Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Спустя месяц с лишним Новицкий с Семёном Атарщиковым, своим напарником из терских казаков, поднимались верхом в горы. Где-то в условленном месте, в верховьях небольшой речки их ожидали проводники. Жаркое июльское солнце успело выбелить небо и выжечь траву на склонах, но в самом ущелье было сыро и даже прохладно. Мелкая и неширокая речушка, почти ручеёк, ещё больше сузилась после весеннего половодья, отступила от стен ущелья, обнажив галечные отмели. Всадники отпустили поводья, и лошади сами выбирали путь, шли по преимуществу по воде, то и дело поднимая в воздух серебряные брызги; они зависали на миг, переливаясь в неярком свете, а затем рушились с коротким плеском обратно.

Мощные леса остались уже внизу, и на склонах росли только редкие кусты колючего кустарника, прозванного русскими «цепляй-дерево», да жёсткие короткие стебли травы, умудрявшейся выжить там, где растения вообще жить не должны. Казалось, что засаде скрыться больше уже и негде, однако Атарщиков держал свою крымскую винтовку не в чехле за спиной, а поперёк седла.

Сергей последовал примеру старого казака, как подражал ему почти во всём деле. Два года они были знакомы, два года вместе отправлялись в странные экспедиции, исполняя поручения Георгиадиса и Рыхлевского, и два года Сергей старательно перенимал у Семёна всё полезное и нужное, что только успевал сам заметить. Посадку в седле, вольную с виду до небрежности, но на деле цепкую, ловкую и невероятно удобную; спокойную манеру выцеливать противника, придерживая выстрел до последней возможности; способность устраивать комфортный, сухой, тёплый ночлег практически в каждом месте, в любую погоду. Да сколько уже успел набрать полезных привычек человек, проживший шесть без малого десятков годов в глуши, опасных местах, где ему не то что каждый день, а каждую минуту приходилось сражаться за свою жизнь с людьми, погодой, животными. Новицкий знал, что, если он сумеет перенять у Семёна хотя бы одну сотую долю его умений и знаний, ему уже будет чем гордиться хотя перед собой.

Вот и сейчас он, подражая едущему первым товарищу, также беспрестанно обшаривал глазами уходившие кверху склоны то левый, то правый. Ничего не замечал и оттого тревожился всё больше и больше. И только когда Семён вдруг натянул свободной рукой поводья и поднял винтовку, призывая остановиться, Новицкий также изготовил ружьё к стрельбе и, странное дело, вдруг почувствовал себя много спокойнее.

Семён наставил ствол своей трофейной «крымчанки» вверх по левому склону и выкрикнул несколько слов на чужом языке. Новицкий тоже повёл ружьё от куста к кусту, от камня к камню, щурясь против яркого солнца. Ответный окрик прилетел из-за большого, почти пирамидального валуна, который только что оглядел и пропустил Сергей. Казак опустил оружие и знаком показал спутнику, что наверху те, кого они ожидали встретить.

Невысокий человек в черкеске, папахе, вышел на открытое место и, упираясь пятками, быстро сбежал по крутому склону, огибая кусты, с озорной лёгкостью перепрыгивая камни, что доходили ему до пояса. Оказавшись на одном уровне с всадниками, он повернул и пошёл параллельно гребню. Казак с Новицким последовали за ним.

– Его зовут Темир, – обернувшись, кинул Атарщиков. – Брат Мухетдина. Совсем мальчишка. Но говорят, уже убил одного. Кого – не знаю, может быть даже русского. Быстро ходит в горах. Лучше даже, чем старший.

Как юноша умеет ходить, Сергей успел отметить и сам. Даже по ровному месту им приходилось понукать лошадей, чтобы не отстать от проводника, когда юный Темир принялся карабкаться вверх по едва заметной тропе, всадники безнадёжно отстали. Горец шёл по каменистому грунту не просто легко, а ещё убыстряя шаг, всё больше увеличивая разрыв. Раза два он обернулся, но останавливаться не стал, уверенный, что путникам свернуть уже некуда.

Поднявшись, они оказались на небольшой сравнительно ровной площадке. С трёх сторон она была открыта, если не считать редких камней, с четвёртой, дальней росли три дерева, невесть как вскарабкавшиеся по такой крутизне. Въехав на плоскость, Новицкий уголком глаза ухватил справа чёрную фигуру, застывшую с ружьём у плеча. Человек следил за гостями, пока они спешились, отдали поводья Темиру и подошли поздороваться с Мухетдином. Тот сидел на расстеленной бурке, опираясь на камень. В руке он держал короткий нож, который горцы обычно носят вместе с кинжалом, и ровными, короткими взмахами обстругивал обломанную ветку.

– Нож этот он кидает саженей на пять, на семь, словно рукой втыкает, – шепнул Сергею Атарщиков, пока они подходили к хозяину места. – Осторожнее, Александрыч. Лишнего здесь говорить и делать tie надо.

Сергей кивнул головой и произнёс известное приветствие, что звучит одинаково во всех уголках Кавказа.

– Алейкум ассалам! – ответил равнодушно-вежливо Мухетдин, скользнул неприязненным взглядом по фигуре Новицкого и о чём-то спросил Атарщикова.

Казак вдруг весело рассмеялся.

– Спрашивает меня – где я оставил своего русского и зачем притащил черкеса? Договаривались, что поведут только он с братьями. Делить деньги на четверых он не будет.

Сергей тоже заулыбался, развязал шнурок, снял бурку и кинул себе под ноги. Снял папаху и подошёл ближе к Мухетдину. Горец неожиданно быстро и ловко вскочил на ноги и обошёл Новицкого, внимательно оглядывая голову, одежду, обувь, оружие.

– Не узнал. Три раза целился, а не узнал, – произнёс он вдруг, довольно хорошо выговаривая чужие слова. – Хорошо борода. Хорошо голова голый. Черкес говоришь?

– Немного, – честно ответил Новицкий.

– Много не нужно. Много не говорить. Там. – Мухетдин показал рукой на север, туда, где белели уже вершины суровых гор. – Там никто не говорит. Один аул другой не понять. Хорошо. Три раза целился, а не узнал.

Он снова опустился на бурку, а Новицкий поёжился, вспоминая, как чвякали в дорожную грязь пули, пущенные Мухетдином в бою за Парас-аул. Только сейчас он понял, как ему повезло в тот ненастный осенний день.

Третий горец подошёл и присел на корточки рядом с Мухетдином. Он был ниже ростом, чем старший брат, но значительно шире в плечах, и казалось, что сила таилась в нём бычья. Рябое лицо, перечёркнутое крест-накрест шрамами, хмурилось. На приветствие Новицкого он только буркнул и продолжал подозрительно смотреть на приезжих. Сергей отметил, что заряженное ружьё он продолжал держать наготове, не опуская курок, и кинжал лежал параллельно разведённым коленям так, что в любую секунду мог оказаться в ладонях хозяина.

– Среднему имя Батал, – подсказал Сергею Атарщиков, когда они уже впятером пробирались по гребню. – С ним надо совсем осторожно. Русских вовсе не любит. Дрался с нами под Лавашами в отряде Абдул-бека. Разбойник, каких ещё поискать. Сильный, горячий, почти сумасшедший. Его, говорят, сам Абдул опасался. Не боялся, но старался понапрасну не трогать.

– Зачем таких выбирал? – не удержался от вопроса Новицкий.

– А других здесь и нет, – просто ответил старый казак. – Батал ещё понадёжнее будет. Старшего брата слушает, и деньги ему нужны. Может, невесту хочет купить, может, винтовку.

– Может, коня, – продолжил Сергей в тон собеседнику.

– Нет, – помотал головой Атарщиков. – Конь, Александрия, на Кавказе много дороже ценится.

– Ты скажи ему, что если будет с нами работать честно, то сможет и коня нового прикупить.

– Сам скажешь, когда время придёт. А пока он ещё и на бабу не заработал.

В этот день они ночевали ещё на траве, проснулись рано и до темноты поднимались в горы всё выше, выше и выше. Тропа вилась вдоль крутого склона такая узкая, что ехали вереницей, и левое колено Новицкого то и дело упиралось в скалу. Где-то тропа шла по естественной узкой площадке на перегибе, где-то была выбита в камне, а местами её поддерживали искусственные помосты, сплетённые из толстых жердей и веток. Частая решётка засыпана была обломками камней в два ряда: сначала лежали куски покрупнее, потом помельче. Первый же настил показался Сергею столь ветхим, что, путешествуй он в одиночку, спешился непременно и перебрался к надёжному месту едва не ползком. Но Мухетдин с братьями проехали перед ним без всяких признаков робости, а Батал ещё и вёл в поводу вьючную лошадь, и Новицкий не хотел выказывать малодушия с первого дня знакомства. Храбрость, успел он узнать, главное достоинство мужчины в горах, иногда едва ли не единственное его богатство. Он сцепил зубы, подождал, пока Темир съедет на каменную тропу, и толкнул рыжего меринка, приказывая двигаться дальше.

– Александрыч! – окликнул его сзади Атарщиков, замыкавший их малый отряд. – Ты отпусти поводья. И колени расслабь. Лошадь животная умная, она сама тебя вывезет.

Сергей послушался, и в самом деле небольшой мохнатый конёк, осторожно пробуя копытами рукотворную дорогу, провёз всадника в общем уверенно и, только сойдя с настила, фыркнул протяжно и громко, словно до этого момента и сам не решался дышать. На площадке, где тропа расширялась настолько, что двое могли стать рядом, Сергей подождал Семёна.

– Когда же это поставили?.. – спросил он, показывая плетью назад.

– Не знаю. Никто не знает. Местные говорят – при дедах наших дедов так было. А дальше никто и не помнит.

– Сгнили уже, должно быть.

Атарщиков решительно помотал головой.

– Что сгнило, то меняют. Здесь за тропой следят.

– Кто же?

– Тот, кто жить хочет, тот и следит. По этому пути столько партий ходит. Ты думаешь – им всё равно, куда ногу поставить?

Новицкий понял, что казак говорит о разбойничьих отрядах, что переходят Кавказский хребет из Дагестана в Кахетию за добычей. Стало быть, они сами или же посланные заранее люди проверяют и ремонтируют тайные тропы. И он вдруг впервые даже не понял, а ощутил, что набеги горных племён на равнину не просто случайная затея отчаянных удальцов, а сама суть жизни в этом суровом крае.

Ночевали они под перевалом. Мухетдин выбрал ровное место, они разбросали большие обломки камней, расчистили квадрат достаточный, чтобы пятеро человек могли как-то скоротать ночь. Рассёдланные и стреноженные лошади сбились в кучу, согревая друг друга, а люди завернулись в мохнатые бурки и пристроились у скалы с подветренной стороны, надеясь подремать до первых лучей солнца.

Горцы и казак, казалось Новицкому, уснули сразу, только успев улечься. Сам же он никак не мог успокоиться и отрешиться от испытаний, выпавших ему за день. Узкая каменистая тропа ползла перед закрытыми глазами, вдруг задираясь так круто вверх, что он с седла мог дотянуться до неё ладонью; плетёный настил трещал под копытами и рушился внезапно, а бедный рыжий нырял мордой вперёд, проваливаясь наполовину, и уже не конь нёс всадника, а, напротив, человек неистовым усилием пытался удержать себя и зверя, стискивая мохнатые бока коленями и обдирая ногти о торчавшие из горы жерди; чёрная река вздувалась за две-три секунды, мгновенно превращаясь из звенящего по камешкам ручейка в мутную, ревущую струю, пенящуюся валами едва ли не в сажень высотой... Сергей вздрагивал, открывал глаза, видел перед собой всё то же место, слышал, как пофыркивают и переминаются лошади, также с трудом перебираясь через холодную ночь, и опять опускал веки, проваливаясь в собственные кошмары.

Один раз он встал и отошёл по надобности. Оправившись и возвращаясь в ярком серебряном свете крупных звёзд, гроздьями висевшими над головой, он вдруг отчётливо различил прямо перед собой огромный, больше пушечного жерла, пистолетный ствол, направленный ему прямо в живот. Ошеломлённый Новицкий застыл на месте и негромко забормотал:

– Это же я, Семён. Что ты?!

– Теперь вижу, что ты, – буркнул Атарщиков и убрал оружие под бурку. – Ложись, Александрыч, не шебаршись. Потерпи, недолго осталось.

Пристыженный Сергей добрался до своего места, лёг, запахнул на груди полы и по тому, как зашуршали, заворочались с другой стороны Мухетдин с братьями, понял, что и они были потревожены его шагами и держали оружие наготове.

В середине следующего дня Новицкий вовсе не был уверен, что ему удастся дожить до вечера. До сегодняшнего дня он считал, что, побывав в Дагестанском походе Ермолова, успел кое-что узнать о горах. Но, начав подъём к гребню, быстро понял, как же он ошибался. Ещё вчера им пришлось идти по снегу, а сегодня на склоне лошади кое-где проваливались по брюхо.

Мухетдин поднял их ещё затемно и заторопил, призывая скорее собираться и выходить. Сергей усомнился – нужна ли такая спешка, но Атарщиков подтвердил нетерпение старшего проводника:

– На перевал нам нужно подняться раньше, чем солнце. Иначе снег растает и перестанет держать. Сам сойти может, камни покатятся, да и нам-то лучше идти по крепкому.

Лошадей оседлали, но садиться не стали и сразу повели в поводу. Сначала уговаривали, понукали, подталкивали, но, когда поднялись повыше, и уже люди стали проваливаться выше колена, бедные животные вовсе стали. Темир достал из вьюка верёвку, пропустил через все шесть уздечек, так что лошади стали караванной цепочкой, а передний конец вручил Атарщикову. Второй, оставшийся свободным, подал Новицкому, сказал несколько фраз, обращаясь, впрочем, больше к Семёну, и поспешил к братьям.

– Он говорит, что, когда не сможешь идти, обвяжешь вокруг пояса. Лошади тебя вытащат.

Сергей вспыхнул и бросил верёвку на снег.

– За кого он меня принимает?! Сколько нужно, столько и буду идти.

Но старый казак покачал головой, словно сам находился в сомнении.

– Не горячись, Александрыч. Они сызмальства по этим горам ходят. Я тоже много насмотрелся, кое-чему выучился. А ты человек к высоте и снегу совсем непривычный. Твоё дело пока слушать, терпеть и ходилки передвигать.

Очень скоро Сергей признался себе, что спутники его были правы. С каждым шагом он всё больше отставал от товарищей, хотя на его долю работа выпала вовсе ничтожная – позаботиться о себе. Горцы пробивали тропинку в снегу, уверенно и бойко уминая снег сильными ногами, обутыми в поршни; братья то и дело менялись местами, доверяя друг другу нелёгкую честь – идти первым. За ними, по пробитой уже тропе, Атарщиков вёл караван лошадей; животные фыркали, выпуская пар в морозном воздухе, вскидывали недовольно головы, обвитые мохнатыми гривами, но видно было, что такая работа им привычна, и шли они достаточно бойко. Сергею досталось идти последним по, казалось бы, достаточно твёрдой, убитой уже снежной дороге. Он рассчитывал, что они с Семёном будут по очереди вести караван, но всего лишь через полчаса уже отстал безнадёжно. Казак показал ему в самом начале, как ходят по глубокому снегу – ставя ногу с носка, а после аккуратно перекатывая ступню на пятку, и поначалу Новицкий старательно следовал указаниям, но быстро устал и пошёл как придётся. То он спешил, надеясь догнать если не Семёна, то хотя бы хвост последней лошади и ухватиться за плетёный конец, что так самонадеянно выпустил; то вдруг оступался, валился набок или вперёд и, поднявшись, долго хватал холодный воздух, чтобы как-то уменьшить сердцебиение. Окажись кто-то из спутников рядом, он давно бы взмолился об отдыхе. Но проводники всё так же усердно месили и били поршнями снег, превращая его в подобие дороги, Атарщиков с тем же остервенением поднимался следом и тащил за собой лошадей. Новицкий же чувствовал себя одиноким, покинутым, забытым и ни на что больше не годным.

Страшно болели голени, бёдра, спина. А когда поднялось солнце, и снег засверкал, заискрился, отбивая острые лучи в лица путников, тягостно стало ещё и глазам. Перед выходом они все зачернили себе веки кусочком угля, что приберёг опытный Мухетдин, но всё равно смотреть вокруг было больно. Сергей предпочёл опустить голову и пялился только под ноги, на убитый подошвами и копытами снег, по большей части серый, но иногда и жёлтый, политый лошадиной мочой.

Новицкий положил себе проходить без остановки две сотни шагов, а потом стоял и делал сорок-пятьдесят вдохов-выдохов, давая отдых ногам, сердцу и лёгким. Во время остановки он, прищуриваясь, оглядывал путь, оставшийся им до гребня, и постоянно видел одно: обращённый к ним бок горы, засыпанный снегом, белый, похожий на сбитую простыню, уходивший влево насколько хватало глаза; впереди и выше три крошечные фигурки, настырно ползущие вверх и вверх, за ними на изрядном расстоянии высокая фигура казака и за ним цепочка лошадиных спин; а за ними прямо к нему, Сергею, спускается тонкая нитка проложенного пути... Новицкий резко выдыхал на счёт «пятьдесят», встряхивался, расправлял грудь, заполнял лёгкие острым колючим воздухом и с усилием делал шаг, первый из следующих двух сотен.

Порой ему казалось, что они никогда не достигнут гребня, не подвинутся к перевалу, к дугообразному понижению, провалу в ровной линии хребта. Перед тем как отправиться бить тропу, Мухетдин показал ему рукой примерное направление, но не напомнил, что в горах все расстояния призрачны, эфемерны и растяжимы. Человек видит вершину, направляется к ней, проходит версту, две, четыре, карабкается до полудня, а гора остаётся всё так же недостижима, словно постоянно отодвигается. Стоит белая, загадочная, недоступная, как, впрочем, и любая цель в человеческой жизни. Где-то на середине склона Новицкий вдруг потерялся в мыслях: он никак не мог решить, как оценивать расстояние на тех кронах, набросках будущих карт, которые он должен представить по окончании путешествия. Он положил себе твёрдо, что если... когда доберётся до крепости, потратит время, чтобы научиться рассчитывать скорость шагов и время движения на ровном месте и склоне любой крутизны.

Но всё заканчивается когда-нибудь – и хорошее, и плохое. Хорошее быстрее, плохое – медленней, но всё-таки Новицкий поднялся на перевал так же, как и его спутники. Он сделал шаг, другой, и склон под ногами начал вдруг выполаживаться, а по обеим сторонам поднялись чёрные скальные стены, закрывая и склон, и солнце. Сильный ветер ударил ему в лицо, поток морозного воздуха, рвавшийся сквозь проход, с разбойничьим посвистом, словно показывая дорогу следующим за ним партиям воинственных разбойников, спускающимся из Дагестана, чтобы пробежаться по равнинным селениям.

Мухетдин с братьями и Атарщиков с лошадьми уже прошли ущелье наполовину и остановились передохнуть в углублении, за скалой, что загораживала немного от ветра. Новицкий подошёл и молча, со всего роста сел в снег. Ну, не рухнул, всё-таки сел, привалившись спиной к заледеневшему, шершавому камню, пробивавшему, казалось, холодом даже сквозь толстое сукно бурки. Чуть отдышавшись, он зачерпнул пригоршню ноздреватого, зернистого снега, но только поднёс к губам, Семён, сидевший поблизости, резким ударом снизу выбил комок, рассыпавшийся, впрочем, ещё в полете.

– Оставь, Александрыч! Нельзя есть холодного. Застудишь грудь – что с тобой делать будем? Лучше попробуй вот этого.

И он положил в ту же ладонь Новицкого смесь растёртого мяса, дроблёных орехов и, кажется, мёда в сотах. Сергей немедленно отправил половину порции в рот и принялся жевать странную тягучую, вяжущую пищу, двигал челюстями ровно и сильно, ощущая, как понемногу возвращаются в его тело тепло и сила.

Юный Темир стоял у скалы, стараясь показать всем как можно яснее, что он совершенно не утомился после подъёма, а, напротив, готов повторить тот же самый путь и раз, и два, и сколько потребуют от него старшие братья. Бетал сидел на плоском обломке скалы, чуть наклонившись вперёд, и хмуро, с едва скрытым презрением, разглядывал утомлённого, едва живого Новицкого. Мухетдин же полулежал в снегу, едва запахнув бурку, вольготно раскинулся и как человек опытный и знающий себе цену нисколько не беспокоился, что другие видят его усталость; просто наслаждался коротким отдыхом в перерыве трудной и опасной работы.

Бетал вдруг осклабился и бросил несколько слов Мухетдину. Тот покачал головой и тоже внимательно стал изучать лицо русского. Темир сделал шаг вперёд и даже переломился в поясе, заглядывая под баранью папаху, которая, как почувствовал Сергей, сползла куда-то на переносицу, но у него пока ещё не было желания озаботиться своим обликом. И даже Атарщиков, также раскинувшийся в снегу, подобно своему приятелю дагестанцу, перевалился лениво на бок и покосился на старшего по команде.

– Она говорит, – Мухетдин небрежно кивнул в сторону Бетала. – Моя брат очень добрый человек. Добрей всех в этих горах. Она жалко тебя – нету сил. Глядеть на тебя – болит здесь...

Мухетдин ткнул себя куда-то в левую сторону груди, где под буркой, черкеской, бешметом стучало его сильное сердце.

– Она говорит – плохо русский, нет сил глядеть. Надо помочь – вот так...

Горец резко провёл большим пальцем по горлу, что закрывала от мороза окладистая чёрная борода.

– Значит, прирезать тебя, Александрия, надобно. Или же пристрелить, чтобы не мучился, – произнёс важно Семён и тут же басисто захохотал.

Словно поняв его слова без перевода, Бетал тоже взорвался резким, почти лающим хохотом. Темир рассмеялся звонко, а Мухетдин – в тон старому казаку.

Новицкий сделал страшное усилие и – рассмеялся вместе со всеми. Он понимал, что ему никак нельзя обижаться, что сейчас он проходит, может быть, главную проверку в жизни. Что толку кичиться победами, достигнутыми вполовину собственной силы, мужчина должен показать, как он умеет держаться, когда все обстоятельства направлены против него, когда все силы Земли и Неба сошлись против его единой простой души. Он смеялся громко, напористо, но зябко передёрнул плечами под буркой: пот на спине высыхал, и бешмет, надетый вместо рубахи, начинал леденить тело. Остальные, похоже, тоже поняли, что отдых закончился.

– Передохнули, пойдём, – проворчал, поднимаясь, Семён. – А то, не ровён час, и замёрзнем так, сидючи.

Тем же порядком они двинулись далее по ущелью, словно прорубленному гигантской киркой в скалах засыпанного снегом хребта. Отдышавшийся Новицкий уже внимательней разглядывал стены, отстоявшие друг от друга саженей на десять и уходившие вверх примерно на вдвое большее расстояние. Почти отвесные, чёрные, покрытые чуть зеленоватыми потёками льда, они были ещё, словно шапками, украшены мощными снеговыми наддувами. Сергей заметил, что Мухетдин озабоченно посматривает по обе стороны движения и вроде бы ступать стал ещё осторожнее. Он окликнул казака и спросил – где проводник видит опасность?

– Вдруг свалится, – буркнул Атарщиков. – Такую узость что ей стоит перехлестнуть. Засыпать – не засыпет, а вот ноги может переломать: и нам, и конягам. Так что ступай тихо, Александрыч, и ни гугу. Вон, Мухетдинка грозится.

На выходе из ущелья их встречало солнце, что успело вскарабкаться почти что в зенит, а также ветер, потерявший, впрочем, почти половину силы и желания мучить пришельцев. А также глазам Новицкого открылся такой же ширины и крутизны склон, как и тот, по которому они карабкались на перевал. Белое полотно уходило вниз версты на полторы, хотя Новицкий уже слабо доверял собственным оценкам высоты и длины.

Но слева, из-за щербатого ребра вершины, которую им удалось обойти, Сергею вдруг открылся вид грозный и притягательный. Кавказский хребет тянулся там, уходя на северо-запад, громоздя пики на пики, протягивая хребты параллельными линиями. Сверху на горы нахлобучены были снеговые папахи, но рёбра были черны и угрюмы, как контрфорсы крепостных башен. Мощной крепостью вдруг увиделся Новицкому Кавказский хребет, страшное, холодное место, куда, возможно, и незачем было приходить людям с равнин Севера. Сложное чувство вины, опасности, сожаления толкнулось вдруг Новицкому в сердце, но тут же пропало, когда Семён тронул его за плечо.

– Пойдём, Александрыч, вниз. Теперь уже больше на пятки всё налегай. Да старайся не отставать. Видишь, партия там внизу собралась.

Взгляд Новицкого пролетел встревоженно склон и остановился, замедлившись, когда гора выположилась в овальную долину, что сворачивала направо и скрывалась от глаз за скалами. В ближайшей к ним части он видел синее блюдце, вокруг которого ползали точки вроде жуков или же муравьёв.

– Озеро там в горах. Вот они и запасают воду на переход. Нас, поди, тоже увидели. Значит, вверх пока не пойдут, подождут, пока спустимся. Тут тебе, брат, и первая проверочка будет. Ну да не робей – отобьёмся, ежели что...