Текст книги "Над океаном"
Автор книги: Владимир Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Он положил трубку и спокойно сказал:
– Сейчас тут будет мой друг и хороший знакомый вашего... – он запнулся, – вашего мужа. Я хочу все выяснить: обязан. А уж там будем думать.
Коротко стукнув, вошел Кошелев, тот самый коротышка, и, покосившись на Марину совсем не зло, а скорее с любопытством, негромко доложил:
– Товарищ старший лейтенант, там никого. Все тихо.
Через несколько минут послышался шум подъехавшей машины, в коридоре тяжело-гулко протопали и в комнатку ввалился, именно ввалился огромный Сережка Дусенбин, раньше часто бывавший у Машковых дома. Он сразу увидал Марину и удивленно уставился на нее, посапывая и добро помаргивая маленькими глазками на толстом, щекастом лице. Потом он посмотрел на старшего лейтенанта и почему-то ему сказал:
– О, Маринка! Ты чего тут – и такая? А, лапушка? Что случилось? А ноги-то, ноги, Маринушка!..
Марина вдруг ощутила страшную мягко-теплую расслабленность и облегчение, а старший лейтенант Лавриков задумчиво сказал:
– Понятно. И что делать будем?
Сергей посмотрел на Марину, наморщил лоб:
– Ага, ну да, я ж сам их на полеты подписывал... А что, дома стряслось чего? Что-то с Маринкой? Съела, ушиблась, что? Машина тут! – Он как-то сразу засуетился, задвигался. Марина поняла – он ничего не знает. Как же так? Они тут – и ничего не знают? Или Дусенбин обманывает ее?
– Сереж, у них там что-то плохо, очень. – И она попыталась в двух словах все пояснить. Лавриков барабанил пальцами по двери, Сергей растерянно помаргивал. Марина вскользь подумала, отчего он не носит очки. А Дусенбин, выслушав Марину, неуверенно сказал:
– Маринка, видишь ли, у нас тут... Как тебе объяснить... Ну, в общем, то, что вот он, Лавриков, да и я тут, с тобой, – это чревато для нас. Очень чревато. Военный аэродром, все такое. Но и случай-то особый? – И он почему-то жалобно-вопросительно посмотрел на старшего лейтенанта. Тот, как спохватившись, задрал брови и удивленно сказал протестующе:
– Что? Да ты спятил, док?
– Так ведь санчасть, а? – просяще произнес Дусенбин. – Я понимаю – несение гарнизонной и караульной службы, все такое... Но ведь я врач. Ты понимаешь?
– Понимаю. Ты – врач. Поэтому за все здесь отвечу я. А я не хочу. Я знаю, чем это пахнет.
– Но ты же видишь – ей плохо стало. Плохо ведь? Вон, она даже стоять не может. Так и запишем. Ну, будь другом!
– Другом? У тебя какие-то дикие формулировки! При чем здесь...
– Ладно. Тогда человеком будь. Лавриков, будь человеком!
– Пошел к черту! А по голове тебя стучать будут, человек?
– Да за что? У меня машина, в ней – в санчасть. А там видно будет. Если что – она на машине и уедет.
– Зачем мне в санчасть? – вмешалась было Марина. Старший лейтенант посмотрел на нее, схватился за подбородок и резко сказал:
– Давай! Но имей в виду – ей стало очень и очень плохо. И сгинь с глаз долой!
– Да-да-да, дорогой, век не забуду! – обрадовался Дусенбин, цепко схватил толстыми пальцами Марину за плечо и, бормоча: – Ничего, сейчас укольчик спроворим, таблеточки, примочечки организуем, и все чудненько пройдет-уйдет-убежит... – поволок ее через коридорчик КПП, впихнул в микроавтобус – УАЗ с красным крестом в белом круге и, шустро забравшись в переднюю кабину, приказал:
– Дуй в санчасть!
А уже через несколько минут Марина сидела на низеньком удобном табуретике, и ноги ее осторожно-ласково пощипывала теплая зеленоватая вода, пахнущая травой. На Марине был белый хрусткий халат, она только что выпила стаканчик чего-то, похожего на странный коньяк, какой-то настойки из трав, и уже верила, что все обойдется, потому что Сережа, неуклюжий, медвежковатый, всегда сипло, по-пиратски, басивший ужасно его любящей Птахе, милый Сережка успел позвонить ей домой и узнать, что все в порядке, Птаха спит, Наташа ждет известий от Марины, успокоил Наталью и велел ей тоже лечь отдохнуть, поклявшись, что завтра, нет, уже сегодня утром все будет в порядке; и сейчас он уже приготовил шприц, аккуратненько протер ей руку и, почти неслышно введя иглу, приговаривал над самым ухом, дыша мятой (почему мятой?):
– А сердечко-то и правда надо поддержать, ему и правда плохо, это я еще там увидел, куда это годится? И мы ему сейчас поможем, сердчишке нашему, потом ты приляжешь, чтоб напрасно не сидеть, нет-нет, кто говорит – спать, не пугайся, просто приляжешь и будешь слушать, как я все буду выяснять и узнавать по телефончику, та-ак, вот и готов укольчик, можно вставать... Нет, не надо ноги вытирать, не наклоняйся, просто встань сюда, на полотенце, ага, и хватит, правильно, а теперь иди сюда, на диванчик, ло-о-о-жись... Так, лежи, отдыхай и слушай, как друг Сережка трезвонить будет...
И она, уже понимая, что он вколол ей успокаивающее или снотворное, уже покачиваясь на мягкой, медленной волне, хотела спросить, почему у него тут совсем не пахнет аптекой, а сам он пахнет мятой, но тихо поплыла в темное тепло сна, успев расслышать:
– Слушай, Лавриков, а ей вправду плохо, она уже спит, бедолажка, а я тебя как друга прошу, очень прошу: попробуй повыясняй, что сможешь, ну, ты ж понимаешь...
Ломтадзе торопливо пристегивался, подтягивая ремни. Щелкнул замком, туго застегнул шлемофон. Быстро осмотрел свою кабину – вроде все в порядке, – включился в связь.
– КОУ докладывает командиру, – подчеркнуто уставно сказал он. – Порядок. К вынужденной...
Он будто подавился и умолк. Глаза его расширились.
– Ре-бя-та... – прошептал он.
– Что там, КОУ? – нервно спросил Кучеров.
– Тут... Но так не бывает!
– Ломтадзе! – обозлился Кучеров. – Ну?!
– Командир, нас преследует самолет, – неожиданно спокойно доложил Ломтадзе. – Он светит нам фарой.
– Что-о-о?!
– Командир... – Георгий следил, как в тумане усиливалось, наливаясь яркостью, мутное световое пятно,окруженное голубовато-желтым ореолом. Оно становилось все четче, ореол слабел – самолет нагонял их. – Неизвестный самолет идет на сближение, следуя нашим курсом. Идет левей, с превышением.
Кучеров, переглянувшись с Савченко, толкнул вперед РУД и подтянул штурвал; двигатель взбодренно поднял голос. Кучеров скосил глаза на указатель скорости. «Если это перехватчик, он может нас таранить, – газу надо, газу...»
Ту-16, выровнявшись, пошел «по ниточке».
– КОУ? Где он?
– Тут! Во... фарами мигнул. Опять. Неужто наши?..
– Жорка! Где он?! Дистанция?
– Метров четыреста – пятьсот! Может, и нет – не понять. Туман же!
– Штурман! Три красные ракеты вверх! Щербак! В зенит – короткой очередью – огонь!
В носу мигнула вспышка, сквозь гул донесся хлопок – впереди взвилась, полыхнув, алая звезда ракеты и тут же, лопнув, рассыпалась на три багровых хвоста.
Щербак мгновенно включил оружие, рывком вручную развернулся в турели; оглушительно загремела пушечная очередь, судорожно задергавшиеся стволы выбросили в туман блещущие снопы огня, разорвавшие воздух рыжими рваными полотнищами...
В мутной серости впереди мигнули красные шары ракет, лопнули бликами бледного света – и тут же туман перед истребителем пронзила сверкающая, яркая дуга трассирующих снарядов, взметнулась вверх, на миг повисла, подрагивая, и праздничной гирляндой прыгающих шариков унеслась куда-то вверх наискось.
– А вот это ты умница, – облегченно сказал полковник, повиснув в ремнях, – выпущенные аэродинамические тормоза осадили пришпоренный было «миг» почти до скорости Ту-16; летчик убрал тормоза, сорвал кислородную маску и стал плавно гасить скорость, осторожно нащупывая наивыгоднейший режим подхода, – и до слез всматривался туда, где смутно угадывалось расплывчато-огромное в тумане тело бомбардировщика...
Тагиеву только что доложили о взлете самолета гражданской авиации и о том, что тот идет вдоль побережья. И Тагиев, отдав приказ о немедленном возврате Ан-26, впервые за эту долгую и трудную ночь явственно ощутил, что все-таки они победят – все вместе. Он тут же отогнал эту шальную мысль, суеверно испугался ее огненной радости – еще все впереди! Самое-то трудное еще будет! И все же, испытывая огромное облегчение, он потянул к себе журнал, взял карандаш – карандаш хрустко переломился; Тагиев вздрогнул, отшвырнул обломки карандаша в сторону и взялся за микрофон.
Теперь начиналась для него самая трудная работа.
Динамик оглушительно щелкнул и буднично сказал:
– «Барьер», я «Вымпел-шесть». Вижу его...
...– Вижу его! – оглушительно заорал в наушниках Щербак.
– Вижу, – спокойнее подтвердил Ломтадзе.
В тумане погас свет фар и на месте светового пятна возник до того невидимый размытый силуэт длинноносого истребителя. То был МиГ-23! Он приближался медленно, очень осторожно, будто подкрадывался на цыпочках, забирая левей.
Кучеров почувствовал слабость в коленях, локти задрожали, но он справился с собой. Он тоже знал – сейчас начинается самое трудное, но именно сейчас, в ближайшие пять – семь минут, все и решится.
Течение времени изменилось. Время пошло странным, не подвластным никакой физике ходом: каждая секунда тянулась, становясь длиннее минуты, а в каждой минуте умещалось огромное количество секунд – действий, мыслей, зажатых в кулак эмоций, – и одновременно эти секунды и минуты полетели, понеслись вскачь с невероятной, непостижимой быстротой.
Он вдруг вспомнил о чем-то тревожном, что было связано с правым летчиком, что-то такое... Он быстро глянул на Савченко – лицо Николая было спокойно-сосредоточенным, только каким-то сероватым или бледно-серым, а может, так казалось из-за освещения. Кучеров мельком подумал, что у него самого сейчас «цвет лица» не лучше. Николай взглянул командиру в глаза – он ждал команд.
– Вытри, – отрывисто сказал Кучеров.
Николай удивился было, но увидел, как сверкает залитое по́том лицо командира, и, перегнувшись через проход, торопливо подставил рукав. Кучеров ткнулся в рукав лицом и, благодарно кивнув, выпрямился. Он еще не видел истребитель, ему некогда было оглядываться, да и обзор пока не позволял, но он точно знал, где находится и что делает тот летчик, – они сейчас были тут, в воздухе, братьями-близнецами и могли предугадать поступки друг друга.
Щербак, с трудом сдерживая дрожь в голосе, комментировал:
– Слева, интервал тридцать, дистанция семьдесят. Подходит ближе – двадцать на пятьдесят... на тридцать... Выходит на траверз, опять включил фару... Так, у крыла, интервал двадцать. Уравнял скорости, ну и летчик...
Ломтадзе, кривясь, смотрел на истребитель – и вдруг, не удержавшись, простонал:
– Люди!.. Какие люди...
Щербак быстро сказал:
– Все, командир, гляди влево – вот он!
Кучеров послушно покосился – и в первый миг испугался: опасно рядом в таком тумане, не более чем в полутора десятках метров, висел веретенообразный, будто облизанный скоростями истребитель, помаргивая ярко-зеленым глазком на консоли крыла, кажется, у самого лица; он шел плотно и устойчиво, его вела опытная и твердая рука; под смутно поблескивающим фонарем виднелась черным пятном голова пилота.
Кучеров торопливо сморгнул и, облизав губы, сосредоточился на управлении. Осторожность, теперь трижды осторожность и внимание! Нет высоты, нет маневра, нет двигателя. Малейшая, миллиметровая оплошность рулями – и конец.
И в этот момент он понял, что сил у него почти нет, что он окончательно устал. Ну-ну, держись, осталось совсем немного, совсем ерунда, соберись, сейчас от тебя потребуется все, что ты можешь, на что способен, чему научился, – держась! В конце концов, и это ты тоже выбрал сам!
Под острым носом «мига» погасло остро-белое сияние фары, вновь вспыхнуло. Погасло. Вспыхнуло. Пауза – и быстрое мигание пять раз подряд.
Что он хочет, что «говорит»? Два и пять...
– Командир! – встревоженно сказал Машков. – Командир, курс двадцать пять градусов?..
...– Да что ж ты такой непонятливый... – пробормотал полковник, рывком отер-смахнул пот и опять положил палец на кнопку фары.
Рядом висела грязно-белая, без единого огонька, огромная махина бомбардировщика, казавшаяся безжизненной, и только в блистере оператора виднелось серым пятном лицо человека. Вдруг в фонаре пилота открылась черной дырой форточка и показалась рука в перчатке; ладонь коротко дважды отмахнула и скрылась – форточка задвинулась.
– Я же говорю – умница, – улыбнулся летчик «мига» и, подав левую ногу вперед, положил истребитель в широкий левый разворот. Ту-16 тут же накренился и пошел по более широкой дуге за ним.
Когда шкала компаса за стеклышком, вращаясь, показала «25», он включил оружие и нажал гашетку пушки.
Под носом «мига» забились, сливаясь, вспышки, пушка гулко коротко протрещала; вперед вырвалась светящаяся струя трассы, уйдя в сторону моря. Еще одна короткая очередь и еще. «Следуйте указанным курсом!»
Вспыхивающие пунктиры снарядов размазанными иглами пронзали белесый свет. Полковник стрелял, зная, что это безопасно: далеко впереди только море – и больше ничего и никого.
Кучеров улыбнулся измученно:
– Да понял я, все понял, уходи, брат...
Истребитель, сияя бело-голубым текучим пламенем из сопла, уходил вперед и вверх, словно услышав, и растворялся в тумане. Путеводная звезда, символ веры и надежды, блещущий свет факела уплывал вверх, туда, где и должна быть звезда. Упруго тряханула Ту-16 спутная струя, корабль норовисто мотнулся, Кучеров задержал его рывок и покосился на Савченко. Николай улыбался! Николай смотрел на командира и счастливо улыбался.
...Опять заработал динамик на КДП.
– «Барьер», я «Вымпел-шесть». Перехват выполнил. Это Пятьдесят третий...
Тагиев положил ладонь на глаза и прижал веки так, что в глазах заметались разноцветные вспышки-искры. Динамик после паузы устало-спокойно доложил:
– Развернул его на компасный курс двадцать пять. Высота – триста пятьдесят по прибору. Следует в зону ожидания. Иду в наборе. Жду указаний. Ведомый к работе готов.
Тагиев открыл глаза и, помотав головой, взялся за микрофон:
– «Шестой Вымпел»! – сипло сказал он и кашлянул. Но никаких эмоций, никаких не надо эмоций – все потом, потом! – «Вымпела́»! Спасибо вам... Гм-м... Там на подходе наш, будет заводить лидером. Теперь он успевает. Уходите домой. Уходите. С вами пока все, «Вымпела́». До встречи. Девять ноль девятый!
– На связи, – немедленно отозвался глуховатый голос Царева.
– Пока все нормально, Девятый.
– Слышу...
– Начинаем наведение.
– Есть...
Черняк шумно перевел дух, потряс головой и навис над экранами. Судьбы нескольких человек – в его тонких пальцах музыканта и кибернетика.
– Девять ноль девятый! Готов?
– Поехали!..
– Разворот влево тридцать пять.
– Выполняю...
– Снижение до пятисот. Увеличить скорость до семисот...
Черняк словно конструирует в пространстве и времени сложнейшую, одному ему понятную модель спасения – модель спасенной жизни...
...– Командир, – тревожно предупредил Агеев, – осталось минут семь. Пора садиться, командир.
Кучеров перчаткой быстро потер щеки. Мудрят... Чего они мудрят? Что дальше? Время, время... «25» – посадочный курс?
– Штурман, начинаем снижение на прямой. – Даже голос, кажется, сел от усталости. Или уже нервы-нервишки? – Ракеты?
– Готов.
– Командир! – вскрикивает в наушниках Щербак. – Смотри слева, смотри!
Рядом, то появляясь, то исчезая в разрывах в тумане, призраком висит-мелькает серебристый Ил-28.
– А этот откуда?
– Жорка! – хохочет Щербак. – Жорик, глянь, какой тебе почет, князь гор!
Ил-28 замигал фарами. На лице Щербака мелькают сполохи света.
– Пишет вызов, командир. Читаю... Жорка, наблюдай! Так... И-ду ли-де-ром зэпэтэ вни-зу лес... Во, парни, гробанулись бы! Так. Во-семь ми-нут вы-хо-дим за-пас-ной толчке строй па-рой дер-жись ме-ня кре-пче тэчека Ку-че-ров я Ца-рев де-ржи хвост пис-то-ле-том...
У Кучерова щиплет глаза – наверно, переутомление; он зло трет глаза кулаком – только этого сейчас не хватало... Георгий качает головой, ритмично ударяя кулаком в переборку; Машков прижался лицом к стеклам кабины и, не мигая, смотрит на самолет, висящий не более чем в двадцати – пятнадцати метрах. Кучеров негромко буднично приказывает:
– Закрылки, щитки, шасси – к выпуску. Всем приготовиться к посадке.
...– Метео?
– Есть метео.
– Подтвердите, не понял.
– Уходит, туман уходит! Работает ветер, три-четыре метра, восемьдесят градусов.
Генерал негромко сказал Тагиеву:
– Ну, вот теперь – самое главное. Командуйте запуск спасательным вертолетам. ПДГ – в воздух.
Тагиев включил микрофон:
– «Гранат-четыре»! Занять исполнительный. «Гранаты Сорок девятый, Пятидесятый... – он покосился на документы, – Пятьдесят третий и Пятьдесят шестой», вам запуск.
– Четвертый понял, выруливаю.
– «Гранат Сорок девятый» понял. Запуск разрешили.
– Полсотни третий – запускаюсь.
– Полсотни шестой – запускаюсь.
Окна уже тряслись от рева моторов. В открытую дверь хорошо был слышен своеобразный звук работы вертолетов: длинные свистящие хлопки под аккомпанемент слитного басовитого рокотания.
Тагиев повернулся к генералу:
– Товарищ генерал-майор, прошу «добро» вылететь на вертолете.
– Первый раз слышу, чтоб руководитель полетов вылетал сам. – Генерал надвинул фуражку на лоб и почти улыбнулся: – Вы полагаете, меня там будет недостаточно? Работайте, майор, действуйте!
Включился динамик, донеслись переговоры истребительного аэродрома:
– «Вышка-один», я «Вымпел-шесть». Дальность... Шасси выпущено, щитки выпущены, зеленые горят, на курсе, на глиссаде, прошу посадку.
– Шестому «Вышка-один». Полоса занята. Посадку запрещаю, станьте в круг.
– Понял...
Тагиев перещелкнул тумблером.
– Отправляйте Четвертого, «Старт», – приказал он.
– «Гранату-четыре», – тут же раздалось в динамике. – Вам взлет.
– Понял, – пробасил динамик. – Разрешили. Взлетаю.
Тагиев был спокоен. Сама атмосфера аэродрома стала такой, какой она должна быть. Аэродром жил – значит, все шло, как надо, и будет идти именно так – как надо.
Волной докатился рев моторов, задрожал на высокой ноте и стал стихать, удаляясь.
– Я «Гранат-четыре». Взлет произвел. Шасси убрано. Иду в наборе.
– Четвертому – задание.
– «Вымпел-шесть», я «Вышка-один». Полоса свободна. Посадку разрешаю...
– Ну, майор... – Генерал потер отросшую за ночь щетину. – Я – на вертолетную площадку. Предупредите, скажем... ну, Пятьдесят третьего – пойду с ним. Будем надеяться, что число «53» – счастливое.
Он звучно шлепнул ладонью по зеленоватому стеклу планшета, заставив вздрогнуть планшетистов.
– Командуй, майор! Удачи всем нам!
...Замигали фары «ила».
– До-во-рот пра-во де-сять. По-шли.
Ил-28 и Ту-16 слаженно чуть накренились и, закончив поворот, так же слаженно одновременно выровнялись. Теперь они так и пойдут до самой посадки, до победы или поражения, вместе, связанные невидимой, но неразрывной, крепчайшей нитью.
– При-го-то-вить-ся по-сад-ке с хо-ду. Ша-сси.
– Поплыли, славяне, – негромко сказал Кучеров. – Поезд прибывает на конечную станцию. Шасси на выпуск!
– Готов.
– Закрылки двадцать пять градусов! – И тут же Кучеров увидел, как поползли выпускаемые закрылки Ил-28. Точно дозированными движениями он помалу оттягивал назад сектор газа, удерживая Ту-16 точно на своем месте – чуть правее и позади «ила»-поводыря.
– Закрылки двадцать пять... – доложил тихо Савченко.
– Выпустить шасси.
– Есть...
Глухо перестукнули створки ниш шасси, машина вздрогнула.
– Шасси выпущено.
– Вижу... – Па доске вспыхнули зеленые сигнализаторы. И слева, под Ил-28, повисли выставленные «ноги». Да, такое зрелище увидишь раз в жизни – будто сам на себя смотришь.
– Двести... Сто семьдесят... – вновь забубнил высоту Машков.
226
– Следи за ним, – сипло бросил Кучеров. – Мне некогда.
– Ага, – кивнул Савченко, не сводя взгляда с «ила». Он видел то и дело оглядывавшегося пилота лидера. Черный силуэт головы в выпуклом фонаре – Царев смотрит вперед; серый – это Царев оглянулся. Вот она, авиация. Страшный риск, в котором спасение. И один, ни перед чем не останавливаясь, рискует ради другого.
– Командир, у него пошли закрылки, – быстро доложил Савченко.
– Есть... Давай!
– Та-ак... Командир, закрылки полностью – тридцать пять.
– Чую... – Ty-16 словно подвспухает под руками Кучерова.
«Ил» качнулся влево.
– Командир?
– Вижу, вижу.
Царев, оглядываясь, коротко отмахивает рукой, насколько позволяет ему фонарь: «За мной!» Кучеров, широко кивнув, осторожнейше, подскальзывая на крыло, доворачивал за «илом».
– Сто пятьдесят... – Голос Машкова абсолютно ровен, эмоции в нем начисто вытравлены.
А она была уже где-то рядом – опасная и спасительная земля, ведущая их по невидимой дороге к себе, в свой дом.
...– Осторожно, Девятый! Предельно малые высоты – осторожно! – почти прокричали наушники. – Идете левей полосы, Полсотни третий, – точно в створе! Удерживайте направление, точно держите направление!
Царев нечленораздельно проворчал что-то вроде «Знаю-знаю...» и, качнув послушный «ил», прижался вплотную к кажущемуся в туманной дымке больше, чем он есть, Ту-16. Быстро оглядываясь, командир полка видел светлое пятно повернутого к нему лица капитана Кучерова, хорошего парня Сашки Кучерова, обрамленное черной округлостью шлемофона; командир полка видел мутное пятно лица Савченко справа от Кучерова; видел Машкова, торчащего в самом носу, под хрупким узором переплета остекления. Вот они, его ребятки, – каждый день стоят на построении, разыгрывают друг друга в летной столовой, хохочут над анекдотами, ухитряются, нарушая дисциплинарный устав, быть настоящими офицерами и успевают жениться в перерывах между полетами. Ах, какие же они, его ребятки!.. Он не успел додумать до конца, потому что «ил» угрожающе качнуло на Ту-16, мягко колыхнуло – ветер! Появился ветер – ах, сволочь ветер, где ж ты был раньше! Почему оставил нам этот туман?..
– Влево! Скольжение влево! – выкрикнул, оглушив Царева, штурман, будто Кучеров мог услышать его.
– Тихо, – пробасил Царев. – Тихо мне – я все вижу...
– Сейчас ему пора на выравни... – Штурман досказать не успел – включился оператор наведения:
– Девятый, высота выравнивания. Высота выравнивания для Полсотни третьего!
– Покажи ему руками, – торопливо сказал штурман. – Покажи – он же не знает! И держи «хитрый» газ, чтоб мы успели уйти!
– Ум-гум... – буркнул Царев. Он быстро глянул за борт: земли нет, почему нет земли? Туман редеет – где земля, чтоб оно все пропало?!
Он вскинул кулак вверх: «Внимание!» – и медленно потянул на себя штурвал. Хоть бы самому не гробануться тут – во смеху будет, спасатель несчастный... Ну, Кучеров? Видишь?
Скосив до боли глаза, он, стараясь не поворачивать головы, следил за носом «ту» – и заметил, как вытянутый вперед фонарь штурмана пошел вверх! Кучеров понял! Умница Кучеров, гений Сашка выравнивал корабль, выводя его в угол касания! Царев вдруг хохотнул и, не сдержавшись, ликующе выкрикнул:
– Видал, а? Ну, молодец, родной мой, ну, паршивец!
...– Выравнивание! – быстро сказал Кучеров. – Витька, смотри землю, смотри – она тут.
Кучеров как-то успел заметить, что по стеклам жутко ползут мокрые, липкие капли, дрожат водяные дорожки. Ух, гад-дость...
Машков, решившись, сорвал замок привязных ремней...
...С разлетных площадок, хлопающе свистя винтами, поднимались вертолеты. Ми-8 один за другим отрывались от земли, гоня волнами влажную траву, медленно разворачивались в сиянии включенных фар и, натужно гудя, уходили в рассеивающийся туман – в остатки тумана, увеличивая скорость.
В сером небе набирал высоту Ил-14, везущий молчаливых десантников-спасателей.
На стоянку истребителей зарулил МиГ-23. Завывающе высоко, до звона, взревела турбина – и стихла в длинном свистящем шипении. На стоянку упала тишина, только тонко шумел вращающийся по инерции ротор и вкрадчиво шелестели работяги-гироскопы.
Медленно поднялся прозрачно блеснувший колпак кабины. Летчик глубоко вдохнул сырой, прохладный воздух, откинул голову на подголовник, закрыл глаза, не глядя на механика, быстро приставившего под кабину стремянку, – и замер, вслушиваясь в голоса, перекликающиеся в шлемофоне. Он устал. Очень и очень устал. Но каково же тогда тем ребятам?
Он внимательно слушал. Они справятся. Они обязательно справятся.
...В мутных сумерках туманного утра корабль снижался совершенно неощутимо. Кучеров знал, что сейчас на лежащей перед ним, невидимой в тумане земле включены все прожектора, все осветительные и сигнальные установки – на полосу светит все, что может светить.
Коротко зачастили вспышки фар «ила».
– Бли-жний, – быстро прочитал Щербак.
Теперь все – прошли ближний привод! Теперь – посадка. Почему не уходит Царев? Он что, с ума сошел? Он же убьется!
«Уходи! Уходи, я справлюсь, теперь я сам справлюсь – уходи!»
– Уходит! – выкрикнул Машков.
Ил-28 несся (Кучеров в эти туго натянувшиеся мгновения всем телом ощущал скорость, хотя и не видел земли), Ил-28 несся впереди слева строго по прямой, указывая направление посадки, но уже не снижаясь, и ободряюще коротко покачивал крыльями. Царев, не оглядываясь, быстро взмахивал рукой: «Вперед! Вперед!»
Кучеров чувствовал кончиками пальцев, как рассекает туман вытянутый вперед нос машины, как вспарывают мутные клубы голенастые длинные «ноги» шасси, настороженно торчащие из-под брюха неуклонно снижающегося корабля.
Штурман, отстегнув привязные ремни и тем нарушая все приказы и инструкции, лежал на полу, прижавшись лицом к остеклению, и неотрывно смотрел под себя – вперед и вниз. Он знал: если машина подломается при касании (что более чем вероятно!), если она снесет носовую стойку шасси или вылетит на грунт, если... в общем, он будет убит. Гарантированно убит. Тонкие переплеты рам остекления и само стекло – пусть оно и бронестекло – не выдержат удара добрых полста тонн, помноженных на скорость. Но еще он знал, как порой оказываются жизненно важны и полметра – те самые полметра, которые он надеялся выиграть.
Сейчас он пытался понять, действительно ли сносит корабль или начинается «нормальная» галлюцинация. Он нащупал ларинги на горле.
– Командир, – не отводя взгляда, быстро, настороженно спросил он, – командир, нас сносит вправо? Нет?
Кучеров почти облегченно коротко улыбнулся:
– Мне тоже! Значит, есть... Лежишь, Машков?
– А? Н-нет... То есть... Как ты понял?
– Крепче держись, Витька!
Ту-16 чуть откачнулся влево, просев.
Щербак, расставив ноги, подставил руки под подбородок и постарался «заклиниться» как можно прочней среди аппаратуры; Ломтадзе прижался спиной к спинке кресла и расстегнул привязные ремни – ему-то они ни к чему, только помешают в случае чего; Агеев крепко взялся за упоры кресла.
Последние секунды.
Кучеров медленно, всем своим существом ощущая: «Пора!» – медленно потянул назад сектор газа. Ноги немели от напряжения, вдруг заныли зубы – он даже не заметил, когда так крепко сжал их. Ну, где же полоса?..
Ил-28 словно всплывал вверх, размывался белесым светом, растворялся в нем – да где же огни? Неужели мажет? Где огни?!
Он хотел приказать: «Ракету!» – и не успел. Одновременно с призрачно мигнувшей и метнувшейся слева внизу вспышкой острого прожекторного света он услышал – нет, его буквально оглушил крик Машкова.
– Вижу! – оглушительно заорал Машков. – Вправо, командир, вправо! Высота касания... Нет высоты! Земля! – Он, вжавшись лицом в ледяное стекло, вперился в мелькающую прямо под ним, летящую все ближе, все ближе, стремительно несущуюся землю – просто землю, пустую землю! Корабль качнулся, земля заскользила боком, Машков ощутил движение корабля резко вправо, а земля вздымалась навстречу, накатывалась в лицо, Машкова обдало ужасом, он, цепенея, выбросил вперед руки и крепко уперся в рамы, растопырив локти и колени и не сводя немигающих глаз с бешеного струения серой травы, гравия, каких-то бугорков – пустырь?! Метнулась серой змеей бетонная дорожка и пропала, тут же снизу вынеслись ограничительные огни полосы – они, струйно мигая, мчались наискосок; он не успел крикнуть об этом, спасти, предупредить – тяжеленный корабль рывком дернулся на левое крыло, подворачивая к полосе, – Кучеров все видел! Вот она! Вот!
Масляно блестящая бетонная полоса летела в тумане, словно корабль неподвижно повис над ней, – и Машков понял: они мажут, они страшно, убийственно мажут, они давно проскочили «Т».
И когда машина мягко, но неотвратимо просела, пошла вниз, Кучеров тоже все понял и, как мог, осаживал корабль – Машков зажмурился, чтоб не видеть этого невозможного, устрашающего снижения, – и тут тяжелый удар впечатал его в пол. Он с размаху грохнулся лицом в стекло и услышал, ослепленный полыхнувшей болью, истошный, режущий взвизг покрышек, уханье амортизаторов; нос корабля подбросило вверх; еще удар – лицо мгновенно оледенело...
А Кучеров в эти кратчайшие мгновения успел перебросить к себе рукоятки экстренного торможения и, выпятив прикушенные в кровь губы, выкрикнул:
– Парашют!
Он не видел, как Савченко воткнул кнопку тормозных парашютов, не слышал, как выстрелил сработавший пиропатрон, слышал лишь спасительно рванувшую его вперед тяжесть и зажал аварийно тормоза.
Колеса, намертво схваченные блоками тормозных колодок, пронзительно визжали; из-под тележек шасси бил синий дым, ошметками летела в стороны и пятнами горела на бетоне сорванная резина покрышек. Огромный корабль, несущийся уже за серединой полосы, тормозил...
В небе рокотали моторы; неподалеку глухо взвыли вертолетные винты. Из поредевшего тумана вырвался темно-зеленый Ми-8, с клекотом пронесся над людьми, бегущими к самолету.
Его винты еще мели серый воздух, гоня волнами мокрую траву, как откатилась дверь и из кабины, не дожидаясь трапа, выпрыгнул генерал, заспешил, спотыкаясь и придерживая фуражку, к затихшему Ту-16, у смятого крыла которого сгрудилась толпа.
