Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Он снова расхохотался, но уже осторожнее. Княгиня подождала, пока он отсмеётся, а потом сказала:

– Знаете, господа, ведь вам и правда подходят античные имена. Даже странно – спустя тысячи лет, в другом уголке земли... Хотя погодите, – оборвала она себя же. – Почему – другом? Здесь же, между морем и Кавказским хребтом, она, Колхида! Сюда же Ясон с товарищами плыли за руном золотым.

– Видите, как всё замечательно сходится, – подхватил довольный Новицкий. – Алексей же Петрович, стало быть, наш Агамемнон.

– Нет, нет, нет! – закричал Мадатов в притворном ужасе. – Эту историю я хорошо помню. Софью я ему – не отдам!

Тут уже они рассмеялись втроём: чисто, вольно, от всего сердца. Мадатов замолчал первый и поднялся из кресла быстро, легко, словно его подкинула невидимая пружина.

– Ты устала, Софья, – заключил он сухим, непререкаемым тоном, каким отдавал приказания своим офицером. – Вечер был трудным. Отдыхай. А мы с Новицким ещё у меня потолкуем.

В кабинете князя Сергей в ещё более усечённом виде рассказал историю своего плена.

– До Бранского нам с тобой не добраться, – с явным сожалением заключил князь, постукивая по столешнице поочерёдно всеми десятью пальцами. – Три года назад я ему сгоряча чуть голову не отрубил, а сегодня уж – какая дуэль между нами. И Георгиадис ему хвост не прищемит, потому как доказательств у тебя нет. Так ведь?

– Так точно, – усмехнулся Новицкий.

– Ну так и не мучай себя. Бессильная злоба, она, брат, знаешь – человека только изводит. Абдул-бек, слышал, объявил мне канлу. И что же – скоро над ним все женщины посмеются.

– Он пытается сделать, что может, – осторожно заметил Новицкий.

Мадатов помрачнел, вспомнив нападение шайки бека на Чинахчи, преждевременные роды жены и страшный приговор лекарей. Сергею же привиделось рябое лицо белада, каким он видел его в полутьме тюремной лачуги, и ужас, который он испытал в тот вечер, вновь накрыл его ледяной волной, затопившей всё тело разом.

Мадатов молчал, соображая некоторые, очевидно, ему одному известные подробности, и Сергей тоже замкнул рот, не желая прерывать мысли хозяина. Наконец, тот решился.

– Если уж у тебя душа так горит, пожалуй, я тебе подскажу: у Абдул-бека есть ещё один враг. Аслан-хан кюринский, нынче казикумухский. Разбойник застрелил его брата, Гассана. Славный был мальчик. Поговори с ханом. Может быть, вдвоём придумаете, как до бека добраться. Письмо к нему я тебе напишу. Чувствую, что, пока ты за Бетала своего не ответишь – не успокоишься. Так ведь, Новицкий?

Сергей молча кивнул.

– Ты совсем, я смотрю, горцем стал, – усмехнулся Мадатов. – Но, может быть, только метишься. Одежда, оружие, лошади – всё ерунда. Тут думать надо, чувствовать. Я же, хоть и вырос в этих горах, уже не могу к ним вернуться. В Петербурге думал: вернусь, буду мстить! Сейчас чувствую – не могу. Человека, который отца убил, я не знаю. А всему народу мстить... – Он покачал головой. – Не по мне зверство такое. Ко мне в Шуше Карганов пришёл. Купец тамошний. Знаешь его?

– Как же! – засмеялся Новицкий. – Ванька-Каин!

– Вот-вот. Просил разрешения... Что делать, неважно; как всегда – деньги. Я отказал. Он предложил мне половину дохода. Я его выгнал. Он у порога остановился, обернулся и говорит: я думал, что пришёл к племяннику мелика Шахназарова, а оказалось... Продолжать побоялся, но я его понял. Решил уколоть меня тем, что отец был всего лишь медником. Знаешь, Новицкий, лет пять назад я бы его, наверно, убил. Теперь только ответил спокойно: да, я племянник Джимшида Шахназарова; но, прежде всего, я – генерал русской армии! Понимаешь, Новицкий, хочу, чтобы здесь порядок был настоящий. Как в Европе: России, Германии, Франции.

– Женщина с золотым блюдом на голове без всякой охраны, – вспомнил Новицкий потаённое желание князя, высказанное им при последней их встрече.

– Клялся я тогда зря. Такая женщина, думаю, и в Петербурге дальше двух кварталов от дома не отойдёт. Но человек с мотыгой должен на своём поле работать, не вспоминая – где поставил своё ружьё. Ты меня беспощадным назвал, Новицкий. Да – убиваю, казню, отправляю в цепях в Тифлис, в Сибирь. Но иногда, знаешь, думаю – а если простить?..

– И что же? – не выдержал Сергей нависшего над ними молчания.

– Не повесить – могу. Совсем отпустить – не решаюсь. Не одной ведь своей жизнью рискую. Помилую я разбойника, а он ещё сколько семей вырежет. Что тогда делать?

Он встал, прошёл из угла в угол, словно тесно ему сделалось в этих стенах, и остановился перед Сергеем.

– Знаешь, Новицкий, вспоминаю я себя ротмистром. Передо мной Ланской, знамя. За мной эскадрон. Рядом Фома Чернявский. И я ничего не боюсь!

– Неужели сейчас вы боитесь, князь? – удивился Новицкий.

– Не боюсь, Новицкий, но – опасаюсь. Слишком много надо решать. И слишком дорого обойдётся любая моя ошибка...

II

Месяц спустя Новицкий поднимался к себе, на второй этаж приземистого деревянного дома, где поселился со дня своего приезда в Тифлис. Он привык к своим маленьким комнаткам и не хотел менять их без нужды. Поэтому, ожидая Зейнаб, только снял у хозяина ещё и соседнее помещение да приказал отделать его и обставить так, чтобы было прилично и удобно жить там молодой женщине.

Уже стемнело. Сергей прошёл по галерее, привычно перешагнул, даже не глядя, провалившуюся половицу и заученным движением взялся за ручку двери. Открыл, вошёл в комнату, завешенную тьмой, словно тяжёлой шторой; стал, давая глазам время привыкнуть, чтобы отыскать и засветить свечку. И тут кто-то метнулся к нему от стены, повис на плечах тяжестью гибкого ладного тела, и нечто острое, холодное кольнуло шею чуть выше ключичной ямки.

– А! – выдохнул Новицкий. – Убит!

Колени его ослабли, он рухнул на пол, перекатился на бок и схватил нападающего за плечи. Привлёк к себе и поцеловал туда, где, ему казалось, должны находиться губы. Но попал в щёку, а Зейнаб быстро заколотила ему в грудь сильными кулачками. Вырвалась и отскочила в сторону. Сергей же остался лежать.

– Зажги свечу, – попросил он. – Дай мне на тебя посмотреть.

Ударило кресало, зашипел отсыревший серник[81]81
  Огонь добывали с помощью кресала, ловя искру на трут – высушенный гриб. А потом от трута запаливали серник – лучинку, обмокнутую в серу.


[Закрыть], и, наконец, узким конусом поднялось пламя свечи. Подсвечник располагался между Зейнаб и Новицким, так что Сергей не мог разглядеть лица женщины.

– Почему ты так беззаботно заходишь в комнату? – спросила она с требовательной обидой.

– Я же пришёл к тебе, не к врагу.

– Ты не был здесь десять дней. Ты не знаешь, кто теперь сидит в этих стенах. Может быть, я уже стала твоим врагом.

– Ты? – изумился Новицкий. – Никогда в жизни.

– Почему ты так думаешь? – Обида в голосе Зейнаб звучала всё сильней и отчётливей. – Ты говоришь, что уедешь. Ты уезжаешь, не присылаешь с дороги ни одной весточки, потом возвращаешься и думаешь – я встречу тебя с радостью и желанием? А вдруг мне рассказали, что на дороге ты встретил другую и забыл с ней свою Зейнаб. Откуда ты знаешь – может быть, я наточила нож и держу его в рукаве.

– Ну, тогда... – Новицкий подумал и сказал совершенно искренне: – Тогда мне тем более незачем защищаться. Если ты решила меня убить, мне уже нет смысла оставаться на этом свете.

Если он думал, что его признание смягчит Зейнаб, то ошибся. Женщина скользнула вперёд, в голосе её послышалась опасная хрипотца, словно рычание:

– Ты мужчина! Ты должен всегда быть готов сразиться. Зачем ты носишь кинжал, если не можешь им ни отразить удар, ни ударить?

– Я сражаюсь уже почти двадцать лет, – устало ответил Сергей. – Я готов защищаться и нападать, но только когда я воюю. Зачем мне взводить курок, когда я сижу рядом с друзьями? Зачем мне держаться за рукоять шашки, если я прихожу к любимой?

– Самый страшный враг – тот, что притворяется другом. И знаешь почему? Потому что ты поймёшь, что он враг, только когда он ударит.

Новицкому вдруг неохота сделалось спорить. Он упёрся ладонями в пол, качнулся и одним движением взлетел на ноги. Вторым – поймал Зейнаб за руку и выдернул из кулака длинную шпильку. Третьим – подхватил под колени и понёс в спальню. Бережно положил на тахту и сам опустился рядом.

Зейнаб глядела на него лучащимися глазами.

– Будешь раздевать медленно, – шепнула она, – или опять всё разорвёшь, как в первую нашу ночь?

В первую ночь Сергей обнаружил под платьем девушки плотный корсет, туго зашнурованный и завязанный десятками узелков. Поначалу он принялся их распутывать, но потом, в понятном нетерпении, какие-то части шнуровки разорвал, какие-то вовсе разрезал. А после долго утешал плачущую Зейнаб. Оказалось, что корсет, по давним и непреложным обычаям, она должна была показать подругам и родственницам. Чем тщательнее была развязана шнуровка, тем искуснее мужчина. Над нетерпеливым, схватившимся сразу за нож, долго потешались в селении.

– Скажи им – откуда, мол, русскому знать наши обычаи? – предложил ей Новицкий, досадуя, что никому не пришло в голову предупредить его о возможных подвохах.

А впрочем, сознался он себе самому честно, кто же предупредит жениха, если и невесту доставили в дом тайком.

– Совсем дикие люди, – всхлипнула Зейнаб, но всё-таки улыбнулась сквозь последние слёзы. – Да ведь мне и показать уже некому. Кто из них решится приехать в страну Цор? И кого из них отпустят мужчины?

Но впредь Новицкий старался быть по возможности осторожным. Если у девушки хватило храбрости отправиться за снеговые вершины, неужели он не сможет запастись нежностью и терпением. И сейчас, как ни сжигало его желание, пальцы и губы его двигались медленно, плавно, словно освобождая из-под покровом хрупкий и драгоценный сосуд...

Потом Зейнаб отвернулась.

– Тебе было нехорошо? – всполошился Новицкий.

– Мне всегда хорошо, когда ты рядом. Но если после близости я лягу на правый бок, то смогу подарить тебе сына. А я думаю, что настала уже пора.

Поскольку Зейнаб не могла его видеть, Сергей поджал губы и почесал за ухом. Он-то совсем не был уверен, что готов и способен сделаться не только мужем, но и отцом.

– Мужчина всегда хочет сына, между тем рассуждала Зейнаб. – Говорят же – дочь разрушает дом, а сын умножает. Я говорила тебе, что отец собирался меня убить. Тогда, он думал, наверняка родится Шавкат.

Сергей стиснул зубы и обхватил узкое тело жены.

– Мне всё равно, – шепнул он ей в ухо. – Пусть родится сын, пусть будет дочь. Но я уже люблю его или её одинаково. Ведь это же наш ребёнок.

– Но я хочу родить сына, – повторила Зейнаб упрямо. – Я хочу быть тебе хорошей женой. И когда я приеду в аул, я хочу сказать матери, что ношу твоего сына под сердцем.

– Зачем тебе возвращаться в аул? – опять всполошился Новицкий.

Зейнаб быстро перевернулась в его руках и прильнула горячим телом.

– А! Так русские не знают и этого, – заговорила она быстро, поддразнивая, в то время, как ручки её отправились в увлекательное путешествие по телу Новицкого. – Когда девушка выходит замуж в чужое селение, через полгода она должна навестить родных и привезти им подарки. Ты пошлёшь подарки моим отцу, матери, брату?

– Даже Джабраил-беку, – усмехнулся Сергей. – Хотя тому я охотнее отправил бы пулю. Так же как Зелимхану.

– Ты забыл. Зелимхан больше никогда не возьмёт в руки оружие. Он так и будет лежать в постели, пока Аллах не пришлёт за его душой ангела Смерти. Зачем мужчине нужен беспомощный враг?

– Какой же мужчине надобен враг? Мёртвый?

– Мёртвый лучше всего, – охотно подтвердила Зейнаб. – Но если живой, то сильный. У слабых людей не бывает сильных врагов. Абдул-бек – вот кто твой настоящий враг. И значит, ты очень сильный.

Новицкий мог, наверное, постараться объяснить жене, что враг Абдул-бека – совсем другой человек. Что он сам заслужил ненависть бека вовсе не своими достоинствами, а лишь некоторыми отношениями с генералом Мадатовым. Но ему совсем не хотелось разочаровывать любящую его женщину, тем более что пальцы её продолжали своё скрытое от глаз дело настойчиво, умело и ловко.

– Ты хочешь? – спросил он Зейнаб, приподнимаясь на локте, чтобы зрение подтвердило – ощущения его не обманывают.

– Кобылица никогда не насытится, – шепнула та, поворачиваясь на спину и подтягивая колени. – А жеребец может утомиться даже после одной отчаянной скачки.

– Ну знаешь ли, – усмехнулся Сергей, принимая вызов, звучащий над землёй от сотворения мира. – Как говорят в России: конь хоть и стар, но борозды...

Потом Зейнаб быстро уснула, а Новицкий оделся, погасил свечу и пошёл к себе. Сегодня же, по горячим следам своего путешествия в Казикумых, он хотел отправить донесение Георгиадису. Абдул-бек, безусловно, сделался его личным врагом, но отнюдь не перестал быть врагом Российской империи. А потому решение наболевшей, нагноившейся даже проблемы интересовало Санкт-Петербург не менее, чем Тифлис, хотя, может быть, и слабее, чем самого Сергея Новицкого...

III

Въехав в аул, Абдул-бек распустил нукеров. Один Дауд сопровождал его до самого дома, но когда Зарифа, жена бека, вышла и взяла Белого под уздцы, отъехал и он. Бек молчал, сидя в седле, молчал, спешившись, не проронил и слова, когда вошёл в саклю. Латиф и Халил, черноглазые бойкие ребятишки, кинулись было навстречу отцу, но мать обхватила их коричневыми, сморщившимися от тяжёлой работы руками и удержала на расстоянии. Абдул-бек повесил винтовку и шашку на колышки, подумал и присоединил к ним ещё один пистолет. Второй он оставил за поясом, а с кинжалом не расставался, даже когда спускался к жене. По крутой, скрипучей лестнице поднялся на второй этаж, лёг на тахту, вытянулся до хруста в позвоночнике и зажмурился от удовольствия. А закрыв глаза, разрешил себе задремать, отдохнуть после нескольких дней скитаний в горах. Он лежал навзничь, чуть закинув голову, поднимая остроконечную бороду к потолку, и дышал ровно; широкая грудь его то поднималась, едва не разрывая ветхую ткань бешмета, то опадала.

Так он пролежал, наверное, больше часа, а потом ресницы его дрогнули, он пропустил выдох и вдруг извернулся, одновременно быстрым и мягким движением поднялся, вынимая кинжал из ножен, но тут же отпустил рукоять. На ковре посередине комнаты сидел Джамал.

Абдул-бек не мог сдержать довольной улыбки. Это отец учил его двигаться бесшумно и в доме, и во дворе, и в лесу, и даже на осыпном склоне. И сам Джамал даже в свои семьдесят с лишним лет мог ещё показать многим молодым воинам, как надо скрадывать и врага, и зверя.

Джамал тоже оглядывал сына, не скрывая своего удовольствия. Мальчик вырос сильным и ловким мужчиной. Его боятся чужие и уважают свои. Он сумел передать ему многое из того, чему выучился сам: держаться в седле, стрелять, рубить кинжалом и шашкой. Если бы он только смог объяснить ему, что не всегда нужно действовать, что иной раз лучше остановиться: удержать удар или выстрел. Но если бы, спросил он себя, если бы лет тридцать-сорок назад его собственный отец, дед Абдула, решил бы удержать его от сражения, подчинился бы он, принял бы мудрость седобородых? И честно ответил себе самому – нет.

– Тебя не было восемь дней, – сказал он сыну, не спрашивая, не упрекая, а только отмечал факт, известный обоим.

На самом деле Абдул-бек отсутствовал больше месяца. Но должен был вернуться давно, и те восемь дней, о которых сказал Джамал, были лишними. Семья начала уже беспокоиться. Бек понял это и чувствовал, что дол_г жён был объяснить, оправдаться хотя бы перед отцом.

– Зелимхан умер, – сообщил он коротко, но, помолчав, добавил: – Аллах решил освободить его от мучений.

– Он был храбр. Чья пуля попала в шею?

– Бетал, брат Мухетдина, аварца из аула Анцух. Он несколько раз ездил со мной, но вдруг решил пойти с русскими. Я убил его, и теперь его братья будут искать моей смерти.

– Трудно прожить, не встретив ни одного врага. Чужая ненависть укрепляет руку, делает зорким глаз, а слух чутким. Всё же скажу: лучше всего враг выглядит мёртвым.

– Но часто приходится хоронить друзей, – заметил Абдул-бек и смутился, потому что Джамалу на своём веку приходилось опускать в землю знакомых джигитов куда чаще, чем ему самому.

Джамал заметил замешательство сына. Что ж, если мальчик проживёт ещё хотя бы лет двадцать, он узнает, что такое – вдруг осознать: всех, с кем схватывался в борьбе, в шуточном бою деревянным оружием, скакал наперегонки по длинному, травянистому склону, их всех больше нет.

– Дошли вы до Терека? – спросил он, хотя уже видел, что сын и его нукеры пришли без добычи.

– Нет, – коротко ответил Абдул-бек, недовольный, что ему напомнили о неудаче; но тут же вспомнил, что говорит с отцом, и продолжил, словно бы извиняясь за резкость: – Они ждали нас и встретили ещё у этого берега. Дауд ехал первым и почувствовал запах неверных. Они гнали нас до темноты, но, хвала Аллаху, мы не потеряли ни одного человека. Попробовали уйти левее, обогнуть их крепость на Сунже, но и там поджидала засада. Этот русский, которого Джабраил держал в ауле, он узнал слишком много. Надо было убить его сразу, а потом расплатиться с его хозяином.

– Этим убийством ты бы оскорбил храброго Джабраил-бека.

– Знаю. Потому я и удержал свою руку, – отрезал Абдул-бек и задумался.

– Среди русских, – осторожно начал говорить Джамал, – среди этих неверных тоже есть достойные люди.

Абдул-бек вдруг рассмеялся, неприятным, отрывистым смехом, будто бы заставляя себя выдавливать горлом непривычные, неудобные для него звуки.

– Не ты ли учил меня, что мужчина должен иметь сильных врагов. Слабые лишь оскорбляют воина.

Теперь смутился Джамал.

– Говорят же, что промолчал – и ты хозяин своему слову. Выпустил – и ты его раб.

– Я не хотел обидеть тебя.

– И такое бывает в жизни. Ещё говорят: не хватай отца за бороду, но, если уж схватил – не выпускай. Мы все должны держаться своей тропы. Но как быть, если на ней мы начинаем встречать засады?

Абдул ответил отцу, не раздумывая:

– У человека есть ружьё, кинжал, шашка.

– Но в тумане он может перепутать дороги.

– Тогда он должен подождать, пока поднимется солнце.

– И увидит, что окружён врагами. Тысячами, десятками тысяч. Я тоже ходил за Терек, я спускался в страну Цор, я встречал на дороге шемаханских купцов. – Джамал смотрел на сына, но видел лишь своё прошлое. – Так же поступали и мой отец, и отец моего отца... Может быть, у меня просто ослабела рука... Но часто я просыпаюсь ночью и вижу тех, кого догнала моя пуля, на кого упал удар моего кинжала. Теперь их сыновья и внуки придут требовать ответа за кровь.

– Пусть приходят, – отрубил Абдул-бек, сузил глаза и раздул ноздри, словно бы воочию увидев перед собой толпы врагов. – Я думаю, отец, если бы Аллах захотел сотворить людей равными, зачем ему понадобилось создавать горы?

– Возможно, он хотел приблизить людей к себе.

– Или же поставить одних над другими.

Джамал поднялся, опираясь на посох.

– Мы начинаем ходить по кругу, как волы на мельнице. Отдыхай. Ты долго не был дома, тебе нужно набраться сил перед ночью...

Когда все в сакле заснули, Абдул-бек тихо спустился вниз, на женскую половину. Зарифа ждала его и приняла покорно, с желанием, но без страсти. И Абдул-бек вдруг поймал себя на чувстве, недостойном мужчины, – ему хотелось не ласкать жену, а разговаривать с ней. «Старею, наверное, – подумал с усмешкой, – скоро вырублю себе посох и сяду с отцом на площади. Буду вспоминать, как скакал и рубился, осуждать неуклюжую молодёжь, да их же одёргивать за горячность...»

Зарифа почувствовала, что муж расстроен, и зашептала в ухо, обдавая щёку горячим дыханием:

– Ты словно дождь, пролившийся после засухи. Как пересохшая земля, я выбрала воду всю, до единой капли.

Абдул-бек, не отвечая, приподнялся повыше, позволяя жене положить голову ему на плечо.

– Наши сыновья, – продолжала шептать Зарифа. – Латиф вырос совсем большой. Ему уже мало только бегать с утра до вечера. Он хочет скакать, стрелять, рубиться. Но кто возьмётся теперь учить сына самого Абдул-бека.

Бек скрипнул зубами.

– Раньше многие бы считали за честь взять в семью моего сына. Теперь они опасаются.

– Да, муж мой. Мадат-паша, Аслан-хан – ты нашёл себе сильных врагов.

– Мне есть чем гордиться.

– Так же, как и твоей жене, и твоим сыновьям. Но мальчиков нужно уже учить. Отец твой стар, а другие мужчины уходят вместе с тобой.

– Джамал расскажет им, как следует мужчине держаться на годекане, в кунацкой, в собственной сакле. Как подниматься в седло, как опускать шашку, как заряжать ружьё и как выпускать пулю.

– Но мальчикам нужен ещё хороший пример.

– Им ещё нужно не умереть с голоду, – жёстко ответил Абдул-бек, впрочем, тут же поправился: – Я буду в селении дней десять. Может быть, дольше. Я покажу мальчикам, что им нужно уметь для начала. А когда вернусь, проверю, что они поняли и запомнили. И тогда уже покажу им другое. Аталыка[82]82
  Знатные люди отдавали сыновей на воспитание в семьи своих приближённых. Этот обычай назывался – аталычество.


[Закрыть] у них нет и не будет, но никто не посмеет сказать, что сыновья Абдул-бека не знают отца...

Он вдруг сед и схватил кинжал, лежавший у изголовья. Зарифа тоже поднялась, прикрываясь лоскутным одеялом.

– Кто-то прокрался во двор, – шепнул Абдул-бек. – Я сейчас выйду.

Он ощупью снял со стены пистолет, бесшумно отодвинул засов, приоткрыл створку и выглянул. Два человека стояли в дальнем углу двора и подавали нечто тяжёлое наверх, на крышу, где уже стоял третий.

– Кто такие? – грозно крикнул бек, выскакивая на открытое место. Стоявшие внизу метнулись к дувалу, а человек на крыше выстрелил и промахнулся. Бек разрядил свой пистолет, неизвестный крикнул и полетел вниз. Абдул-бек кинулся было вслед бежавшим, но тут огромный столб пламени встал у него за спиной, на том месте, где только что была его сакля. Огненная рука схватила бека, перехватывая одновременно грудь и горло, подняла и швырнула далеко в сторону...