Текст книги "Мир приключений 1959 г. № 4"

Автор книги: Владимир Савченко

Соавторы: Михаил Ляшенко,Феликс Зигель,Кирилл Андреев,Всеволод Привальский,Соломон Марвич,Вл. Гуро,А. Дугинец,Виктор Пекелис,Е. Пермяков,Роман Романов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 53 страниц)

Только буйство вскипевшего чайника заставило ее немного прийти в себя.

– Ну тебя, – отмахнулась она от смирно сидевшего Юры, все еще всхлипывая от смеха. – Давай чай пить.

Обжигаясь, он с наслаждением принялся пить чай с огромными бутербродами. Женю вдруг тоже обуял голод. И ей было страшно приятно, что Юра сидит против нее, пьет чай, ест колбасу, как самый обыкновенный человек, как будто с ним ничего не происходило. Быть может, действительно все обойдется, он будет здоров, будет жить?

– Это ведь проводилась репетиция, – сказал Юра. – Она подтвердила, что все расчеты правильны и теперь можно ставить основной эксперимент. То же самое, но только, так сказать, на мировой арене. Ничего особенного. Ну, представь себе, – попробовал пошутить Юра, – то «Химик» играет на стадионе в Майске, а то где-нибудь в Стокгольме, на первенство мира.

– Значит, ты еще раз будешь Человек-луч? – Глаза Жени расширились.

– Боюсь, как бы это не стало моей профессией. – Юра засунул огромный кусок батона в рот и аппетитно откусил. – А ты, как верная жена, будешь каждый раз переживать? Привыкай!

Женя сделала вид, что не слышала.

– Теперь бы, знаешь, подремать…

– Ну что ж, ложись… – Она торопливо сняла со своей строгой, белоснежной кровати покрывало. – Я посижу в кресле.

Но Юра не ответил. Полусонный, он выбрался из-за стола, осторожно потрогал постель и, едва освободившись от лыжных ботинок, повалился боком на кровать и мгновенно заснул. Женя, выключив верхний свет и оставив ночник под коричневым грибком, забралась в кресло с ногами.

Она долго просидела так, глядя на него. Лицо у Юры было бледное, волосы спутались и прилипли ко лбу. Теперь, когда он спал и ему не надо было притворяться, гримасы боли то и дело морщили его лоб и щеки. Женя не чувствовала, что ее лицо также дергается от боли за него… Вдруг она вскочила и, как была, в чулках, выбежала в прихожую, к телефону, с ужасом вспомнив, что еще не звонила Андрюхину.

– Иван Дмитриевич!

– Наконец-то! Скорей докладывай!

– Все хорошо, Иван Дмитриевич, – поспешила она сообщить. – Он ел. Сейчас спит.

– Ел? Спит? Отлично! Он где?

– На медпункте… – выговорила она, запинаясь.

– Ага. Так-так. Ну что же, пусть побудет там. Он вас не стеснит?..

Жене показалось, что она видит, как подмигивает ей Андрюхин.

Глава десятая
Л. БУБЫРИН С ДРУЗЬЯМИ НАВЕЩАЕТ КОРОЛЯ БИССЫ

Иван Дмитриевич Андрюхин был все эти дни крайне занят. Он, Паверман и Ван Лан-ши вели долгие переговоры с Крэгсом, на которые не допускался никто, даже Хеджес. Премьер-министр Биссы был вне себя от такого унижения. Сначала он заявил, что немедленно покидает неблагодарного Крэгса и эту забытую богом страну, и даже начал собирать чемоданы. Вскоре, однако, он прекратил это занятие, остался и принялся обхаживать Крэгса. Он ныл, вздыхал, вдруг начинал шуметь, пробовал даже напоить Крэгса и все ради того, чтобы вытянуть из него хоть слово о таинственных переговорах. Но Крэгс, немногословный и ранее, теперь стал молчалив, как мумия. Он и внешне стал походить на мумию, все больше утрачивая сходство с пиратом. Втянулись щеки; шрам совсем побелел; нос перестал блестеть и стал еще хрящеватее. Глаза из-под густых ресниц смотрели все так же остро, но в них мелькало иногда не то смущение, не то сожаление…

В эти дни в жизни Лайонеля Крэгса произошли два очень важных события: он испытал потрясение при знакомстве с результатами работ академика Андрюхина и впервые в жизни, неожиданно и стремительно, привязался к двум совершенно чужим малышам – Бубырю и Нинке Фетисовой… Крэгс был человеком со странностями. Он не был суеверен, относился к религии с усмешкой умного человека, но твердо верил в свои ощущения и предчувствия, в некий таинственный внутренний голос. И этот внутренний голос сразу же подсказал ему, что смешные маленькие человечки – толстенный Бубырь и худущая Нинка – обязательно принесут счастье глубоко несчастному, тяжело переживавшему свои неудачи Лайонелю Крэгсу…

Для того, чтобы чаще их видеть, он даже стал ездить на ненавистный ему хоккей. И, как только Крэгс, несколько заискивающе улыбаясь и не зная, что сказать, усаживался на теплую скамью между быстро раздвигавшихся Бубыря и Нинки, он становился дедом, обыкновенным добродушным дедушкой. Когда он смотрел в большие, птичьи глаза Нинки или в блестящие, влажные глаза Бубыря, исчезала тоска о зря прожитой жизни, а уверенность, что мир будет жить и цвести, становилась необходимой, как эти теплые детские руки…

Андрюхин ни на минуту не забывал о Юре. Как-то в конце очередного совещания с Крэгсом он кивнул профессору Паверману и Анне Михеевне Шумило, чтобы они задержались, позвонил в заводской дом отдыха и вызвал Женю.

Она в это время делала Юре массаж.

– Это Иван Дмитриевич, – сказал Юра, услыхав, что Женю зовут к телефону. Он оделся и побежал следом за ней.

Женя каждый день докладывала Шумило очередную сводку Юриных анализов. И сейчас Андрюхин, видимо, передал трубку Анне Михеевне. Юра слушал Женю, ничего не понимая. Обилие медицинских терминов и то, что о нем можно так долго говорить по-латыни, привело его в ужас.

Наконец последний белый листок, испещренный медицинской абракадаброй, был перевернут. Женя замолчала и внимательно, прижав трубку к уху, слушала. Ее хмурые глаза постепенно теплели, загорались.

– Да? – сказала она задыхающимся, звонким голосом, совсем не так, как говорила обычно. – Да? Передам! Спасибо! Большое спасибо!

Глядя на неуверенно улыбающегося Юру, Женя медленно прижала пальцами рычаг и вдруг, швырнув трубку, бросилась ему на шею.

– Здоров! Понимаешь, дурак? – бранилась она почему-то, и прозрачные слезы висели на ее длинных, ресницах. – Совершенно здоров!

И она дубасила по широкой Юриной спине своим довольно увесистым кулачком…

В этот вечер они убежали на лыжах в лес. Снег был тяжелым, налипал, звенела капель, как весной, и, когда они целовались под старой, мохнатой, доброй елкой, рыхлый снег валился с веток за шиворот и щекотливой струйкой стекал по спине. Потом они попытались идти на лыжах обнявшись. Им не хотелось ни на секунду расставаться. Молодые ели хватали их черными руками в серебряных обшлагах, словно молча просили остаться…..

И они остались. Навалили хвои, разожгли на поляне костер и долго сидели молча, обнявшись и глядя на огонь.

– Хорошая штука – костер! – вздохнул Юра.

– Я очень жалею, что не умею говорить. – Голос Жени звучал хрипло, как будто спросонья; она откашлялась. – Бот если бы умела, нашла бы такие слова, вот об этом костре и о нас, чтобы всем стало понятно… Ведь нам сейчас все понятно, правда?

– Правда…

– Я знаю, ну, вообще, чувствую, что все люди могут жить необыкновенно счастливо – все! Правда, Юрка?

– Вообще, конечно… – Юра деловито подбросил в огонь сухую мелочь.

– Могут!.. Вот снег, огонь – ведь до чего хорошо! Наверное, эта любовь к огню у нас от первобытных людей или от обезьян.

– Почему?

– Не знаю. Но это точно. А какие они были, эти первобытные?

– Славные ребята, – решил Юра. – Только не любили философствовать…

Помолчав, Женя спросила:

– А мечтать ты любишь?

Он медленно, едва касаясь, провел по ее холодным, припушенным снежной пылью, черным на фоне ночи кудрям.

– У тебя такие волосы… Их всегда хочется потрогать, зарыться в них лицом…

Бронзовая заря торжественно вставала за серебряными ветвями елей, когда они уходили из леса. Похожее сквозь седую дымку на мандарин, выкатывалось неяркое солнце, обещая морозный день.

Как прошел этот день и начался следующий, они не заметили.

На двенадцать часов был назначен отъезд Крэгса, ускоренный шумом, поднятым в заокеанской прессе. Газеты изо дня в день писали о «резне» и «восстании» в королевстве Бисса, о том, что туземцы и белые рабочие громят старую резиденцию Крэгса, а по ночам совершают налеты даже на Фароо-Маро. Радио вопило о преступном бездействии Крэгса и намекало, что не случайно совпали два события: пребывание Крэгса в Советском Союзе и восстание на островах. Сообщалось, что если правительство Биссы не справится в ближайшие дни с положением, то начнет действовать морская пехота, которая спешно сосредоточивается в Рабауле, а правительство Португалии вынуждено будет направить к восточному берегу Фароо-Маро свой крейсер «Королева Изабелла».

Газеты были в основном озабочены тем, как бы волнения с островов Крэгса не перекинулись на Малаиту, где восемьдесят тысяч туземцев работали на несколько сот белых. Они кричали, что тайные сношения между Биссой и Кремлем поддерживались много лет, что Крэгс шпион большевиков, что само создание королевства Бисса есть величайшая провокация, в сети которой попали все страны западного мира. «Чикаго-пост» требовала немедленных военных санкций против королевства Бисса. «Пока черепахи Крэгса, таящие все наши научные и технические секреты, еще не захвачены большевиками, мы требуем от правительства решительных действий! Корабли военно-морского флота и авиации должны немедленно оккупировать королевство Бисса. Крэгс должен быть низложен, а весь запас черепах вывезен в Штаты…»

Стало известно, что от советских ученых король Биссы получил несколько громоздких, тщательно упакованных ящиков, которые были отправлены на аэродром в день отъезда Крэгса. Их сопровождали четверо коренастых парней. (Мы можем по секрету сообщить, что это были парни последнего выпуска Института кибернетики, преподнесенные в дар Крэгсу.)

Кроме того, Крэгс просил, чтобы с экспедицией, которая должна была вскоре отправиться на Биссу, прибыли в качестве его личных гостей Бубырь, Нинка и Пашка.

– Мне очень совестно, – говорил Крэгс в этот последний вечер, не решаясь поднять на Андрюхина глаза, – но я решаюсь признаться вам… Десятилетиями я копил силы и средства для своего эксперимента с черепахами. Люди мне опротивели. Я изверился, стал черств, нетерпим. Людям было плохо со мной, а мне было плохо с ними. Но с этими ребятишками мне хорошо. Я о многом забываю, когда они со мной, и опять начинаю верить в человечество… Пусть они погостят на Биссе.

На проводах Крэгса, кроме представителей печати и советских ученых, не было никого; сотрудники посольств США и Великобритании на этот раз не явились.

Выступая перед микрофоном, Крэгс заявил:

– Двадцать лет назад я был учеником академика Андрюхина. Потом я вернулся на родину, и мне удалось кое-что сделать. Это было нелегко, потому что я наотрез отказался работать на войну. Обстановка безнадежности, широко распространенная на Западе, захватила и меня. Я решил, что мой долг как-то сохранять человеческие знания. Теперь я понял, что не только растерялся, но сдался силам войны, потому что потерять веру в Человека – это значит пойти против человечества. Становится горько и страшно, что огромный кусок своей жизни я прожил зря: Ученому это особенно страшно. Я очнулся, как после тяжкого, дурного сна. И в утро моей новой жизни я приглашаю советскую научную экспедицию для совместной работы во имя мира в мои владения на островах Южных морей. Я уезжаю, чтобы принять участие в грандиозном эксперименте институтов моего учителя академика Андрюхина… Наступает, кажется, день, когда на поджигателей и пророков войны будет надета смирительная рубашка. Наука в руках друзей мира поможет человечеству стать счастливым.

Заявление Крэгса привело западные газеты в неописуемую ярость. Посыпались одно за другим заявления, среди них – даже официальных деятелей, что создавшаяся обстановка безусловно чревата новой мировой войной, что кризис может наступить мгновенно…

В этот же день, к вечеру, в кабинете Андрюхина собрались его ближайшие сотрудники.

– Настало время, – сказал Андрюхин, когда собравшиеся расселись в настороженном молчании, – взять на себя величайшую ответственность. Гарантируем ли мы безусловную удачу эксперимента?.. Анна Михеевна, ваше слово.

– Все последние опыты с животными приносили стопроцентный успех, – задумчиво постукивая крепкими пальцами по ручке кресла, заговорила профессор Шумило. – Увенчались полным успехом передачи в Среднюю Азию и на Дальний Восток… Состояние здоровья Сергеева тоже не вызывает ни малейших опасений. Это человек с идеальным здоровьем. Почти никаких отклонений.

Андрюхин молча взглянул на профессора Ван Лан-ши.

– Ни один опыт за все существование академического городка не был так тщательно подготовлен, – блестя очками, сдержанно сказал Ван Лан-ши. – Поведение всех элементов луча на протяжении трассы выверено и подтверждено расчетами высочайшей точности. Что касается нашего института, мы гарантируем успех и настаиваем на эксперименте.

– Ясный ответ!.. – Андрюхин довольно улыбнулся. – Что скажет профессор Паверман?

– Экспедиционное судно, атомоход «Ильич», – хмуро заговорил Паверман, выдержав солидную паузу, – будет готово к выходу в рейс через две недели. Экспедицию поручено возглавлять мне. По приглашению мистера Крэгса мы будем в районе Биссы не позднее двадцатого марта. Считаю, что эксперимент может быть проведен между пятым и десятым апреля.

Андрюхин встал и подошел к сидевшему в глубине комнаты Юре Сергееву. Тот поднялся ему навстречу, смущенно и вопросительно улыбаясь.

– Ваше последнее слово, мой друг! – Андрюхин крепко обнял его за плечи. – Я знаю, что вы скажете, но не торопитесь… Обстановка усложняется. Одно дело – послать луч за десять тысяч двести восемьдесят километров…

– Десять тысяч двести восемьдесят семь километров четыреста тридцать метров шестьдесят три сантиметра, – негромко уточнил Ван Лан-ши.

– Вот видите, еще дальше! Это совсем не то, что послать луч за двадцать километров… – Андрюхин широкой пятерней сгреб Юру за волосы, отодвинул его от себя и несколько секунд сердито и растерянно всматривался в спокойные глаза Юры. Тот нерешительно заулыбался, и тотчас Андрюхин, оттолкнув его, забегал по комнате. – Не исключено, что именно в районе Биссы готовится какая-то провокация! Этот опыт мы проводим перед лицом всего мира. За неделю до совершения опыта все страны будут о нем официально предупреждены. Для удачи эксперимента совершенно необходимо, чтобы в установленном квадрате размером пятьдесят на пятьдесят километров не было ни одного судна и, самое главное, чтобы ни один самолет не смел даже приблизиться к границам квадрата. Иначе произойдет непоправимая катастрофа… Ты будешь в антигравитационном костюме и в момент восстановления из луча окажешься на высоте пятисот метров над океаном…

– На высоте пятисот метров четырнадцати сантиметров двадцати трех миллиметров, – мягко уточнил Ван Лан-ши.

– Иван Дмитриевич, ну чего вы волнуетесь? – спросил Юра – Все будет в порядке.

– Помолчи! – рявкнул Андрюхин, так сверкнув глазами, что Юра опустил растерянно руки. – Знаем, что ты храбрый парень, готов рискнуть собой… Да кто из нас не сделал бы того же? Профессор Паверман стал мне врагом из-за того, что идешь ты, а не он!.. Мы еще и еще раз должны себя проверить потому, что неудача и гибель Сергеева будут обозначать не только гибель Сергеева, а крушение надежд миллионов и миллионов людей. Ты готов? – вдруг оборвав себя, сердито спросил Андрюхин Юру.

– Давно готов, Иван Дмитриевич… – сказал Юра, спокойно облокотясь на ручку кресла, но не спуская с академика глаз, словно желая о чем-то напомнить.

– Да, да, да! – так же сердито кивнул Андрюхин. – Крэгс передал мне свою просьбу. Думаю, придется его уважить… Удивительное дело, какая популярная личность этот Бубырь!

– И Нина Фетисова и Пашка Алеев, – усмехнулся Юра. – Да я и сам буду рад, если на этих островах, в каком-то там королевстве, встречу своих ребятишек…

– Это решено! – перебил Паверман. – Они едут со мной. Я сделаю из Бубыря ученого! У него талант наблюдателя…

– А я сделаю ученым Пашку! – улыбнулся профессор Ван Лан-ши.

– А я – Нинку-пружинку! – заявила басом Анна Михеевна вставая.

Так решена была судьба ребят, хотя об этом ничего пока не знали не только они, но даже их родители.

А когда известие о готовящейся поездке дошло до ребят и их родителей, волнениям и тех и других не было конца.

Наибольшее беспокойство это обстоятельство вызвало в семьях Бубыриных и Фетисовых.

У Бубыриных волновались папа и мама, а сам путешественник внешне сохранял полное спокойствие.

Папа бегал по книжным магазинам и библиотекам, доставая всевозможную литературу о странах Южных морей. Но ни в одной из книг не говорилось о том, в чем должен быть одет мальчик одиннадцати лет, отправляясь с берегов Волги на остров Фароо-Маро.

– Трусы, – говорила похудевшая от хлопот мама. – Это ясно. Тапочки, две пары. Ботинки. Парадный костюм под галстук.

– А тюбетейку? Быть может, ему придется представляться ко двору, – вставил папа, делая большие глаза.

Но в такой момент маме было не до шуток.

– Ты отвечаешь за то, чтобы ребенок вернулся целым, – заявила она.

И папа был уже не рад, что вспомнил о существовании тюбетейки.

В квартире Фетисовых родители, наоборот, сохраняли видимое спокойствие, но зато Нинка шумела и волновалась за троих.

– Что ты кладешь? – бросалась она к матери, всплескивая руками. – Что ты кладешь в чемодан?

При этом один глаз Нинки косил в зеркало: в новом платье, на фоне чемодана, она выглядела настоящей путешественницей.

– Сарафанчик, – неторопливо отвечала мама.

– Сарафанчик! Но кто в королевстве Бисса, и тем более на Фароо-Маро, носит твои сарафанчики?

– Они свое носят, а ты свое, – улыбалась мама.

В эти же дни Женя, которая никак не могла решить, что ей делать, уже дважды складывала свой чемодан, собираясь ехать, и дважды его распаковывала, приходя к выводу, что лучше остаться.

– Я хотел бы, чтобы ты была и здесь и там, – сказал Юра.

Но как это сделать, оставалось неизвестным.

Она и сама хотела этого. Разве можно было представить, чтобы последний взгляд Юры, перед тем как он исчезнет и с фотонной панели блеснет ослепительный луч, не встретился с ее взглядом? Но точно так же дико и недопустимо не быть там, в океане, когда луч, мгновенно потемнев и превратившись в газовое облачко, станет снова Юрой!

За два дня до выезда экспедиции из Майска Женю вызвал к себе академик Андрюхин. Он встретил ее так ласково, что Женя совершенно неожиданно разревелась, судорожно всхлипывая, не успевая вытирать глаза и сразу безобразно распухший нос.

– Ага, вот и отлично! – неожиданно обрадовался академик. – Знаете, иногда пореветь всласть – великолепная штука. Первоклассная разрядка организма. Вообще, лучше всего, когда человек не подавляет свои эмоции, а проявляет их немедленно и в полной мере.

Кажется, он готов был долго распространяться на эту тему, но Женя, проклиная себя за малодушие, уже вытерла и глаза и нос и, сердито посапывая, ждала, что Иван Дмитриевич скажет, зачем ее позвали.

– Но и держать себя в руках – это тоже, знаете, неплохо! – совсем развеселился Андрюхин. – Так вот: причин для рыданий, пожалуй, нет. Решаем так: вместе проводим Юру в его нелегкий путь и немедленно на «ТУ-150» вылетаем на Биссу. Через пять – шесть часов увидим вашего Юрку. Идет?

Жестом, полным бесконечной благодарности, Женя обняла академика Андрюхина и спрятала просиявшее лицо в зарослях его великолепной бороды…

…Майск торжественно провожал экспедицию профессора Павермана. Гремели оркестры, что очень волновало Бориса Мироновича. Он то и дело наклонялся к кому-нибудь и тревожно спрашивал:

– Слушайте, а зачем музыка?

Ему казалось, что это накладывает на экспедицию какие-то дополнительные обязательства.

Нинка Фетисова едва не отстала, подравшись около вокзальной парикмахерской с какой-то девчонкой, которая принялась передразнивать Нинку, когда та любовалась собой в огромном зеркале. Зато Бубырь, получив на прощание пачку мороженого от мамы и пачку мороженого от папы, был вполне доволен судьбой, и, откусывая то от одной, то от другой пачки, с легким сердцем отправлялся в Южные моря… Не было только Пашки, которого до сих пор не могли нигде отыскать…

Поезд Майск—Ленинград прибывал ночью; поэтому переезд через город и прибытие на атомоход «Ильич» ребята частью проспали, а частью не рассмотрели…

Утром, открыв глаза, Бубырь увидел, как профессор Паверман, радостно ухая, приседает в одних трусах перед открытым иллюминатором. Обрадованный Бубырь толкнул Нинку, и они с наслаждением принялись рассматривать огненно-рыжего профессора, на носу которого прыгали очки, когда он, разбрасывая руки, подставлял свою грудь под легкий морской ветерок. Это было совсем как дома, и Бубырь с Нинкой весело захихикали.

Профессор страшно сконфузился, натянул штаны и майку и отправился умываться.

Умывшись и позавтракав, они пустились в разведку. Ни Бубырь, ни Нинка не предполагали, что можно так долго бегать по различным закоулкам атомохода и даже по палубе и все-таки не видеть ни моря, ни города…

Путаясь в коридорах, гостиных, салонах и служебных помещениях «Ильича» и боясь даже думать о том, смогут ли они найти теперь дорогу в свою каюту, Бубырь и Нинка, пробегая каким-то полутемным коридорчиком, услышали вдруг голос, до того знакомый, что ноги их сами приросли к полу, а в животах отчего-то похолодело.

Они молча, глядя друг на друга, постояли так с минуту, затем осторожно сделали шаг навстречу голосу.

– Нет, Василий Митрофанович, – говорил голос, – письмо я опущу, как в море выходить будем… А назад мне дороги нет! Старпом обещал после рейса в мореходное училище отдать…

– Пашка! – взвизгнула Нинка, бросаясь к окошку, за которым слышался голос.

– Пашка! – заорал и Бубырь.

Через мгновение не замеченная ребятами дверь отодвинулась, и они увидели огромного, очень толстого, с очень красным, лоснящимся от пота лицом человека в белой куртке и белом колпаке… За ним в такой же куртке и колпаке, держа в одной руке нож, а в другой картофелину, стоял Пашка. От толстого дядьки пахло чем-то очень знакомым, почти родным… «Борщом!» – догадался Бубырь.

– Это чьи такие? – грозно прогудел дядька.

– Мы свои, мы вот с ним, с Пашкой, – поспешно залопотала Нинка, – мы здешние…

– С Пашкой!.. А мне больше на камбуз не требуется!

– Они с экспедицией, – хмуро внес ясность Пашка.

– Паш, так ведь и ты с нами, ты тоже член экспедиции, – заторопилась Нинка. – Знаешь, как тебя все искали? Пойдем!.. Дяденька, вы его отпустите?

– Нет, я останусь тут, – сказал Пашка, бросая классически вычищенную картофелину в блестящий, нарядный бачок.

И сколько ни уговаривали Пашку, он не согласился. Даже когда в дело вмешался сам профессор Паверман и вдвоем с капитаном «Ильича» попробовали объяснить Пашке, что им хочет заняться профессор Ван Лан-ши, что Пашку ждет карьера ученого, сердце Пашки не дрогнуло.

– Нет, я здесь, – твердо повторил он.