Текст книги "Ищу комиссара"
Автор книги: Владимир Двоеглазов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
9
Лесовозная ветка, в отличие от магистрали, петляла, как река. Капитан и стажер в черных полушубках, в унтах, в заиндевевших шапках споро шагали по дороге, каждый по следу колеса. Теперь они были уже в пределах мастерского участка Новая Техника.
Короткий дневной путь зимнего солнца подходил к концу. Смеркалось, хотя не было еще и трех часов. К стану лесосечной бригады они подошли в густых сумерках, и оранжевые домики-вагончики показались темными глухими коробками.
Чуть выше стана из бора пробивался свет фар работающих на валке машин. По волокам ползли огоньки трелевщиков. У короткого штабеля глухо урчал челюстной погрузчик, с хрустом укладывая хлысты между кониками автопоезда.
Передохнув, капитан и стажер двинулись дальше.
К деревне они подошли уже при звездах. В пяти-шести избах светились сквозь замерзшие стекла керосиновые лампы, не оживляя, а лишь подчеркивая безлюдность полузаброшенного селения. Лучшие дома давно вывезли в поселок, да и там уже большинство из них пришло в негодность, а здесь… Почерневшие, покосившиеся избенки, казавшиеся особенно жалкими под яркими звездами: рухнувшие без хозяйского глаза дворовые постройки; даже собак слышно не было – то ли прибрали от мороза последние жители, то ли не осталось уж в деревне и собачьей души.
Единственный, казавшийся довольно крепким с виду пятистенок стоял вторым с этого краю деревни; первый же оказался наглухо и, видимо, навсегда заколоченным.
– Кажется, этот, – сказал Проводников, указывая на пятистенок. – Изба Калабина…
Подошли ближе. Замполит достал из кармана фонарик и осветил заметенную снегом калитку, сугроб на крыльце и большой амбарный замок на дверях.
– А другого выхода тут нет? – поинтересовался Редозубов.
– Да нет вроде… сенки-то одни… Ну что ж, надо искать пристанище… – Проводников перехватил портфель в левую руку.
– Товарищ капитан, – не выдержав, спросил Редозубов, – а что у вас в портфеле?
– Не знаю, – сказал Проводников. – Не смотрел еще. Но вообще-то какая-то еда. Жена собирала.
– Так мы здесь…
– Не знаю, – пожал плечами Проводников. – Но вполне возможно, что Новый год встретим здесь… Ну что, туда постучимся? – Он указал на избенку со слабо мерцающим огоньком в окне, стоявшую на той стороне улицы, наискосок от калабинской. – Лучшего НП, по-моему, не придумаешь…
Редозубов согласился. Изба стояла близко к дороге, выдвинувшись из ряда остальных строений, так что улица просматривалась из конца в конец до самого спуска к омуту – узкому, пересыхающему летом рукаву Малой Кунды, из которого зимой брали воду.
Перед тем, как постучаться, замполит огляделся. Все было тихо. Странно и печально было созерцать почти мертвую, лишенную какого-либо движения деревенскую улицу, мерцающую кое-где керосиновыми лампами. Ни ребячьего гомона, в хорошее время, верно, раздававшегося с обледенелой омутовской кручи (теперь и поверить трудно, что здесь была семилетка); ни удалых кундинских парней, работающих ныне в лесосечных бригадах и на ЛДК и живущих в благоустроенных поселках; ни какой-либо предпраздничной суеты; ничего… Мертвой громадой среди других ушедших в сугробы строений высилась изба Калабина.
* * *
Вечер и ночь прошли длинно и, как и ожидал Проводников, безрезультатно. Хозяин избенки, в которую они постучались, больной и одинокий старик, оказался нелюбопытным и неразговорчивым, однако сообщил, что Генка Калабин – с тех пор, как его посадили, – в деревне не появлялся, а жена его, Лизавета, о которой старик отозвался весьма неодобрительно, работает поварихой в бригаде гослова на Имятуе. Все это капитан и стажер знали и сами.
Что же касается их основной задачи – поиска бежавших из КПЗ, то тут не было ни малейшей зацепки. Из посторонних в деревне никого не было.
На прямой вопрос Редозубова, не появлялся ли кто сегодня, старик ответил, что днем, посветлу, обошел все жилые дома в поисках стекла для лампы – никого из посторонних не застал и ничего о них не слышал. Стекла, кстати, тоже не нашел – он указал на лампу, в головке которой чудом держался закопченный осколок.
Жилось старику трудно. Старший сын погиб в самом конце войны, а дочка вышла замуж и никаких вестей о себе не подавала – обычная, но страшная, если вдуматься, история; и сколько еще на земле таких стариков и старух… Когда же Проводников предложил уйти в дом для престарелых и обещал свое содействие, старик неожиданно взъярился и выкрикнул, что в этом доме он уже был и более туда не желает. После этого он окончательно замкнулся, влез на полати и затих, предоставив постояльцам устраиваться как знают.
Обсудив положение, капитан и стажер решили впотьмах по деревне не шарашиться и людей не пугать, а обойти остальные избы поутру под каким-либо благовидным предлогом. Однако спать решили по очереди и время от времени выходить во двор и прислушиваться.
Перекусив вареными яйцами и колбасой из запасов замполита и хватив ковш ледяной воды из ведра, стоявшего на табурете у двери, Редозубов устроился на широкой, покрытой дерюгой лавке и вскоре захрапел дуэтом со стариком. Проводников пообещал разбудить его в полночь. Сам же он, задув лампу, остался сидеть за колченогим столом.
Ночь была такая яркая, что затянутые льдом оконные стекла не только сами искрились, переливаясь, фантастическим морозным узором, но и отражались на противоположной, давно не беленной стене и частью – на углу русской печи. Проводников попытался отогреть пальцем хотя бы небольшой зрачок во льду, однако из этой затеи ничего не вышло: слишком толстым слоем навело узоры. Он зажал замерзший палец в кулак и вдруг подумал: «Как же там Волохин?» Вспомнил укоризненный, даже неприязненный взгляд начальника райотдела, когда он, Проводников, вызвался поехать в деревню. Взгляд этот несомненно означал: «Хорошо устроился, Валерий Романович! Поднял тут шум со сменой начальника отделения, заварил кашу, а теперь в кусты? Расхлебывайте сами – я в засаде! Да, это легче всего…» Подумать так у Волохина было тем больше оснований, что он не верил в возможность появления беглецов на Малой Кунде, более того – Волохин, пожалуй, не сомневался, что и замполит в такую возможность не верит. Вникать же в сложные размышления Проводникова у Волохина не было ни времени, ни желания, да и вряд ли этого можно было в столь нервозной обстановке от него требовать.
Так, к сожалению, выглядело дело в глазах Волохина, и доказать ему обратное сейчас не было возможности, а позже, когда все закончится, не будет необходимости. Какие бы аргументы ни приводил потом замполит, Волохин скажет: «Я же говорил, что в Малой Кунде делать нечего! И ты это прекрасно знал!»
Разумеется, в любом деле, особенно в таком сложном, как работа по побегу, всегда есть наиболее перспективные и – с другой стороны – наименее перспективные направления; в виду приходится иметь и те и другие. В том, что подполковник, приняв предложение штабиста, приказал, невзирая на возражения Волохина и Чиладзе, прикрыть деревню, ничего необычного не было. Мало ли и сам Волохин отдал приказаний, с которыми не были согласны подчиненные: ничего не поделаешь – единоначалие, дисциплина применительно к воинской! Необычным в глазах начальника РОВД должно было выглядеть другое: то, что замполит сам, по собственной инициативе, оказался на наименее перспективном направлении, как бы укрылся!
…Напряженно скрипнули скованные морозом венцы. Казалось, с каждым таким скрипом изба оседает все ниже. Взглянув на мирно посапывающего на лавке стажера, Проводников, стараясь не греметь табуреткой, выбрался из-за стола. Но дверь бесшумно отворить не удалось: она заскрипела на все лады. Старик на полатях закряхтел и закашлялся. Замполит вышел на крыльцо.
Деревня спала. Звезды горели над ней все так же ярко; все так же безмолвно высилась меж сугробов калабинская изба.
Когда он вернулся, Редозубов уже сидел на лавке, потирая веки.
– Что же вы, товарищ капитан! – негромко выговорил он. – Сказали, что разбудите в двенадцать, а уже четвертый час!
– Ничего, хватит и вам… Ну, как там, спать можно?
– Как в лучших домах Парижа. Лавка что надо.
Проводникову спать не хотелось – так, по крайней мере, ему казалось, но, едва он прилег, вытянув ноги и положив под голову шапку, как все тотчас провалилось, поплыло, и он уснул…
10
– Товарищ капитан! Товарищ капитан! – тряс за плечо Редозубов. – Скорее! Там кто-то есть!..
– А? Что? – вскинулся замполит.
– Там кто-то есть!
– Где?
– В избе у Калабина!
Проводников вскочил, машинально глянул на часы – был уже восьмой час – и, нахлобучив шапку, накинув полушубок, вслед за стажером вылетел во двор. Небо начинало сереть, звезды тускнели перед рассветом, и Проводников наконец-то сообразил, что проспал почти четыре часа.
– Спичка, спичка в окне чиркнула! – проговорил на бегу Редозубов. – Вроде как закуривали! И потом будто огонек папиросы!..
Они пересекли дорогу и в недоумении остановились перед калиткой. Точно так же, как и вчера, она была до половины занесена снегом, на крыльце лежал нетронутый сугроб, а на дверях все так же висел покрытый изморозью амбарный замок.
– Что за чертовщина! – сказал Редозубов.
– Может, показалось?
– Да нет!
– Ну-ка, давай посмотрим, – сказал замполит. Забравшись по колено в сугроб, он перелез через калитку и дошел до угла дома. – Вот оно что!..
Редозубов бросился к капитану. Следы, ведущие от заколоченного крайнего дома, с дороги не просматривались. Высокий дощатый забор, стайка и сугробы надежно скрывали их от глаз до самого леса, вплотную подступавшего к огороду.
Упирались же они в глухую стену сеней. Редозубов пошевелил доски – они, визжа на гвоздях, отошли, и открылся узкий лаз, впрочем, достаточный для того, чтобы мог пролезть человек.
– Осторожнее! – сказал Проводников, сунул руку в карман и достал фонарик. – Дай-ка я…
Но Редозубов уже влезал в щель между раздвинутыми досками. Капитан, включив фонарик, протиснулся следом. Они оказались в глухом чулане и даже с мощным лучом света не сразу обнаружили плотно подогнанную дверь. Редозубов, не рассчитав силы, с грохотом распахнул ее, – и тотчас откуда-то из глубины избы послышался душераздирающий вопль. Редозубов выскочил из чулана, рванул на себя обитую войлоком дверь, ведущую в избу, – леденящий крик разрывал уже, казалось, барабанные перепонки; подоспевший капитан торопливо обшарил лучом комнату.
В луче, как заяц в свете фар, метнулось страшное двуногое существо, – однако вопль сразу оборвался; существо забилось в угол между комодом и стеной, и теперь капитан и стажер смогли рассмотреть его.
Это был долговязый человек в ватнике, в ватных штанах и в валенках, без шапки, валявшейся посреди комнаты, коротко (должно быть, недавно наголо) остриженный; лицо его представляло собой сплошной черный кровоподтек, один глаз заплыл полностью, верхняя губа глубоко рассечена; изуродованный рот как бы застыл в немом крике; единственный глаз, которым он еще видел, в безумном ужасе сверкал под лучом, как у затравленного волка.
– Кто вы такой? – спросил замполит. – Кто вы такой? Ответьте. Я заместитель начальника милиции капитан Проводников.
Человек молчал еще несколько секунд, должно быть, с трудом соображая, что ему сообщили, и вдруг, оторвавшись от угла, бросился в ноги Проводникову, так что тот от неожиданности отпрянул.
– Товарищ старший лейтенант! Гражданин следователь! Валерий Романович! – вопил человек, пытаясь обнять ноги замполита. – Товарищ старший лейтенант! Гражданин следователь! Спасите! Помогите! Валерий Романович!..
Редозубов, ничего не понимая, с трудом оторвал его от капитана.
– Встаньте, – потребовал замполит. – Как ваша фамилия?
– Калабин я! Калабин! Генка Калабин! Неужто не узнаете, гражданин следователь?! Вы же дело мое вели! Двести шестая, третья! Калабин я! Калабин!..
* * *
В первые полчаса от Калабина трудно было добиться чего-либо вразумительного. Упорно называя замполита «старшим лейтенантом» и «следователем», Калабин то захлебываясь, принимался благодарить за избавление от какого-то «рыжего», то с пятого на десятое описывал свои скитания после побега с «химии», то, обращаясь к Редозубову «гражданин инспектор», заклинал его поймать некоего Молова, и нелегко было понять, что «рыжий» и Молов– одно и то же лицо; впрочем, Проводникову показалось, что эту фамилию он где-то уже слышал.
– Да знаете вы его, Валерий Романович, знаете! Вспомните, гражданин следователь: он же свидетелем проходил по моему делу! Плюгавый такой – глянуть не на что!
И Проводников вспомнил. Это было обычное дело по хулиганству; по таким делам и обвиняемые-то почти не запоминаются, а уж свидетели и подавно. Но «рыжего» он вспомнил.
Молов был давний хахаль жены Калабина, из-за него-то последний и избил до бесчувствия Лизавету, до самого Молова, к счастью, добраться не успел, иначе отбывал бы сейчас наказание за убийство. «Рыжий» откровенно похвалялся на следствии, да и потом, в суде, что спал с Лизаветой; конвоиры рассказывали, что Калабин рванулся к нему из-за барьера, едва удержали; впрочем, сама Лизавета, довольно смазливая бабенка, это отрицала. Быть может, Калабин ей тогда и поверил – скорее, потому, что очень хотел поверить; однако, когда его уже расконвоировали и направили на стройку народного хозяйства, от «верного кореша» пришло письмо, в котором сообщалось, что «доступ к телу Лизаветы продолжается». Это было, по-видимому, последней каплей. Калабин бежал со стройки, намереваясь посчитаться как с хахалем, так и с женой.
Но до озера Имятуй, где поварила Лизавета, добраться не удалось; «рыжий» же как сквозь землю провалился. И вот, добравшись в отчаянии до своей избы, не зная, что делать дальше, Калабин попал в переделку, о которой не мог говорить без содрогания.
Откровенные наглость, цинизм, с которыми вел себя на следствии свидетель Молов, сознавая полную свою безнаказанность (моральное осуждение подобные люди воспринимают как пустой звук), не могли не запомниться следователю Проводникову; он и теперь, пожалуй, узнал бы этого омерзительного человечка – омерзительного, конечно, не внешностью, а своей душевной плюгавостью.
Впрочем, что он здесь делал, в калабинской избе? Ждал Лизавету?
Задать этот вопрос Калабину замполит не успел. Редозубов, внимание которого привлекло вдруг горбившееся на кровати ватное одеяло, осторожно приподнял его за угол и обмер в тусклом утреннем свете, пробивавшемся сквозь замерзшие стекла, что-то блеснуло… Стажер рывком откинул одеяло – и, не в силах выдавить застрявшие в горле слова, повернулся к капитану. Проводников, бросив взгляд на кровать, вздрогнул.
Бунт (связка) серебристо-черных лисиц – должно быть, не менее десяти штук – как бы негодуя на неподобающие его благородию условия хранения, высвобождение похрустывая мездрой, расправлял на глазах волнистый мех.
Некоторое время капитан и стажер, словно завороженные, разглядывали искрящееся мягкое серебро; затем замполит подскочил к кровати, схватил бунт в том месте, где шкурки были связаны прочным шпагатом через глазные отверстия, и, встряхнув, громко, со звоном в голосе, спросил:
– Откуда у вас эти шкурки?
11
Этот вопрос, заданный замполитом Калабину, прозвучал как выстрел. Еще ничего не было известно, еще Калабин не произнес ни единого слова по поводу находки стажера, но шкурки – вот они – настоящие, блестящие, остропахнущие мездрой и псиной, березовыми опилками, скипидаром, бензином, благородно отливающие серебром, пусть немного, всего десять штук, аккуратно связанные пеньковым шпагатом через глазные отверстия, с болтающейся биркой, указывающей количество, сорт, размер, дефект и цвет, – эти шкурки, малая часть похищенного, но огромная удача, позволяющая впервые задать такой конкретный вопрос, – были у них в руках.
Вопрос прозвучал как выстрел, ибо он завершал, по сути, важнейший этап работы, часто черной и неблагодарной, проделанной следователем прокуратуры Чистовой и Шабалиным, участковым инспектором Пицухой и прокурором, инспектором уголовного розыска Комаровым и Чиладзе, начальником отдела милицейских служб Довлетшиным и Костиком, заместителем начальника линейного отделения Желтовым и Супониным, старшим инспектором информационно-аналитической группы Якименко и Волохиным и еще многими людьми, так или иначе принимавшими участие в розыске. Трудно сказать, сколько отдал бы каждый из них за то, чтобы иметь возможность задать этот простой вопрос: «Откуда у вас эти шкурки?»
Что касается Калабина, то для него этот вопрос никакого значения не имел, разве что помогал лишний раз уличить «рыжего», но даже и крупная кража (об истинных ее размерах Калабин не задумывался) казалась ему настолько ничтожным проступком Леньки Молова, по сравнению с виной перед ним, Калабиным, что он не сразу понял, почему «гражданин следователь», не выслушав и сотой доли жалоб на зверства «рыжего», уцепился за какие-то шкурки…
– Вы поглядите, товарищ старший лейтенант! – скулил Калабин, отмахиваясь от бунта лисиц, которым тряс перед ним Проводников. – Вы только гляньте, гражданин следователь, что они со мной…
Редозубов, не выдержав, схватил Калабина сзади за воротник и, притянув к себе, заорал в самое ухо:
– Да ты слышишь, о чем тебя спрашивают?! Откуда у тебя эти шкурки?!
– А! Шкурки? Да? Лисицы? Вот! – Вырвавшись из рук Редозубова, Калабин подскочил к печке и, распахнув железную дверцу, принялся выкидывать из топки бывшие когда-то, по-видимому, белыми, а теперь грязные, затасканные, в золе и саже, тряпки. – Вот… глядите… вот… – бормотал Калабин, раскладывая тряпки по полу. – Велели сжечь, как уйдут… сами боялись огонь разводить… вот… тут все написано…
Почти одновременно догадавшись, что это за тряпки, капитан и стажер одновременно же грохнулись на колени рядом с Калабиным. На тряпках – больших кусках упаковочной ткани – можно было разобрать выведенные химическим карандашом слова и цифры: порядковый номер, станция назначения, наименование получателя – ОМСКИЙ ПУШНО-МЕХОВОЙ ХОЛОДИЛЬНИК – и его адрес, номер спецификации, станция отправления, наименование отправителя —…ГОСПРОМХОЗ, вес брутто. Кое-где ткань была прошита шпагатом – частыми, ровными стежками– с болтающимися на концах пломбами. Это были мешки из под мехов. В одном из них нашелся даже упаковочный лист с указанием даты упаковки, наименования вида сорта, дефекта, цвета, размера и количества шкурок, фамилий упаковщика и сортировщика (их подписи).
Теперь сомнений никаких не было. Они стояли все трое на коленях перед расстеленными на полу остатками мешков, и Калабин, окончательно уверившись в том, что физическое уничтожение со стороны «рыжего» ему не грозит, начал, наконец, понимать, что же совершил Ленька Молов со своими корешами. Захлебываясь, Калабин сделал было попытку рассказать все как было, во всех подробностях, но замполит перебил:
– Где шкурки из этих мешков?
– Дак увезли! Я же говорю…
– Когда увезли?
– Сегодня ночью.
– Сегодня ночью?! – Проводников вскочил; вслед за ним вскочил и Редозубов. – Точнее! Во сколько?
– Не знаю… ночью! Темно было… время не знаю… да у меня и часов-то нету…
– Куда увезли?
– Не знаю… Краем уха слыхал, что вроде как на газотрассу…
– На чем увезли?
– На санках, санки у меня были, воду возить с омута… Из этих мешков вытащили, чтоб неприметно, переложили… – торопливо рассказывал Калабин. – У меня из-под картошки мешки были… пять мешков… ну, в них шкурки затолкали…
Проводников, не дослушав, выскочил в сени; позабыв, ткнулся в дверь, ведущую на крыльцо; лязгнула дужка амбарного замка.
– А, черт!.. – Замполит бросился в кладовку, раздвинул доски и, обдирая полушубок, выбрался во двор.
Было уже совсем темно. Примятая двумя парами валенок снежная дорожка вела к полуразвалившейся стайке метрах в тридцати от избы. Когда Проводников подбежал к стайке, неожиданно пахнувшей слежалым, смерзшимся навозом, хотя корову здесь не держали года три, он увидел, что следы, огибая осевший в сугроб угол, ведут дальше, через огород, в лес, вплотную примыкавший к повалившейся кое-где ограде из жердей. Но главное, замполит увидел то, о чем говорил Калабин: поверх глубоко уходивших в снег следов ног легко, почти не проваливаясь, лишь оставляя за собой две чуть вдавленные параллельные ленты, бежал след гладких – шириной в ладонь – полозьев. «Санки!» Когда Калабин там, в избе, произнес это слово, в воображении Проводникова встали, прежде всего, дюралевые, с пластмассовым кузовком, купленные в отделе игрушек санки, на которых он катал своего Сережку. Он еще мельком подумал тогда, каким образом на таких санках уместились пять мешков со шкурками; оказалось же, что речь шла едва ли не о нартах.
– Вот здесь… они стояли… санки… – задыхаясь, сообщил подбежавший сзади Калабин. – Они такие… под вид дровенок… три фляги умещалось… Сам делал, воду возить…
– Сколько их? – указывая на следы, спросил Проводников. – Двое? Трое?
– Двое… трое…
– Заладил, как попугай! – разозлился стоявший за спиной Калабина Редозубов. – Ты приди в себя! Тебя спрашивают: двое их или трое?
– Я ж говорю: двое… трое… Верней, было двое, потом еще один пришел… я думал, Шабалин… милиция идет, а это он…
– Кто?
– Не знаю я его… Такой… пониже вас будет… В пальто… воротник каракулевый, и шапка тоже… черный каракуль… Он потом пришел…
– А уходили вместе? Все трое?
– Нет. Те двое сперва ушли, Молов и еще один, тоже его не знаю… разговаривает так сипло… А этот позже ушел, я не знаю, совсем недавно вроде… часа два, может…
– А шкурки? Поделили, что ли?
– Кажись, те двое все шкурки увезли… я не видел… Но этот вроде налегке ушел… Убить меня хотели! «Рыжий» особенно напирал, чтоб убить… А потом связку шкурок бросили… дескать, молчи!.. Они еще почему… вроде как поверили… Я им сказал, что из колонии убег, дескать, сам скрываюсь… Вернее, я убежал, конечно, только я с «химии». Из-за Лизаветы… Да кабы знать!..
Редозубов, осмотрев уходившие через огород следы, сказал:
– Здесь ушли двое, Валерий Романович. С санками. А третий, видимо, по дороге. По которой мы с вами пришли. Я думаю, надо идти за этими… – указал он перчатками на следы с санками. – У них шкурки…
– А я?! – вскричал вдруг Калабин. – Я-то как же, гражданин следователь?! Неужто опять один останусь?!
Проводников не ответил. Следы, уходившие к лесу, были такими четкими, свежими, понятными, что хотелось, позабыв обо всем, просто бежать по ним – бежать, пока они не приведут к тем двоим с санками…
– Вот что, – сказал замполит Калабину. – Идите-ка, достаньте связку и… все мешки… быстро!.. – Калабин, кивнув, с готовностью побежал, прихрамывая, к избе. – Да, надо идти за ними, – сказал Проводников. – По целику они далеко не уйдут…
Редозубов покачал головой:
– По целику они не пойдут, Валерий Романович. Они сейчас выберутся на ветку и там пойдут петлять до самой газотрассы. Тут ветка сразу за бором, – кивнул он в сторону леса.
– Да, пожалуй, верно… – согласился Проводников. – В общем, так. Времени у нас не то чтобы в обрез, а его просто нет. Сейчас берешь Калабина, шкурки, мешки, вот… – Он достал из кармана найденный в одном из мешков упаковочный лист и подал стажеру. – И срочно в поселок. Я думаю, лесовоз сумеешь остановить?
– А вы?
– А я пойду по следу.
– Один против двоих? А если они там соединились, даже наверняка! Нет, я с вами! А он, – Редозубов кивнул в сторону избы, – пусть добирается. Не сбежит, я думаю!..
– Его на лесовоз не возьмут. Просто не остановится. Ты же знаешь не хуже меня. Кроме того, он сейчас в таком состоянии, что ничего не сможет толком объяснить, если даже и доберется. И последнее: по следу мы их вряд ли догоним, они далеко. Нужно высылать группы к газотрассе и к Новой Технике – прочесывать оттуда. Если лесовоз будет с радиостанцией, попытайся связаться по дороге. Чем быстрее, тем лучше.
– Но как же вы один-то?.. – Редозубов понимал, что замполит рассуждает вполне логично, и он, на месте Проводникова, поступил бы точно так же, но не хотел мириться с тем, что замполит пойдет за преступниками, а он, инспектор уголовного розыска, хотя бы и стажер, поедет в поселок. – Товарищ капитан! Идти по следу разрешите мне! Я и квартал этот хорошо знаю! Я их перехвачу! А вы…
– Выполняйте приказ, – сказал Проводников, увидев, что Калабин выбирается уже из щели со скатанными в рулон мешками и бунтом шкурок. – И постарайтесь побыстрее обернуться, – нарочно употребил он это слово, будто сам собирался сидеть на месте, а стажеру поручал главное дело.
