Текст книги "Время героев"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Артиллерист Синицын забрался на пушку и, расставив трубу, всмотрелся вдаль, пытаясь разглядеть нечто сквозь завесу порохового дыма и пыли. Спрыгнул на землю, пошёл, почти побежал к Мартыненко. Тот выслушал штабс-капитана, посерьёзнел, приказал офицерам разойтись и стать перед строем. Возвращаясь на место, Ван-Гален увидел, как молодцеватый унтер, тот, что разговаривал с генералом, вдруг зажал ружьё между колен, поплевал на ладони, обтёр друг о друга и снова стал с оружием на плече. Другие солдаты тоже готовились наступать: кто повторял движения унтера, словно лесорубы, собираясь приступать к особо высокому дереву, кто мелко крестился. Дон Хуан переложил саблю в левую руку, тоже осенил себя знамением, зашевелил губами: «Ave Maria...» Могла же Дева-заступница последовать за ним и сюда, на юго-восточную оконечность Европы.

Валериан, не отрываясь, следил, как две батареи садили залп за залпом, посылая ядра в стены аула. Ван-Гален, вспомнил он, назвал эти пушки осадными. Но так их можно было именовать лишь в сравнении с прочими, шестифунтовыми, годными только для поля – встречать картечью наступающего противника. На приступе к крепости полевые орудия могли разве что бить поверх парапета, бросать зажигательные снаряды. Да и то ракеты Конгрива справлялись с подобными задачами куда как лучше. А проломить стены – на это были способны только восемь двенадцатифунтовых орудий. Но и то лишь после упорной долбёжки. Настоящие осадные пушки, чудища в сотни пудов, стёрли бы бастионы Хозрека в каменную пыль за считаные минуты. Но о том, чтобы доставить их в горы, не следовало даже мечтать, чтобы не терять время напрасно. Посылать же людей к неповреждённым стенам Валериан не хотел. Он понимал, что в любом случае штурм обойдётся его небольшому отряду чересчур дорого. Даже перевалив через степы, им придётся с боем брать каждый дом, каждую саклю, пробиваться по улицам, где за каждым дувалом мог притаиться стрелок. Где женщина умела обращаться с ружьём не многим хуже своего мужа, а мальчик приучался к кинжалу раньше, чем начинал ходить.

– Ваше сиятельство! – окликнул его поручик Тупейцын. – Взгляните, кажется, стена мартыненковская того-с...

Валериан встрепенулся и снова поднял трубу. Вороной стоял ровно, и он без особенного труда нащупал участок, в который била батарея, установленная Ван-Галеном. Подул ветер, клочья дыма поплыли в стороны, и Валериан, словно бы в амбразуру, увидел со слепой дикой радостью разбитые перемолотые камни, из которых в незапамятные времена неведомые строители сложили стены Хозрека. В этот момент новый залп грянул, четыре ядра в который уже раз грохнули в стену, и та осыпалась, явив огромный пролом с рваными краями. Страшно, так что Валериан их услышал, закричали люди, раздавленные обломками. Или, может быть, ему только показалось, что он услышал вопль погибающих. Но разбираться в своих чувствах времени у него не было.

– Ракеты! – гаркнул он, повернувшись к сигнальщикам.

И ещё два снаряда, давно ожидавшие своей очереди, ушли с направляющих и лопнули высоко в воздухе, развернувшись красочными шарами.

Ван-Гален вместе со всеми офицерами и солдатами батальона увидел цветные сигналы, вспыхнувшие над серой, задымлённой равниной. Беспокойное чувство, бередившее его душу и тело последние два часа, вдруг исчезло. Дон Хуан выпрямился, расправил плечи и, только услышал хорошо знакомую дробь барабанов, увидел повелительный жест майора, тотчас пошёл вперёд решительным, скорым шагом, щерясь и щурясь, раздувая усы в холодном веселье.

Впереди батальонной колонны поспешали рабочие команды, держа на плечах многометровые лестницы, а перед ними, рассыпавшись цепью, бежали застрельщики. Егеря уже затеяли перестрелку с воинами, засевшими перед стенами. Пули начали посвистывать рядом с Ван-Галеном, кто-то закричал справа, завопил от боли и страха. Дон Хуан, не оборачиваясь, только махнул саблей и закричал: «Вперёд! Вперёд! Не упускать темпа!» Он не понял, что кричит по-испански, да это было уже и неважно в том грохоте, лязге, вое, так хорошо знакомом шуме большого сражения, что развернулось у стен Хозрека.

Егеря уже выбили защитников из мелкого рва, сами прыгали вниз, заканчивая штыками работу, не довершённую пулями. Мартыненко повёл две роты к пролому – бесформенной груде камней, шевелившейся, словно живая. Там умирали в конвульсиях люди, попавшие под обломки: упавшие сверху и просто несчастливо оказавшиеся в этот момент поблизости. Поверх камней зияла дыра, и в ней тоже оставались люди, но живые, полные сил. Они готовились встретить наступающих русских, падали на колени за камни, ища упор для винтовки, подставляли сошки. Дон Хуан зажмурился. Залп оглушил его, ослепил даже сквозь закрытые веки. Тяжёлый пороховой дым пополз, забираясь в ноздри, закричали раненые, завизжали довольные горцы. Ван-Гален услышал этот шум и понял, что и на этот раз он не умер. Он открыл глаза вовремя, чтобы увидеть, как Мартыненко уже карабкается на камни, а вслед ему спешат рослые, разъярённые гренадеры.

Ван-Гален кинулся к стене, где рабочие уже приставили лестницу. Какой-то солдат обогнал его, прыгнул первым и ловко полез по ступеням, цепляясь левой рукой, а ружьё держа правой. Ван-Гален не отставал, плечом словно подпихивая чувяки гренадера. Тот долез до самого верха, подтянулся, пытаясь запрыгнуть на парапет, и вдруг захрипел, качнулся и полетел вниз головой. Он подбил испанца, и тот секунду висел на одной руке, боясь, что пальцы его вот-вот разожмутся, и он свалится вслед убитому, на утоптанную до каменной твёрдости землю. Но выправился, нашёл опору, и сам уже кошкой ловко метнулся вверх, торопясь занять позицию, пока защитник не успел зарядить ружьё или не догадались подбежать сбоку. Не глядя, выбросил саблю вверх, услышал стон, перекинулся мигом на стену. Двое бежали справа, он скользнул навстречу, полуприсел в выпаде, перебросил нападавшего через себя и тут же выронил саблю, упал на колени после удара в голову. Кровь хлынула в глаза, он приготовился умереть, но две руки подхватили его под мышки и поставили на ноги. Двое солдат держали его с боков, а последний противник, лёжа навзничь, извивался, рычал, в то время как унтер Орлов с усилием вытягивал из его груди штык.

Ван-Гален оттолкнул солдат, обтёр рукавом лоб и взмахнул саблей.

– A mi, сапа lias![29]29
  За мной, канальи! (Исп.).


[Закрыть] – и тут же поправился, будто бы кто-то рядом понимал по-испански. – Adelante, heroes rusos, al asalto! Hurra![30]30
  Вперёд, русские герои, на штурм! Ура! (Исп.).


[Закрыть]

Никто из солдат не понимал, что кричит чернявый драгунский майор, но перевод им не нужен был вовсе. Уставив штыки, они поспешили вслед офицеру, сметая на своём пути воинов Сурхай-хана...

Валериан ждал, сидя в седле. Вороной нервно всхрапывал, вскидывал голову, перебирал ногами. Конь слышал, как гудит земля, видел сизый дым, поднимавшийся чуть не к вершинам далёких гор, обонял запах смерти, доходящий из неизвестных ему пока мест, куда напряжённо вглядывался хозяин.

Трубу Валериан спрятал. Она не могла проникнуть к стенам аула, перенести его немедленно туда, где хрипя, кашляя, надрываясь, умирали люди его отряда. Он был обречён ждать, когда же, наконец, те, кого он послал под пули, камни, ядра, кинжалы, шашки, сумеют пробиться сквозь смерть. Он старался сохранить лицо бесстрастным, только кивком головы показывая, что слышит донесения адъютантов.

Молодые офицеры верхами, чёрные от дыма, вымазанные кровью, кто своей, кто чужой, подъезжали один за другим, рапортовали и снова поворачивали назад, исчезая на время, а кто-то, может быть, навсегда.

– Ваше сиятельство! Первая колонна у стен... Третья застряла – сильный огонь из окопа... Четвёртая лезет в пролом... Вторая поставила лестницы, но поднялась только до парапета...

Валериан только сильней сжимал челюсти. Он слишком хорошо знал, каково приходится сейчас на приступе его гренадерам, мушкетёрам и егерям. Ему в тысячу раз легче было бы самому карабкаться по ступеням, рубиться на стенах, чем так сидеть, ждать и надеяться.

– Ваше сиятельство! Четвёртая ворвалась в пролом. Мартыненко в городе и на стенах... Ваше сиятельство! Они открыли ворота! Мартыненко держит вход в город!

Валериан выхватил саблю.

– В седло!

Штандарт-юнкеру уже подвели коня. Солодовников поднялся в седло, принял знамя, и тяжёлый шёлк заколыхался над головами.

– За мной, молодцы! За мной!

По узкой, щебёнистой, жёлтой дороге Валериан поскакал к главным воротам Хозрека. Казачья сотня и несколько десятков приданных ему офицеров порысили следом, гикая от хмельного восторга в предвкушении схватки. Огромные, в два человеческих роста, обшитые железом, створки ворот разошлись так, что два всадника могли проехать мимо них одновременно. Толстый Мартыненко стоял впереди своих гренадеров, махал шпагой и срывающимся от счастья и усталости голосом вопил что-то невразумительное. Рядом с ним, опираясь на саблю, держался офицер с перевязанной грязными тряпками головой. Валериан узнал в нём испанца Ван-Галена и улыбнулся при мысли, что тот всё-таки выжил. Но радоваться, торжествовать было ещё рановато.

– Майор! – крикнул он Мартыненко. – Оставьте ворота нам. Сейчас ещё подойдут апшеронцы. А сами двигайтесь вдоль стены, сбивайте всех, кто ещё наверху. И как только периметр будет наш, поднимайтесь по улицам. Проверяйте каждую саклю. Спасибо, друзья, за Хозрек! С Богом!..

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

I

Правитель ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского генерал-майор князь Валериан Мадатов стоял верхом на возвышении и принимал парад своего отряда, взявшего крепость Хозрек.

Сначала пропылили сотни кюринской конницы, которую вёл лихой штабс-капитан Якубович, державший саблю «подвысь» и прямивший спину до позвоночного хруста. Дав отойти авангарду, чтобы не глотать пыль, поднятую копытами, Аслан-хан повёл основную массу кавалерии. Татары сначала сдерживали коней, но потом отпустили поводья, гикнули, завизжали и, сбив ряды, понеслись плотной массой, уходя прочь от разрушенного ими города. Над многотысячной толпой колыхались разноцветные значки, знамёна зелёного цвета, мелькали копья и шашки, кто-то вздымал к небу ружьё, очевидно захваченное в бою; скалились лошадиные морды, весело щерились бородатые лица под огромными папахами бараньего меха. Грохот более десятка тысяч подков глушил все остальные звуки, так же, как заползавший в ноздри смешанный запах грязи и пота отбивал память о крови.

Валериан смотрел, как проносится мимо страшная, почти неуправляемая сила, и вдруг вспомнил, как чуть меньше десяти лет назад он так же стоял на холме и ждал приступа анатолийской конницы. Тогда майор, командир эскадрона александрийских гусар полагал, что поток тел лошадиных и человеческих вот-вот захлестнёт его и утопит. Что, наверное, и случилось бы, если бы не храбрость седьмого егерского полка, не твёрдость генерала Земцова, успевшего выстроить каре, небольшую подвижную крепость, о которую разбилась атака турок под Рущуком. Сейчас эти лихие всадники были на его стороне, но Валериан понимал, что управлять этой силой нисколько не легче, чем противостоять ей в открытую.

Следом за конницей двинулась артиллерия, все полтора десятка пушек – батарея двенадцатифунтовых и две конные роты шестифунтовых. Волы и лошади упирались мощными ногами в каменистую землю, с усилием, взмахивая головами, тянули чугунные чудища, совсем недавно громившие камень, плющившие мясо, дробившие кости.

Валериан, продолжая удерживать обнажённую шашку, повернулся к начальнику штаба:

– Маловато прислуги, Мориц Августович.

Тот тяжело вздохнул и ответил незамедлительно:

– Половину повыбили, ваше сиятельство. Это если в общем считать. Тяжёлым орудиям легче пришлось, их испанец удачно поставил. А полевые подвезли ближе, так по ним стрелки со стен просто на выбор лупили. Как в куропаток.

– Прикажите, господин подполковник, командирам батальонов выделить людей посмышлёнее, чтобы пополнить артиллеристов. Пушки нам сейчас важнее всего.

Коцебу повёл головой, словно бы воротник мундира сдавил ему шею совсем уж невыносимо.

– Сказать – скажу, ваше превосходительство. Но пехоте и самой тяжко пришлось. Сейчас вы увидите...

Ван-Гален шёл с первым батальоном апшеронцев, шага на два отступив от Мартыненко. Майор с трудом нёс своё огромное тело, подволакивал ногу, задетую шашкой во время штурма, но никто и подумать не мог предложить командиру коня, одного из захваченных в крепости. Он напрягался изо всех сил, но Ван-Гален, глядя на бугристую, словно бы каменную спину командира, знал, что не одна физическая боль мучает отчаянного майора. Дон Хуан и сам боялся обернуться, посмотреть на шеренги солдат, с которыми накануне бежал к стенам, карабкался по лестницам, пробивался по улицам горского селения.

По неизвестному ему до сих пор обычаю, русские не смыкали рядов во время победного марша, оставляя пустыми места погибших, раненых и пропавших. И теперь батальонные колонны зияли страшными проплешинами, словно бы картечь или цепные ядра вырывали из тела воинской части огромные куски общей жизни.

Валериан сцепил челюсти и выехал вперёд на два конских корпуса. Ни один офицер, даже начальник штаба не посмел ему следовать. Это он, генерал, командующий отдельным отрядом, посылал безжалостно своих людей под пули, шашки, ядра, струи кипятка, каменные обвалы, и только он обязан был принять мрачный отчёт живых и светлую память о мёртвых.

Мартыненко повернул голову влево, взмахнул шпагой, и тотчас же сухо треснули три барабана, отрывисто, коротко, чётко. Палочки выбили стаккато по туго натянутой коже и замерли. И только слитные удары подошв отсчитывали темп и ритм победного невесёлого марша. «И хорошо, – подумал Ван-Гален. – Хорошо, что не гремят каблуки с подковками, как на полковом плацу, не заглушают последние крики тех, кто навсегда остался в Хозреке...»

Когда они пробились к воротам и впустили командующего с казаками и конвоем, Мартыненко повёл батальон с внутренней стороны стены, сбивая, отшвыривая прочь защитников укрепления. Разрозненные группы лакских воинов не могли удержать мощный напор апшеронцев – огромных, яростных, уставивших щетину штыков. Кто успевал выстрелить, должен был тут же бежать опрометью, чтобы его не накололи тонкие острые зубья. Шашки, кинжалы – всё было бессильно против ровного, энергичного марша дисциплинированной русской пехоты. Но скоро мартыненковские шеренги встретили грузинцев, перемахнувших стены и тоже двигавшихся по периметру крепости. Тогда майор приказал повернуть и подниматься по улицам города, проверяя каждый дувал, каждую саклю, как потребовал князь Мадатов. Вот тогда начался ад кромешный. Ван-Гален не был в Сарагосе, когда её штурмовали войска маршала Ланна[31]31
  Жан Ланн (1769—1809) – герцог де Монтебелло, маршал Франции. Руководил осадой испанского города Сарагоса в 1809 году. Город был взят, причём обе стороны понесли огромнейшие потери.


[Закрыть], но предполагал, что французам так же приходилось выбивать защитников из каждого дома, каждой щели, как теперь досталось русским войскам в кавказском селении.

Так получилось, что он повёл за собой десяток солдат, что-то около половины взвода. Хотя по сути командовал группой не он, а сухой, жилистый унтер-офицер с короткой фамилией, которую Ван-Галену удалось довольно легко запомнить. Резкое, двусложное слово, которое дон Хуан выкрикивал на коротком выдохе, звучало почти приказом, ударом, знаком, сигналом к действию. «Orloff!» – кричал дон Хуан, указывая саблей в сторону очередного строения, и унтер уже кидал солдатам фразы на понятном им языке. Майор мог различить в этих тирадах одно-два слова, выученных в компании Якубовича, но самым существенным было то, что солдаты понимали Орлова и подчинялись безоговорочно. Словно бы через унтера и сам дон Хуан распоряжался этими чужими, но вверенными ему жизнями.

«Orloff!..» Шестеро, среди них сам Орлов, подбегают к высокому забору, обмазанному давно высохшей глиной, стреляют поверх, внутрь двора, не целясь, и первая тройка, один солдат за другим, протискиваются в узкую щель калитки. Вторая спешно перезаряжает пустые ружья. Сам Ван-Гален с саблей в одной руке и пистолетом в другой показывает оставшимся на улице, что надо держать под прицелом оба видимых прохода. Во дворе заходится лаем невидимый пёс, рычит, визжит, умолкает. Кричат на непонятном языке люди, слышатся ещё выстрелы, один-два, звенят удары стали о сталь, потом ухающие шлепки твёрдое в мягкое, всё стихает... Вдруг начинает истошно визжать женщина и умолкает так же внезапно. Через несколько минут показывается группа Орлова, все вымазанные кровью, но, кажется, только чужой.

– Чисто? – задаёт Ван-Гален один из немногих выученных вопросов.

– Теперь чисто, – мрачно бросает ему Орлов, и команда перебегает к следующему дувалу...

Ван-Гален уже перестал считать, сколько домов они так просмотрели, очистили, оставили свободными от их обитателей. Жестокость русских его не пугала. Он сам был профессиональным солдатом уже двадцать лет без малого, хорошо знал, как берут крепости и что следует за тем, когда осаждающие врываются в город. Неприятель бросает оружие – мы соберём трофеи. Осаждённые сопротивляются – мы возьмём ещё больше. Так рассуждали солдаты всех армий, в которых ему довелось воевать, – испанской, английской, немецкой, голландской. И дон Хуан не мог отыскать причин, по которым русские обязаны быть другими. Упорство мужчин и женщин Хозрека его тоже не удивляло. Точно так же сражались крестьяне в Кастилии, Басконии, Андалусии. Так же они не хотели отдавать врагу без сопротивления ни одного двора, ни одного сарая, оливкового дерева или могилы. За каждый шаг французам приходилось платить кровью. А как испанцы расправлялись с неприятельскими солдатами, попавшими в плен, разумней было не вспоминать. Ван-Гален предполагал, что жители этих гор не менее злопамятны и упорны. На случай ранения он приобрёл маленький пистолет вроде дорожного, тщательно заряжал его перед каждым сражением и носил под мундиром. Если вдруг не повезёт, и солдаты, отступая, не успеют забрать с собой офицера, он лучше сам оборвёт свою жизнь, чем будет ждать, когда это сделает немилосердный нож бородатого человека в бараньей шапке.

Они поднялись достаточно высоко, так что дон Хуан, оглядываясь, мог уже видеть и часть плоскости, улежавшей за стенами. Неприятель отступал достаточно быстро, Ван-Гален и Orloff подгоняли солдат, требуя действовать расторопно. И тут улица кончилась. Точнее, её закрыла невысокая баррикада, составленная из наваленных неровной кучей камней. Ван-Гален едва успел разглядеть несколько стволов горских винтовок, как Орлов закричал заполошно, и солдаты кинулись к заборам, тянувшимся по обе стороны улицы. Дон Хуан тоже метнулся вправо, и в это время затрещали выстрелы.

Четверо солдат рухнуло. Один, впрочем, поднялся и, волоча левую ногу, запрыгал к забору. Ван-Гален выстрелил в сторону баррикады и кинулся навстречу раненому. Подхватил под мышку, закинул чужую руку себе за шею и потянул бедолагу к укрытию. От солдата остро пахло потом, мочой, кровью и страхом. Горцы завизжали отчаянно, страшно, и дон Хуан приготовился уже бросить неудобную ношу, чтобы встретить противника саблей. Но грянуло ещё три выстрела, с другой стороны, гиканье оборвалось, но кто-то завыл, уводя голос всё выше и выше. Высокий и широкий солдат выскочил из-за дувала, грубо схватил раненого поперёк туловища одной рукой и понёс его быстро к калитке. Ван-Гален поспешил следом.

Орлов с ружьём у плеча ждал их в проёме, водил дулом по улице, выцеливая возможных противников. Пропустил во двор и захлопнул калитку.

– В дом! Быстрее! Потап уже там. Здесь не удержимся.

Слов его испанец не разобрал, но смысл понял без перевода.

Они пробежали по короткому грязному двору, перепрыгнули через тело лежащего ничком горца. Лица его Ван-Гален не увидел и был этому рад, потому что затылок убитого был размозжён страшным ударом приклада. Но ему показалось, что человек был ещё очень молод; юноша, может быть, даже мальчик. Однако разглядывать было некогда. На улице уже слышались шлепки пуль и топот десятков бегущих ног. Едва они заскочили в дом, и Орлов задвинул засов, как над забором показались головы в косматых папахах и тонкие стволы горских винтовок.

Дон Хуан огляделся. Они были на первом этаже дома. Небольшая комната, в центре которой стоял столб, поддерживающий потолок, он же пол этажа второго. Из мебели в комнате стоял только огромный ларь. Пол забросан был выцветшими коврами, за исключением чёрного пятна в середине, где, очевидно, разводили огонь. Пламенем обогревались, на нём же варили еду. Дым уходил вверх, в отверстие, специально вырезанное в потолке. Но сажа оседала также на стены, на потолке, свешиваясь чёрными, жирными, причудливыми гирляндами. Бедно жили в доме, так бедно, что Ван-Гален поёжился, представив вдруг на секунду, что ему пришлось провести хотя бы несколько месяцев в этих наспех сложенных засаленных стенах.

Любопытство, однако, казалось излишним. Горцы понимали, что маленькая группа русских, увлёкшись боем, забежала вперёд, и готовы были уничтожить её, навалившись скопом. Нужно было обдумывать способ защиты. Худенький, невысокий солдат в одной испачканной нательной рубахе стоял у прорубленного окна и следил за тем, что делалось с той стороны забора. Окно, узкое, невысокое, сделано было в виде бойницы, и Ван-Гален подумал, что хозяевам дома, должно быть, не раз приходилось отсиживаться за стенами, отражая приступивших врагов, пришедших, может быть, из этого же самого селения, с той стороны улицы.

Орлов схватил испанца за руку и потянул вниз. Вовремя! Почти сразу же грянул залп, и десятка два пуль ударились в стены, в дверь. Одна влетела в окно и вонзилась в столб так, что щепки полетели в разные стороны. Солдат, стороживший у бойницы, быстро выпрямился, выстрелил сам, отскочил в сторону и стал быстро заряжать тяжёлое ружьё, скусывая заряд, прогоняя пулю и пыж шомполом, насыпая порох на полку.

Ван-Гален зарядил седельный пистолет, который носил с начала штурма, и тут же увидел на полу мушкет и сумку с зарядами. Поднял оружие, осмотрел и тщательно подготовил к бою. Орлов следил за ним, одобрительно кивая круглой головой, на которой криво сидел тяжёлый, высокий кивер.

– Бьен, мусью, бьен! Карош твоя, очень карош!

Почему он думал, что иностранец, офицер драгунского Нижегородского лучше поймёт исковерканные слова, Орлов не сумел бы объяснить. Но ему нравился этот невысокий чернявый майор, почти не говоривший на понятном русском языке, однако лихо и твёрдо объяснявшийся с неприятелем клинком и пулей. Майор вроде был кавалеристом, но хорошо знал и пехотный бой, отчаянно дрался на стенах Хозрека, не отставал от мушкетёров на улицах, не хоронился за солдатскими спинами. Орлов уже дважды выручал драгуна, отбивая горские шашки, и решил, что и дальше будет следить за храбрым майором.

А между тем нужно было решать, как быть дальше, чтобы выжить и остаться по возможности невредимыми. Выручки они могли не дождаться: унтер знал, как тяжело двигаться войскам по узким улицам горских селений. Пробиваться назад к своим казалось ему делом немыслимым далее для совершенно здоровых, а у них на руках было ещё двое раненых. Семён, кого тащил с улицы испанец, сидел, привалясь к стене, и перетягивал грязной тряпкой сильно кровившую рану. Почувствовал взгляд Орлова, он поднял глаза и показал жестами, что мясо, мол, болит, но кость не задета и через минуту он тоже станет к бойнице рядом с Потапом.

Второму было намного хуже. Василий Агеев, чьё ружьё подобрал испанец, поймал две пули во время первого залпа. Одну в плечо, другую – в живот. Теперь он лежал навзничь, зажимая ладонью здоровой руки рану, пришедшуюся чуть выше паха; тяжело, коротко и часто дышал. По щекам его текли редкие слёзы.

Орлов погладил его по лбу и поднялся. Четверо прочих глядели на него с тайной надеждой. Потап, Семён, гигант Осип Изотов и даже драгунский майор.

– Значица, так! Здесь нам не отсидеться...

Он обвёл взглядом пол, стены, потолок и скрестил перед грудью руки, одновременно покачав головой. Все и даже иноземный офицер кивнули, показывая, что поняли.

– Так что пока все к окнам, а я пошукаю. Может, что и придумаю...

Ван-Гален занял место у окна, что было прорублено слева от двери. Узкий луч света прочертил дорожку в задымлённом воздухе, упал на пол и осторожно прокрался к раненому. Дон Хуан часто видел, как умирают люди, и понимал, что этому солдату не поможет и лучший хирург, окажись он чудом в этой каменной нищей лачуге, пахнущей перепревшей одеждой, навозом, порохом и прочими запахами, что нанесли сюда забежавшие укрыться военные.

Снаружи что-то готовилось. Он ещё никого не увидел и даже не слышал толком, но чутьё профессионального военного подсказывало, что самое время целиться. Он поднял руку, призывая к вниманию, и трое солдат согласно кивнули. И раненый, и тот свирепый Геркулес, что затащил его в дом, и тот, что прикрывал их, пока они бежали по двору.

Тёмная мохнатая шапка появилась вдруг над забором. Ван-Гален осторожно выставил ружьё, стараясь самому не показываться в бойнице. Светлое лицо на тёмном фоне стало бы чересчур лёгкой мишенью. Грянул залп. С улицы пули зашлёпали по камням, заголосили с досады, отскакивая в стороны. И тут же полдесятка тел взметнулись вверх, собираясь перескочить во двор.

Дон Хуан потянул осторожно крючок, и вместе с его мушкетом выпалили ещё три, заполнив комнату серым дымом, так что пистолет свой Ван-Гален разрядил наудачу, просто выставив руку в окно, изгибая кисть насколько возможно. Кто-то из осаждавших успел, видимо раненый, доковылять до двери и теперь сидел, привалившись к тяжёлой створке, заходясь тяжёлым, утробным кашлем. Гигант Изотов неторопливо подошёл, перехватил поудобней ружьё и хладнокровно просунул штык в самую широкую щель между сплочёнными досками; примерился, ударил и отдёрнул оружие. Кашель оборвался, и они услышали мягкий тихий удар, какой бывает, когда падает на утоптанную землю тяжёлый мешок с зерном.

На улице опять затикали, снова затрещали ружейные выстрелы, и теперь уже Потап, не успевший ни отскочить, ни пригнуться, пополз вниз, обдирая щёки и ногти о нетёсаный камень. Ван-Гален философично заметил себе самому, что такой размен уже совсем не в их пользу.

Из темноты, от задней стены вынырнул унтер Орлов и тихо заговорил с Изотовым и Семёном. Потом повернулся к Ван-Галену и произнёс несколько раз подряд с полдесятка русских слов, сопровождая их жестами. Дон Хуан понял, что они могут уйти, как-то выбраться из хижины через потайной лаз, но невозможно оставить умирающего, надобно ждать либо пока он не кончится, либо пока свои не подоспеют на выручку. «Либо, – продолжил Ван-Гален, – пока неприятель не ворвётся в дом и не прикончит их вместе с несчастным Василием». Он сформулировал эту фразу не по-французски даже, а по-испански, но мысль сама по себе была настолько проста и естественна, что вся выразилась в усмешке, и Орлову не понадобился переводчик. Он тоже усмехнулся и развёл руками, показывая майору: что, мол, теперь делать? Будем ждать.

– Ничего не поделаешь, – сказал себе и Ван-Гален, отворачиваясь к бойнице. – Остаётся лишь ждать.

Ждать довелось им недолго. Опять грохнул залп, опять зашлёпали пули, завопили люди в бараньих шапках, карабкаясь через забор. Дон Хуан разрядил ружьё, пистолет, схватил ружьё, которое подал ему подползший Семён, но головы уже попрятались, только одно тело осталось висеть на заборе, перекинувшись через верх; половина, где ранее была голова, свисала во двор, остальное осталось на улице. Но товарищи скоро стянули убитого за ноги.

Сквозь сизый дым, заволокший внутренность дома, Ван-Гален видел, как великан рвёт рубаху на Орлове и стягивает ему повязкой плечо так, что тот охает и опирается здоровой рукой на стену.

– Ничего! – крикнул унтер, поймав взгляд Ван-Галена. – Ни-че-го!

Это русское слово испанец успел выучить накрепко, но так и не понял, как же им можно воспользоваться. Ничего могло не остаться в патронных сумках, ничего могло не случиться в ближайшем будущем, ничего могло быть не страшно его товарищам... Он пожал плечами и взялся за шомпол. Уголком глаза, впрочем, успел увидеть, как Изотов прошёл дальше к стене и присел на корточки рядом с раненым. От окна Ван-Гален видел только широкую спину гиганта. Тот склонился ещё более, плечи его напряглись, застыли на несколько десятков секунд и вновь расслабились. Он поднялся и бросил короткую фразу унтеру. Орлов подбежал и тоже пригнулся, вглядываясь в лицо товарища, лежавшего неподвижно. Потом натянул тому на лицо шинель, которой укрыт был несчастный, выпрямился и перекрестился. Изотов, дон Хуан, Семён, сидевший на полу и заряжавший свободные ружья, повторили его жест так же безмолвно.

Ван-Гален понял, что только что на его глазах великан Изотов прикончил своего же товарища, придавил его хладнокровно, без видимой жалости, как сам дон Хуан свернул бы голову курице или утке, случайно подвернувшейся под руку голодному воинству. Но и сам он не испытывал ни гнева, ни ненависти, только лёгкое сожаление, как всегда, когда видел своих товарищей мёртвыми. A la guerre, comme a la guerre![32]32
  На войне, как на войне! (Фр.).


[Закрыть] И эти русские солдаты во всём были похожи на тех мушкетёров, что он оставил в Испании: и в храбрости, и в жестокости, и в боевом упорстве, и в страстном желании выжить. Они были военными по профессии, как и сам дон Хуан, им всем не требовались лишние слова, чтобы понять друг друга. Раненый всё равно бы умер – через час, может быть, через два, но своей затянувшейся агонией мог утянуть за собой ещё четырёх человек. Тащить его с собой было невозможно, оставить живым неприятелю – просто немыслимо. Дон Хуан мог предположить, что смерть от руки горцев Кавказа будет такой же мучительной, как и смерть солдат армии Наполеона, что попадались гверильясам[33]33
  Испанские партизаны.


[Закрыть] живыми. От мысли этой холодок пробежал вниз по спинному хребту, и Ван-Гален машинально проверил – на месте ли его запасной пистолет, последняя надежда солдата.

Орлов шагнул к Ван-Галену, тронул его за руку и показал на Семёна. Испанец понял, что ему предлагают поддерживать раненого. Он согласно кивнул, хотя, впрочем, никто согласия его и не спрашивал. Офицер, испанский идальго, в этом закоптелом, загаженном, простреленном доме, он уже ничего не решал, никому не приказывал, мог только умереть у окна, пробитого в сером, необработанном камне. А ведь ему хотелось выжить, так же как и всем остальным. Орлов с Изотовым, видимо, знали, как выбраться из этой ловушки, и он, майор драгунского полка, подполковник испанской армии согласен был подчиниться двум опытным русским солдатам.

Сейчас, маршируя в батальонной колонне, твёрдо впечатывая подошвы в каменистую землю горного плато, он прокручивал в голове отдельные моменты их невероятного избавления. Ум и ловкость Орлова, огромная сила Изотова вывели их из обложенной неприятелем хижины. Наверх они не могли уйти, сзади стеной дома служила скала. Унтер повёл их вбок, через стену, смежную со следующей саклей, через пролом, проделанный мощными руками Изотова. Из одной хижины они перебрались в соседнюю, а дальше опять Орлов, расшвыряв в стороны бедную утварь, повёл их к стене, и снова Изотов обрушил её обрезком бревна, который держал под мышкой, словно таран. Двое нырнули туда, сразу уставив штыки на случай засады, а Ван-Гален, выждав пять-десять секунд, поспешил следом, придерживая скакавшего на одной ноге раненого. Помог Семёну проскользнуть в дыру и сам приготовился прыгнуть, как вдруг неожиданно для себя самого хихикнул. Семён уставился на испанца встревоженно, недоумённо, а тот только махнул рукой. Ему вдруг представилась их компания в виде странных зубастых гусениц, что прогрызают свой путь сквозь пчелиные соты. Через ячеистые жилища крылатых тружеников, неустанных в труде и страшных в ярости. Дон Хуан обхватил Семёна, дав тому забросить руку себе на плечи, поудобнее прихватил оба ружья и заторопился вглубь очередной халупы, чью стену крушил неистовый и жестокий Изотов...