить. Медленно обвёл глазами дальний берег, прищурился, отдал карабин Ван-Галену:

– Прикройте меня, дон Хуан.

Испанец послушно укрепил оба приклада под мышками, но понимал, что, случись на той стороне засада, ни капитану, ни ему не дадут сделать лишнего вздоха.

Между тем Якубович, расставив в стороны руки, довольно ловко пошёл, ставя развёрнутые ступни на два соседних ствола. Спрыгнул на землю, выхватил кинжал, шашку и всмотрелся сквозь плотный подлесок. Пошёл к ближним кустам, отогнул пару веток и обернулся:

– Никого! Можно!

Оба слова он произнёс сначала по-русски, потом повторил по-французски. Ван-Гален, чувствуя, что на этой стороне он остался за старшего, начал распоряжаться.

– Вы... вы... вы... вы... и вы тоже... – показал он по очереди пальцем. – На ту сторону.

Он знал, что армейские офицеры французского языка не понимают практически вовсе, и постарался, чтобы жесты его были понятны без слов.

Пятеро отобранных с оружием наготове осторожно перешли мост и скрылись в лесу. Якубович же переметнулся обратно.

– Пешие перейдут, это без разговора, – стал размышлять он вслух, всё оглядываясь через плечо на узкую подгнившую переправу. – Но лошади! А повозки, орудия... Подождём генерала, пусть решит и прикажет...

Валериан спокойно ехал в середине колонны, почти отпустив поводья, стараясь не мешать жеребцу. Умное животное лучше его знало, куда ставить ногу, где собраться, где присесть или, напротив, прыгнуть. Также он не теребил офицеров, вполне доверяя полковнику Ромашину, что командовал передовым батальоном, и Коцебу, следившему за порядком движения. Время от времени он замечал, как мимо строя протискивается молодой, быстроногий поручик или же прапорщик, но не окликал его, зная, что это начальник штаба посылает адъютанта проверить, как шагает пехота, достаточно ли людей у орудий.

О доме он запретил думать с позавчерашнего дня, с того самого часа, как прискакал посланец сообщить о возмущении в Казикумухском ханстве, об осаде Пиратской крепости. Он уверил себя, что Софья здорова, что охрана надёжна, и теперь пытался увидеть лишь то, что ожидало его впереди, по ту сторону гор.

С комендантом крепости Овечкиным он не был знаком, но никогда и не слышал о нём худого отзыва. А потому был уверен, что капитан храбрый, распорядительный офицер, такой же, как и многие другие в Кавказском корпусе, от поручика до майора: в потрёпанном, латаном-перелатаном пехотном мундире, а скорее даже в купленной или выменянной черкеске, в мягкой, опять же неформенной обуви. Он прочёл за свою жизнь, может быть, полторы книжки, знает по-французски не более полудесятка слов, да и те произносит неверно, запинается, докладывая начальству, распинает солдат в выражениях, не прописанных в уставах, но он же будет спокойно раскуривать короткую гнутую трубочку, когда в полуаршине от него мягко шлёпаются в земляной бруствер чужие пули.

Валериан был уверен, что неизвестный ему Овечкин сам крепость не сдаст, хотя бы на каждого солдата в его гарнизоне и приходилась сотня воинов Сурхай-хана. По крайней мере такое число сообщил раненый гонец. По опыту Валериан разделил его смело на десять, и всё равно выходило, что сын казикумухского хана привёл к Чирагу несколько тысяч воинов. Они вполне могли обложить крепость и, не теряя людей на приступах, переморить защитников крепости голодом и особенно жаждой. Потому Валериан и повёл пехоту с несколькими орудиями кратчайшим путём, через отроги Кавказских гор, через снежные перевалы, надеясь, что один слух о его скором марше заставит Рашид-бека оставить крепость, очистить аул и подняться вверх, прикрывая Хозрек.

Он помнил, как сумел ошеломить Абдул-бека и всю Табасарань, но на этот раз решил не отбирать лучших, зная, что за него эту задачу выполнили годы войны в горах. Один батальон с казаками, батареями ракет и тяжёлых орудий отправил через Ширванское ханство, через Шемаху, увлекая за собой милиционеров из местных. Основные же силы пехоты и присланный ему Ермоловым сборный эскадрон офицеров Мадатов потащил напрямую. Но, как бы ни были подготовлены его люди предыдущими переходами, Кавказский хребет оказался препятствием страшным. Накануне вечером Коцебу, присев на корточки в низкой палатке, прочитал ему, щурясь при неверном свете свечи, список раздавленных камнями, сорвавшихся в пропасть, потерявшихся вовсе, стёрших до крови ноги, изнемогших от холода. Боевые потери ещё не начались, а санитарные подошли уже к полусотне.

Валериан приказал подполковнику тяжелобольных уложить в санитарные фуры и приставить к каждой полувзвод, чтобы помогали лошадям по необходимости; тех, кто мог ещё двигаться сам, – разгрузить, забрать мешки, ружья, но держать их в строю. За весь день он не видел ни одного горца, но всем своим существом чувствовал, что не одна пара глаз следит за русскими из-за скал, выросших на ближайших склонах. И знал доподлинно, что отставших, брошенных без охраны вырежут в течение получаса. Причём те, кому удастся умереть сразу, будут куда счастливей своих товарищей.

Колонна остановилась, и молодой подпоручик – курносый, лобастый и разрумянившийся на чистом холодном воздухе, – вдруг вынырнул перед мордой коня.

– Ваше сиятельство! Провал впереди. Мост....

Валериан знаком приказал ему замолчать. Сам он хорошо понимал, какое препятствие могло остановить авангард, но не желал, чтобы весть эта пролетела по рядам и смутила уставших солдат.

Он толкнул коня, стоящие впереди расступились поспешно, и проехал шагом до самой расщелины. Якубович, уже взмокший и несколько потерявшийся, кинулся было рапортовать, но Мадатов не стал его слушать. Перед самым мостом конь заартачился, попытался было податься в сторону; Валериан стиснул его коленями, и умный зверь тут же перестал своевольничать, покорно и осторожно тронул копытом крайнее справа бревно. Тут же Валериан совсем отпустил поводья и выпрямился в седле, пытаясь точно отыскать центр тяжести, чтобы не помешать животному.

Три ствола, каждое сажени полторы, наверно, в обхвате, лежали так плотно, как только позволяли обрубленные наскоро сучья. Набросанные поперёк ветки составляли настил, непрочный, подгнивший и, в общем, казавшийся больше помехой, чем поддержкой. Конь, вытянув шею и словно бы затаив дыхание, медленно и бесшумно опускал ноги, слегка раздвигая копытом мусор, нащупывая безусловно верную опору. Склоны, на которые опирался мост, поросли густым кустарником, уходили далеко вниз, постепенно сближаясь, и там, почти невидимый сверху, грозно рычал поток, прыгал без устали с камня на камень, жадно поджидая очередную жертву.

Ван-Гален остановился, сжимая обеими руками срубленный только что стволик, и неотрывно смотрел на прямую спину князя, не едущего, а точно плывущего над провалом. Генерал сидел ровно, не напрягая ни единый мускул, словно бы это и не его нёс над пропастью косматый вороной жеребец. Все в отряде молчали, и даже птицы, казалось, притихли в кронах, нахохлились и, раскрыв клювы, следили за смельчаком.

Где-то на последней трети моста конь вдруг оступился, вздрогнул и замер, удерживая равновесие на трёх ногах и нащупывая опору четвёртой. Валериан остался сидеть неподвижно, не позволяя себе не то что сблизить колени, но и на миг опустить веки. Он только прищурился, и берег перед ним, только что бывший таким близким, вдруг расплылся и отступил много дальше. Он хорошо понимал, что конь либо выправится сам, либо увлечёт его за собой туда, вниз, в страшную тьму провала. Жеребец медленно перенёс тяжесть, нагружая передние ноги, чуть качнулся, переступая, и всадник также, не торопясь, небольшими порциями выдохнул запасённый лёгкими воздух.

Вороной не спеша, аккуратно пробуя почву, одну за другой переставил ноги с моста на берег, и тут, почувствовав себя в безопасности, прыгнул прочь от обрыва. Валериан дал шенкеля, потянул повод, конь сделал резкий вольт[20]20
  Поворот кругом.


[Закрыть] и заржал. В ответ ему сотни глоток грянули согласным хором «Ура!». Дон Хуан тоже самозабвенно кричал вместе со всеми, влюблёнными глазами пожирая статную фигуру генерала. Только тут Валериан позволил себе расслабиться, чуть нагнулся и опёрся на луку локтем, другой рукой охлопывая шею конька.

Первым вспомнил о своих обязанностях Коцебу:

– Егеря! На ту сторону быстро! Развернуть охранение...

– Первый взвод! – подхватил полковник Ромашин. – Побежали, родные!.. Второй взвод следом!..

После того как командир отряда проехал мост верхом, пехотинцам жаться было бы совсем стыдно. Цепочкой, один за другим, егеря пробежали по стволам и так же, «верёвкой» скрылись в кустарнике. За ними двинулся второй взвод, взяв правее, саженей на двадцать, так, чтобы проверить и перекрыть ущелье по всей его ширине. Следом двинулся офицеры сводного эскадрона. Якубович хотел так же, как и Мадатов, послать коня на мост, оставаясь в седле, но генерал приказал спешиться так повелительно, что драгун и не подумал ослушаться. Ван-Гален этому приказу втайне обрадовался. Лошадь под ним была не своя и чересчур своевольная; иногда чересчур бойко скакала по осыпи и скользила, а то терялась в простой ситуации, и приходилось посылать её силой. Испанец взял её двумя руками за повод и осторожно, развернувшись вполоборота, пошёл медленно по свежему настилу, который они успели набросать частью до появления генерала, частью после того, как Мадатов форсировал мост. Лошадь всхрапывала, косила огромным лиловым глазом, но всё-таки шла. Когда дон Хуан вывел животное на твёрдую землю, он украдкой, так, чтобы не видели другие офицеры, перекрестился.

Весь отряд перебирался через расщелину более двух часов. Начальник штаба оставался на другом берегу до последнего солдата, сидел верхом и громогласно распоряжался. Валериан, так же не оставляя седла, следил, как двигаются его люди, изредка в полный голос подбадривая солдат и кидая распоряжения офицерам.

Обошлось без потерь. Несколько раз особенно неуклюжие или неудачливые рядовые проваливались сквозь ветки настила, но товарищи выдёргивали их, ухватив за локти и плечи. Тяжелей всего пришлось артиллерийской прислуге. Лошадей выпрягли и провели поодиночке, передки тоже перевезли не особенно напрягаясь, но сами орудия пришлось снимать со станков и тащить волоком по каткам, подготовленным наспех из сваленных тут же стволов. Пушкари и отряжённые в помощь им мушкетёры обвязали стволы верёвками, растянули концы и осторожно перетягивали чугунные чудища через скрипящий и стонущий от непомерной нагрузки мост.

Пока собирали орудия, ставили стволы на лафеты, подгоняли зарядные ящики, подводили к дышлу упиравшихся лошадей, Якубович, изнывавший давно от безделья, вынул кинжал и принялся счищать кору с огромного бука, вымахнувшего к небу на опушке прогалины.

– Господа! – крикнул он, – Оставим свои имена потомству в память и в поучение. Когда-то ещё кто-нибудь придёт в это ущелье по нашим следам. Пусть читает и удивляется тому, что проходили здесь русские и раньше.

Офицеры с охотой доставали ножи, вставленные по горскому обычаю в ножны кинжалов, и, вытянувшись цепочкой, по очереди вырезали инициалы, с трудом продвигая лезвие в необычайно твёрдой древесине чинары. Ван-Гален подумал, что сама природа не хочет признавать своё поражение. Он спрятал нож и подошёл к генералу. После общего напряжения сил ему казалось вполне доступным делом заговорить с командиром отряда первым.

Ваше превосходительство! Господин генерал-майор! Как вы посоветуете назвать этот мост?

Валериан оглядел испанца, уже не столь щеголеватого, утомлённого, испачкавшего мундир клейким древесным соком и кусочками мелкой щепы, и усмехнулся. Он подумал, что Новицкий, кажется, был прав, и он приобрёл храброго, расторопного офицера.

– Чёртов! – сказал он громко, чтобы его услышали все стоящие рядом, и тут же повторил по-французски: – Чёртов! Не думаю, что нам стоит подыскивать для него другое название.

Дон Хуан поблагодарил, откозырял и отодвинулся в сторону.

– Чёртов? – обратился он к Якубовичу. – Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.

Штабс-капитан только махнул рукой.

– У нас, у русских, все мосты чёртовы. Так ещё с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошёл.

Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой...