Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Грозная мало изменилась за два года, что Новицкий не бывал в крепости. Всё те же земляные валы, всё те же пушки, присевшие на барбетах[54]54
  Искусственные сооружения, на которые устанавливали крепостные орудия.


[Закрыть] и зорко выцеливающие врага на том берегу Сунжи; гарнизон по-прежнему ютился в землянках, зато у стены, обращённой к форштадту[55]55
  Поселение, что находится вне крепости.


[Закрыть], поставили два длинных одноэтажных строения, кое-как зашитых горбатыми досками со многими щелями. Атарщиков ткнул в одну рукоятью плети, и та провалилась насквозь. Казак с недоверчивым изумлением покачал головой.

– Задувает-то, поди, через такую дырищу. Вот где байгуши живут! Хоть и крещёные, а всё одно – байгуши.

Семён употребил слово, которым горцы клеймят своих отверженных, нищих по рождению и лентяев по духу.

Деревянные дома занимали, как и предположил сразу Сергей, канцелярские, провиантские и прочие службы. На обросшего Новицкого, грязного, загорелого, высохшего, обвешанного оружием поверх рваной одежды, воззрились опасливо и только, когда вошедший заговорил, признали в нём своего, пригласили сесть, предложили водки и чаю. Извинились поспешно.

– Ничего, ничего, – довольно похохатывая, приговаривал Новицкий, присаживаясь на грубо сколоченный, с занозистым сиденьем табурет и привычно передвигая кинжал. – В первой крепости, куда вышли, вообще чуть не застрелили. Часовой у ворот кричит: «Стой! Кто идёт?!», а я ему по-черкесски: «Свои, свои едут!..» Забыл русские слова за три месяца. Слышу – уже курки щёлкают. Тут от страха онемел вовсе. Хорошо – казак-проводник выручил. Как закричал – солдаты сразу своего в нём признали. Нехристи, говорят, так ругаться не могут.

Несколько потных, оплывших чиновников от гражданской и армейской администраций, сгрудившиеся вокруг гостя, рассмеялись с готовностью. Эти люди, словно вросшие в свои стулья, обрадовались нежданному развлечению и старались изо всех сил выказать своё удовольствие, тем более что о Новицком слышали как о человеке, приближённом к Ермолову. Дородный капитан в наброшенной на пухлые плечи шинели поколыхал животом и спросил с ласковой предупредительностью:

– Испугались, стало быть, Сергей Александрович?

– Кому же не страшно пулю в лоб получить, да ещё от своих, – ответил Сергей с небрежной искренностью человека, уже до того привыкшего к разного рода опасностям, что и не стесняется рассказывать другим о своих страхах.

– Ну, свои промахнутся: солдатская стрельба известная – во весь белый свет. А вот горцы стреляют в самом деле отменно.

Голос, пришедший от двери, был хорошо знаком Новицкому. Он обернулся и увидел – Брянского.

Три года они не виделись, и за это время граф несколько изменился: ещё более раздался в поясе и в щеках. Лицо его, круглое от природы, сейчас сделалось и вовсе похожим на луну, когда она сияет над ночною землёю в полную силу. Бранский был гладко выбрит, одет, в сравнении с прочими, опрятно и даже несколько франтовато. Газыри его черкески были серебряные, хотя Сергей сразу же заподозрил, что вместо пуль там лежит какая-нибудь ненужная ерунда.

– Здравствуйте, Новицкий! Рад вас видеть, – заговорил Бранский, быстро проходя по комнате и протягивая руку.

Сергей подумал, но встал и протянул навстречу свою, ту самую, которая ещё носила след пули, выпущенной графом на дурацкой дуэли. Ладонь у Брянского была большая и на вид мягкая, но хватка неожиданно крепкая. То ли он в самом деле обрадовался появлению сослуживца, то ли сразу хотел показать свою силу.

– Мы ожидали вас, Новицкий, ещё месяц назад. Начали уже беспокоиться. Кое-кто решил, что потеряли вовсе. Ни слуху ни духу ни о вас, ни о вашем казаке. О проводниках же я совсем ничего не знал.

Так выговаривал Бранский, пока они шли по длинному коридору в дальний конец дома, где расположилась небольшая канцелярия графа. Для прочих он по-прежнему заведовал провиантом, закупал овец и коров прежде всего у той части горцев, что называлась «мирной», то есть хотя бы на словах обещала быть русским добрыми соседями и продавать им скот и зерно.

Комнатка у него была настолько мала, что поначалу Новицкий даже задержался у двери, прикидывая – найдётся ли ему место. Стояли стол, кривоногий, но покрытый куском материи, бывшей когда-то чёрной; с обеих длинных сторон теснились два стула, к одной из стен прибиты был неровно две полки, заваленные бумагами, да в дальнем левом углу стоял сундук, надёжно перевитый железными лентами. На столе располагались чернильный прибор, несколько очиненных перьев, да посередине возвышалась ровная стопка чистой бумаги. Место для отправления службы чиновником ревностным и амбициозным, раз уже сумел выговорить себе помещение, отдельное от других.

Брянский отодвинул стул до самой стены и сел, едва не упираясь коленями в низкую столешницу. Кивнул Новицкому на свободное место.

– Так что же, дорогой мой, вас задержало в пути? Я уже прямо и не знал, что отписывать в Петербург. Георгиадис, там, просто весь извертелся. Вы же у него любимый сотрудник.

Новицкому неприятны были и жирный голос Брянского, и его снисходительное обращение, но он постарался не показать своего раздражения. В конце концов, это была уже не его территория. В этих местах во всём, что касалось их тайной деятельности, хозяином был именно граф. На это достаточно жёстко указал ему Георгиадис в последнюю их встречу в Тифлисе.

– Задержали нас, видите ли... горы, – просто ответил он, глядя в распахнутое окно, где за крепостными стенами, за рекой Сунжей, за прибрежной прогалиной, за лесом, который успели отодвинуть почти до ущелья, за этим знакомым пейзажем грозно вставали снеговые вершины, едва различимые, впрочем, на горизонте.

– Начальником штаба корпуса мне было поручено специальное задание – разведать проходы из Дагестана в Чечню. Потому мы и прошли через Акушу, через Аварское ханство, вдоль хребта, почти до Андреевского. Там уже перебрались на эту сторону и спустились лесом к Аргуну. О результатах я буду докладывать генерал-майору Вельяминову.

– Понимаю, но с докладом придётся вам подождать. Генерал-майор повёл отряд за Сунжу. Как говорит наш любимый Ярмул-паша: аульчик один наказать надо примерно. Накажет его и вернётся. Пока что можете рассказать мне. Тоже ведь любопытно.

Новицкий почувствовал, что он не может уже более выносить эту барскую, пренебрежительную интонацию, эту ироничную, покровительственную манеру держаться и говорить. То, что казалось уместным в Санкт-Петербурге, среди офицеров гвардии, здесь, на вольном кавказском воздухе звучало совершенно фальшиво.

– В ближайшую неделю мне надобно, прежде всего, составить отчёт для Петербурга, – сказал он жёстко и твёрдо, и по тому, как сузились глаза Бранского, понял, что вызов услышан. – Но до того, как отправить пакет, я, разумеется, предоставлю вам возможность ознакомиться с материалами и скопировать кроки местности, – добавил Новицкий, сообразив вдруг, что результаты его путешествия могут быть полезны прежде всего тому же ненавистному Бранскому.

– Буду вам весьма признателен и благодарен, – медленно, с расстановкой произнёс граф, подпустив в голос и насмешки, и злости.

Новицкий, впрочем, не желал лишний раз ссориться с Бранским, тем более что тот, по указанию Рыхлевского, должен был доставить деньги для расчёта с проводниками. К удовольствию Сергея, Бранский подвинулся к этой теме сам первый.

– Это ведь ваши люди стоят? – спросил он Новицкого.

Сергей опустил взгляд ниже вершин и в то же окно увидел спутников, с кем последние недели не расставался ни днём ни ночью. Мухетдин по обыкновению сидел на корточках и пускал в стружку то ли отломанную ветку, то ли подобранный обломок доски. Бетал стоял рядом со старшим братом, скрестив на груди руки, готовый в любую секунду схватиться за кинжал или пистолет, если только почувствует угрозу своим звериным чутьём. Юный Темир держался сзади, сторожа лошадей: свою и братьев; четвёртая, вьючная, сорвалась с каменистого склона и канула в глубоком ущелье. Несчастное животное жалел только Новицкий. Остальные ругали погибшую за неуклюжесть и сетовали, что та унесла с собой запасы еды. Тогда им пришлось остановиться в неудобном месте и ждать двое суток, пока Атарщиков и Бетал выслеживали стадо горных баранов. Сейчас казак, привязав лошадей – свою и Новицкого, вольно раскинулся по земле, бросив под голову отвязанный седельный мешок. Он, казалось Сергею, единственный из всех пятерых чувствовал себя совершенно свободно. Проводники находились среди чужого народа. Новицкий разговаривал с чуждым ему человеком. Семён же был сродни этому миру в любой его точке, был совершенно свободен, ни от чего не зависел и никого не боялся.

– Живописные дикари, – продолжал между тем Бранский. – На расстоянии разглядывать весьма любопытственно. Но как вы, Новицкий, смогли провести в их обществе более нескольких дней – не понимаю.

Он втянул с силою воздух и сморщил с отвращением свой мясистый, пористый нос.

– Да и вам, мой дорогой, не мешало бы вымыться. Особых удобств здесь, вы знаете, нет, но горячей воды у солдат всегда можно найти.

Сергей и сам чувствовал, что грязен, и только заставлял себя терпеть неудобства нечистого тела. По возможности он окунался в речки, через которые проезжала их небольшая команда, но осторожничал, чтобы не простудиться, не связать спутников ненужными осложнениями. Однако ему сделалось неприятно от того, что посторонний сделал ему замечание хотя бы в небрежной форме. А повторенное в десятый, кажется, раз обращение «дорогой мой» взбесило его окончательно.

– Прежде всего, я хотел бы рассчитаться с проводниками, – отрезал он. – Артемий Прокофьевич уверил меня, что вам будет дано соответствующее поручение.

– И он вас нисколько не обманул, – усмехнулся Брянский. – Я получил указания и выполню их немедля.

Он перегнулся в пояснице, не поднимаясь, впрочем, со стула, открыл сундук, достал и поставил на стол железный ящичек, очевидно, нелёгкий. Из ящичка извлёк горсть монет, отсчитал нужное количество, бросая по одной на столешницу, отвечавшую сухим треском. Оставшиеся деньги граф ссыпал в ящик.

– Можете пересчитать, – бросил он Сергею, подвигая монеты по столу тыльною стороной ладони.

Новицкий не прикоснулся к деньгам.

– Я считал вместе с вами и вижу, что здесь только половина условленной суммы, – сказал он, всё ещё сдерживаясь; но сквозь его раздражение начал уже пробиваться гнев.

Брянский, напротив, улыбался вполне радушно, словно призывая собеседника к участию в предприятии приятном и достойном благородного человека.

– Помилуйте, Новицкий, да и тем, что сейчас на столе, ваши проводники будут более чем довольны. Такую сумму в карманах своих, кошелях эти дикари не видели во всю свою жизнь. На что они могут потратить деньги в этих горах? Купят порох, свинец, отольют пули, набьют заряды, которые выпустят по нашим солдатам.

Новицкий вспомнил, как под ногами его коня чвякали в грязь пули, пущенные Мухетдином в бою под Парас-аулом, и почувствовал, что в словах графа есть свой резон. Но сейчас его занимали не судьбы ханств и империй, а простые отношения с такими же, как он сам, людьми; те тоненькие нити, что успели протянуться между ним, Семёном, Мухетдином, Беталом, Темиром, и которые он не собирался разрывать по случайной прихоти спесивого пришельца из Северной столицы России.

– Я договаривался о большей сумме, и я намерен выплатить её полностью, – выдавил он слова вдруг пересохшим ртом.

Тут Брянский расхохотался, к изумлению Сергея, с видимым удовольствием.

– Вы положительно упрямый человек, Сергей Александрович. В полковой жизни я помню вас более снисходительным. Помилуйте, это же восточные люди. Вы рядитесь, рядитесь: они запрашивают одну цену, вы предлагаете вчетверо меньшую. Потом сходитесь на середине. Так и сейчас: мы сходимся на половине.

– Я хочу заплатить моим людям то, о чём мы условились до начала нашего путешествия, – упрямо повторил Сергей. – Мы уже с ними рядились, мы ударили по рукам.

Новицкий набычился и глядел уже не на лоснящееся лицо Бранского, а в доски пола, так же небрежно сбитые, как и обшивка здания; сквозь одну, особенно широкую щель, он вдруг с отвращением увидел голый крысиный хвост: серая разбойница так торопилась к добыче, что людей, беседующих наверху, не опасалась и вовсе.

– Ладно, – сказал Брянский вдруг изменившимся голосом.

Такая усталая открытость прозвучала в одном коротеньком слове, что Новицкий поднялся, ожидая немедленных действий графа, будто бы тот, испытав его твёрдость, добавит монет до полной условленной суммы. Но тот лишь откинулся на спинку стула, уперев тяжёлый затылок в стену.

– Буду откровенен, Новицкий. Мне нужны деньги. Знаете, как бывает: валет лёг не на ту руку, да угол загибал, и всё неудачно. В общем, не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался. Притом что мой родитель, как вы знаете, мёртв, и учить меня уже некому. Предлагаю вам честную сделку: половину требуемой суммы вы отдаёте вашим абрекам, а оставшуюся часть мы делим с вами в пропорции два к одному.

Новицкому показалось, что он ослышался.

– Вы предлагаете мне... – недоверчиво начал он.

– Ну конечно же предлагаю, – раздражённо перебил его Брянский. – Неужели вам не надобны деньги? Что вам платит Рыхлевский? Да и Георгиадис вряд ли присылает многим больше. Берите, берите – это только небольшая компенсация за ваши страдания последних недель.

Опасаясь расцепить зубы, Сергей только помотал головой. Но Брянский понял его по-своему.

– Хорошо, я согласен: делим на равные доли.

– А если я сообщу о вашем предложении Георгиадису?

– А я откажусь, – быстро, с хорошо усвоенной наглостью, тут же ответил Брянский. – Свидетелей нет, разговор с глазу на глаз.

Он смерил стоящего перед ним Новицкого взглядом и усмехнулся.

– Да и не будете вы сообщать. Такой герой-удалец, и вдруг примитивная ябеда... Нет, – заключил он уверенно, – никому о нашем разговоре вы не расскажете.

Сергей сам понимал, что граф прав совершенно, что никому он жаловаться не будет, потому что мерзко от сего действия станет прежде всего ему самому. Он загнул руку назад и выхватил пистолет, который, по примеру горцев, носил всегда за поясом, за спиной. Щёлкнул курком и навёл ствол в широкий лоб Бранского. Тот перестал улыбаться.

– Вы не выстрелите, Новицкий, – сказал он тихо, но вполне убеждённо.

– Выстрелю, граф, и с большим, признаюсь вам, удовольствием, – парировал Сергей, вспомнив, что сегодняшним утром поменял порох на полке, а значит, осечка сейчас не должна приключиться.

Брянский был мерзавец, но вовсе не трус и не дурак. Он не пытался залезть под стол, но и не пробовал перейти в наступление, видя, что рука противника не дрожит. Он снова заговорил ровным голосом, надеясь убедить Новицкого, что тот предпринял ход неудачный.

– Ну размозжите мне голову, Сергей Александрович. Сбегутся на выстрел люди, вас арестуют. Ведь мою смерть вы на горцев не спишете. Стоит ли ломать себе жизнь случайной искоркой гнева?

– А у меня и так один выход, – ответил ему Сергей, надеясь, что слова его звучат достаточно твёрдо. – Я обещал проводникам заплатить. Я дал им слово, моё слово, слово русского дворянина. Если я сдержать его не могу, если честь моя опозорена, то остаётся одно – пустить себе пулю в голову. Но один я по этой дорожке идти не желаю, так что прихвачу и вас, дорогой мой, для компании.

Видимо, слова его были столь убедительны, а рука, державшая пистолет, неколебима, что Брянский, молча, потянулся к заветному ящичку, открыл, отсчитал недостающую сумму и придвинул к тем, что уже высились кучкой. Сергей, так же безмолвно, спустил курок, убрал пистолет за пояс, ссыпал монеты в приготовленный заранее холщовый мешочек и, подчинившись вдруг смутному побуждению, просто перемахнул подоконник и, спружинив, опустился на твёрдую землю.

К его удивлению, горцы уже сидели в сёдлах, причём у Бетала был даже откинут клапан чехла винтовки. Атарщиков отвязал лошадей, свою и Новицкого, и, хотя ещё стоял на ногах, смотрел настороженно и казался ежесекундно готовым к любому действию: нападению или бегству. Сергей подошёл к Мухетдину и подал ему увесистый мешок:

– Как договорились. Можешь пересчитать.

Горец кивнул, но не стал распускать узел, а спокойно отправил деньги за пазуху. Бетал быстро и хрипло спросил о чём-то Новицкого. Тот только улыбнулся и пожал плечами. За недели их путешествия, тяжёлого и опасного, у него не было избытка времени и сил на разговоры, так что он успел выучить лишь несколько десятков слов, самых необходимых для совместного быта. На помощь пришёл, как обычно, Атарщиков.

– Он спрашивает: толстый, в кого ты целил, твой начальник?

Сергей односложно ответил.

– Он не хотел отдавать деньги?

Сергей подтвердил. Бетал нахмурился, взялся за кинжал и уставился мрачным, тяжёлым взглядом в окно, за которым всё ещё виделась объёмная туша Бранского.

Заговорил Мухетдин.

– Мой брат. Она очень горячий. Хотела уже кидаться тебе помогать.

Сергей опешил. Ему вдруг представилось в воображении, как в Петербурге узнают, что подполковник Новицкий, во главе своей небольшой партии, ограбил тайную кассу императорской разведывательной службы. Артемий Прокофьевич, наверное, остался бы доволен своим сотрудником.

– Она говорит, – продолжал между тем Мухетдин, – ты не жалеть, что сделал.

Сергей быстро подошёл к Семёну и забрал у него поводья рыжего мерина.

– Поехали, – бросил он Мухетдину, намереваясь как можно скорее выпроводить горцев из крепости. Бог весть, что может прийти на ум обозлённому Бранскому...

Вечером, когда они с Семёном сидели на полке, истекая потом, едва различая друг друга в почти угарном дыме бани, что топилась по-чёрному, казак снова вернулся к дневному происшествию.

– Что, Александрыч, каково тебе было человека под пистолетом держать да требовать с него деньги?

Сергей только хмыкнул. Он и сам ещё не разобрался в своих ощущениях. Он знал, что по сути был прав, но мог упрекнуть себя, что, может быть, поторопился; может быть, следовало найти иные формы доказательств и убеждения.

– Да здесь сам воздух такой разбойничий, – продолжал между тем казак, так и не дождавшись ответа. – Подожди, поживёшь здесь ещё годика три, так и кинжал будет из ножен выпрыгивать прежде, чем успеешь подумать. Так что не тужи, Александрыч, ты всё правильно сделал.

– Да я не жалею, – буркнул Сергей, вспомнив слова Мухетдина.

– Он не о том говорил, – возразил Семён, тоже отметивший последнюю фразу горца. – Он сказал, что ты не пожалеешь о том, что сделал. Здесь ведь такой народ, милок: если ты ему враг, то упокой Господь твою душу. Ежели, конечно, ты не успеешь первым к нему подобраться. Но если ты друг – он для тебя последнего в доме не пожалеет. Жизнь за тебя отдаст. А эти всё поняли, что ты сделал и почему. И до самой смерти своей не забудут...

II

Отряд Вельяминова вернулся в крепость через два дня. Казаки и пехота разбили лагерь за форштадтом, генерал поселился в землянке, отрытой ещё для Ермолова и недавно заново укреплённой. Тотчас же у входа стали часовые; издалека было видно, как солнечные лучи отражаются от лезвий штыков, примкнутых к ружьям.

Новицкий знал, что Вельяминов примет его не сразу, а потому только доложил о своём прибытии адъютанту. Капитан Маркелов, рослый блондин с аннинской лентой на темляке шашки, поздравил Сергея с благополучным исходом предприятия, но расспрашивать сам не решился, оставив первое удовольствие начальнику штаба корпуса; о своём походе в Чечню тоже рассказывать не захотел, заспешил прочь, поддерживая на ходу оружие левой рукой – та плохо разгибалась в локте после пулевого ранения, и капитан постоянно старался занять её делом, чтобы не так видно было его увечье.

Новицкий же вернулся в палатку, которую ему одолжили в крепости, и снова засел за стол, что они с Атарщиковым наспех сладили из подобранных обрезков брусков, досок и напиленных к зиме, но ещё не наколотых берёзовых чурбачков. Сергей торопился расшифровать походные записи, сделанные второпях, украдкой, при неверном свете когда костра, когда луны, а иногда и вовсе на ощупь. Расписать, вычертить и дополнить той частью легенды, что пока ещё держалась у него в памяти. Пока он работал, Семён гулял по знакомым, которых легко находил в любой местности; попивал чихирь, слушал байки, а потом исправно передавал их Новицкому. Дважды в день приносил в котелке сытное варево и потчевал Сергея почти насильно.

Откуда Атарщиков добывал еду, Сергей не знал; собственные их запасы закончились, и ни к какой артели – солдатской ли, офицерской ли – ему прибиться не удалось. В первый раз, отложив с сожалением ложку, Новицкий предложил казаку деньги, но тот замахал руками и объявил: мол, и так дадут, сколько попросит. Сергей смекнул, что знакомства Семёна не ограничивались одними воинами и охотниками, а потому расспрашивать больше не стал.

На следующий день, после того как у форштадта стали рядами белые полковые палатки, Семён пришёл поздно, едва ли не затемно. Новицкий уже поставил на стол две свечи, освещая как походную тетрадку, так и листы бумаги, приготовленные для чистовой записи. Три дня он сидел, не разгибая спины, по одиннадцать-двенадцать часов кряду, но едва успел добраться до второй четверти их путешествия. Набросав план очередной части хребта, вдоль которого они пробирались, Сергей отложил карандаш и ещё раз оглядел схему, втайне довольный своим умением рисовальщика. И тут он вдруг почувствовал, что голоден. Поднялся, чтобы выйти да посмотреть, где же задержался Семён, но не успел и повернуться к пологу, как снаружи услышал шаги. По тому, как тяжело ступал казак, обычно скользящий почти неслышно по всякой поверхности, будь то убитая земля, мягкий снег или колючий подлесок, Сергей заключил, улыбнувшись, что день сегодня выдался старику особо удачный, и чихиря он выпил много больше обычного.

Семён даже не вошёл, а ввалился в их полотняное жилище, бухнул на утоптанный земляной пол котелок, от которого потянуло сразу чудесной смесью тушёного мяса с картошкой. Сам же повалился на койку, жалобно скрипнувшую под тяжестью большого неуёмного тела.

Сергей радостно уплетал ужин и попутно спрашивал Атарщикова некоторые подробности, которые у того могли задержаться в памяти много лучше. Обычно Семён в охотку помогал Новицкому; в его голове ущелья и тропы над ними, реки, мостики, перевалы, впечатывались с такой точностью, будто бы их вырезала там рука невидимого мастера. Но сегодня он был чем-то расстроен и озабочен, отвечал коротко, неохотно и тут же замолкал, словно бы закрывался наглухо. Наконец, Новицкий не выдержал и спросил его прямо: что же случилось?

– Беда, Александрыч, – ответил тут же казак, словно бы только и ждал такого вопроса. – Человеки как звери стали. Да что там звери – зверь такого не сделает. Мишку встретил сегодня, сын сестры моей, он урядником нынче. Ходил в дело с генералом рыжим, только вернулся. Такого порассказал – до сих пор отойти не могу.

Семён начал рассказывать, и после нескольких его слов Сергей почувствовал, что еда уже не лезет в глотку. Он бросил ложку в котелок и только слушал, согнувшись и зажав руки коленями.

О целях похода отряда Вельяминова Новицкий уже знал. О чём-то обмолвился Брянский, что-то добавили в канцелярии. В самом деле, основной задачей было – отмщение. Где-то в начала лета большая партия перешла Терек в верховьях и напала на хутора и станицы. Десятки людей – мужчин, женщин, детей – убили, десятки увезли с собой: на продажу и в рабство. Казаки с ближайшего секрета смело пустились в погоню, успели отбить часть полона и захватить нескольких пленных. От захваченных разбойников с помощью огня и железа узнали, где составилась партия, кто вёл, каким путём шли, кто помогал. Один из аулов, тот, что упоминали чаще других, и решили подвергнуть примерному наказанию.

– Хотели, чтобы леса и горы перепугались. А страшно делается нам самим же.

Обычно русские войска подходили, не прячась, едва ли не с барабанным боем. Горцы успевали отправить семьи, и сами, после слабой перестрелки, отступали поспешно. Солдаты разбирали дома, били и угоняли скот, топтали посевы, забирали собранное зерно и возвращались в лагерь. На этот раз Вельяминов приказал подойти скрытно и окружить селение плотным кольцом. Когда стемнело, казаки-охотники вырезали малочисленных часовых, что караулили аул даже не в пол, а в четверть глаза. Отряд неслышно вошёл в селение, разобрался по улицам, по домам, и по сигналу казаки и солдаты ринулись в сакли. Не стреляли, только кололи и резали сонных, не разбирая, кто перед ними – свирепый джигит, дряхлая старуха, грудной ребёнок.

– Ад, Александрыч, кромешный. Командиры сами сообразили, на что людей повели, да поздно. Дьявола выпустишь – назад уже не загонишь. Хотели остановить – куда там! Кровь чужая – она пьянит быстрей чихиря. Мишка говорит – сначала тоже бил, потом устал, отрезвел. Кричал – подождите, баб-то не бейте! После ведь пригодятся! Напрасно... Александрыч, подумай: было в ауле человеков сотен шесть, если не больше. Осталось – десятков восемь. Только бабы с детишками, те, кто до площади успел добежать, где офицеры их защитили. Я уж всё подробно тебе говорить не буду. Сам слушал, а переносить не хочу. Племяш говорит, руки трясутся, а в глазах слёзы. Бородатый мужик чуть не плачет! И не от своего горя, пойми – от чужого! Не дело это, ох, говорю, не дело!

Новицкий и не нуждался в подробностях. С его опытом и воображением, он легко представил себе ночную резню в деталях, звуках и образах. Сергей тяжело сглотнул, отгоняя приступ тошноты, и хрипло выдавил:

– А чихиря, отец, у тебя не осталось?

– Чихиря нет, – мрачно отозвался Семён. – Да и не поможет чихирь в этом случае. Здесь солдатскую надобно, вашу, расейскую.

Он заворочался и выпростал из-под себя фляжку, полную, судя но плеску, почти что наполовину.

– Давай, Александрыч, – приговаривал он, наполняя кружки, – выпьем за убиенных: и наших, и ихних, и бывших, и будущих.

Сергей остановил посудину у самых губ.

– Каких будущих, Семён, о чём ты?

– А что ты думаешь – нас с тобою пристрелят, и больше никто воевать не возьмётся? Не-ет, шалишь! Человек другого человека режет не только для пропитания, но из одного удовольствия. И пока он человеком останется, занятие это не бросит. Я его, человека-то, со зверем сравнил, так это напрасно. Волк убийством насытится, а человек – никогда.

Тут Новицкий поторопился выпить, чтобы хоть как-то разбавить слова казака, бьющие в мозг и сердце...

Как и предполагал Новицкий, Вельяминов вызвал его через день. Маркелов встретил Сергея у входа в землянку и пригласил спуститься за собой вниз, знаком показав часовым, уже скрестившим было штыки, что этому штатскому – можно. Тонкие ножевидные лезвия качнулись в розовом воздухе и снова застыли остриями вверх. Везде, где появлялся Вельяминов, вся жизнь, и военная, и гражданская, как-то подтягивалась, напруживалась, наливалась новой силой, обретала дополнительный смысл. Притом что сам Алексей Александрович в движениях было более чем экономен. Но именно потому, должно быть, повторять приказы дважды не любил.

Маркелов приоткрыл дверь, ступил внутрь и провозгласил едва ли с порога:

– Ваше превосходительство! Надворный советник, господин Новицкий по вашему приказанию...

Обернулся, махнул рукой Новицкому, посторонился, пропуская Сергея, и, тщательно притворив створку, остался снаружи.

В сыром помещении, обшитом по стенам и потолку почерневшими от копоти досками, Сергею показалось темно, особенно после яркого солнечного утра, и он задержался у входа, давая глазам время привыкнуть. Тем более что Вельяминов продолжал, наклонив шандал, внимательно читать какую-то бумагу, ведя свободную руку, вооружённую карандашом, вдоль строчек, подчёркивая места, выделенные глазом. Перевернув последний лист документа, он отставил свечи, аккуратно сложил стопку, подравнял и сдвинул на край стола.

– Проходите, подполковник, садитесь, – позвал он Новицкого резким, металлическим голосом. – Не люблю я гражданские чины. А надворный советник – тот же седьмой класс, так что не обессудьте.

– Ни в коей мере, ваше превосходительство, – ответил Сергей, присаживаясь на свободный стул, приставленный с другой стороны стола. Ещё из мебели в землянке были топчан, покрытый шинелью, и две лавки вдоль стен.

– Слушаю вас, – не предложил, а приказал генерал тем же самым ровным, безличным тоном: два слова будто бы стукнулись одно о другое, издав звук, с которым падает на полку курок пистолета.

Новицкий быстро развернул поверх стола законченную накануне карту – не карту, но схему важнейших хребтов и так же ровно, сухо, попадая в тон Вельяминову, повёл доклад заготовленными заранее фразами.

Говорил он чуть более получаса, то и дело вскидывая глаза, готовясь тут же замолчать, как только начальник штаба Кавказского корпуса начнёт выказывать утомление. Однако тот слушал и слушал, внимательно следя с помощью того же карандаша путь, который описывал ему рассказчик. Когда же Новицкий умолк, Вельяминов ещё несколько минут разглядывал схему, а потом поднял глаза.

– Поздравляю вас, господин Новицкий, и – благодарю!

Последнее слово он произнёс нехотя, словно выдавил невероятным усилием воли. Новицкий коротко склонил голову, не вставая.

– Сколько времени длилось ваше предприятие? Месяца полтора?

– Почти два, ваше превосходительство.

– Изрядно, изрядно. – Вельяминов задумчиво постукивал пяткой карандаша по столешнице. – Когда вы только ещё отправлялись, я готов был поспорить на изрядную сумму, что продержитесь не больше недели. До первой же встречи с горцами. А там разоблачат, возьмут в полон, а то и просто пристрелят.

Он высказал своё прошлое убеждение с таким равнодушным пренебрежением к чужой судьбе, чужой жизни, что у Новицкого мерзкий холодок скользнул по позвоночнику вниз от шеи.

– Я постарался превзойти ожидания вашего превосходительства, – ответил Сергей, вкладывая в слова столь же почтения, сколько иронии.

– Вам это, признаю честно, почти удалось.

В этом почти Новицкому вдруг увиделся весь Вельяминов с его длинной, сухопарой фигурой, рябоватым лицом, волосами, выцветшими почти до естественной рыжины, с его прямотой, доходившей почти до жестокости; никогда и никого генерал не хвалил, ибо был совершенно уверен в том, что исполнение любого приказа есть обязанность солдата, но никак не его заслуга; он не щадил никого, но и прежде всего себя самого; он посылал людей на смерть сотнями, но и сам твёрдо стоял под пулями, сцепив кисти рук за чуть сутуловатой спиной. Таким Сергей запомнил его ещё с жаркого дела под Сунжей, когда отряд Вельяминова выручил их осаждённый обоз, таким видел его под Парас-аулом, под Лавашами. Не было во всём Кавказском корпусе человека, который бы не уважал «рыжего» генерала, и не было человека, который бы любил его так же, как любили в войсках Ермолова и Мадатова. Не ощущалось в генерале Вельяминове искры того огня, что способен вдруг поджечь горючий материал, сложенный в запасниках души каждого человека. Все или почти все мы способны на действия храбрые и беззаветные; только бы нашёлся в нужный момент человек, который смог бы зажечь нас и указать правильный путь. А лучше всего – пойти по нужной дороге первым. Генералы Ермолов и Мадатов вели за собой солдат, генерал Вельяминов их посылал. Но при этом никогда не прикрывался чужими спинами, не прятался за штыками и жерлами шестифунтовых орудий. Приказания его были точны, понятны и своевременны.