Текст книги "Ищу комиссара"
Автор книги: Владимир Двоеглазов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
15
Шабалин возвращался от замполита в прекрасном расположении духа. Само появление этой вздорной, пекущейся лишь о тряпках женщины, готовой променять на них родного сына, с беспощадной ясностью, как показалось Шабалину, говорило о том, что существуют куда более реальные и живые проблемы, нежели те, о коих печется замполит. Не все ли ему равно, кто раскрыл кражу: Шабалин или Редозубов? Важнее всего то, что она раскрыта! А стажеру – наука.
– А! Уже здесь! – сказал Шабалин, прикрывая за собой дверь и доставая из кармана пачку «Беломора». – Ну что, Лидочка, красавица моя, догадываешься, зачем мы тебя потревожили? Закуривай! – Он протянул ей «Бело-мор». Она взяла папиросу, прикурила от зажженной Редозубовым спички и так же, как тогда, в экскаваторе, жадно затянулась несколько раз подряд. – Вот такие пироги, – радушно продолжал Шабалин. – Ну, так догадываешься?
– Да, – ответила она. – Ветцель на меня накапал. Будто я тряпки ворую.
Шабалин усмехнулся, откинулся на спинку стула, слегка постукивая кулаком по столу.
– Да-а, у-умница… – протянул он. – Ничего не скажешь… Но со мной такие номера не проходят. И ты, Лепесточек, – повысил он голос, – это отлично знаешь!
Девушка судорожно ткнула окурок в пепельницу и, задохнувшись на середине фразы, спросила:
– Чего вы… от меня хотите?
Шабалин медленно, всей грудью навалился на стол и, продолжая постукивать перед собой кулаком, тихо, но отчетливо спросил:
– Где Лидер?
Она вздрогнула. Точно так же вчера Шабалин, не вдаваясь в околичности, прямо спросил у Хаймы: «Где магнитофон?» Тот сжался, задрожал, как эта девушка, даже заплакал, но через минуту, сквозь слезы, признался: «Где Трезор…» Действительно, магнитофон отыскался в собачьей будке возле дома Азаренка.
Девушка, в отличие от Хаймы, молчала.
Шабалин закурил и обратился к Редозубову:
– Меня сегодня после обеда не будет, – совещание у начальника, а за ним, – указал папиросой на «Телефункен», стоявший сверху на сейфе, – хозяева должны подойти. Отдашь под расписку.
Редозубов кивнул.
– Не знаю я, где Лидер, – сказала девушка. – Не знаю. В последний раз на суде виделись…
– Просто пусть напишут, что мы, такие-то и такие-то, – не обращая на нее внимания, продолжал Шабалин, – получили от инспектора уголовного розыска Редозубова магнитофон марки такой-то, стоимостью столько-то рублей, в исправном состоянии…
– Слышите?! Не знаю!
Шабалин вздохнул и тем же равнодушным тоном, с каким говорил со стажером, поинтересовался:
– А кто же тогда бежал из трактора? Или… как его там… экскаватора?
– Не ваше дело!
Шабалин грохнул по столу кулаком.
– А чье же это дело, когда ты укрываешь особо опасного рецидивиста, объявленного во всесоюзный розыск?
– Он не рецидивист!
– Кто? – удивился Шабалин. – Лидер? Впрочем, можешь считать его хоть ангелом. Нас это не касается. Нас интересует другое: где он сейчас?
– Не знаю.
– Но в тракторе-то был он?
– Нет!
– Лидочка, – мягко сказал Шабалин, – но если это был не Лидер, почему ты не хочешь его назвать?
Она не ответила.
– Ну ладно, – сказал Шабалин. – Уговаривать мы тебя больше не будем. Дело твое. Лидера мы все равно возьмем. Никуда не денется. Но предупреждаю: потом пеняй на себя!..
16
Положительно – женщины в этот день атаковали замполита со всех сторон.
Сразу после ухода Шабалина вновь позвонил помощник дежурного сержант Дашин и предупредил, что к нему, Проводникову, направляется жена начальника районной инспекции Госпожнадзора старшего лейтенанта Казанцева, – именно не спросил замполита, не занят ли он и сможет ли принять, а лишь предупредил, что идет. Остановить эту своенравную блондинку вряд ли было по силам не только помощнику дежурного, но всему дежурному наряду, включая опергруппу.
На сей раз поводом для визита к Проводникову стало появление в поселке молодой незамужней женщины-архитектора, приехавшей сюда со своим восьмилетним сыном по приглашению райисполкома. Сегодня утром жене начальника пожарной инспекции стало известно, что не далее как вчера ее муж, старший лейтенант внутренней службы Казанцев, подвез на своей машине эту архитекторшу после того, как они вместе, в составе государственной комиссии, приняли жилой дом но улице Мичурина. Сразу по получении этого известия жена начальника инспекции лично навестила принятый дом и, как и предполагала, обнаружила вопиющие факты пожарной безопасности, на которые, под влиянием коварной архитекторши, закрыл глаза сам Казанцев.
Так, в первом подъезде не установлен на вводе рубильник электрозащиты; провода в распределительной коробке соединены холодной скруткой, а не пайкой, не опрессовкой или под винт, как положено; по чердаку, выполненному из сгораемых материалов, проложены провода с алюминиевыми жилами, что категорически запрещено; более того, она, Казанцева, ничуть не удивится, если при проверке (что она настоятельно рекомендовала сделать замполиту) в проектно-сметной документации вообще не окажется акта замера сопротивления изоляции проводов.
Медсестра по профессии, жена начальника пожарной инспекции довольно толково и обстоятельно разъяснила замполиту и иные нарушения, касающиеся противопожарного состояния упомянутого объекта, и сделала отсюда вывод, что, как видно, архитекторше показалось недостаточным лишь соблазнить ее слабовольного и слабохарактерного мужа; заставив его поступиться своими принципами и подписать акт приемочной комиссии, она прямиком ведет его в тюрьму, так как дом, принятый с такими беспрецедентными нарушениями, не сегодня-завтра сгорит синим пламенем.
На основании изложенного посетительница требовала от замполита самых решительных действий – и как минимум: предать старшего лейтенанта Казанцева, как нарушившего супружескую верность, суду офицерской чести; поставить перед райисполкомом вопрос о выселении архитекторши, как разрушительницы семейного очага, за пределы района и области.
Сознавая, что разубедить сейчас жену начальника пожарной инспекции, пришедшую сюда по горячим следам якобы совершенной измены, вряд ли удастся, Проводников заверил ее, что приложит все силы к установлению истины и, лишь только это будет сделано, немедленно сообщит о принятом решении по телефону.
Едва посетительница, удовлетворившись этим заверением, удалилась, вошла Юлия Георгиевна Филатова, начальник паспортного стола и секретарь партийной организации отдела, мама Юля, как называли ее молодые сослуживцы. Капитану Филатовой в июне исполнилось пятьдесят, тридцать три из них она прослужила в органах.
Бодрая, жизнерадостная, вдова погибшего на посту участкового уполномоченного, мать слушателя высшей школы милиции, Юлия Георгиевна славилась своей справедливостью и большими успехами в розыске беглых алиментщиков.
Сейчас она пришла к замполиту по весьма важному поводу: на пенсию уходил один из ветеранов отдела старшина Воронов, и Юлия Георгиевна пришла посоветоваться, как лучше оформить его проводы. Замполит предложил Филатовой стул и надолго задумался. Уход ветеранов он всегда воспринимал с грустью, старшина же Воронов был одним из лучших… Ветераны милиции! Притом не генералы и не полковники, а такие вот старшины и капитаны, фронтовики или начавшие службу в НКВД рядовыми милиционерами и оперуполномоченными в глубоком тылу, когда каждое преступление – убийство, разбой… да и «просто» кража или растрата – особенно тяжело воспринималось народом, и без того изнуренным войной. Ветераны… Это им, тогда безусым юношам в милицейской форме, приходилось смотреть в глаза обезумевшей от горя женщины, получившей с фронта две похоронки на мужа и сына и стоявшей здесь, в глубоком тылу, над трупом изнасилованной и убитой дочери. Кто может теперь понять застывшую в душе горечь, если такое преступление оставалось нераскрытым?..
Обговорив с Юлией Георгиевной организационные вопросы, Проводников взглянул на часы, нахмурился, с трудом попадая в рукава плаща, торопливо оделся. Затем закрыл на два оборота сейф и, на ходу поправляя фуражку и проверяя на ощупь, все ли пуговицы застегнуты, направился к двери. Она, однако, открылась до того, как он успел прикоснуться к ручке.
– Ах, Валерий Романович, какая удача! – На пороге стояла чуть, может, излишне полноватая, по обаятельная, элегантная, со сложенным японским зонтиком в руке, в синем плаще, с повязанной на шее яркой косынкой, жгучая брюнетка – Тамара Ивановна Дворяшина, начальник леспромхозовского ОРСа и жена заведующего торговым отделом райисполкома. – Боже мой, какая удача! Вас совершенно нигде не видно! Господи, как вы помолодели в ваших капитанских погонах! В последний раз я видела вас еще старшим лейтенантом! Я абсолютно без ума! Так и передайте вашей жене, пусть вас получше стережет!
– Прошу, – пробормотал Проводников под напором этих излияний.
Она прошла в глубь кабинета и легко, как птичка, присела на краешек кресла:
– Валерий Романович, голубчик, что же вы так обидели сегодня мою продавщицу? Ну войдите, я вас прошу, в положение одинокой женщины с ребенком, простите ее!
– Это невозможно, – глядя в пол, ответил Проводников. – Дело в том, что…
– Валерий Романович, для кого-то другого, может, и невозможно, я готова поверить, но для такого мужчины, как вы, нет и не может быть невозможных вещей! Я в этом совершенно убеждена! – Она одарила мельком глянувшего на нее замполита – вот уж действительно – невозможной улыбкой. – Я не могу поверить, что вы…
– Тамара Ивановна, но…
– Ах, милый, но поймите: у меня абсолютно не осталось продавцов! Тут подряд лихорадили эти недостачи, вы знаете… Наконец, кажется, все утряслось – и вдруг!.. Но главное, почему я вас прошу, эта женщина, что к вам приходила, честнейший человек! Я не могу бросаться такими людьми. Я вынуждена ими дорожить!
Проводников, не в силах вынести улыбки посетительницы. перевел взгляд на окно.
– Тамара Ивановна, вы знаете, как называют вашу столовую?
– Вы имеете в виду «Ярославну»?
– Да, так написано на вывеске. А женщины называют ее «Плач Ярославны». Потому что рядом, буквально за стенкой, магазин со спиртным. И ни один обед не обходится…
– Валерий Романович… – Она сделала паузу и, когда Проводников посмотрел на нее, продолжала: – Ну неужели вы для меня этого не сделаете?..
Он в замешательстве хотел что-то ответить, по поперхнулся. Женщина медленно наклонилась в его сторону и, глубоко дыша, как бы сама волнуясь, предложила:
– Валерий Романович, ну хотите… благородную сделку?.. Как бывает между порядочными людьми?.. Которые очень дорого стоят… Ни с кем другим я бы, конечно… но вы…
– Но я…
– Но с вами, милый, я могу позволить себе все! – Она опустила глаза, но затем вдруг вспорхнула с кресла и, подойдя почти вплотную к замполиту, снизив голос до полушепота, глядя ему в глаза снизу вверх, произнесла: – Ну, хотите?.. Вы рвете этот ваш протокол, а я… – задержала ома дыхание и как бы на мгновение задохнулась: – А я… в течение недели убираю из «Ярославны» этот треклятый магазин!..
…Она ушла, а в кабинете все еще витал запах изумительных французских духов. Однако более изумительным было то, как легко обвели замполита вокруг пальца. Дело в том, что вопрос о выносе магазина со спиртным из «Ярославны» был решен на райисполкоме; начальница же ОРСа со своей чарующей улыбкой представила дело так, будто делает это исключительно в обмен на любезность со стороны замполита…
Он уже выходил из кабинета, когда по селектору раздался густой бас начальника отдела:
– Валерий Романович!
– Слушаю! – рявкнул Проводников.
– Ты уже пришел с обеда? Вот хорошо! Зайди ко мне, потолковать надо.
17
Во двор вкатила белая ГАЗ-24 «Волга» и, объехав, словно кучу металлолома, старенький «Москвич» ГАИ, затормозила у крыльца, плавно покачнувшись корпусом. Из машины вышли: вертолетчик и его жена в сером осеннем костюме; но еще раньше открылась задняя левая дверца– и на щербатый бетон выпрыгнула, к удивлению Редозубова, жена молоденького пилота в тех же, вероятно, польских джинсах и в грубом свитере; следом с недовольным лицом вылез и сам молоденький пилот. Он и вертолетчик были в форме. Редозубов отошел от окна, сел за шабалинский стол и, открыв наугад одну из папок адмнадзора, углубился в чтение копии какого-то приговора.
Первой, как и следовало ожидать, влетела жена молоденького пилота. Быстро взглянув на стоявший на белом сейфе «Телефункен», она перевела откровенно восхищенный взгляд на Редозубова. Муж, вряд ли разделявший ее восхищение, тем не менее поздоровался с Редозубовым достаточно уважительно, ибо, как всякий порядочный человек, не мог не ценить специалиста, каким, судя по найденному магнитофону, несомненно представлялся стажер.
Что же касается сдержанного вертолетчика и его жены, то они смотрели на Редозубова с такой благодарностью, что он поверил в эту минуту, будто действительно сам, без чьей-либо помощи нашел «Телефункен».
Есть все-таки в милицейской службе такие вот минуты… Притом, что более всего льстило Редозубову, вертолетчик и его жена были благодарны ему не только и даже не столько за магнитофон (вряд ли «Телефункен» сам по себе представлял для них такую уж большую ценность), сколько за то, что он, Редозубов, лишний раз подтвердил: общество, в котором они живут, добропорядочно и духовно здорово – уж если милиция нашла время для поисков какого-то магнитофона, то тем более сумеет оградить от куда более неприятных ситуаций.
– И-и… кто же это, если не секрет? – осторожно поинтересовался вертолетчик.
– Подростки.
– Господи! – воскликнула жена вертолетчика. – Надеюсь, бедным детям ничего за это не будет?..
– А скажите, инспектор, – продолжая взирать На Редозубова с неподдельным восхищением, спросила жена молоденького пилота, – вам приходилось расследовать убийства?
– Нэлл, ну что ты пристаешь к людям с разной чепухой? – недовольно вмешался муж.
– Давайте посмотрим: работает ли? – предложил Редозубов, не отвечая на вопрос, так что у жены молоденького пилота не осталось никаких сомнений: «Разумеется, расследовал, да, пожалуй, и не одно!»
…Выходя вслед за мужем из кабинета, жена молоденького пилота обернулась и, многозначительно взглянув на стажера, сказала:
– Чао, инспектор!
18
– …ни на что не похоже!.. Мы готовим реализацию, не сегодня-завтра возбуждаем дело – и вдруг это вторжение!.. Александр Николаевич, ну надо же было хоть немного подумать! Кроме того, я абсолютно не понимаю!..
Этой фразой – «Я абсолютно не понимаю!» – хотя бы все было совершенно понятно, начальник отделения БХСС капитан Ряжских заканчивал все свои критические выступления, подобно тому, как Катон Старший в конце каждой своей речи произносил: «Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен», хотя бы говорил до этого о ремонте римского водопровода.
Проводников невольно усмехнулся пришедшему на ум сравнению, тем более, что Ряжских и внешне, если представить его не в милицейском мундире, а в тоге, напоминал какого-то оратора из истории древнего мира: плотный, основательный, с красивой седеющей головой на короткой бычьей шее Краем глаза уловив усмешку замполита и поняв ее, очевидно, как-то по-своему, Ряжских повернулся к Проводникову, но – как бы демонстрируя свою дисциплинированность – ничем не возразил на усмешку, а лишь повторил:
– Я абсолютно не понимаю!
– Я тоже не понимаю, – отозвался Шабалин, – с какой стати я должен знать про ваши реализации. У меня своих дел по горло…
– Погоди, Саша, – вмешался Чиладзе. – Ты, конечно, не обязан знать дела БХСС, но я обязан и знаю. А тебе, прежде чем что-либо предпринимать, нужно было посоветоваться со мной. Вообще ты в данном случае сработал в лоб. Это оперативника не красит.
– Хотел как лучше, – буркнул Шабалин.
– Хотел – может быть, – недовольно заметил Чиладзе. – Но что получилось?..
– Именно! – воскликнул Ряжских, но повернулся не к Чиладзе, а к начальнику райотдела, как бы ища поддержки своим претензиям к уголовному розыску с его стороны. На поддержку со стороны Чиладзе Ряжских особенно не рассчитывал, хотя тот своим замечанием Шабалину вроде бы доказал объективность подхода к оценке действий обеих служб. Чиладзе курировал работу ОУР, и Ряжских интуитивно понимал, что замечание начальнику уголовного розыска есть какая-то сложная форма защиты Шабалина.
Волохин же курировал работу ОБХСС и, на взгляд Рижских, должен был более заинтересованно отнестись именно к этой службе. Что же касается замполита, то он, по мнению Рижских, будучи куратором следователей, вряд ли станет сейчас вообще вникать в детали. – Речь идет о конкретном случае! – воскликнул Ряжских, обращаясь к начальнику райотдела. – И я абсолютно не понимаю!..
Начальник отдела и не думал, однако, вмешиваться в разговор, и вообще, казалось, ничто из того, о чем говорили подчиненные, его не интересовало. Подтянутый, молодцеватый, с безразличной улыбкой на губах, Волохин производил порой впечатление человека не только глубоко равнодушного, но даже и безвольного. Но сидящие за полированным столом офицеры хорошо знали, сколь обманчиво внешнее спокойствие Волохина; воли же и властности в его характере с лихвой хватило бы не на одного и более ответственного руководителя.
Волохин справедливо полагал, что гораздо лучше, когда подчиненные выясняют отношения здесь, у него в кабинете, а не где-то там, по углам. Во-первых, такие нелицеприятные разговоры помогают быстро и с достаточной полнотой выявить нерешенные проблемы и недостатки; во-вторых, что еще важнее, такие разговоры в присутствии начальника показывают степень доверия к нему со стороны подчиненных. Но, едва увидев, что разговор исчерпывается по существу и выступающие начинают попросту толочь воду в ступе, Волохин немедленно вмешивался и прерывал буквально на полуслове. Так случилось и на сей раз. Он молчал, пока Ряжских излагал суть дела. Но едва начальник отделения воскликнул: «Вот еще одна иллюстрация того…», – Волохин поднял от стола руку, словно школьник, желающий ответить урок. Этот жест знали все. Воцарилось молчание.
– Товарищ Ряжских, – негромким густым басом, мало шедшим к его моложавому лицу, сказал Волохин. – Я полагаю, что иллюстраций достаточно. Товарищ Шабалин, ответьте на мой вопрос: для чего вы вытащили эту девушку?
Шабалин, шумно отодвинув стул, поднялся и твердо произнес:
– Я подозреваю, что в районе появился Лидер.
Ожидаемого эффекта не последовало. Не только потому, что имя (или кличка) вора-рецидивиста мало что говорило начальнику отдела, новому человеку в районе, но, главным образом, потому, что Волохин был твердо убежден: вряд ли в нашей стране и в наше время существует преступник, при одном упоминании о котором начальник милиции должен бросать все свои дела и заниматься исключительно им. Быть может, раньше такие деятели уголовного мира и существовали, вроде тех, что описаны у Шейнина (впрочем, в литературе они благополучно здравствуют и по сей день), но сейчас, в конце семидесятых годов– не в Токио и не в Чикаго, а у нас, в Советском Союзе, – их роль, а тем более значение, которое им порой придают, по меньшей мере… сомнительны…
Исходя из этого убеждения, Волохин весьма скептически относился к таким выражениям, применительно к современным блюстителям порядка, как «один на один с бандитом», «поединок с преступником», «в единоборстве с хулиганом» и т. д. Поединок предполагает нечто равное: борющиеся стороны должны находиться в равных условиях – быть действительно один на один. Но неужели современный следователь, инспектор, начальник милиции, на чьей стороне правда, закон, поддержка и одобрение народа, наконец, весь строй нашей жизни, – неужели они находятся в равных условиях с вором, взломавшим продуктовый киоск и не знающим, куда бежать от возмездия?..
Если уж говорить о поединке, то, пожалуй, гораздо более подходит к этому определению недавний разговор замполита с директором Нюриньского леспромхоза, упорно не желавшим выделить помещение для опорного пункта. Вот это было сражение, судя даже по сдержанному докладу Проводникова, да и награда победителю велика: трехкомнатная квартира в новом доме!..
Конечно, бывают исключительные обстоятельства, чрезвычайные происшествия, когда гибнут люди, в том числе и обученные, вооруженные сотрудники милиции, но они, эти обстоятельства и происшествия, в силу своей исключительности и чрезвычайности, лишь подтверждают, как известно, общее правило.
Что же касается упомянутого Шабалиным Лидера, то тут, но мнению начальника райотдела, исключительностью и не пахло.
Весной в район приезжал лейтенант из УИТУ[12]12
УИТУ – управление исправительно-трудовых учреждений.
[Закрыть] по поводу бежавшего из следственного изолятора (одновременно служившего и этапно-пересыльным пунктом) особо опасного рецидивиста, которого, по отбытии срока в тюрьме, переводили в колонию. Бежать из следственного изолятора при отсутствии какого-либо стихийного бедствия (пожара, наводнения, землетрясения) практически невозможно. Разумеется – и при отсутствии халатности со стороны соответствующих служб. Здесь же, даже со слов лейтенанта из УИТУ, невольно старавшегося затушевать ошибки и попустительство коллег, вырисовывалась возмутительная, на взгляд Волохина, картина.
Во-первых, Лидера и десяток других осужденных повели в баню на территории СИЗО, где, в нарушение всех инструкций, дали возможность встретиться с мывшимися в то же время следственными арестованными. Следственные приодели Лидера в приличный костюм, дали новые туфли и хорошее демисезонное пальто. Далее – по знаку того же Лидера – устроили драку в одном из углов, чем привлекли внимание конвоиров; Лидер, воспользовавшись суматохой, выскользнул за дверь и выскочил на дорожку, где примкнул к группе следователей, выходивших из СИЗО.
Дальше – больше. Сержант, обязанный проверять пропуска у покидавших изолятор следователей, выпустил всех на веру, тем более, что двое из них, как он потом пояснил, были в милицейской форме, а что касается Лидера, то сержант добавил, что этого «следователя» он запомнил особенно хорошо по белой кроличьей шапке, когда тот «входил». Кроличью шапку, как выяснилось, Лидер стянул с вешалки возле дежурной части; шапка действительно принадлежала следователю из областной прокуратуры, зашедшему без всякой надобности, как оказалось, к ДПНСИ[13]13
ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора.
[Закрыть].
Так Лидер оказался за воротами следственного изолятора. Достойным завершением всех этих событий было то, что комплекс оперативно-розыскных мероприятий привели в действие с промедлением: видно, хотели быстро и без шума поймать рецидивиста и тем самым укрыть факт побега.
Результат же разгильдяйства сказаться не замедлил: Лидер ушел и вот уже который месяц числился в бегах.
Волохин был убежден, что любой побег – результат халатности со стороны лиц, обязанных не допустить его; поэтому сообщение Шабалина о том, что в районе объявился Лидер (как бы в расчете на исключительность преступника), особого впечатления на начальника отдела не произвело.
– А что из себя представляет эта девушка? – спросил он.
– Его подельница, – ответил Шабалин. – Она прошла по делу как укрыватель, но на самом деле участвовала в краже. Доказать не смогли.
– Товарищ Ряжских, она проходит по реализации в КБО?
– Нет, – ответил начальник ОБХСС. – Хищения, по нашим данным, совершают два закройщика и кладовщик.
– А завмастерской?
– Ветцель? Исключено. Правда… есть какая-то странность… Я недавно с ним беседовал. Он ни в коем случае не подозревает, вернее, даже не допускает, что у него в мастерской хищения. Считает недоразумением… «казусом», как он говорит… В самом крайнем случае допускает недостачу. Так сказать, без злого умысла… Как бы там ни было, – вновь не удержался Ряжских, – Шабалин своими действиями создал нам значительные трудности в реализации дела!..
Установилось молчание.
– Разрешите мне, Владимир Афанасьевич? – негромко спросил не подававший до сих пор голоса начальник следственного отделения майор Балашов, невысокий, располневший человек лет пятидесяти, для большинства собравшихся здесь, несомненно, «старик», как его и называли. – С одной стороны, у Александра Николаевича и есть вроде бы основания для подозрений. С другой же, я не думаю, что Лидер пойдет сюда после побега. Он далеко не дурак. Я вел по нему два дела, хорошо помню и последнее… впрочем, это неважно. Я хотел напомнить, что Лидер за нами не числится, и быть может, напрасно Александр Николаевич в ущерб нашим собственным делам уделяет столько внимания…
– Что-то вы не то говорите, Олег Викторович! – резко прервал Чиладзе. – За нами не числится, так теперь и трава не расти, так, что ли? Не ожидал от вас таких рассуждений!
Балашов смешался и замолчал. Проводникову стало жаль «старика», всегда хотевшего всех примирить и говорившего подчас даже то, что противоречило его убеждениям и принципам; причем для оправдания своих собственных действий он никогда бы не решился на это.
Проводников начинал работать следователем под руководством Балашова, бывшего уже и тогда майором, начальником отделения и «стариком». У Балашова был своеобразный критерий оценки работы следователей. Не по количеству и качеству дел, находящихся в их производстве или вернувшихся на доследование, а по… качеству исполнения отдельных поручений. Он говорил: «Ну, что вы мне про ваши собственные дела! Вы их не можете вести спустя рукава, иначе вас просто снимут с работы! А вот добросовестно исполнить поручение следователя, находящегося от вас за тысячу километров, в другой республике, по делу, которое непосредственно вас не касается и не пойдет вам в зачет, – вот это есть проявление высшей добросовестности, истинный показатель гражданского и служебного долга следователя!» И тот же самый Балашов – из благих, разумеется, побуждений – мог неосторожно сказать такое, что человек, не знающий его длительное время, легко принимал «старика» в лучшем случае за узковедомственного патриота.
Впрочем, Волохин не вмешался и на этот раз. Выслушав Балашова и Чиладзе, он вновь, как школьник, поднял руку и сказал, обращаясь к заместителю по оперативной работе:
– Все-таки надо поинтересоваться, кто сбежал из экскаватора. Поручите это товарищу Костику.
Чиладзе хмуро кивнул.
* * *
Шабалин возвращался к себе мрачнее тучи. Главной неприятностью было не обвинение Ряжских, а равнодушие начальника райотдела и эта реплика: «Поручите товарищу Костику», обращенное к Чиладзе, словно его, Шабалина, и нет на совещании.
Он вошел в полутемный уже кабинет, но света включать не стал. Посидев в раздумье за столом, снял трубку и набрал помер; послышались длинные гудки. Прошла минута, другая; Шабалин терпеливо ждал. Наконец раздался щелчок – трубку на том конце сняли, однако отклика не последовало – Шабалин уловил лишь знакомое сопение.
– Приветствую, Иван Лаврентьевич, – сказал он. Трубка засопела сильнее. – Слушай, тут такое дело, – неторопливо продолжал Шабалин. – У меня есть подозрение, что объявился Лидер. – Сопение в трубке еще усилилось. – В общем, ты подскочи сейчас, – закончил Шабалин. – Я тебе покажу кое-что, посоветоваться надо.
Не дожидаясь ответа, Шабалин положил трубку и, подперев голову тяжелым кулаком, уставился в окно, за которым сгущались сумерки. В этой позе он просидел до того времени, когда во двор неуклюже въехал старенький «Запорожец» – «портсигар», как называл его сам Собко. Неловко подрулив к «Москвичу» ГАИ, «Запорожец» судорожно затормозил, и из него с большим трудом вылез, казалось, чудом там помещавшийся, непомерно грузный, неловкий, как и его машина, водитель в темном костюме покроя пятидесятых годов и в фетровой шляпе. Несколько раз оглушительно хлопнув дверцей, отчего она, наконец, закрылась (в дежурной части, прислушавшись к этому грохоту, лейтенант Сухов сказал своему помощнику: «Собко прикатил…»), водитель, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу, взошел на крыльцо. По коридору протопали неровные слоновьи шаги, дверь отворилась, и Иван Лаврентьевич Собко вошел в кабинет. Шабалин встал из-за стола. Молча сунув для приветствия руку, Собко протиснулся к столу, опустился, кряхтя и сопя, на стул и привычным движением выдвинул правый верхний ящик. Не глядя, сунул туда руку, достал пачку «Беломора», прикурил и, хрипя, затянулся. Затем вопросительно взглянул на нынешнего начальника ОУР. Шабалин включил свет и сел на один из стульев под картой.
Выслушав Шабалина и перелистав несколько дел, осмотрев знакомый до мельчайших деталей кабинет, мрачноватый и неуютный, но, очевидно, вызывавший самые светлые воспоминания протекшей жизни, Собко, не произнесший во время рассказа Шабалина ни слова, помолчал еще две-три минуты, что-то ворочая в тяжелом мозгу, и, наконец, опустив на стол огромный пухлый кулак, хрипло сказал:
– Это не Лидер.
