Текст книги "Ищу комиссара"
Автор книги: Владимир Двоеглазов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Редозубов, покраснев, не спеша разложил листы и сказал, запинаясь от волнения:
– Я сейчас зачитаю… может быть… будут замечания…
– Можете быть уверены, – тотчас заверил молоденький пилот, – что с моей стороны никаких замечаний не последует!
– Да, что тут зачитывать? – поддержал вертолетчик.
– Что мы в этом понимаем? – пожала плечами его жена.
Понятые подписали протокол. Таким он и ушел в дело и, естественно, вызвал затем нарекания прокурора и начальника отдела. Однако тогда, сидя в машине, присланной дежурным, и осторожно держа за края осколки стекол, Редозубов откровенно радовался, что отделался так легко.
* * *
…– Въезжайте во двор, – сказал Редозубов пожилому сержанту-водителю, когда за углом выросло двухэтажное здание райотдела с выделявшимися свежим брусом стенами пристроя, где теперь размещались паспортный стол, учебный класс и заново отделанная ленинская комната.
Шофер кивнул. Машина подкатила к черному ходу и, пискнув тормозными колодками, остановилась.
Редозубов выбрался из кабины и, обойдя автомобиль, открыл заднюю дверцу – изнутри она не открывалась. Девушка, не замечая предложенной руки, спрыгнула на землю и быстро поднялась на крыльцо, первой скользнула в сумрак коридора, каблучки ее уверенно и четко процокали до кабинета начальника уголовного розыска; здесь она остановилась, ожидая, когда стажер откроет дверь.
– Проходите, присаживайтесь, – сказал Редозубов, пропуская ее вперед.
Девушка опустилась на стул, окинула взглядом кабинет и, очевидно, не найдя в нем ничего нового, уставилась в окно. Судя по ее поведению, она не собиралась спрашивать, кому и зачем так спешно понадобилась.
– Хотите закурить?
Она с нескрываемой ненавистью взглянула на стажера и отвернулась.
– Он сейчас придет, – сказал Редозубов. И то, что она не спросила, кто придет и зачем и чего им вообще от нее нужно, убедило стажера в том, что Шабалин прав: девушка все знает, по говорить не собирается.
…Шабалин с любопытством, словно бы впервые, разглядывал небольшой, но светлый, с продуманным расположением мебели, кабинет Проводникова. Даже теперь, в преддверии праздников, когда помещение замполита неизбежно загромождалось агитационными материалами: шелковыми флагами союзных республик, чеканными гербами, рулонами ватмана, штуками кумача, белилами и кистями, плакатами, транспарантами, – даже теперь кабинет воплощал в себе продуманность и порядок. В одном из углов были аккуратно сложены широкомензурные духовые инструменты: альты, тенора, баритоны, бас-геликон; стоял турецкий барабан с колотушкой. Медный духовой оркестр– гордость замполита – привлек особое внимание Шабалина. Взгляд его как бы говорил: «Валерий Романович! Ну есть же у вас работа: оркестр, женсовет, политзанятия, плакаты, милицейский хор… праздник ведь на носу!.. Что же мы тут сидим и переливаем из пустого в порожнее?» И в это время в кабинет с криком «Разрешите, товарищ капитан!» ворвался доморощенный художник – начальник вытрезвителя лейтенант Петрикеев и, размахивая кистью, стал требовать недостающей ему жженой охры.
Проводников едва успел выпроводить лейтенанта, как явились с молотками в руках два сержанта и невозмутимо доложили, что потерялась лестница.
– Найдите где хотите! – поморщившись, приказал Проводников. – Чтобы плакаты до обеда были приколочены!
Шабалин сочувственно посмотрел на замполита. «Мне бы ваши заботы, Валерий Романович!» – говорил его взгляд.
– Что у вас произошло с Савиной? – спросил Проводников.
– С Савиной? – Шабалин пожал плечами. – Мое отношение к Савиной вам известно, Валерий Романович. Я ни от кого его не скрываю. Считаю, что Савина не способна работать с подростками. Я имею в виду – с нашими подростками. В школе она, возможно, и справлялась, а здесь…
– Но пять лет она успешно работала и с нашими!
– Совершенно верно, – согласился Шабалин. – Работала. Но… Я уже не в первый раз сталкиваюсь с подобными историями. Есть такой сорт людей… да вы не хуже меня знаете, Валерий Романович… Вначале они берутся – с желанием, с огоньком, с азартом, день и ночь на службе, хватаются за все… даже за что их не просят… И вроде бы и получается у них, и результаты, кажется, неплохие, а потом… наступает какой-то спад. То ли интерес у них пропадает, то ли черная работа не нравится, то ли выдыхаются просто… не знаю. Но это уже необратимый процесс, Валерий Романович! Мне кажется, единственный разумный выход для них в этой ситуации – уйти. Честно сказать себе: не могу! И уйти. И никто не осудит.
– Вот тут я с вами совершенно не согласен, Александр Николаевич! – Проводников помолчал. – Мы исходим из того, что становление преступной личности – процесс обратимый. Исходим из того, что деградация личности алкоголика– процесс обратимый. Если бы мы не исходили из этого, наша работа потеряла бы всякий смысл. Так о каком же необратимом процессе может идти речь по отношению к нашему сотруднику! Вы правы, люди, о которых вы говорили, действительно, встречаются в органах. И легче всего указать им на дверь. Гораздо труднее, но и важнее помочь им выработать иммунитет к профессиональной деформации, вернуть их службе. И вы, Александр Николаевич, как начальник отделения, как воспитатель своих подчиненных, должны быть заинтересованы в этом не меньше меня. Вы согласны со мной?
Проводников с досадой сознавал, что убедить Шабалина ему не удалось. Все, что он говорил, было важно и правильно, но, пожалуй, слишком общо и, пожалуй, даже слишком правильно, как бы в расчете на идеал. Он поставил Шабалина в безвыходное положение: не согласиться с тем, что говорил замполит, было равносильно тому, как не согласиться с тем, что Земля круглая. И Шабалин ответил:
– В общем, да. Согласен, Валерий Романович.
Проводников встал из-за стола и, чрезвычайно недовольный собой, подошел к окну. Со стороны военкомата, зажав под мышками лестницу, шли, как римские легионеры на штурм, два сержанта. Проводников невольно усмехнулся.
– Ну, а коли согласен, – сказал Проводников, оборачиваясь от окна, – то давайте с этой позиции и подойдем к Савиной.
– Да с Савиной, Валерий Романович, мне кажется, дело обстоит еще проще…
– То есть?
– Работала, пока была незамужняя. А потом – дом, семья, ребенок… Вот в этом году давайте посчитаем: была в декрете, затем месяц брала без содержания, потом то ребенок заболеет, то сама… Объяснить, конечно, можно: мать, забота государства и так далее… Но кто же будет работать, Валерий Романович? Ведь у нас всего один инспектор детской комнаты по штату! Пусть она переходит на другую работу, где ее отсутствие не так будет ощутимо. А то что же получается: у меня Алибаев числится инспектором уголовного розыска, а фактически тянет и за всю детскую комнату! А что я могу с него спросить, если парень и так на износ работает, ночует, можно сказать, в отделе!
– Александр Николаевич, – Проводников секунду помедлил, – то, о чем вы говорите, руководству отдела известно. Хотя вы несколько сгущаете краски, но меры мы, конечно, соответствующие примем. Однако мы несколько отвлеклись. – Он вновь помолчал. Шабалин упорно уводил разговор в сторону, причем делал это таким образом, что казалось, то, о чем он говорит, представляется гораздо более важным, чем то, о чем хотел побеседовать с ним замполит. – Мы отвлеклись, – повторил Проводников. – Речь у нас шла не о Савиной, а прежде всего о вас.
– Обо мне? – искренне удивился Шабалин.
– Да. Именно о вас. О Савиной я упомянул лишь в связи с тем инцидентом, который у вас с ней произошел.
Шабалин поджал губы.
– Что ж, – сказал он, подумав. – Я готов исчерпать и этот инцидент, Валерий Романович!
8
Наутро после памятного осмотра в квартире вертолетчика Редозубов заполнил постановление о возбуждении уголовного дела, подколол к нему заявление потерпевших, свой злосчастный протокол и с этими бумагами явился к Чиладзе.
– А! – сказал тот, – Начало есть? Давай сюда! – Он утвердил постановление, размашисто расписавшись в верхнем левом углу листа, просмотрел еще раз заявление, перелистал, не читая, протокол осмотра и, возвращая бумаги, спросил: – Вопросы есть?
Редозубов пожал плечами.
– Тогда слушай сюда, – сказал Чиладзе. – Я там вчера кое-что поразведал… С другой стороны от портовской дороги дом строится, видал? Строит его бригада ПМК-17… Ну так вот, у них вчера сразу после обеденного перерыва исчез плотник. Они говорят, что, видно, где-то запил. Меня это объяснение не удовлетворяет. Нужно его найти! Дома он ни вечером, ни ночью не появлялся: дежурная часть ездила проверяла. Поезжай на стройку, опроси бригаду, может, кто подскажет, где его искать. А найдешь – нужно будет по минутам проверить, где он был и что делал после того, как исчез со стройки. Короче, установить алиби.
…Алиби!.. Откройте любой толковый словарь и найдите это слово. В латинском языке слово алиби имеет несколько значений, но в нашем существует лишь как специально-юридический термин, имеющий одно-единственное значение: отсутствие подозреваемого на месте преступления в момент его совершения как доказательство его невиновности. Несмотря на узость применения, слово это достаточно известно. Однако человек, не имеющий отношения к юриспруденции, никогда не произнесет его вскользь, без какой-либо внутренней подготовки, хотя бы и не заметной на первый взгляд ни окружающим, ни ему самому. Объясняется это тем, что в значении слова алиби всегда присутствует другое слово: преступление. И то, что Чиладзе именно вскользь, без всякой подготовки, совершенно буднично приказал: «Установить алиби!» – заставило Редозубова задуматься о многом. Оказывается, он, Редозубов, уже не принадлежит к тем людям, для которых употребление слова алиби является отвлеченным понятием и ни к чему не обязывает; для него это – рабочее понятие, точно так же, как горькие и – для большинства людей – далекие, связанные с великими бедствиями слова пропал без вести являются рабочим понятием для инспектора Комарова, специализирующегося на розыске преступников и пропавших без вести.
* * *
Добираясь с попутным самосвалом до строящегося дома, Редозубов прикидывал, с чего начать разговор с бригадой. Однако никаких ухищрений не понадобилось. Не успел он выпрыгнуть из кабины, как один из рабочих, оказавшийся бригадиром, вытер ладони о брезентовые штаны и подошел к Редозубову:
– Вы из милиции?.. Нашелся наш гусь. Сипягин! – крикнул он, оборотясь к рабочим, готовившим раствор. – Иди-ка сюда!
Один из них оставил лопату и неохотно подошел к бригадиру.
– Здравствуйте, – пробормотал он, коротко взглянув на незнакомого человека.
– Вот, рекомендую! – продолжал бригадир, веселый дюжий парень лет двадцати пяти. – Плотник-бетонщик Михаил Иванович Сипягин. Имеет строительное образование– техникум. Был на должности инженера. Ныне – бич. В нашей бригаде на перевоспитании. Но – скажу прямо– с задачей пока не справляемся! Видно, злодейка с наклейкой ему милее, чем наш коллектив. Вчера вот ушел на обед – и с концами. Ждать-пождать – нету. Сегодня является – глядеть на него муторно. Посмотрите, что он за работник: лопата из рук валится! Да главное не пойму: на что пьет? Зарплату уж третий месяц жена за него получает– по решению административной комиссии. В долг давно никто не дает. Воруешь, что ли, Михаил Иваныч?.. – Бригадир замолчал, вынул из нагрудного кармана брезентухи пачку «Беломора», предложил Редозубову, бичу, едва ухватившему папиросу дрожащими пальцами, и закурил сам, презрительно сплюнув в сторону.
На подошедшего действительно было жалко смотреть. Заляпанный раствором светло-полосатый пиджак под брезентовой робой, рваные, заправленные в окаменевшие кирзовые сапоги кримпленовые брюки, давно потерявшая свой первоначальный цвет рубашка с лавсаном, – весь наряд выдавал в нем именно кого-то бывшего, оторванного от прежней жизни и не пытающегося в нее вернуться. Он не испытывал ни стыда, ни угрызений совести, не возражал и не оправдывался, равнодушно отнесся даже к предположению бригадира о том, что пьет на ворованное, – лютая похмельная тоска глушила в нем все нормальные человеческие чувства.
Бригадир меж тем докурил, швырнул в ближайшую лужу окурок и, строго поглядев на бича, сказал:
– Ну я пойду, пожалуй, если больше не нужен…
– Да, пожалуйста, – ответил Редозубов. – Спасибо.
Оставшись один на один, стажер-сыщик и бич с неустановленным алиби помолчали.
– Ну, что будем делать, Сипягин? – неожиданно вырвались у Редозубова слова, явно отдающие интонацией и тоном Шабалина. – Где вы были вчера вечером?
– Дома, – не моргнув глазом, ответствовал бич.
Редозубов обмер. Эта ничем не прикрытая ложь убеждала его в правильности выдвинутой версии. Было совершенно ясно, что если этот человек причастен к краже «Телефункена», то вор он не только неопытный, но и просто случайный, совершивший преступление под влиянием момента, при стечении благоприятных обстоятельств, да и вряд ли, действительно, человек, столь опустившийся, имеющий в жизни одно-единственное желание – выпить, – пройдет мимо стоящего на подоконнике и хорошо заметного с улицы магнитофона.
«Что же теперь делать? – лихорадочно соображал Редозубов. – Сразу его разоблачить? Сказать, что дома его не было? Или немедленно отвести в отдел, снять отпечатки пальцев, сверить с теми, что остались на стеклах… и тогда уж…»
– Вообще-то, – прервал его размышления бич, – вы уж наверно проверили, что дома меня не было…
– Да… – осторожно подтвердил Редозубов.
– Да чего уж, – перебил Сипягин. – Лучше уж сразу во всем сознаться…
– Конечно! Ведь это для вашей же пользы!..
– Так и так вы дознаетесь, – неторопливо продолжал Сипягин.
– Вот именно! – горячо поддержал Редозубов, волнуясь и глядя на алкоголика с возрастающей симпатией. – Вам же самому будет легче!..
– Ладно! – решительно произнес Сипягин. – Я взял эти мешки!
– Какие мешки? – опешил Редозубов, ничего еще не понимая, но чувствуя, что алкоголик на сей раз говорит правду, одну только правду, и ничего, кроме правды, и версия рассыпается, словно карточный домик. – Какие мешки?!
Сипягин удивленно взглянул на него и ответил:
– С цементом.
– С каким цементом?!
Спившийся инженер пожал плечами и пояснил:
– С портландским-пятьсот.
* * *
…Украденные им со стройки мешки с цементом при дальнейшей проверке благополучно нашлись в рубленом сарае пенсионера-домовладельца, хитрого и прижимистого старика в помятом, с заплатами, костюме; он долго разглядывал через щель временное удостоверение Редозубова, прежде чем согласился, наконец, унять пса и отворить тяжелые ворота. Там же, в сарае, лежали две пустые бутылки из-под дешевого вина, пошедшего в уплату за цемент. Взрослые дети старика были на работе.
– Как же вам не стыдно на старости лет такими делами заниматься? – сказал Редозубов, разглядывая крепкий пятистенок под шифером, стайку, из которой доносилось сытое похрюкивание двух, а то и трех боровков, обитый листовым железом гараж с видневшимся сквозь приоткрытую дверь «Запорожцем», крашеную собачью будку. – Взяли государственное имущество. Споили человека… С ним бьются – отучить не могут, а вы спаиваете. Как же так?
– Уж войдите в положение, товарищ начальник! – скулил старик, с сожалением помогая хрипевшему с похмелья Сипягину грузить в ручную тележку мешки с цементом. – Ребятишки одолели, язви их!..
– Какие еще ребятишки? – спросил Редозубов, взглянув на широкое крыльцо, по которому ползал в меховом комбинезоне коротыш лет трех.
– Да хулиганье! Второй раз в погреб залазиют! В первый раз две банки моченой брусники унесли, а в энтот – опенков две банки и варенье, старуха внучкам варила… Я и хотел окошко-то помене сделать, цементом подзалить… Их тут вся улица знает!.. Энтот – Хайма ли, как ли его кличут? И с им канпания, ворюги несчастные! Родителева пьют, а имям че!..
9
В то время, когда Шабалин находился у замполита, а Редозубов с Лепестковой в кабинете начальника ОУР старший инспектор уголовного розыска старший лейтенант Костик подходил к дому 49 по улице Безноскова.
Глядя на живо вышагивавшего по ветхому тротуару Костика, незнакомому человеку трудно было бы предположить, что перед ним – один из лучших оперативников области, занесенный на доску Почета УВД[10]10
УВД – управление внутренних дел. Здесь речь идет об УВД исполнительного комитета Совета народных депутатов.
[Закрыть], инспектор, раскрывший за десять лет работы в милиции десятки преступлений и еще больше предотвративший, кадровый офицер органов внутренних дел, не раз и не два бросавшийся навстречу хулиганскому топору и браконьерскому выстрелу, без пяти минут капитан, кандидат на должность начальника уголовного розыска, депутат районного Совета.
Всем своим видом Костик напоминал сейчас беспечного обывателя, не знающего, куда убить время, и вырядившегося, на всякий случай, во все лучшее, что у него есть Красно-желтые туфли на платформе, сработанные вятскими обувщиками «под импорт», синий кримпленовый костюм с блестками, кремовая рубашка с наимоднейшим воротником «заячьи уши», широкий парчовый галстук, кофейного цвета плащ с деревянными пуговицами – в таком наряде шествовал низкорослый, щуплый Костик по грязной улице Безлоскова. И наряд этот отнюдь не был каким-то оперативным прикрытием или бутафорией: Костик одевался так всегда. Большой любитель модно одеться, он совершенно не обладал вкусом.
Шедшая ему навстречу молодая женщина с ребенком, который упирался всеми своими слабыми силами, то ли желая, чтобы его взяли на руки, то ли не желая следовать за матерью вообще, потеряв терпение, закричала:
– Вот сейчас дяденьке скажу, он тебя в милицию заберет!
– Маму! – сказал Костик, доставая из кармана плаща конфету «Гулливер», сразу приковавшую взгляд малыша. – Ну-ка, держи!
– Что? – растерялась женщина.
– Маму заберет, – строго повторил Костик, – если будет еще пугать милицией!
Малыш, не ожидавший, по-видимому, такого поворота событий, широко открытыми глазами смотрел на Костика. Костик подмигнул ему и, пройдя еще немного, обернулся. Малыш, размахивая большой конфетой и часто оглядываясь, безропотно следовал за матерью.
Костик перешел липкую от грязи улицу и остановился перед вросшей почти до наличников в землю избой. Потопав о тротуар, чтобы стряхнуть налипшую грязь, осторожно открыл державшуюся на одной петле калитку, вошел во двор, обогнул аккуратную поленницу золотистых сосновых дров и, встав перед крыльцом, крикнул:
– Хозяйка! Отзовись!
Входить в грязной обуви на выскобленные дожелта доски крыльца он не решился. Вообще-то дом этот по Безноскова, 49, был запущен: не заменены снизу два-три подгнивших венца, не заделана прореха в крыше, не поправлен покосившийся палисад. Мужчин в этом доме не было. Что же касается работы, которую могли осилить женские руки, то она была сделана: все в маленьком дворе было прибрано, подметено и подчищено; выскоблены не только крыльцо и пол в сенках, но и две досточки, проложенные от калитки к крыльцу.
– Здорово, бабуся! – закричал Костик, едва в дверях показалась сгорбленная фигурка в поношенном шерстяном, явно с чужого плеча, платье, с заштопанной во многих местах пуховой шалью на усохших плечах. «Сильно сдала старуха, – подумал Костик, – а еще два-три года назад какая была боевая…» – Ну, как жизнь молодая? – громко продолжал он. – Давненько мы с тобой в шашки не играли!..
Три года назад в этой избе брали особо опасного рецидивиста. Костик был здесь в засаде и, чтоб скоротать время и не заснуть (сидели около трех суток), а более всего– из некоторых оперативных соображений, играл со старухой в шашки. Тогда она еще неплохо видела.
– Чего орешь-то? – недовольно сказала старуха. – Не глухая. – Она смотрела на Костика серыми, словно выцветшими зрачками пораженных старческой катарактой глаз, и если и видела сейчас что-либо, то лишь расплывчатые, смутные контуры, позволяющие предположить, что перед ней человек, а не корова. – Чтой-то я тебя не признаю… Ты чей хоть будешь-то?
– Как не признаешь? – удивился Костик. – Костик я, Костик Николай! Из милиции!
– Ишь чё, – пробормотала старуха. – Вовсе уж слепая стала. Я уж, грешным делом, погрезила: не Васька ли? Дак рановато бы…
– Ваське да, рановато, – согласился Костик. – Ваське бы еще сидеть да сидеть.
Старуха неуверенными, замедленными движениями поправила на плечах шаль и, обдумывая сказанное Костиком, продолжая глядеть на него невидящими серыми зрачками, спросила:
– Уж не убег ли?
Костик вздохнул.
– Убег, – просто ответил он. – Убег, бабуся, и собаки не гавкнули.
– Ишь чё, – сказала старуха и надолго задумалась, будто заснула стоя. Костик не мешал ей. Старуха соображала трудно, но, должно быть, теперь уже окончательно поняла, зачем пришел Костик Николай из милиции. – Ишь чё, – повторила она. – Дак чё бы ему прямо-то не сказаться…
– Кому – ему?!
Ответить старуха не успела: сверху послышался какой-то шум. Костик поднял голову и растерянно заморгал короткими ресницами: в проеме чердачной двери, ярко освещенный желтым осенним солнцем, весь усыпанный пылью и опутанный вековой паутиной, стоял заведующий пошивочной мастерской КБО Липатий Львович Ветцель.
– В-вы?! – изумился Костик.
– Он, – бесстрастно подтвердила старуха. – С обыском пришел.
– С каким обыском?! – вскричал Костик. – Кто с обыском?!
– Я, – дребезжащим голосом сознался Ветцель и покачав белой, в свалявшейся паутине, головой. Затем медленно стал спускаться по лестнице. – Что же… старый я дурак. Последняя сволочь. Проклятый гад… – Костику казалось, что эти слова произносит кто-то третий: Ветцель так ругаться не мог. – Подлец высшей марки. Чтоб меня на том свете черти в гробу крючьями так ворочали, как я тут…
– Ишь чё, – удивилась старуха.
Ветцель сказал:
– Добрая вы женщина. – И разрыдался окончательно.
Костик сел на выскобленную дожелта ступеньку крыльца.
