Текст книги "Ищу комиссара"
Автор книги: Владимир Двоеглазов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
12
– Ну, вроде вся гвардия в сборе! – сказал Шабалин и повернулся к Редозубову, сидевшему рядом с ним сбоку от стола. – Гляди и запоминай! Витя Рябкин по кличке Хайма. Ворует, сколько себя помнит. Во всяком случае, как ползать научился, так сразу пришлось и на учет брать. Далее. Серега Загваздин Совершенно исключительная личность: ни дня без кражи. Следующий. Женя Данилов. Тоже, думаю, далеко пойдет. Если тюрьма не остановит. Так, Женька? Ну, тут особый случай. Потом поговорим. Ну, и наконец – Мишка Азаренок. Кликуха – Боцман. Вон у него на руке – видишь? – якорек выколот. Да ты не прячь, покажи! Этот уже сидел в колонии. В личном зачете – штук пятнадцать лодочных моторов. Последний подвиг– угон портовского полуглиссера из-под носа у военизированной охраны. Представь: утром пилоты приходят, а самолет отбуксировать нечем. Во ситуация, а?
Шабалин помолчал, еще раз медленно оглядел всех четверых и, постукивая тяжелым кулаком по столу, закончил:
– Вот, так сказать, будущая надежда нашего районного уголовного мира.
Четверо, сидевшие на расставленных вдоль стены стульях, на речь начальника ОУР реагировали по-разному. Маленький, щуплый Хайма тер грязными кулачонками заплаканные глаза. Нескладный, худой, в огромном, явно с чужого плеча, твидовом пиджаке, «исключительная личность» Загваздин безразлично смотрел в окно на стоявший во дворе автозак. Женя Данилов, аккуратно причесанный, хорошо одетый, резко выделяющийся из этой компании мальчик, сжавшись от страха, с тревогой, с мольбой смотрел на Шабалина. Последний – Мишка Азаренок – рослый, крепкого сложения и на вид добродушный парень, в тельняшке, в потертой речной тужурке, в резиновых броднях, – слушал Шабалина с ухмылкой.
Шабалин перевел взгляд на стоявший на углу стола магнитофон «Телефункен», повертел в пальцах изящную, чуть толще карандаша, серебряную трубочку – микрофон и, обращаясь ко всем, сказал:
– Ну что скажете, герои?
– Да что тут скажешь, – степенно, баском, отозвался Азаренок. – Ясное дело: Хайма раскололся. Или Жека. Так я и думал.
– Что – так ты и думал? – рассеянно переспросил Шабалин, просматривая какие-то бумаги.
– Ну что они сразу расколются. Это уж как водится…
– Зачем же ты их брал… на такое дело? – не выдержав, вмешался Редозубов. – Коли уж наперед все знал.
Азаренок вздохнул:
– А куда от них денешься? Лезут, черти… Да вы сами посудите, – обратился он к Редозубову, видя, что Шабалин мало интересуется его объяснениями. – Вот у этого, у Хаймы, матуха пьет, гуляет, как мужиков приведет – из дому гонит. Куда ему податься? А Жеку взять, у того – наоборот, шагу ступить не дадут… А чё там! Ну-ка, встань! – приказал он дрожавшему от страха Данилову. Тот вскочил со стула. – Повернись задницей к столу. – Мальчик послушно повернулся. – Спусти штаны. – Мальчик заколебался. – Ну! – прикрикнул Боцман. Данилов, смущаясь, спустил штанишки, и Редозубов отчетливо увидел недавно зарубцевавшиеся на ягодицах следы побоев. – Вот видите, – сказал Азаренок. – А все за то, что какую-то стекляшку кокнул.
– И не стекляшку вовсе, а хрустальный фужер! – горячо поправил, натягивая штанишки, Женя Данилов. – За стекляшку бы так не стали.
– Вот и приходится, – сказал Азаренок. – Возьмешь на свою голову… Да им-то что, ничего не будет, по четырнадцать еще нету, а мне-то опять сидеть за этот магнитофон. Дядя Саня! – неожиданно обратился он к Шабалину. – Дай-ка закурить, с утра бычка во рту не держал.
Шабалин нахмурился, секунду помедлил, затем молча выдвинул ящик стола, достал пачку «Беломора».
– Спички есть, – сказал Азаренок. – Вот спасибо, а то матуха ни копья на курево не кидает. Правда, у ней и у самой не густо, как братана посадили… Ты меня прямо щас в КПЗ заткнешь, дядя Саня?
– Да нет, – ответил Шабалин. – Передам, – кивнул на «Телефункен», – в прокуратуру, пусть они решают.
– Тогда ладно, – сказал Боцман, – я за эти дни, может, матухе дров успею напилить.
В это время дверь распахнулась, и в кабинет вбежала инспектор детской комнаты лейтенант Савина. Ее короткие белые кудряшки растрепались, брючный костюм был не совсем хорошо отглажен – собиралась она, видно, наспех. Запыхавшись, Валентина Александровна остановилась у стола, стараясь перевести дух.
Азаренок выхватил изо рта папиросу и спрятал за спину. Но было поздно.
– Куришь?! – вскричала Валентина Александровна, тряхнув кудряшками. Боцман отрицательно мотнул головой. – Как нет?! А это что?! Дай сюда! – бросилась она к Азаренку. – Кому говорю, дай сюда руку! А ты знаешь, как губительно действует никотин на молодой организм?! Я тебе разве не говорила?! Дай, говорю, папиросу!..
– Да нету ее у меня, – басил Боцман, вставая со стула, в то время как Валентина Александровна проводила тщательный розыск: заглянула под стул, заставила Азаренка вывернуть карманы – все было напрасно. Папиросы нигде не было. Боцман же недоуменно пожимал плечами. – Говорю же вам, нету…
– А-а! – еще более поразилась Валентина Александровна, взглянув на Хайму. – Ты в помещении в шапке сидишь?! – вскричала она в сильнейшем волнении. Рябкин торопливо сдернул кепчонку – Сколько раз тебя учить, что в помещении головной убор необходимо снимать?! Ты же этим себя не уважаешь! Тем, что сидишь в головном уборе!! Этим ты не уважаешь прежде всего себя!!!
– Я больше не бу-у-уду… – жалобно тянул Хайма. – Я в последний ра-а-аз…
Валентина Александровна захлебывалась от возмущения, и тут вдруг, сообразив все до конца, округлив глаза, повернулась к Шабалину:
– И это все при вас?! В вашем присутствии?!!
Она в изнеможении опустилась на стул, хватая ртом воздух. Редозубов торопливо налил из графина воды и подал ей. Она отпила глоток, стуча зубами о край стакана.
Шабалин поморщился.
– Валентина Александровна, – сказал он. – Вы же сказали, что болеете. Зачем же так себя волновать? Зачем вы вообще пришли?
– Да, я болею, – гордо ответила та. – Но я не могу смотреть равнодушно, как… как… Я должна была прийти сюда и поговорить с ними! А вот вы…
– А вот мы, – Шабалин встал и взглянул на Редозубова, как бы делая заявление и от его имени, – считаем, что вам нужно было разговаривать с ними раньше. А теперь с ними будем говорить мы! Вот так, Валентина Александровна!
13
– Вот так, Валерии Романович, было дело, – сказал Шабалин и придавил в пепельнице окурок. – Никто не собирался и не собирается ее дискредитировать, – продолжал Шабалин. – Она сама себя дискредитирует перед подростками. Так работать нельзя! – произнес он знаменитую фразу бывшего начальника ОУР Собко. – Надо Рябкину родительских прав лишить, – материал не собран!.. А Савина учит шапку снимать в помещении! Или взять того же Азаренка: отец сидит, брат сидит, сам полтора года провел в ВТК[11]11
ВТК – воспитательно-трудовая колония.
[Закрыть], мать уборщицей еле тянет, а Савина трагедию видит в том, что он закурил! Да я сам, Валерий Романович, если хотите знать, с тринадцати лет курю! Хвалиться, конечно, печем, но уж так получилось. А в пятнадцать уже на заводе вкалывал, слесарил. И, как видите, не стал ни вором, ни хулиганом, даже, кажется, наоборот.
– Да и я в школе потягивал, – неожиданно вспомнил Проводников, и тут же крайняя досада на себя охватила его. Ему никак не удавалось повернуть разговор в нужное русло. Вновь и вновь выходило, что то, о чем говорил Шабалин, является гораздо более важным, чем то, о чем собирался побеседовать замполит. – Александр Николаевич, – решительно произнес Проводников. – Вот мы с вами люди одного поколения, даже одногодки. Даже социальное происхождение, если уж на то пошло, как будто одинаковое. Служим одному делу. И тем не менее никак не можем понять друг друга. Скажу больше…
В дверь коротко, но громко постучали, вслед за тем она отворилась, и на пороге возникла стройная, хорошо одетая женщина лет тридцати пяти или чуть постарше.
– Я занят! – строго сказал Проводников, ожидая, что дверь закроется, но этого не произошло. – Я занят! – повторил Проводников. – Зайдите, пожалуйста, попозже…
– Я – Данилова! – коротко бросила женщина, проходя, как хозяйка, в кабинет. – К сожалению, вашего начальника я не застала, он где-то в райисполкоме, Чиладзе тоже, приходится обращаться к вам. – Она обошла стоявшую у нее на пути раструбом вниз трубу, села в кресло напротив Шабалина, поставила черную кожаную сумочку на стол, предварительно сдвинув передвижной календарь, и, поправляя юбку, сказала: – Надолго вас не задержу.
– Вы… мать Жени Данилова? – осведомился Шабалин.
– Я – невестка Георгия Михеевича Данилова, – не удостоив Шабалина взглядом, ответила женщина. – Вы, надеюсь, в курсе? – обратилась она к замполиту.
– В курсе, – сухо сказал Проводников. – Что ж, слушаю вас.
– A-а… лейтенант?.. – женщина небрежно кивнула в сторону Шабалина.
– Лейтенант тоже в курсе, – ответил Проводников, хотя прекрасно понял, что женщина спрашивала, не будет ли Шабалин лишним. – Слушаю вас.
Женщина еще раз поправила юбку и сказала:
– Я слышала, что для трудных детей существуют какие-то спецшколы, где их…
– Ах вот вы о чем! – вмешался Шабалин. – Да, такие школы есть. Но вы можете быть спокойны: вашему сыну она пока не грозит. Он, в обшем-то, в этой краже участия не принимал… да хотя бы и принимал: для спецшколы этого мало.
Женщина, взглянув на Шабалина как на посторонний предмет, прикоснулась пальцами к сложной прическе и продолжала:
– Вы не можете вообразить, капитан, что это за ребенок! Постоянно что-то ломает, крушит! Во что ни одень, все превратит в лохмотья! Вчера залил гуашью индийский ковер! Это какой-то тяжелый кошмар! – В глазах у нее появились слезы. – Уже просто не знаю, что мне с ним делать!..
Шабалин потянулся было за папиросой, но, взглянув на женщину, передумал и откинулся опять на спинку кресла.
– У вас один ребенок? – спросил он. Женщина не удостоила его ответом. – Конечно, приятного в этом мало, – тем не менее продолжал Шабалин, – но… не принимайте так близко к сердцу. Смотрите на эти вещи проще. Кто из нас в детстве не драл штанов и чего-нибудь не ломал!..
Едва Шабалин произнес слово вещи, женщина больше не слушала его. Выпрямившись в кресле и осторожно сжав кулачки так, чтобы не поломать длинные ногти, она гневно закричала:
– Вам, может быть, ваши вещи достались задаром, легко, а я своим цену знаю! Я этот ковер, который он варварски угробил, вот этими ногами выбегала! Вы, может, свои ковры получили в наследство, а я…
– Погодите, – сказал Шабалин, никогда в своей жизни не имевший никакого ковра, – я что-то не совсем вас понимаю…
– А вам незачем и понимать! Кто вы вообще такой?!
– То есть… как? – растерялся Шабалин.
– Это начальник уголовного розыска, – мрачнея, сказал Проводников. – Но… я тоже не совсем понимаю…
– Ах, вот оно что! Значит, начальник уголовного розыска считает, что если этот бандит разбил хрустальный фужер, поцарапал финскую стенку, залил гуашью ковер, – всего этого мало?! Для того, чтобы отправить ребенка в спецшколу, нужно, чтобы он зарезал собственную мать?! Да еще он, оказывается, и вор! И всего этого мало?!
– Извините, – сказал Проводников. – Я… мы… – взглянул на Шабалина, – не совсем понимаем… Вы что же… так сказать… просите отправить вашего сына в спецшколу?..
– Не прошу, а требую! И притом немедленно! Пока он окончательно дом не своротил!
Наступило тягостное молчание. Ни Шабалин, ни Проводников, немало повидавшие за годы службы, все еще не могли свыкнуться с тем, о чем говорила эта стройная, раз-наряженная женщина с правильными, даже миловидными чертами лица.
Наконец, Шабалин, допуская, что они с замполитом не так ее поняли или она не так их поняла, осторожно произнес:
– Вы, может быть, не совсем представляете себе, что такое специальная школа? Это ведь… не суворовское училище…. и не… пионерский лагерь. Это… как бы вам получше объяснить… это тюрьма! – внезапно раздражаясь, поскольку женщина сидела с каменным лицом, воскликнул Шабалин. – Тюрьма для малолетних преступников, понимаете?!
Женщина, плотно сжав губы, молчала.
– Нет, не тюрьма, конечно, – поспешно сказал Проводников, – но, действительно, своего рода воспитательное учреждение. И-и… довольно-таки строгое… Туда уж берут… действительно, как говорится, отпетых… Притом… если нет родителей или если они не заслуживают этого звания… лишены родительских прав… А у вас, насколько я знаю, приличная семья, муж порядочный человек, не пьяница и не дебошир. Александр Иванович, конечно, погорячился… так сказать, для доступности… тюрьма не тюрьма, но…
– Если тюрьма, то туда ему и дорога!
– Не вам судить! – рявкнул вдруг Шабалин, окончательно выходя из себя. – Эти вопросы решает комиссия по делам несовершеннолетних! И если вы…
Проводников жестом остановил его.
– Кроме того, – продолжал он, волнуясь не меньше Шабалина, – кроме того… отец вашего мужа… дед вашего мальчика… старый большевик, заслуженный человек… Скажу больше: у меня сейчас ни секунды свободного времени… и я… принял вас исключительно потому, что ваш свекор… из уважения к его заслугам…
– Ах, не говорите вы мне про свекра! – взорвалась женщина. – Это какое-то сплошное недоразумение! У него совершенно нет интереса к жизни! Выспится, поест и хватается за книжку! Да хоть бы художественное что-нибудь доставал, а то так, ерунду всякую!.. Что он может дать мальчику? Если он родному сыну несчастного ковра достать не может! На машину третий год в очереди стоим! Старый большевик, называется! Ну, ладно, пусть его паралич разбил, я согласна! Но язык-то у него не отсох? Что он, не может позвонить куда следует? Он же здесь Советскую власть устанавливал! Здоровье потерял на этом проклятом Севере’ Так нет! Что я выбегаю, то и мое!..
Проводников молча взял лежавшую на столе перед Шабалиным пачку «Беломора», вытряхнул папиросу и рассеянно поискал глазами спички. Достав из кармана коробок, Шабалин зажег спичку и, когда Проводников раскурил папиросу, произнес:
– Да, Валерий Романович. Вот они, проблемы-то.
Замполит с непривычки поперхнулся дымом и закашлялся.
14
Девушка, которую прислал Костик, сразу пришлась Ветцелю по душе. Миленькая, на вид очень хрупкая, в светло-коричневом платьице с кружевным воротничком, в легких – несмотря на раннюю в тот год осень и грязь – поношенных туфельках, она удивительно походила на школьницу. «И эта бедная девочка – подумать только! – два года провела… в местах лишения свободы!» – с острой, непреходящей жалостью думал Ветцель. Когда она вошла, он даже не сразу сообразил, что это она, решив, – по явилась заказчица; когда же девушка объявила, что ее прислал Костик, Липатий Львович вскочил, засуетился, торопливо кинулся усаживать, смахнув со стула потрепанную стопку журналов мод, и, страшно взволнованный, не сразу нашел что сказать.
– Вас, простите, как величать прикажете? – робко спросил он, наконец. – Я, признаться, позабыл спросить Николая Михайловича…
– Лида.
– Да-да, Лидия!.. А по батюшке?..
Девушка недоуменно взглянула на него и ответила:
– Степановна.
– Лидия Степановна? Прекрасно! – умиленно подхватил Ветцель. – Превосходное имя! Просто чудесное! Очень приятно! Ну, а меня Липатий Львович Вет… впрочем, это неважно!.. Как я понял из беседы с Николаем Михайловичем, вы в нашем деле далеко не новичок, не так ли?..
Девушка равнодушно пожала плечами.
– Да-да! – едва не захлебываясь, торопливо продолжал Липатий Львович. – Мне об этом определенно сказал Николай Михайлович!..
– Костик, что ли?
– Да-да, именно Николай Михайлович Костик! – восторженно подтвердил Липатий Львович. – Вы уже работали швеей, не так ли?
– Работала, – просто сказала девушка. – В зоне.
– Да-да!.. Где, простите?.. – встрепенулся Ветцель.
– В зоне, – четко повторила она. – Ну, в колонии.
– Ах, да! Это прекрасно! То есть я хочу сказать, что это очень плохо, что вы… то есть что вам пришлось… Вернее, я совсем не в том смысле!.. – Ветцель окончательно смешался, сбился и покраснел. – Лидия Степановна, поймите меня правильно!..
Она вздохнула, встала со стула и одернула платьице.
– Не берете, что ли? Так так бы прямо и сказали.
– Да помилуйте! – вскричал Ветцель. – Сядьте! Сядьте, ради бога, я вас очень прошу!..
Липатий Львович был совершенно обескуражен. Он никак не мог взять в толк, почему его приветливость была истолкована столь чудовищным образом. «Да-да, это понятно, – решил он, наконец. – Девочка столько перенесла… Это вполне объяснимо!» Подтвердилась его догадка и на следующий день, когда он лично принес ей крой и, раскладывая детали платья, принялся объяснять:
– Вот, изволите видеть, Лидия Степановна, наряд-заказ. Материал заказчика, подклад и фурнитура наша… Вот, пожалуйста, спинка, воротничок, полочка… вот юбка… здесь даем широкую строчку… Ну, а это подрез… подрез возвращаем заказчику… – Липатий Львович развернул лоскутки и принялся перекладывать их с места на место, лишь бы не молчать и не бездействовать. – Видите, тут еще приличные лоскутки из подреза… Вот этот вполне годится на отделку. Вот этот по косой тоже…
– Вы что, считаете их, что ли? – неожиданно спросила девушка. – Не бойтесь, не украду.
Липатий Львович ужасно смутился и поспешил уйти Именно такой была ее реакция на все проявления доброжелательства. Девушка, очевидно, не могла свыкнуться с мыслью, что с ней могут быть приветливы без камня за пазухой или без иного злого умысла.
Со всеми остальными окружавшими ее людьми она держалась достаточно независимо и свободно, но с появлением Ветцеля сжималась и уходила в себя. Все остальные и не пытались расположить ее к себе, а порой даже и намекали на ее прошлое, во всяком случае, относились к ней настороженно, не выказывая особого доверия, и это было ей, видимо, понятно и не вызывало удивления. Ветцеля же она понять не могла.
Липатий Львович испытывал тяжкие душевные муки. Как-то раз, месяца через два, он подошел к ней и, запинаясь и краснея, робко предложил:
– Лидия Степановна, я хочу вот… тут кое-что… вот, видите ли… я купил билет… сегодня в семь тридцать… как раз успеете после работы… в Доме культуры… артисты из Москвы… лауреат международного конкурса… говорят, поет замечательно… сам, к сожалению… меня приглашали на… в… Словом, не угодно ли?.. – Он осторожно положил на столик машинки билет.
Девушка взглянула на него и сказала:
– Вы что, издеваетесь, да? Я под надзором. Мне в восемь нужно быть дома.
Липатий Львович похолодел и тут только вспомнил о бумаге, присланной из милиции и лежавшей у него в столе: «Сообщаем… на Вашем предприятии трудится… ранее неоднократно судимая за различные преступления… Лепесткова Лидия Степановна, которая в настоящее время… находится… под административным надзором милиции… запрещен выезд за пределы поселка… в том числе в командировки без предварительного разрешения… ограничен выход из дома с 20 до 6 часов… запрещено посещение ресторанов, вокзалов, танцевальных площадок… Просим Вас как руководителя предприятия… создать условия… оказывать положительное влияние… привлечь к общественной работе коллектива…»
– И-и… что же вам будет… если вы не явитесь в восемь часов?.. Если хоть на десять минут опоздаете?.. Или вот… танцы?
Она усмехнулась:
– В первый раз оштрафуют, а потом… посадят на два года…
– Ку… куда?..
– В колонию. Вам этого хочется, да?
– Как?! – вне себя вскричал Ветцель. – За то, что вы пойдете на танцы, вас… на два года… в колонию?!
…Прошел почти год. Все усилия Ветцеля хоть как-то приблизить девушку были напрасны. В его присутствии девушка замыкалась; угрюмо, а то и раздраженно отвечала на вопросы. Липатий Львович затосковал.
В довершение ко всему в мастерской стали происходить странные события. Однажды утром к Ветцелю вошла пожилая закройщица и конфиденциально сообщила, что стали пропадать куски материи. Липатий Львович предложил поискать, может, куда завалились, но закройщица объявила, что перерыли все, нигде нет. Немного позже явился инспектор ОБХСС, обслуживавший КБО, и потребовал копии наряд-заказов, регистрационные книги, накладные и другие документы. На следующий день Ветцеля пригласил к себе начальник отделения БХСС капитан Ряжских и, поговорив на довольно-таки отвлеченные темы, отпустил, как показалось Липатию Львовичу, с самым загадочным видом.
И, наконец, раздался до крайности странный звонок Шабалина:
– Липатий Львович, ты?.. Слушай, Лепесткова сейчас на работе?
– Господи, что случилось? – испугался окончательно Ветцель.
– Да нет, пока ничего…
– Тут какое-то недоразумение! – залепетал Липатий Львович. – Я вам сейчас все объясню! Мне действительно сказали, что стали пропадать куски материи…
– Ну, и ты ее подозреваешь, что ли? – перебил Шабалин.
– Послушайте, – заторопился Ветцель, – я ни минуты не сомневаюсь, что она… то есть, я хотел сказать, Лидия Степановна…
– Ладно, – решительно перебил и на этот раз Шабалин. – Мы тут разберемся. Мой инспектор за ней заскочит. Ей пока ни слова, понял?
– Погодите! – закричал Ветцель, но Шабалин уже бросил трубку. – Господи, да что же это…
Липатий Львович ничего не понимал. Если мастерской вдруг заинтересовался ОБХСС, то почему звонит начальник уголовного розыска?.. Неужели?.. Ветцель вдруг вспомнил, что не так давно посылал девушку на дом к одной заказчице, жене знаменитого водителя лесовоза; той требовалось срочно подправить платье, и она попросила прислать мастера к ней. В то время почти все мастера были в разъезде, обслуживая расположенные в районе леспромхозы, и Ветцель отправил Лидию Степановну (он называл ее так и мысленно). Неужели девушке понравилась какая-нибудь безделушка и она ее… взяла?.. Ветцель бросился к телефону и торопливо набрал номер. Жена водителя, к счастью, была дома.
– Ах, это вы, Липатий Львович? Представьте, какое чудное совпадение! Я только что собиралась звонить к вам! Представьте, мне только что привезли совершенно потрясающий японский шелк! Представьте: пепельное поле…
– Ольга Николаевна! – отважился ввиду чрезвычайных обстоятельств перебить Ветцель. – Японский шелк невозможно описать по телефону, его нужно увидеть. Я непременно… сегодня же!.. нет, простите… завтра же!., зайду к вам и посмотрю…
– Ах, это было бы чудно! Я пришлю за вами мужа на машине…
– Ольга Николаевна, я хотел спросить у вас… вот та девушка, я к вам присылал… я бы хотел узнать…
– Ах, Липатий Львович, это чудная девушка! У нее золотые руки! Представьте, я до сих пор еще ношу это платье…
Огромный груз свалился с плеч Ветцеля. Однако тут же стали одолевать новые сомнения. А что, если девочка… что, если ей понравился… ну, какой-нибудь лоскуток… на отделку… ну… два… ведь это же так понятно в ее возрасте… И она… она… взяла его… Почему Шабалин предупредил: ей пока ни слова? Это же совершенно ясно: ее хотят захватить врасплох! И если за то, что она пойдет на танцы, ей грозит два года… лишения свободы… то что же будет, если у нее обнаружат какую-нибудь несчастную тряпку?! Липатий Львовнч побледнел и попросил девушку зайти к нему.
Она остановилась в дверях, равнодушно ожидая, что он скажет.
– Лидия Степановна! Заклинаю вас господом-богом! Если у вас где-нибудь… завалялась какая-нибудь тряпка… лоскуток… принесите ее… и положите так, чтобы ни я… ни кто другой… не видел… Лидия Степановна!
Она в упор посмотрела на заведующего.
– Змея вы подколодная, – сказала она звенящим голосом. – Перевидала я вас таких на своем веку. Но такую, как вы, сволочь в первый раз вижу. Я ненавижу вас. Я хочу, чтобы ваших детей так же презирали, как вы меня.
* * *
Большего для себя несчастья Липатий Львович не ждал. Примерно такое же чувство горького стыда и отчаяния испытал он тогда, в сорок пятом, когда в Черниговском управлении госбезопасности ему разъяснили, что человек, которого он заподозрил в пособничестве оккупантам, на самом деле – герой подполья.
Однако если тогда можно было ограничиться стыдом и отчаянием, то теперь необходимо было действовать самым решительным образом. Ветцель не мог, не имел права допустить, чтобы девушка, которую доверил ему старший лейтенант Костик, вновь попала туда, откуда лишь недавно вернулась. Поскольку за ней вот-вот должна была приехать милиция и предотвратить ничего было нельзя, Липатий Львович решился на отчаянный шаг. Он бросил все, добрался до дома 49 по улице Безноскова, где жила девушка, и на глазах у бабки, которой это следственное действие было не в диковинку, произвел обыск… Найти! Во что бы то ни стало найти все до единого лоскутка! Успеть до того, как приедет милиция!..
За этим занятием его и застал Костик.
