Текст книги "Над океаном"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Татьяна, улыбаясь благодарно, кивнула.

– Здравствуйте, – кашлянув, сказал с мягким акцентом водитель.

– Здравствуйте, – удивилась Татьяна.

Водитель чего-то ждал. Машина стояла с работающим мотором. Сергей засмеялся в приспущенное до половины окно:

– Адрес! Я же адреса вашего не назвал!

– Ах да! Ева, не спи... Не спи, а то потом я тебя не добужусь. Мы уже почти дома. Да, так адрес...

...– Командир... – медленно, раздумчиво сказал Машков. – Командир, минут через пятнадцать начинай снижение.

– Понятно. Оператор, аккумуляторы?

– Я переключу, командир, все переключу, – спокойно пробасил Агеев. – Ты об этом не думай. Ты о своем думай.

– Сколько? Минут двадцать?

– Да нет. Полчаса у тебя в кармане.

– Ясно. Слыхал, штурман? Снижаться не будем – никаких подкрадываний. Будем почти пикировать. Времени нет на этикет. Ясно?

Кучеров плавно подал штурвал вперед, прижимая машину к верхней кромке облачности, благо усталый Ту-16 был этому только рад.

– Оператор, как думаешь – наши видят нас?

Агеев помолчал и укоризненно спросил:

– Кучеров, неужели ты так ничего и не понял?

Кучеров вздохнул и, покосившись на высотомер, медленно отстегнул кнопку маски. Тяжелая, влажная, кажется, набухшая резина отвалилась от лица. Онемевшие щеки приятно закололо, холодный воздух шершаво-ласково гладил уставшую кожу.

– Экипаж, можно отстегнуть кислородные маски.

Агеев отозвался:

– А уже давно.

– Как же так, товарищ подполковник? – сказал Кучеров. – Кто здесь командир?

– Зуб! – неожиданно хохотнул Агеев.

– Чего-чего?

– Зу-уб, говорю! У меня зуб пломбу потерял! А такой зубчик лучше всякого альтиметра. Я высоту и без твоих приборов определяю ныне.

В наушниках длинно смеялся Щербак.

– Командир, – сбил смех Машков, – кажется, все.

– Кажется или все?

– Все. Все, командир. Мы входим в нашу зону. На подходе. Можно начинать.

– Боюсь, ошибаешься, – задумчиво произнес Кучеров.

– Я? Ошибаюсь?

– Я не вижу наших. Не верю, не верю, что не будет. Должны быть.

– Берег где-то на ста двадцати – ста тридцати градусах. Но какой?

– Точнее, штурман. Ты ж Машков! Точнее!

– Не могу я точнее! Не могу, Сашка... Нет у меня ничего – ведь на одном компасике идем. Как пионеры...

– Далеко?

– Думаю, минут через тридцать пересечем береговую черту.

– Тэк-с... Экипаж! Пристегнуться плотней. Все лишнее, все незакрепленное в отсеках убрать или раскрепить. Всем быть готовым к аварийному покиданию самолета. Штурман! Как можно точнее дай снижение.

– Ясно.

– Помощник?

– Готов.

– Щитки, закрылки?..

– Го-тов! – резко ответил Савченко, и Кучеров быстро взглянул на него. «Молодец!» – успел прочитать в этом взгляде насупленный, взвинченный помощник.

– Ну, славяне-бойцы, тогда поехали...

И через двадцать минут Кучеров мягко, но решительно отжал вперед штурвал и, следуя команде Машкова, повел бомбардировщик вниз, к тяжело лежащему под ними серому молчаливо-грозному болоту тумана, в стремительно пролетающих назад разрывах которого мелькало море.

Впереди был родной аэродром. Было спасение. Татьяна была, наконец! И ждала страшная опасность. Опасность земли, невидимой, неслышной, родной и надежной – и грозной земли, затаившейся в ожидании...

Вся земля затаилась в ожидании, казалось Цареву. За его спиной негромко стукнула входная дверь – вошел вестовой с подносом, на котором дымились стаканы с коричнево-могучим чаем, стояли блюдца с розово-белыми бутербродами; остро запахло свеженарезанным лимоном. Матрос, остановившись, обвел взглядом молчащих офицеров, все понял и, осторожно поставив поднос на столик в углу, возле выключенного телевизора, тихонько вышел, так же осторожно затворив за собой дверь.

Царев не мог понять одного: если Кучеров на подходе, почему его не видят посты радиолокационного слежения? Либо компас завел их куда-то далеко в сторону и они еще не подошли к нашей зоне, либо у Кучерова не выдержали нервы и он сделал ошибку, которую совершают все неопытные пилоты, попавшие в тяжелый туман, – то есть пошел вниз, чтоб увидеть землю. Даже с полной «рабочей» приборной доской летчики порой не выдерживают нагрузки на психику и снижаются, хотя знают – этого делать нельзя, это опасно, это почти всегда гибель. Но разум отказывается верить наставлениям и науке, приборам и приказам, все существо человека требует: «Вниз! К земле!» Пилот отжимает штурвал – и...

Но только не Кучеров!

Тогда где он? Где?!

Впрочем, разведчик погоды донес, что над Балтикой – примерно в том секторе, где предположительно пройдет Кучеров, – туман рассеивается и его верхняя кромка значительно понизилась. Следовательно, Кучеров, экономя время, мог уже снижаться.

Царев решительно взял стакан и, не помешивая сахар, сделал осторожный глоток. Сосущая боль в солнечном сплетении, которую он старательно не замечал почти всю ночь, утихала, уходила с каждым ароматным, пахучим глотком. «Устал, – подумал Царев, – уже устал. Желудок стал часто болеть. Как нагрузка, так и боль. Раньше или позже медики меня застукают. Вот стерва, не боль, а стерва: мягкая, пушистая, свернулась, как подлая кошка. Да, похоже, укатали меня авиационные горки – да и то сказать, не мальчик, давно муж. Годика два, пожалуй, налетаю – и все. Тут, на КДП, будет мое постоянное рабочее место».

Хуже всего то, что пока нельзя поднять даже дежурное звено истребителей-перехватчиков ПВО – куда их поднимать в таком «молоке»? Обидно. Лучше б наоборот с погодой – там, выше к северу, туман был бы плотнее и выше, а тут пореже. И здесь срабатывает «бутербродный закон», будь оно все неладно. Впрочем, надо сейчас связаться со «свистками» – может, у них, у истребителей, уже развидняется? Не может же так капитально не везти!

Он поднял глаза к часам. Неумолимая секундная стрелка, тоненькая ярко-красная ниточка, бодро бежала, попрыгивая, по своему безопасному кругу. Даже если они и не слили топливо – а зная Кучерова, можно быть уверенным, что он подумал об этом и давно избавился от лишних тонн, – так вот, даже если топливо и не слито, у них остается часа полтора.

И тут он понял, что давно все для себя решил, только не успел обдумать порядок и способ исполнения принятого решения.

Ну что ж, пора. Самое время!

Итак, прикинем. Конечно, для поставленной задачи больше всего подходит Ил-28. Он у них есть – старый добрый трудяга, уж который год добросовестно таскающий в полигонах мишени, в которые столь же добросовестно лупят бортстрелки. Надежная, крепкая, редкостно послушная машина. Экипаж – три человека. А возможность капитально разбить машину при взлете или посадке – вполне и вполне. «Значит, пойдем вдвоем – я и мой штурман. Нет, каков я молодец – заранее его вызвал сюда! Выходит, я все знал уже тогда? Ай да Царев...

В общем, ясно. Кто полетит – тоже.

Что я теряю, если... Ну, в общем, «если»? Мои это ребята – во-первых. Во-вторых, я их послал – ведь я! – значит, я и должен сделать то, что должен. Значит, я справлюсь. Только я – и никто другой. Потому что мне это надо больше всех. А штурман – он ведь не просто штурман. Он друг мне.

Теперь – когда. Ну, это просто. Ждем еще тридцать минут, и если ничего не будет, я иду».

Царев чуть улыбнулся – он очень любил этот славный, простоватый, внешне совсем не грозный самолет. «Старина Ил-28, сколько лет мы провели вместе!»

Он, едва не обжегшись, допил в один глоток чай, стукнув, крепко поставил стакан на поднос и решительно шагнул к Тагиеву:

– Алимыч, им остался час.

– Знаю! – резко ответил Тагиев и, щелкнув тумблером, потребовал: – Пост дальнего радиообнаружения! Жду доклада.

– Есть, – ответил динамик. – Обстановка прежняя. Мы держали их по сопровождающим до ноль семи сорока восьми, после чего контакт был потерян вновь. О потере контакта вы знаете. «Пятьдесят третий», по данным...

– Помню, – нетерпеливо оборвал Тагиев. – Дальше.

– Снижаясь, он дошел до нижней кромки радара и вышел из видимости локаторов. В тот момент он имел высоту...

– Помню. Дальше.

– Ведется радиолокационный поиск. По побережью работают все РЦ ЕСУВД. Подключены посты береговой службы. Задействована вся СНИС[19] 19
  СНИС – служба наблюдения и связи.


[Закрыть] пограничников. Результатов пока нет.

– Ясно. Благодарю. К вам все. Пост связи, есть что-нибудь?

– Говорит пост связи. Нет. Ничего.

– Позывные? Пеленг? Радиообмен?

– Нет.

– Что моряки?

– Работают. Молчат. Последние радиоданные вы приняли. Сторожевик ПСКР-41, десантник СДК-39, фрегат...

– Говорите по-русски!

– Виноват. Корабль противолодочной обороны «Заядлый» – сообщили, что вошли в район поиска и развернулись на прочесывание. Туда же идут два номерных траулера ГДР и польский паро́м. Траулеры подойдут ориентировочно часа через три – три с половиной, паро́м – через четыре. Они уже ведут поиск по курсу следования. Вышли из баз четыре ПСКР морчастей погранвойск и полным ходом идут в тот же район.

– Знаю. Это я знаю.

– Так точно. Ваш отказ от вылета самолета рыборазведки я передал.

– Запрещение. Запрещение, а не отказ.

– Так точно.

– И?

– Аэропорт ответил, что нам они не подчиняются и экипаж греет моторы.

– Какая у них машина?

– Ан-26.

– Только этого нам и не хватало...

Тагиев помолчал.

Из динамика доносилось приглушенно монотонное и усталое:

– Девять пятьдесят третий, Девять пятьдесят третий, я – «Барьер», почему молчите, прошу связь, прием... Девять пятьдесят третий, при невозможности ответить на этой частоте прошу перейти на другие частоты, аварийную. Я работаю по всем указанным частотам, жду десять секунд, прием...

Царев покосился на секундную стрелку электрочасов под потолком. Время, идет время! Но минут десять пока еще есть.

Тагиев, не отключая связи, тоже смотрел на судорожно перескакивающую деления циферблата стрелку. Пять, шесть, семь, восемь... Щелчок. И опять тот же голос:

– Девять пятьдесят третий, я – «Барьер». Даю настройку по всем указанным частотам. Внимание, начали. Один, два, три, четы...

– Частота аварийного маяка?

– Непрерывно пишется и прослушивается. Маяка в эфире нет.

– Почему? Если они... Почему?

Динамик недоуменно молчал.

– Так, ясно. Спасибо, – устало сказал Тагиев. Тумблер щелкнул, отключив тот усталый, унылый, рвущий душу голос.

Царев шагнул к пульту и снял телефонную трубку:

– «Беговой»! «Беговой»! Отдыхаете? Городской аэропорт, диспетчерскую. Правильно. Жду... Кто у трубы? Вечер добрый, Николай Иванович. Царев говорит. Ну да, верно, какой вечер – утро давно. Свихнешься тут... Слушай, Николай Иваныч, ты чего бузишь? А как же не бузишь? Ты что, решил, во всех наших ВВС уже не осталось ни летчиков, ни самолетов, и ударился в партизанское движение? А ты в окно давно глядел? Нет-нет, я в смысле погоды... Иваныч, дорогой, это все наши дела, наши, в каждой избушке свои игрушки. Правильно, оповещение. Но это же... Да, правильно, правильно, согласен. Но это все не значит, что ты должен своих ребят, то бишь еще один экипаж кроме нашего... Нет, ты дослушай... Подо... Николай... Черт, да ты дашь слово вставить?! – Царев даже отставил трубку – в ней так грохотал сердитый бас, что мембрана детонировала.

А на другом конце провода, в похожем, но намного меньшем и в то же время куда более просторном помещении диспетчерской аэропорта, стоял у оконного проема пожилой, совершенно седой кряжистый человек в расстегнутой форменной рубашке гражданской авиации и, глядя в окно, сердито говорил, точнее, ругался в телефонную трубку:

– Не дам! Избушка у нас одна! И мои парни это хорошо понимают – лучше, видать, чем кое-кто другой! Нет, лучше ты послушай!

Он распахнул окно – диспетчерскую заполнил слитный низкий рев моторов: где-то неподалеку стоял готовый к взлету турбовинтовой самолет и прогревал двигатели. Диспетчер захлопнул окно.

– Слыхал? А теперь вот что. Сейчас я их не подниму. Все равно без толку пока. Они будут в пятиминутной готовности – хоть до завтрашнего вечера. Но как только станет чуть ясней – я их подниму. А если раньше у тебя что-то изменится и мы понадобимся – повторяю, мы в пятиминутной готовности. Мы пойдем. Вник? Вник, спрашиваю? Вопросы есть? Молодец! Чего еще хотел поведать? Теперь ничего? Лады. Все. Ждем. Будь. Будь, говорю!..

Царев положил трубку и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Без нас они не пойдут – уже легче. Слушай, Алимыч. Я думаю, будет правильно, если я сейчас пойду туда на Ил-28.

– На кой? – тускло, бесцветным голосом отозвался Тагиев.

– Н-ну... Может, крутятся без связи, блудят. Я на них выйду. Помогу связью – скажем, трансляция. Или еще что. А?

– Их даже радары не видят.

– Алимыч...

– Отойди.

– Чего мы тут высидим?

– Мне этих шестерых хватит. Мне их теперь на всю жизнь хватит... – Тагиев сунул лицо в ладони и ожесточенно стал тереть щеки, лоб, глаза, словно сдирая что-то с лица. Его черные, жесткие, с металлической сединой волосы матово поблескивали в полумраке.

– Э, ты тихо, тихо. Ты что... Лететь надо. Если ребята-рыбари готовы – что ж мы-то? Надо. Хотя бы для аварийной комиссии, уж извини...

– Отойди, будь человеком! Оставь меня в покое! Разум-то я дома оставил, но совесть еще при мне...

– Тьфу, да не будь ты бабой!.. – прошипел Царев. Он потряс Тагиева за плечо. – У меня тоже совесть есть, нечего тут... Ты ж знаешь, я справлюсь. А если и нет – что мы теряем? Это их шанс, Тагиев, их!

Генерал резко повернулся:

– Если мне будет позволено высказать свое мнение, я возражаю. Категорически! – Он обвел глазами КДП и услышал, как Царев одними губами повторил: «Категорически...» С этим словом тут что-то уже было. Ах да! Но – все равно.

Стояла полная тишина, нарушаемая лишь тонким шумом аппаратуры. Мертвенно светились бледно-зеленые, осунувшиеся лица.

– Вылет одиночного самолета ничего не даст. В таких условиях это – авантюра.

Царев резко-неприязненно сказал:

– Авантюра – ждать! И делать вид, что солома поможет тонущему!

Генерал старался не менять ни голоса, ни интонаций – хотя устал, очень устал, беспредельно устал.

– Пока еще ничего не случилось... Да возьмите себя в руки, майор! Не случилось и не случится, если они грамотные летчики. И кстати, полковник, я помню, что именно я настоял на их вылете, именно это и будет написано в моем рапорте. – Он произнес слово «рапорт» по-флотски, с ударением на последнем слоге. – Вы удовлетворены? Повторяю, однако, – поднимать одиночный самолет смысла нет. Он просто не найдет их.

– Неразумно? Не оправдано мерой риска? – спросил Царев.

– Слушайте, полковник, давайте-ка вести себя прилично. – Генерал прикрыл воспаленные глаза, которые жгло так, будто их засыпало песком; он с силой потер глаза пальцами – вроде стало легче. – Просто прилично. Не хочется напоминать вам не только о моем звании, должности и тэ-дэ, но и о моем возрасте. Не впадайте в гимназическое бунтарство. Я ведь могу вас...

– Я знаю одно – ребят надо вытаскивать!

– ...могу просто поставить вас «смирно» и закрыть вам рот. Мы в армии, полковник. Долг, защита, готовность – только плакатные слова. А есть еще дело – наше дело! Неужели вы допускаете мысль, что я мог бы послать их, если б сам все не испытал на себе? Да поймите же наконец, что научиться можно только одним способом – научаясь!

Щелкнул динамик.

– На связи – РЦ «Фрегат». «Фрегат» вызывает «Барьер».

Тагиев утомленно щелкнул клавишей:

– Слушает «Барьер».

– В мою зону вошел неопознанный летающий объект. Квадрат 84—27. Объект классифицируется как воздушная цель, удаление шестьсот, скорость пятьсот, высота тысяча двести, курс двадцать пять. Автоответчик дает: «Я – свой». На вызовы по всем рабочим частотам не отвечает. Цель сопровождаю.

Тагиев привстал. Генерал вздрогнул и уперся взглядом в планшет. И в наступившей тишине, шипящей ожидающим динамиком, прозвучал торжествующий возглас Царева:

– Вот и все! Ай да Кучеров! – и это прозвучало: «А вы как думали?!»

– Но почему он там? – прошептал Тагиев. – Куда его несет?..

– Неважно! – крутнулся к планшету Царев. – Он идет – идет вот сюда. Ну да, он же знает только генеральный, компасный курс. А здесь... Здесь ему даже на вынужденную идти нельзя. Его надо заводить во-от сюда... Ну, Тагиев, решайся!

Повисла гулко-дрожащая тишина.

– Та-ги-ев?!

Тагиев молчал. Под черными от щетины щеками ходили желваки.

– Ладно, Тагиев. Ты РП, но комполка, слава богу, пока я! – Царев сорвал телефонную трубку и, чеканя слова, приказал срочно готовить к вылету Ил-28. Все молчали. И когда он бросил трубку, генерал негромко произнес:

– А если это не он?

Царев замер, набрал полную грудь воздуха и очень тихо, едва шевеля губами, протянул, сжав кулаки:

– Товарищ ге-не-рал...

– Да остыньте, полковник! – Генерал потер лоб и задумчиво проговорил: – Все, все надо предусмотреть. Это, понятно, он. Но все равно... Тревога? Его надо перехватить. Успеют только истребители. – Он странно-испытующе посмотрел Цареву в глаза и медленно дополнил: – Истребители его перехватят и поведут в зону ожидания. Так? Полковник?

Царев длинную секунду, сощурясь, смотрел генералу в глаза и, не отводя взгляда, резко бросил:

– Тагиев! Объявляй тревогу!

Тагиев медлил.

– Боевая тревога! – рявкнул генерал.

На укрытом в лесу аэродроме ПВО, в небольшом домике на краю бетонной площадки, ждали полетов летчики.

Упакованный в противоперегрузочный костюм гитарист, сидя на ручке кресла, задумчиво глядел на стоящую на журнальном столике меж двух его коллег шахматную доску и тихонько тренькал на гитаре:

 
Но только небо голубое – чистая река,
Чистая река – как твои глаза.
Тают за кормой большие облака,
Белые, словно паруса...
 

– Ты ходить будешь?

– Не суетись, Леша, не размахивай руками... Вот лошадка мне твоя не нравится – и я буду ее кушать.

– Приятного аппетита. Но тогда, старичок...

Здесь очень покойно, здесь все продумано для того, чтоб люди именно отдыхали: мягкая удобная мебель, мягкие тяжелые шторы, тканевая драпировка стен глушит и без того бархатистый свет.

Их четверо – тех, кто именуется дежурным звеном: двое шахматистов, парень с гитарой, и еще один уютно устроился на низеньком глубоком диванчике, медленно перелистывая какой-то глянцево-яркий журнал.

 
В ночное небо взвились две ракеты,
Мы торопливо тушим сигареты,
Забыты повседневные заботы.
«По самолетам!» – начинаются полеты...
 

– Сотый раз слышу ее и все хочу спросить – ты написал? А? Накропал, поди, под полночный звон – чего, цикад? – не отрываясь от шахматной доски, спрашивает один из шахматистов, зачем-то подергивая себя за ухо. – Ладно. Ем. Вот так. И что?

– Назад ходить не будешь? Тогда держи штаны крепчей и гляди, как это делается.

– Не знаю, кто писал, – роняет гитарист. – У нас ее в училище пели.

 
Ну а когда все полетит к чертям
И выполнить свой долг придется нам,
Посмотрим, кто есть кто, чего кто стоит,
Ну а потом земля нас...
 

Звонко клацает динамик принудительной трансляции, закрепленный над дверью. Оборвалось треньканье струн. Шахматисты замерли, не поднимая головы.

– Опять синоптики погоду заклинать будут. – Вздохнув, летчик положил журнал на живот и вкусно потянулся. – Ну а кто на сей раз под стол полезет? «Научите меня, осла, люди добрые...» Красота!

– Ты ходить будешь?.. Пока никто. Но потом – он. Ходи.

Динамик с прерывистой хрипотцой вздохнул и устало, скучно сказал:

– Боевая тревога. Дежурному звену занять места...

С дробным грохотом опрокинулась сшибленная коленом шахматная доска, полетели рассыпанные фигуры, в коридоре прогрохотали сапоги, звучно шлепнулся о пол журнал.

– И мой кинь! – крикнул напарнику шахматист, поймал на лету матово сверкнувший мяч гермошлема и ринулся к двери.

– ...воздушная, – бубнил динамик. – Наведение в...

Гитарист подчеркнуто аккуратно поставил в угол гитару, снял с полки свой гермошлем и, на ходу надевая его, вышел из опустевшей комнаты последним. Вышел в мутное утро, в полосы тумана, – на работу.

Стоянка была в двух, точнее, в семи шагах от двери. Рабочее место – настороженно опустивший нос-иглу истребитель с задранным в ожидании колпаком фонаря – в пяти шагах от края площадки. Механик уже стоял у стремянки, придерживая ее рукой; турбина прогрета и готова к запуску.

На соседних стоянках механики лихорадочно сбрасывали мокрые, отяжелевшие чехлы с фонарей кабин и воздухозаборников, заученно быстро сдергивали струбцины, сноровисто снимали заглушки. В заметно поредевшем с рассвета тумане светились в оранжево-голубых ореолах фары автомашин и прожектора подсветки, мелькали длинные изломанные тени, фантастически огромные, пляшущие. А в общежитиях и ДОСах[20] 20
  ДОС – дом офицерского состава.


[Закрыть] летчики уже выскакивали, застегиваясь на бегу, из комнат, уже у выходных дверей стояли, клокоча моторами, дежурные микроавтобусы и «уазики» – но к тому времени, когда они прибудут на аэродром, первое звено должно уйти в воздух.

Все четверо сидели в кабинах, когда динамик произносил последние слова приказа; уже шипел кислород и системах жизнеобеспечения, струились токи в защелкнутых кабелях электропитания, и на КДП сыпались доклады о готовности, и пальцы легли на пусковые кнопки запуска, когда на стоянку влетел открытый УАЗ-469 и, крутнувшись юзом, с визгом затормозил возле самолета ведомого командира звена. Из автомашины выпрыгнул командир полка, затянутый в летное обмундирование, и безапелляционным жестом приказал летчику немедленно покинуть самолет.

– А-атставить! – крикнул он на возмущенно-протестующее изумление пилота, спрыгнувшего на бетон. – Только я и мой ведомый! Только мы двое идем – шутки в сторону!

Он, гремя каблуками по дюралю, взбежал по стремянке, привычно-умело упал в кресло «мига» и, лихорадочно пристегиваясь, закричал расстроенно стоящему внизу у стремянки летчику:

– Давай, радуйся, парень! Такие прогулки порой дорого сто́ят для здоровья!.. «Риф», я «Вымпел-шесть», прошу запуск... – Он подмигнул парню: – «В бой идут одни старики» – слыхал?.. Есть, разрешили. Запуск!.. А ты пока... – Но его слова заглушил взревевший мотор АПА, засвистела, раскручиваясь, турбина; над головой комполка пошел вниз закрывающийся колпак фонаря; в пустой комнате отдыха, где ненужно горел забытый свет, медленно поднялась и затрепетала загнувшаяся страничка брошенного журнала...

– Ну, полковник?

Царев кивнул.

– Истребители уже взлетают. Два полковника встретятся в воздухе. Действительно, «ай да Кучеров»... Давай, полковник Царев. Пришел твой черед.

Царев облегченно выпрямился и отрубил на выдохе:

– Есть!

– Штурман?

– Мой.

– Понятно, – чуть усмехнулся генерал. – И правильно.

Он задумчиво покусал губу.

– А может, все-таки перехватчики?

– Нет! – быстро возразил Царев. – Это мое дело. И потом, у них машины не для такой работы. Пусть только они мне его подготовят – и дальше мы справимся. С наименьшим риском.

Генерал вгляделся в его глаза и понял, что этот действительно настырный полковник не хвалится, не суетится в пустом бахвальстве, но именно требует то, что, по его разумению, ему и так принадлежит. Ну что ж, полковник прав.

Динамик забубнил:

– Я РЦ «Фрегат». Цель подтверждаю. Воздушная, курс сто двадцать пять, удаление четыреста пятьдесят, высота одна тысяча. На вызовы не отвечает. Цель сопровождаю.

– Снижается. Готовится к посадке, – негромко произнес генерал. – Значит, так или иначе... Полковник! Задача ясна?

– Есть! Разрешите?

– Минуту. Вот что...

Царев ждал, помаргивая нетерпеливо, как мальчишка. И уже не было в его глазах усталости суточного напряжения.

– Я тебя... – Генерал сделал паузу, давая время Цареву понять и оценить «тебя». – Я очень тебя прошу. Вслепую, на малых высотах, вплотную... Ты понимаешь?

Царев изменился в лице, но молчал.

– Не за тебя прошу, не за себя. За них – очень. Ты понял?

И вот уже ремни обхватили плечи; пальцы в стремительном темпе, но в безошибочном, раз и навсегда установленном порядке перещелкивают целые батареи тумблеров; техник самолета, перегнувшись в кабину, торопливо, но точно по карте, чтоб ничего не спутать, не забыть, подключает одну за другой бортовые системы, помогая летчику. Летчик, штурман и техник быстро щелкают тумблерами. Ну, все, последние команды:

– АЗээСы к запуску.

– Есть...

– ПэПээС?

– Включена...

– Топливная?

– Включена...

– Штурман?

– Готов. Готов!

– К запуску! «Барьер», я Девять ноль девятый, прошу запуск.

– Ноль девятому запуск. Давление...

– Понял... Запуск!

Кнопка утоплена до отказа...

Кнопка утоплена до отказа. Тонко заныл электростартер. Внутри похожего на тяжелую, толстую, обрубленную к хвосту иглу тела «мига» возник тягучий вой; зашумел раскручиваемый электромотором ротор турбины, не стало слышно шелеста вращающихся гироскопов; на панелях дрогнули и побежали по шкалам указатели; налились хрустальным мерцанием экраны бортовых компьютеров и ЭВМ; беззвучно в нарастающем мощном шуме запуска взревела АПА – техник уже отключил ее кабели-пуповины от самолета – и, обдав истребитель чадной тучей дизельного выхлопа, отъехала.

– Два... Четыре... Шесть...

Два МиГ-23, готовых к вылету, стоят неподалеку друг от друга. Их тахометры уверенно накручивают нарастание чудовищной энергии, которая еще прячется там, где сейчас в полной темноте сухих утроб «мигов» все быстрее и быстрее вращаются, свистя, лопатки турбин, отполированные так, как не полируется ни одно, самое дорогое, зеркало в мире; лица летчиков, подсвеченные снизу, от панелей, красным, желтым и зеленым, стали отрешенными, – лица людей, знающих, что́ им предстоит и через что́ им придется пройти; летчики, как и их надежные «миги», готовы к взлету.

– Восемь... Десять!

Хлопок – вспышка зажигания; в камерах сгорания вспыхнуло бешеное пламя; оно неудержимо набирает силу, оно яростно бушует, беснуется, свирепо ревет, зажатое в тиски.

– «Риф», я «Вымпел-шесть», запуск произвел. Предварительный?

– «Риф», я «Вымпел-семнадцать», запуск произвел. Предварительный?

Привычно поджата маска; техник отвалил стремянку; взмах рук: «Колодки убраны!»

...Опустился над головой Царева, обтянутой потертым, старым шлемофоном, выпуклый колпак фонаря; неслышно чмокнули замки; техник отвалил стремянку; взмах рук: «Колодки убраны!»

Ил-28 выкатился с линейки, развернулся, прошел предварительный старт и уже катится по МРД, окаймленной синими огнями; помаргивают трехцветные вспышки АНО; ослепительно голубой луч фары пробивает качающиеся волны тумана; в наушниках перекликаются голоса:

– «Вымпел-шесть», «Вымпел-семнадцать», на взлетную.

– Понял Шестой.

– Семнадцатый понял.

– Я «Вышка-один». Контроль принял.

– Я «Фрегат», цель подтверждаю, удаление триста, высота восемьсот; курс сто двадцать пять. Сопровождаю цель.

– «Барьер», я «Гранат-четыре». ПДГ заняла места. На борту порядок. К запуску готов.

– «Гранату Четвертому» запуск.

«Гранат-четыре» – это повидавший виды сверхнадежный Ил-14, добродушный верный толстяк-поршневик. Завыл пускач; левый мотор фыркнул, винт медленно, трудно провернулся; лопасти уже сливаются в дрожащий круг; из патрубков с булькающим треском вылетели клубы дыма – и мотор мощно, радостно-освобожденно взревел; вот заработал и правый мотор; мигнула вспышка проблеск-маяка.

В темном грузовом отсеке на откидных металлических стульчиках сидят в спокойном ожидании крепкие, рослые парни в глухих комбинезонах, прочно застегнутых сапогах и оранжевых спасательных жилетах; они обвешаны сумками, ранцами, инструментом; эти восемь тщательнейше отобранных, многосторонне обученных и оттренированных парней знают и умеют все, среди них даже есть врач-универсал; они готовы и сумеют выпрыгнуть с парашютом и точно приземлиться ночью и днем, в дождь и пургу, найти погибающих людей в лесу и пустыне и помочь им, когда бы и где бы ни пришлось это сделать. Такая работа у них. Хорошая работа. Добрая. Мужская.

Дверь в пилотскую кабину распахнута: тут все свои; в кабине Ил-14 непривычно просторно и высоко, можно стоять в полный рост; и, конечно, здесь нормальная рабочая атмосфера.

– «Гранату-четыре» – на РД-3.

– Понял, на третью рулежку. Выруливаю.

Скрипнули тормоза; Ил-14 неуклюже развернулся и покатил, светя фарами, к указанной рулежке. Ил-28, мигая АНО, уже стоит рядом с квадратным, будто покачивающимся в редеющих волокнах тумана, клетчатым, черно-белым домиком-коробкой СКП.

...МиГ-23, помаргивая АНО, уже стоит рядом с квадратным, будто покачивающимся в редеющих волокнах тумана, клетчатым, черно-белым домиком-коробкой СКП, на крыше которого в затемненной стекляшке-мансарде сидит за пультом управления, расцвеченным разноцветными шкалами табло, помощник руководителя полетов. Прямо на крышке его пульта – стакан давно остывшего чая, пара ломтей серого хлеба на тарелке; рядом – переломленная в стволе ракетница и три стоящих рядком ракетных патрона.

– Я «Вымпел-шесть». Исполнительный?

– Исполнительный триста десять.

– Понял. Разрешите взлет?

ПомРП жмет кнопки. Резко трещит контрольный звонок – в тумане ярчайше вспыхивают мощные прожектоpa, пробивая световой туннель, в котором плывут, искрясь и переливаясь, дымные клубы тумана; по низу тумана торопливо пробежали, вспыхнув двойной цепочкой, рубиновые огни ВПП, и там, в конце полосы, куда почти не добивает свет, повис узор зеленых разрешающих огней. Отражение световых бликов плавает по лицу летчика-истребителя, мигает в глазах, дробится в капельках воды, змеисто стекающих по стеклу фонаря.

...Царев, косясь, поглядывает, как по выпуклому стеклу фонаря стекают, змеясь, капли воды.

– «Барьер»! Я Девять ноль девятый. Разрешите взлет?

Тагиев рванул стоячий воротник рабочего кителя – с треском отлетели крючки. Под кожей на виске генерала отчетливо пульсирует синяя жилка. Замерли в готовности операторы наведения, радисты, планшетисты, нависли над экранами локаторщики, напряглись офицеры боевого управления...

Отсюда старта не видно, не видно и полосы – все скрыто туманом.

...Все скрыто туманом, но там, в той стороне, где замерли готовые к прыжку истребители, сияет зарево огней. Еще можно отменить взлет. Еще можно отменить.

– Я «Вымпел-шесть». Повторяю...

– Слышу, Шестой, слышу.

...Тагиев пригнул к себе «шею» микрофона:

– «Барьер-старт»! «Добро» Девятому, – и обмяк весь, осел, словно мгновенно выдохся.

И динамик отчетливо сказал:

– Девять ноль девятый! Я «Барьер-старт». Полоса свободна, сухая. Ветер ноль. Взлетайте, Девятый!

– Понял. Взлетаю, – так же отчетливо и спокойно сказал голос Царева.

И рука привычно и плавно двинула вперед сектора газа; и прижавшийся к земле самолет чуть уловимо задрожал.

...Или нет, это задрожал сам воздух вокруг «мига», завибрировала земля; под влажно сверкающим высоким килем истребителя возникло розово-голубое свечение; беззвучно дребезжала ложечка в трясущемся стакане на пульте СКП, тряслись, дергаясь в рамах, оконные стекла, на барабанные перепонки навалилась физически ощутимая тяжесть, – а из широкого, диаметром чуть не в рост человека, сопла турбины вырвался дрожащий сиренево-голубой факел, расколов утро низким могучим громом, от которого и вправду затрясся бетон.