Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Новицкий опоздал, дверь в кабинет Ермолова уже закрылась. Но адъютант командующего, майор в егерской форме, хорошо знал помощника начальника канцелярии в лицо и приоткрыл перед ним створку. Сергей боком протиснулся в щель, опустился на оставшийся свободным стул и огляделся.

Огромное помещение, так хорошо ему знакомое, в этот раз показалось на удивление тесным. Более двух десятков офицеров и чиновников собрал Алексей Петрович для неотложного разговора о проблемах границы. В просветы между голов сидевших Новицкий разглядел горбоносый профиль Мадатова, рыжий, гладкий висок Вельяминова, крепкий затылок полковника Муравьева, заметил очки Грибоедова. Подумал, что Александр Сергеевич, должно быть, внутренне торжествует: сколько он доказывал командующему, что отношения с Персией должны быть осью всей политики в Закавказье, и вот события показывают, что он оказался прав безусловно.

Ермолов встал, и его львиная шевелюра вознеслась к потолку.

– Так из сообщения полковника Эксгольма мы можем заключить, что Аббас-мирза готов идти на открытый конфликт. Если персидские чиновники не хотят пропустить офицера Генерального штаба в Ленкорань, в город, принадлежащий Российской империи по духу и букве Гюлистанского трактата, ничем другим такую дерзость объяснить невозможно...

Ленкорань, как успел уяснить Новицкий из последнего разговора с Грибоедовым, была столицей Талышинского ханства, что отошла к России согласно мирному договору. Генерал Котляревский взял город холодным декабрьским днём в году 1812-м, как раз когда на западных границах империи русская армия уже гнала наполеоновские войска назад, через всю Европу, к Атлантике. Накануне нового года крепость пала, но карьера Котляревского на том и закончилась. Он был жестоко искалечен при штурме и вторую половину жизни проводил, не выходя из дома, выбираясь на двор только летом, только в ровную сухую погоду.

После падения Ленкорани персы заговорили о мире, и по Гюлистанскому договору среди прочих земель к России отошло и ханство Талышинское. Оно протянулось вдоль берега Каспийского моря от устья Куры на юг, словно наконечник копья вонзаясь в тело Ирана. Разумеется, подумал Новицкий, разглядывая настенную карту, разумеется, персы хотят вернуть эти земли. И, совершенно естественно, нам нет никакого резона соглашаться на их предложения.

– Петербург хочет мира с Персией, – продолжал между тем Ермолов. – Нам предлагают быть весьма осторожными в отношениях с Тегераном и тем паче с Тебризом[83]83
  Город в Персии, где находилась резиденция Аббаса-мирзы, наследника престола.


[Закрыть]. Притом не указывают, до каких пределов осторожности мы можем откатиться с наших позиций.

Последняя фраза была произнесена тоном столь саркастическим, что слушавшие загудели, заёрзали, проявляя солидарность с чувствами главнокомандующего.

– Посланцы Аббаса-мирзы предлагают выкупить у нас и Ленкорань, и прилегающие к городу земли. Мы могли бы и согласиться, потому как у нас сейчас нет достаточных сил, чтобы защитить эту узкую полосу. Мы могли бы её отдать, с тем чтобы вернуть через несколько лет, принести на остриях наших штыков. Но Аббас, человек весьма хитрый, предлагает нам передать ханство Ирану явно, а деньги заплатить за него тайно. Так уронить честь Российской империи нам никак невозможно...

«Честь государства, – подумал Новицкий, – понятие эфемерное, ни взвесить, ни отмерить, ни оценить его никак невозможно. Но всем собравшимся в этой комнате ясно, что урон этой чести измеряется величинами существенными: десятками, сотнями, тысячами человеческих жизней. Уступи сейчас командующий Кавказским корпусом требованиям наследника персидского трона, и всем ханам и бекам в горах и предгорьях от Кубани и до Аракса, от Каспийского моря до Чёрного станет ясно, что Россия нерешительна, что она опасается и слабеет. А слабого – рвут по законам и волчьей стаи, и человеческой...»

– Я посылал генерала Мадатова для переговоров с Аббас-мирзой. Что же узнаёт князь Валериан Григорьевич? Все разбойники, все изверги, все неприятели наши находят убежище в Персии! Старая лиса Сурхай, бывший хан Казикумухский принят во дворце наследника. Гуссейн-кули-хан, бывший владетель Баку, убийца князя Цицианова, владеет землями у Каспия именно на границе с Талышинским ханством. И царевич Александр, сын великого грузина Ираклия Второго, постоянный возмутитель спокойствия, получает в управление земли, смежные с Карабахом. Как?! Его отец защищал Грузию от полчищ персов, а этот изменник служит потомкам Ага-Мухаммеда, того, что вырезал Тифлис почти поголовно!..

«Александр Ираклиевич, – комментировал себе самому Новицкий, – служить будет кому угодно – персам, туркам, афганцам, англичанам, французам, всем, кто обещает ему вернуть хотя бы кусочек трона его отца. Хотя в лета царевича пора бы уже перестать питаться несбыточными мечтаниями. Надежда – хороший завтрак, но плохой ужин, как сказали бы читатели Ричарда Кемпбелла...»

– Генерал Мадатов показал персам и шашки татарской конницы, и штыки сорок второго егерского полка. Уверен, что этот парад отобьёт у Аббаса-мирзы охоту трясти копьями и ятаганами. Тем более что у него достаточно проблем с турками и афганцами. Он писал мне, что разбил и тех и других. Но я имею точные сведения, что и те и другие, напротив, его основательно потрепали. Тем не менее, считаю, что воспалённое самолюбие наследника персидского трона может быть для нас весьма и весьма опасно. Я прошу у государя ещё одну дивизию, чтобы расположить её батальоны по самой границе. Мы знаем, что Гюлистанский договор оставил два спорных участка – в районе крепости Мигри и на севере озера Гокча[84]84
  Ныне озеро Севан.


[Закрыть]. Для окончательного устройства граничной линии из Петербурга направляется посольство князя Меншикова. Дипломаты вместо гренадеров и егерей...

По кабинету опять лёгкой волной прошёл недовольный гул. Ермолов и добивался такой реакции, но сделал вид, будто не замечает настроение слушателей, и продолжил, ещё более усиливая напряжение:

– Помимо того, в Петербурге изготовили чудесный подарок для Фетх-Али-шаха. Хрустальный трон выдули умельцы на столичных заводах. Чудо сие ныне следует водным путём в Астрахань, а потом будет отправлено вдоль берега Каспия. Нам предписано обеспечить его сохранность.

С высоты своего роста Ермолов отыскал среди прочих голов Новицкого и едва заметно ему кивнул. Сергей кивнул в ответ и поджал губы: он и без знака командующего хорошо понимал, кому поручат это неприятное дело.

– Петербург хочет мира. Мира и только мира. Там уверены в благоразумии персиян. Государь убеждён, что полкам нашим достаточно дела и на Кавказе. Да кто бы из нас решился разуверять императора Александра Благословенного?! Он требует от нас употребить все силы к сохранению мира. И кто же из нас решится нарушить монаршую волю?! Но говорили же древние: si vis pacem, para bellum. Если хочешь мира, готовься к войне. Господа, призываю вас всех и каждого...

Что поручил командующий каждому, сообщал Вельяминов. Резкий голос начальника штаба Новицкий слушал уже рассеянно. Ему было достаточно своих задач, а теперь к ним добавилась новая, не самая лёгкая и понятная. Впрочем, когда Ермолов объявил, что совет закончен, Сергей не мог отказать себе в маленьком удовольствии посплетничать с Грибоедовым:

– Чем ваши персы собираются платить за Талыш?

– Мои? – притворно изумился советник по иностранным делам. – Они столько же мои, сколько и ваши. Причём вашими в ближайшем будущем они будут в гораздо большей степени, чем моими.

Грибоедов намекал на поручение, данное Новицкому. Путь ценного груза из Петербурга как раз и пролегал по землям спорного Талышинского ханства.

– И всё же – откуда Аббас-мирза надеется взять столько золота? Он же оплатил армии войну с афганцами; он ввязался в неимоверные расходы, пытаясь отогнать турок. И ещё надеется у нас откупить приграничные земли?

– Английское золото, индийские бриллианты, – ответил Грибоедов, не раздумывая. – Причём, заметьте, Сергей Александрович, поддерживает и снабжает наследника даже не правительство его величества, а – Ост-Индская компания, частное предприятие. Они не обязаны отчитываться в своих действиях. А между тем распоряжаются огромными средствами и даже собственной армией. Если бы только нам удалось организовать здесь, за Кавказским хребтом нечто подобное, мы могли бы действовать решительнее, свободнее и продуктивнее.

– Но как бы мы тогда сочетали наши действия с интересами всего государства? – осведомился Новицкий.

Глаза Грибоедова за круглыми стёклами очков весело заблестели.

– А разве интересы всего государства не складываются из нужд каждого из его граждан... – начал было он говорить, но голос его вдруг заглушил зычный рык Ермолова:

– Гусар! Подойди-ка быстро сюда. Тут до тебя дело касается.

Новицкий развёл руки, принося извинения собеседнику, и поспешил к столу командующего.

– Государь в своём письме не только требует мира с Персией, но и выражает неудовольствие некоторыми нашими действиями. Он рад, что нами уничтожен столь злобный противник России, каким являлся пресловутый разбойник Абдул-бек. Но вместе с тем опечален гибелью семьи бека при взрыве... В Петербурге никак не могут взять в толк, что это совсем другая война. Здесь никому не дают слова чести, здесь не пропускают великодушно гарнизоны с распущенными знамёнами, здесь не щадят никого! Здесь только истребляют друг друга. И если мы хотим победить, мы должны действовать сообразно... Вот тебе, Новицкий, одновременно и высочайшая похвала, и монаршее неудовольствие. Выбирай, что больше по вкусу. Можешь идти... Что-то ещё?

Новицкий напрягся, сознавая, что должен сообщить Ермолову известие крайне неприятное и неудобное для них обоих.

– Ваше высокопревосходительство... Алексей Петрович... Дело оборачивается ещё хуже, чем представляется государю и вам. Во время взрыва самого Абдул-бека не было в сакле. И он, кажется, выжил.

Ермолов впился в него сузившимися от бешенства зрачками.

– Так кажется, гусар, или есть?!

Новицкий твёрдо встретил взгляд командующего, не желая юлить и скрывать дело за вязью слов.

– К несчастию, есть. Абдул-бек жив...

II

Абдул-бек поднял руку. Он стоял на скальном уступе, повернув лицо к солнцу. Ниже его на склоне толпились нукеры. Дауд держал двух лошадей, свою и Белого.

– Клянусь! – закричал бек, с трудом двигая щекой, обожжённой при взрыве. – Я, Абдул, сын Джамала, сын джигита, славного своими подвигами, клянусь почитаемым мной местом, на котором стою! Клянусь принять на себя подвиг абрека! Клянусь не щадить ни своей крови, ни крови чужих людей! Клянусь истреблять своих врагов, словно хищных зверей! Клянусь отнимать у них всё, что дорого их сердцу, совести, храбрости, и туда, где была радость, я принесу только горе!

Он перевёл дыхание, обвёл глазами своих людей, с которыми виделся, должно быть, в последний раз. Посмотрел вниз по склону, падая взглядом туда, на самое дно каньона, где только узкая лента воды серебрилась клокочущей пеной. Поднял голову, увидел белые вершины, сумрачно стоявшие вдалеке, словно головы богатырей, выдолбленные временим; взглянул на солнце и увидел один чёрный диск, неподвижно подвешенный в небе. И опять закричал, равномерно ударяя себя кулаками в грудь в такт своим же словам:

– Если же я не исполню клятвы своей, если сердце моё забьётся для кого-нибудь любовью или же жалостью!.. Пусть не увижу я гробов предков моих! Пусть родная земля не примет меня! Пусть вода не утолит моей жажды, пусть хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольётся кровь нечистого животного!

Он замолчал, выждал несколько мгновений и спрыгнул вниз. Дауд поддержал ему стремя и сам легко поднялся в седло.

– Ты забыл, бек, – напомнил товарищ, теперь уже бывший. – Ты забыл сказать: на сколько лет ты уходишь в абреки.

– Месть не знает пределов времени, – прохрипел Абдул-бек; он всё-таки сорвал себе голос, надсадно пытаясь перекричать ветер. – Как я могу назвать день, когда погибнет последний враг.

Он накинул башлык и туго завязал лопасти. Грубое сукно сдавило больную щёку, но он даже не заметил этого. Он дал клятву и сделался равнодушным для всего человеческого. Только месть имела смысл и значение; только врагов своих он видел и ощущал в этом мире.

– Ты поедешь один, бек, – сказал Дауд и выждал паузу, впрочем, не рассчитывая, что ему ответят. – Но знай, что мы всегда будем рядом. Слишком много врагов, слишком много для одного человека. Ты только подай нам знак.

– Прощай, – сказал Абдул-бек и тут же укорил себя за лишнее слово.

Он поворотил Белого и направил его вверх, к тропе, что вела через хребет, в земли, где совсем недавно правил Сурхай Второй, а теперь сидел его недостойный племянник Аслан. За спиной осталось селение, ставшее в последние годы ему родным, и чёрные камни дома, к которому он тоже успел привыкнуть. Джамал, Зарифа, Латиф, Халил – каждое имя отдавалось резкой болью в груди. Он вспомнил тело жены, каким вынул его из-под развалин сакли, и замычал от ярости и отчаяния. Только чужая кровь могла утолить голод мести.

Трое путников спускались к нему с перевала. Ехавший первым поднял руку и повернул в скалы. Товарищи присоединились к нему.

– Я вижу лишь одного человека, отец, – сказал самый юный.

– Это абрек, – ответил старший. – Встретишь такого в горах, уступи ему тропу. Он живёт убийством и ради убийства. Не наше дело – вставать между кровниками.

Через два дня Абдул-бек проехал по верху Пиратского ущелья, обогнул Хозрек и нашёл небольшой аул. Десяток домов, один другого беднее, прилепился к скале, будто бы гнёзда ласточек, живущих пищей небесною. Бек решил не пачкать копыта Белого в грязи единственной улочки и, не сходя с седла, перегнулся, постучал рукоятью плети в стену первого дома. Лепёшка полувысохшего кизяка оторвалась и шлёпнулась в камни, пустив по сторонам навозные брызги. Белый брезгливо перебрал ногами.

На шум из сакли выглянула женщина, увидела бека и отшатнулась в испуге. Весь закутанный в чёрное, на белом, высоком коне, да ещё против солнца, он показался ей Азраилом, ангелом смерти.

– Я не буду стрелять в чужом доме, – прорычал бек, не развязывая башлык, чтобы обожжённым лицом не напугать женщину ещё больше. – Где живёт Джембулат Таймиев?

Женщина, трясясь от ужаса, показала тощей рукой наверх.

– Но его нет там. Он должен вернуться завтра.

– Как я его узнаю?

Женщина молчала.

– Как я его узнаю? – повысил голос Абдул-бек.

– Он уезжал на гнедом мерине, – выронила женщина ответ, нужный абреку, и поскорей захлопнула дверь.

Ночь Абдул-бек провёл у скалы, выбрав подветренную сторону высокого ноздреватого камня; уложил Белого и сам прижался к тёплому боку коня, укрыв обоих от дождя буркой.

Ещё до рассвета он был в седле и проехал дальше, намереваясь перенять врагов вдали от аула. Когда он увидел селение Джембулата, понял, что смертью его детей Таймиев надеялся дать своим способ пережить ещё одну зиму. Он подумал об этом вскользь, не потому, что любая причина могла заставить его изменить решение. Но – понял врага, решившего умереть ради своей семьи.

Он ждал долго. Только когда солнце, скрывшееся за тучами, уже покатилось вниз, на плоскость, по тропе спустились два всадника. Второй ехал на гнедом мерине, байгоровской породы, как определил намётанным взглядом бек.

Он выехал из укрытия и крикнул, перекрывая шелест дождя, что не прекращался со вчерашнего вечера:

– Я ищу Джембулата Таймиева!

– Ты нашёл его! – крикнул второй задиристо, а первый молча потянул из чехла ружьё.

Но бек уже приготовил винтовку и скрывал её от дождя под буркой. Хлопнул выстрел, первый всадник, так и не успевший прицелиться, покатился под копыта коню; второй же, Таймиев, осознав, кто стал на его пути, повернул было коня. Но Белый, застоявшийся за день, легко нагнал гнедого, утомлённого долгой дорогой, и с налёта ударил плечом в плечо. Оба упали, и конь, и всадник; но гнедой поднялся и поскакал дальше, а Таймиев, перекатившись несколько раз по камням, остался лежать.

Абдул-бек спрыгнул вниз и бросил поводья, зная, что Белый останется рядом. Ногой он перевернул врага на спину и наступил сильно на грудь, нацелив в голову пистолет. Таймиев поднял веки и посмотрел снизу вверх взглядом, ещё затуманенным болью.

– Кто послал тебя? – спросил Абдул-бек.

– Дети, дети послали, – прохрипел Джембулат и одной рукой достал из-за пазухи мешочек с деньгами. – До весны дотянуть, только до весны дотянуть бы.

Абдул-бек сильнее надавил ногой, и пленный закричал, забился; на губах его запузырилась розовая пена. Очевидно, при падении сломалось ребро, и осколок его проткнул лёгкое.

– Кто заплатил тебе за смерть Абдул-бека? Отвечай и умрёшь быстро, – обещал бек.

Свободной рукой он достал кинжал и остриём уколол Таймиева в пах.

– Аслан-хан... Аслан-хан хотел отомстить за своего брата... И русский... Русский приезжал к Аслан-хану.

Тот русский, что бежал от тебя и Джабраил-бека... И дети, дети мои! – завыл Таймиев с какой-то нелепой последней надеждой пытаясь поймать взгляд своего убийцы.

Абдул-бек потянул спусковой крючок и, не глядя на то, что ещё секунду назад было человеческой головой, взметнулся в седло. Но через несколько шагов повернул Белого и, свесившись с седла, забрал из руки мертвеца мешок с золотом. Поднялся в стременах, размахнулся и швырнул нечистые деньги как можно дальше за край обрыва. «Если умерли мои сыновья, – мрачно подумал он, – зачем же тогда жить отродью Таймиевых?» – хлопнул Белого по шее и поскакал прочь...

III

Костёр горел до рассвета, и всю ночь Новицкий глядел сквозь кустарник, как пульсируют языки пламени над сухими стволами, уложенными рядком. Сидел в холодном, сыром осеннем лесу, привалившись к шершавому стволу огромного суковатого дуба. Овчинный полушубок он держал на коленях, прикрывая от сырости полки заряженных винтовки и пистолетов. Бурку он положил на поляне, завернув её так, что со стороны должно было бы показаться, что беспечный человек улёгся вздремнуть, погреться рядом с огнём, не принимая в расчёт, что проснуться ему, скорей всего, уже не придётся. На самом Сергее надета была, поверх рубахи с бешметом, одна черкеска, но он не ощущал холода. Его познабливало, но лёгкая нервная дрожь сделалась ему привычной с того страшного сентябрьского дня.

Тогда он с утра засел за работу, решив воспользоваться вынужденным одиночеством, чтобы завершить, наконец, записки о своём плене. Софья Александровна своими уколами разбудила в нём литературное честолюбие. Ему мало уже было одних донесений Георгиадису и реляций Рыхлевскому с Вельяминовым. Он мечтал уже вновь увидеть свои тексты на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», показать их той же Мадатовой и Грибоедову. Александр Сергеевич, знал Новицкий, отличался не только на дипломатической службе, но и составил себе определённую славу как автор нескольких одноактных комедий. Кроме того, до Тифлиса уже донеслись слухи, что Грибоедов в Петербурге читает в салонах новую свою пьесу, и та имеет успех решительный.

Сергей хорошо работал с утра до полудня, оторвавшись от стола только один раз, чтобы выпить стакан остывшего чая. Служанок своих Зейнаб забрала с собой, а у Новицкого слуги почему-то не задерживались надолго. Вот и вчера он рассчитал очередного вороватого молодца, а потому утром пришлось просить хозяина прислать своего человека с кипятком. Второй же раз спускаться Сергей уже не решился, чтобы не расплескать на расшатавшейся лестнице яркие воспоминания, свободно переливавшиеся через руку и перо на бумагу.

А ровно в полдень, как раз когда начал звонить брегет в жилетном кармане, в дверь постучали, и вошёл нарочный, посланный к Сергею Рыхлевским.

– Их высокоблагородие, начальник канцелярии командующего просит спешно прибыть ваше высокоблагородие, господина Новицкого...

Сергей ещё подивился неожиданной спешке, дал посыльному какую-то мелочь и попросил, пока собирается, оседлать его лошадь, стоявшую в хозяйской конюшне. Вспомнил со вздохом славного рыжего меринка, что так и остался у Джабраила, сложил бумаги и отправился переодеться.

Он вошёл в присутствие в самом весёлом расположении духа и громко поздоровался со всеми сослуживцами сразу, но никто не повернул головы в его сторону. Напротив, каждый старался ближе склониться к столешнице, словно норовя зарыться в бумаги, отгородиться от радостно-молодого, отчаянно-счастливого коллежского советника Сергея Новицкого, ещё не подозревавшего, что ему уготовила злая судьба. «Воздуху, господа, нужно вам! Воздуху!» – хотел было воскликнуть Новицкий. Но в это мгновение дверь в кабинет начальника канцелярии распахнулась, Рыхлевский выскочил и быстро пошёл к Сергею, протягивая навстречу ему большие, пухлые руки. И, только увидев сморщившееся лицо, обрамленное котлетками бакенбард, Сергей почувствовал, что сердце его съёживается, тяжелеет, проваливается всё глубже, глубже и глубже...

Её привезли через два дня и похоронили в закрытом гробу. Сергей просил, чтобы ему разрешили в последний раз увидеть дорогого человека, но окружающие воспротивились ради его же пользы.

– Не горячись, Новицкий, – сказал ему сурово Мадатов. – Помни лучше, какая она была...

Прямо с кладбища Мадатовы забрали Сергея в свой дом. Софья Александровна сама пригласила желающих помянуть усопшую по христианскому обычаю, а уж по мусульманскому её, мол, проводят в родном ауле. Если только у родных достанет ещё сил и слёз после похорон отца несчастной и брата.

Зейнаб, как и собиралась, приехала в дом родителей с подарками от мужа, как и предписывалось адатами[85]85
  Древние законы, по которым жили горцы ещё до принятия ислама.


[Закрыть]. Провела в ауле недели три, а потом заторопилась обратно. Провожать её поехали отец с братом, ещё двое-трое друзей Шавката.

Абдул-бек поджидал их у конца верхней тропы. Очевидно, он давно караулил отъезд Зейнаб, не решаясь напасть на её дом в селении и оскорбить тем самым своего кунака Джабраила. Увидев мрачного, чёрного, грозного, как Азраил, всадника, да ещё на белой огромной лошади, юноши остолбенели. Никто из них и не мог помыслить вступить в схватку со знаменитым беладом. Отец же Зейнаб крикнул: «С дороги!» – и схватился за пистолет. Но разбойник оказался проворнее: стукнула его «крымчанка», и старик вылетел из седла. Шавкат кинулся на убийцу, но Абдул-бек вторым, а может быть, четвёртым ударом развалил храброго парня от плеча до самого пояса. Служанки визжали в смертельном страхе, друзья Шавката застыли, как каменные. Зейнаб же прыгнула с арбы на коня, оставленного мёртвым отцом, и пустилась наверх. Абдул-бек мчался следом и скоро настиг свою жертву. Неизвестно, что собирался он сделать: убить её или только схватить. Но только он поравнялся с женщиной, та отмахнулась ножом, который всегда носила на поясе. Да так ловко, что из раны на лбу разбойника хлынула кровь, заливая ему глаза. И тогда бек разрядил пистолет. Опять же никто не мог утверждать точно – куда он целил. Но пуля ударила лошадь в шею, та шатнулась в сторону и вместе с наездницей полетела вниз с обрыва высотой, наверно, саженей в тридцать...

Новицкий пробыл в доме Мадатовых около десяти дней. Почти всё это время он лежал на диване, свободно заложив руки за голову, бездумно разглядывая расписной потолок. Тяжёлые чёрные гроздья свисали там с плетей винограда, оранжевые плоды апельсина теснили друг друга, сами норовя сорваться в руки девушек, почти надвое перерезанных в талии плетёными ремешками. Ни одна из них не могла напомнить Зейнаб, и потому Сергей разглядывал их спокойно, не опасаясь потревожить ту ледяную пустоту, что теперь составляла всё его существо. Вышколенный слуга дважды в день приносил поднос с едой. Сергей выпивал полчаши холодной подслащённой жидкости, разламывал квадратик сухого печенья и большую часть клал обратно. Софья Александровна не заходила, но через день появлялась в дверях Патимат, оглядывала Новицкого и уходила. Приходили от Ермолова справиться о здоровье. Сергей молча кивал.

Мадатова после похорон Новицкий не видел. Тот уезжал по каким-то своим делам. Как военный правитель трёх закавказских провинций, князь не мог долго оставаться в Тифлисе. Приехал через неделю. Сергей понял это по суматохе, вдруг поднявшейся в доме. На следующий день Валериан заглянул к Новицкому. Вошёл, как привык, не постучав, широко распахнул двери, но, сделав первые шаги, остановился. Он был не то что испуган, но обескуражен переменой, случившейся в старом знакомом. Лицо его высохло, заострилось, кожа ушла вниз к шее, один тонкий нос торчал над подушками. Валериан хотел было присесть в ногах, но передумал. Всё, что он мог и должен был сказать, умещалось в две короткие фразы. А лишние слова нынче особенно были не к месту.

– Твой казак, Атарщиков, встретился с проводниками, теми, что вели тебя два года назад. Слышал, что собираются в горы.

Сергей лежал всё так же недвижно, разглядывал потолок и никак не показал, что слышит Мадатова. Валериан постоял ещё минуту, не дождался ответа, повернулся и вышел.

А через день Новицкий исчез...

Воздух из чёрного сделался пепельным, последние язычки пламени исчезли, и Новицкий понял, что и сегодня никто не придёт за его жизнью. Он с трудом поднялся, расправляя затёкшие ноги, поясницу и плечи, вышел на поляну, подвинул постель ближе к прогоревшему стволу сухой чинары и, завернувшись в бурку, улёгся. Оружие он аккуратно положил рядом, всё так же заботливо прикрыв полушубком.

Разбудил его ружейный выстрел, ударивший неподалёку. Через пять минут Новицкий сидел в седле. Лошадь, отдохнувшая за ночь и подкрепившая силы несколькими горстями овса, что Сергей бросил в торбу[86]86
  Мешок для пищи, подвязанный к самой уздечке.


[Закрыть], легко вынесла его вверх по склону. У опушки Новицкий натянул поводья, остановился, прислушался.

Где-то в скалах Атарщиков и Мухетдин с братом сидели в засаде, ожидая, когда Абдул-бек проедет мимо, охотясь за Сергеем Новицким. По уговору, Сергей должен был держаться вполне беспечно, как и полагалось русскому, не знающему жизни в горах. Он выехал мстить убийце своей жены, и это было правильно, такого движения ожидали от него все, и прежде всего А6дул-бек. Но, решив действовать как мужчина, он не мог сразу научиться жить по-мужски. И тот же Абдул-бек понимал это лучше других. Лёгкой добычей был этот русский: смелый, потому что не побоялся в одиночку отправиться в горы, и глупый, потому что не знал, чего же надо бояться. Убить его было Абдул-беку не сложнее, чем волку зарезать отбившегося от стада козлёнка. Новицкий понимал это сам и рассчитывал лишь на то, что волк не догадается, почему добыча мемекает слишком уж громко, словно сама подсказывает хищнику, где же её найти.

Снова ударил выстрел, и теперь Новицкий узнал голос винтовки Семёна. Стало быть, хитрая их затея вполне удалась. По другому зверю, кроме как Абдул-бек, Семён бы стрелять не стал. Сергей гикнул и погнал лошадь дальше по склону, поросшему жёсткой травой, объезжая кусты и разбросанные там и сям валуны, серые с тёмными, будто бы влажными пятнами. У самого гребня он спешился, привязал лошадь к тонкому стволику колючки «держи-дерево» и осторожно выглянул за перегиб.

Атарщикова увидел он сразу. Казак стоял на коленях у камня и целился из пистолета, готовясь встретить пулей любого, кто выскочит сверху.

– Это я, Семён! – крикнул Новицкий. – Не стреляй, подожди!

Казак махнул ему рукой, приглашая в укрытие, и продолжил забивать пулю в ствол винтовки. Сергей, пригибаясь, перебежал открытое место, однако никто в него почему-то не выстрелил.

– Обложили его, – бросил Атарщиков, прилаживая шомпол на место. – Как и думали мы с тобой, поехал он тебя убивать. Уже ближе к утру. Ехал по гребню, не слишком таясь. Костёр твой, думаю, издалека виден. Хотели мы его подпустить ближе, чтобы наверняка снять, да белый дьявол его нас учуял. Абдулка тоже учёный зверь: пробиваться ни назад, ни вперёд не стал, метнулся в сторону под скалу. И жеребца спрятал, и сам укрылся.

– Двое стреляли. Ты, я слышал, и он?

– Нет. Мухетдин думал, что выцелил. Так же, как я. Он попусту пули тратить не будет. Что у него – ружьё и два пистолета. Промахнётся, только ежели поторопится. Здесь, я говорил тебе, Александрыч, война особая – с одной пулей можно десяток человек удержать. Понятно, что девять останутся и на куски порежут очень даже свободно. Но никому ведь не хочется быть тем, десятым, кто пулю на себя примет. Так и мы сейчас сидим, выжидаем. Но вчетвером можно, пожалуй, попробовать. Трое бьют по очереди, свободный перебегает. Нам бы на тот уступчик подняться, оттуда он прямо как голый.

Атарщиков привстал и закричал быстро, высоким голосом, обращаясь к кому-то, кто притаился левее и ниже по склону. Тот так же быстро, отрывисто, передал указание дальше. С Абдул-беком даже не пытались заговорить, предложить ему выйти и сдаться. Все сознавали, что мир между ними невозможен ни на каких условиях.

– Темир побежит, – объяснил Атарщиков. – Он самый быстрый. А теперь, Александрыч, как только скомандую – бей сразу между вон тех камней. Зацепишь, не зацепишь – не важно. Главное, чтобы он сам не прицелился.

Саженях в тридцати перед ними из травянистого склона, подобно носу на исполинском лице, высился скальный выступ. А перед ним, прижавшись друг к другу, стояли два валуна, каждый в человеческий рост. В этом-то природном редуте и засел обороняться Абдул-бек. Выцарапать его оттуда, понял быстро Новицкий, можно было ядром, гранатой или же залпом егерского взвода в расчёте, что из двух десятков пуль, отлетевших от нависшего сверху карниза, хоть одна да рикошетирует в правильном направлении. Сейчас им приходилось рассчитывать только на хитрость. И та, что предложил Атарщиков, казалась не хуже всякой другой.

– Готовься... Целься...

Сергей твёрдо прижал винтовку к камню и выцелил ту самую щель, откуда мог стрелять по ним Абдул-бек.

– Пли...

Новицкий потянул крючок и, только лишь ощутив мягкий толчок приклада, немедленно откатился в сторону и потянулся к газырям за зарядом.

Ударила над головой винтовка Семёна, а немного спустя они услышали и Мухетдина. Теперь уже Семён прогонял по дульным нарезам пулю, а Новицкий караулил врага. Абдул-бек не ответил на выстрелы, он не мог позволить себе тратить заряды впустую, а потом отвлекаться на заряжание.

Дважды они повторили тот же манёвр, и Темиру уже оставалось расстояние в два прыжка, чтобы перекатиться из последнего укрытия за скалу, а там уже он мог, взбежав на уступ, выцеливать беззащитного разбойника, словно волка из засидки на дереве.

– Ну, остался ещё раз, Александрия. Готовься... целься... пли!..

Опять с небольшими интервалами треснули три винтовочных выстрела, и снова наступило затишье. Осаждавшие заряжали оружие и выжидали. Абдул-бек готовился к решительной схватке. Он понимал намерения врагов, но знал, что бессилен им помешать. Выскакивать же на открытое место, под пули таких стрелков, как Мухетдин и Атарщиков, представлялось совершенно бессмысленным. Он выложил оба пистолета перед собой, а винтовку направил вверх, надеясь, что пуля невидимого снизу стрелка не поразит его сразу, и он ещё успеет ответить, целясь хотя бы по звуку. «Каждый должен когда-нибудь умереть, – подумал он равнодушно. – Так чем же эта смерть хуже других?..»