Текст книги "Мир приключений 1959 г. № 4"

Автор книги: Владимир Савченко

Соавторы: Михаил Ляшенко,Феликс Зигель,Кирилл Андреев,Всеволод Привальский,Соломон Марвич,Вл. Гуро,А. Дугинец,Виктор Пекелис,Е. Пермяков,Роман Романов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 53 страниц)

Михаил Ляшенко
Человек-луч

Фантастическая повесть[1]1
  Печатается с сокращениями.


[Закрыть]

Глава первая
АНДРЮХИН

Все же неизвестно, где это началось… Быть может, в квартире Бубыриных, но возможно, что в кабинете Юры Сергеева, секретаря комитета комсомола Химкомбината в городе Майске, а может быть, в приемной советского консульства на островах Фароо-Маро, в Южном океане… Все великие события начинаются не с барабанного боя, не торжественными предупреждениями, а невзначай, в обыденной обстановке…

Юра Сергеев только что пришел из второго цеха и, не раздеваясь, соображал, бежать ли ему в пионерский клуб или по общежитиям, к главному инженеру или к ребятам поговорить о ближайшем хоккее.

Впрочем, больше всего ему хотелось взять в руки книгу, которая лежала перед ним на столе. Это была новинка, только что выпушенная Гостехиздатом. На корешке и на синем переплете жирно блестело золотом одно слово: «Кибернетика». Пониже было обозначено: «Сборник статей под редакцией акад. И. Д. Андрюхина».

Юра ласково погладил книгу, потом раскрыл ее и, не удержавшись, словно лакомка, прочел несколько слов. Но тут сердито затрезвонил неугомонный телефон. Юра, деловито хмурясь, неохотно отложил книгу.

– Сергеев? – услышал он незнакомый мужской голос, густой, звонкий к как будто насмешливый.

– Да…

– Нам с вами суждено вскоре познакомиться. Вы как, храбрый парень?

– А что, будет здорово страшно?

– Будет! – весело и твердо пообещал голос.

– Давай! – усмехнулся и Юра, соображая, кто это его разыгрывает.

Между тем голос продолжал:

– Как насчет силенки?

– Подходяще…

– Ну да… Говорят, левой жмете семьдесят?

– Нужно – и восемьдесят выжмем. – Юра никак не мог понять, кто же это говорит.

– Неплохо! А сумеете отличить счетчик Гейгера от пишущей машинки?

– Отличу. – Юру трудно было вывести из равновесия.

– Есть такое чудное выражение – рисковый парень, – продолжал голос. – Так вот, рисковый ли вы парень? Любите ли неожиданности, приключения, риск?

– Ага, – согласился Юра, вслушиваясь.

– Одно достоинство очевидно: немногословие. Итак, сверим часы. Если не ошибаюсь, семнадцать минут второго? Сколько на ваших?

Незнакомый голос прозвучал неожиданно серьезно. И Юра невольно взглянул на часы. Было уже двадцать минут второго.

– Ваши спешат… – решил голос. – Как вы передвигаетесь?

– Как передвигаюсь? – не понял Юра.

– Ну да. Что вы делаете, если вам из точки А нужно перебраться в точку Б?

– Иду, – сказал Юра. – Пёхом…

– В таком случае, жду вас ровно через двадцать минут на Мичуринской, одиннадцать, третий этаж…

Тотчас слабо звякнул отбой.

Юра положил трубку и, недоумевая, пожал плечами. Не очень остроумно. Странный розыгрыш. Можно было ожидать что-нибудь более интересное… И вдруг он сообразил, что на третьем этаже дома номер 11 по Мичуринской улице помещается горком комсомола. Здравствуйте! Час от часу не легче. Что это все значит?

Он позвонил в горком. Трубку взяла Вера Кучеренко, второй секретарь.

– Здорово! Кто меня вызывал? – спросил Юра.

– Не знаю… – Голос у нее был тоже с усмешкой.

– Так что ж, идти? – спросил он, ничего не понимая.

– Смотри! – сказала она строго и повесила трубку.

Ну, это уж совсем ни на что не похоже! Делать им там нечего, что ли? Юра взглянул на часы: прошло три минуты. Он вылетел из комнаты, на ходу застегивая пальто и нахлобучивая шапку.

Денек был пасмурный, на редкость теплый для зимы. Юра мчался, разбрызгивая хмурые лужи на тротуарах, скользя в новых сапогах и поглядывая на встречные часы. У него оставалось четыре минуты, когда он взбежал по ступенькам трехэтажного дома, где размещались горком партии, горисполком и горком комсомола. На третьем этаже Юра замедлил бег, привычно приводя в порядок дыхание.

В ту же минуту впереди по коридору со звоном распахнулась стеклянная дверь кабинета Веры Кучеренко, и навстречу Юре легкой, будто танцующей, походкой двинулся удивительно знакомый человек. Знакомыми казались и продолговатое смуглое моложавое лицо, и длинная темная борода. Он был безусловно красив, своеобразной, яркой, цыганской красотой. Меховую шапку-ушанку он надвинул так низко, что брови слились с мехом. Из-под шапки смеялись коричневые, с искоркой, совсем еще мальчишечьи глаза. Человек был невысок, ко легкость и стройность, которые не могло скрыть и широкое пальто, делали его выше. Когда взгляд его ярких, любопытных, веселых глаз столкнулся со взглядом Юры, тот невольно приостановился.

– Сергеев?

Юра тотчас узнал четкий и звонкий голос, звучавший в телефонной трубке. Поняв, что не ошибся, человек протянул руку:

– Ну, здравствуйте! Я – Андрюхин.

Представьте, что в том самом, обычном, исхоженном вдоль и поперек коридоре, где вам приходится бывать ежедневно, встречается смутно знакомый человек, который, запросто улыбаясь, протягивает вам руку и говорит: «Здравствуйте, я Ломоносов!» Причем вы сразу понимаете, что перед вами не однофамилец, не дальний родственник, а настоящий Михайло Васильевич… Представьте это – и тогда сможете понять, что испытал Юра. Имя академика Ивана Дмитриевича Андрюхина было так же всемирно известно, как имя Ивана Петровича Павлова или Альберта Эйнштейна.

Встретить его вот так, в коридоре горкома комсомола, да еще услышать, как он называет вашу фамилию, было, конечно, чудом, чудом тем большим, что всего полчаса назад Юра держал книгу статей о кибернетике, изданную под редакцией вот этого всемирно известного ученого…

От отца, «профессора токарных дел», как его шутя звали на далеком уральском заводе, Юра унаследовал жадную любовь к технике. Известный активист школьных технических кружков, участник не только районных и областных, но даже всесоюзных выставок умельцев ремесленных училищ. Юра добился серьезных успехов в конструировании довольно сложных электронно-счетных устройств и мечтал о создании еще более совершенных «думающих» машин. Он пятый год работал на Химкомбинате, заочно учился на втором курсе института и в свободное время, в глубокой тайне от всех, пытался нащупать пути, чтобы с помощью кибернетических устройств прийти к овладению силой тяготения…

– Аккуратен. Любопытен. Здоровенный мужик! – говорил между тем Андрюхин, с удовольствием поглядывая на крутые плечи Юры, выпиравшие и сквозь пальто, на его крупную стриженую, круглую, как чугунное ядро, голову, на широкое, сейчас красное, растерянное лицо. – А я ваш старинный поклонник! Когда на южной трибуне орут уж очень громко: «Бычок!» – так это я. Чудесно играете в хоккей! Не только клюшкой, но и головой!.

И, подхватив его под руку, Андрюхин с неожиданной силой поволок слегка упиравшегося от смущения Юру в кабинет Веры Кучеренко.

– Я его заберу сейчас же! – заявил Андрюхин, вталкивая Юру в кабинет. – Хоть он и сопротивляется…

– Как – сопротивляется? – Вера вспыхнула. Ясно было, что она нервничает и смущена не меньше Юры. – Ты что же, не понимаешь, какое нам оказано доверие? Академик Иван Дмитриевич Андрюхин лично прибыл сюда, чтобы именно из нашей городской организации выбрать самого подходящего парня. Это дело чести всей комсомольской организации города. Неужели мы ошиблись в выборе?

Андрюхин сморщился, как от зубной боли:

– Я пошутил, родная, пошутил! Всё в порядке. Зачем так официально?.. И, если хотите дружить, не смотрите на меня, как на памятник! Это, знаете, довольно противно – ощущать себя памятником… Значит, мы едем?

– Конечно, Иван Дмитриевич! – Вера вышла из-за стола, не глядя на Юру, еще не проронившего ни слова. – Он просто обалдел от радости. Я позвоню на комбинат. Там пока поработает его заместитель…

Только в машине, когда уже выехали из города. Юра, шумно вздохнув, кое-как выдавил:

– Извините, Иван Дмитриевич…

– За что же, голубчик? – Академик, сам управлявший машиной, покосился на Юру.

– Да что я так, чурбан-чурбаном… Вы не думайте…

– Ну, думать мне приходится, тут уж ничего не поделаешь. – Андрюхин подмигнул Юре. – Вот подумаем теперь вдвоем над одной штучкой…

– Над какой, Иван Дмитриевич?

– А над такой, что о ней можно разговаривать только на территории нашего городка… Ты вообще сразу привыкай помалкивать. А еще лучше – начисто забывай все, что увидишь.

– Это можно, – согласился Юра.

– Ты знаешь, зачем я тебя везу? – спросил Андрюхин, помолчав.

– Нет, – оживился Юра.

– Нам нужны смелые, сильные и знающие ребята для участия в одной работе. – Андрюхин понизил голос. – Собственно, в одном чуде… Может быть, вскоре ты и завершишь наши чудеса!

– Я? – удивился Юра. Холодок непонятного восторга остро сжал его сердце.

– По ходу исследований всегда наступает минута, – торжественно продолжал Андрюхин, – когда ученому, конструктору нужен испытатель, человек мужественный, сильный, с точным глазом, стальной волей… Ты ведь интересуешься антигравитонами?

– Я? – Юра медленно побагровел. – Да нет… Так, чепуха!

– Очень может быть! – весело согласился ученый, словно не замечая смущения Юры. – Над проблемой преодоления силы тяготения тысячи ученых работают более десяти лет. Но они, представь, часто шли ложными путями и тоже занимались чепухой. Теперь, однако, многое прояснилось…

Юра так круто повернулся, что даже толкнул академика.

– Неужели вам удалось… – Он не сразу решился выговорить. – Удалось овладеть тяготением?..

– Ты помнишь сказки «Тысяча и одна ночь»? – вдруг спросил Андрюхин. – Джинны переносят дворцы и даже целые города за одну ночь на тысячу километров. Ничего невероятного в этом нет. Если мы действительно распоряжаемся тяготением, то почему бы в один прекрасный день всем домам и заводам Майска или даже Горького не подняться в воздух и не поплыть туда, куда мы захотим их перенести? Ведь если можно регулировать силу тяжести, то сотни и миллионы тонн могут весить граммы… Представь – весь Майск поднимается в воздух, плывут дома, люди поглядывают из окошек, споря, где лучше остановиться…

Академик захохотал. В его темной бороде сверкнули влажные крепкие зубы, глаза внимательно присматривались к Юре.

Под этим странным взглядом Юра ощутил необыкновенную легкость, крылатое предчувствие победы. Он с нетерпением смотрел на академика, ожидая продолжения, но ученый замолчал.

Юра знал, что академический городок, где на некотором расстоянии друг от друга располагались научные институты, руководимые академиком Андрюхиным, лежал где-то в лесах между Майском и Горьким. Действительно, они ехали сначала по хорошо известному Горьковскому шоссе – огромной бетонной автостраде, которая, как река, лилась меж набухших влагой серых полей, мимо деревень с красными крышами и паучьими лапами телевизионных антенн на них, еловых рощ и торфяных болот, по которым далеко шагали вышки электропередачи, гордясь тяжелым грузом проводов…

Примерно на двадцатом километре машина, переваливаясь с боку на бок и покряхтывая, сползла с шоссе на узкую бетонную ленту, уходившую в лес. Судя по знаку, въезд на эту дорогу был запрещен. Они проехали под этим красным кругом с желтой поперечной чертой и углубились в лес. Немолчный шум шоссе, доходивший сюда, как далекий прибой, вскоре совсем затих.

– Я думал, с чего вам начать, – заговорил Андрюхин. – Впереди у вас крайне интересная, но опасная работа. Не сомневаюсь, что вы согласитесь, когда узнаете, в чем дело. Но первые день—два вам лучше всего просто осмотреться. А чтобы не скучать, потренируйте наших хоккеистов…

Юра сразу почувствовал себя увереннее. Недаром тысячам болельщиков он был отлично известен под именем Бычка. Его слава центрального нападающего гремела по всему Майску и проникла даже за пределы города. Он усмехнулся, вообразив ученых на хоккейном поле. Андрюхин уловил его усмешку и захохотал:

– Да, да, так и сделаем! Я отвезу вас прямо в Институт долголетия.

Насладившись растерянной физиономией Юры, Андрюхин спросил:

– Ну, а сколько же лет, по-вашему, мне?

И он неожиданно пнул Юру в бок жестким, словно булыжник, кулаком так, что тот даже слегка задохнулся.

Этот удар окончательно убедил Юру, что перед ним еще молодой человек. Но звание академика, всемирная слава, и то, что имя Андрюхина он встречал еще в школьных учебниках, – все это заставило его сделать молниеносный расчет. И он несколько неуверенно пробормотал:

– Сорок? Сорок пять?..

– Неужели я так плохо выгляжу? – Андрюхин даже притормозил машину, разглядывая себя в косо посаженном зеркальце. – Врете-с! Врете-с, товарищ Бычок! Я выгляжу лет на двадцать восемь – тридцать! Да-с!

– А борода? – пробормотал Юра.

– Борода – для солидности! Все-таки неудобно такому молокососу руководить тремя институтами, ходить в академиках… – Он пронзительно-хитро поглядел на Юру и вдруг крикнул: – Восемьдесят семь! Да-с!

Юра, вытаращив, как в детстве, глаза и приоткрыв рот, ошалело смотрел на академика. А тот остановил машину, резво выпрыгнул на особенно чистую, незаезженную дорогу и, присев на корточки в позиции бегуна, пригласил:

– Нуте-с? До той сосны!

И, свистнув по-разбойничьи в свой каменный кулак, так лихо рванулся с места, что Юра, не знавший, как себя вести в этом неожиданном состязании, припустил вовсю. Он перегнал Андрюхина только у самого финиша.

– Нехорошо! – сердито фыркнул академик, не глядя на Юру. – Нехорошо, да-с! Каких-нибудь сто метров – и одышка!

Все еще фыркая, он легкой рысцой побежал к машине. Тяжело топая сапогами, Юра уже не рискнул его обгонять. У него было странное ощущение приближения не то сна, не то старой, знакомой сказки. Этот старец в восемьдесят семь лет – с густой шелковистой бородой без признаков седины, с молочно-розовой кожей и блестящими глазами юноши, с силой и легкостью спортсмена – походил на волшебника, с которым сидеть рядом было увлекательно и страшновато.

– Вот мы, собственно, и приехали. Прошу пожаловать в академический городок, – сказал Андрюхин и тотчас сердито кашлянул, останавливая машину.

Юра невольно взглянул на спидометр: они отъехали от шоссе девятнадцать километров. В ту же минуту из кустов на шоссе вынырнул тощий, удивительно рыжий человек в очках и помчался к ним со всех ног, словно за ним гнались.

– Профессор Паверман, следите за дыханием! – сказал Андрюхин, едва рыжий, подскочив к машине, открыл рот.

– К черту… к черту дыхание! – Паверман действительно едва переводил дух. – Все пропало! Полный развал! Все погибло!.. Если вы не видели идиота, Иван Дмитриевич, то вот он!

Человек, которого академик назвал профессором Паверманом, принял довольно картинную позу, откинув большую голову с пышной шевелюрой.

– В чем дело? – спросил Андрюхин с веселым любопытством.

– В чем дело? – Паверман, поправив очки, моментально задвигался и даже сделал попытку влезть в закрытую машину. – Неужели вам не докладывали?

– Нет.

Приблизив губы к уху Андрюхина, Паверман громко выдохнул:

– С Деткой плохо!..

Руки Андрюхина, покойно лежавшие на руле, мгновенно сжались в кулаки, блестящие глаза потемнели.

– Что-нибудь серьезное?

– Не знаю. Лучше всего вам взглянуть самому… Беспокойна. В глазах просьба, почти мольба. Слизистые воспалены. Стула не было. Температура нормальная.

Андрюхин полез было из машины, но, заметив Юру, приостановился:

– Я отлучусь на час. Побродите тут один…

Юра вышел из машины и огляделся. Перед ним возвышалось необыкновенное здание, похожее на огромную елочную игрушку. Хотя на дворе стояла слишком теплая для февраля погода, три – четыре градуса выше ноля, – все же это был февраль: вокруг, пусть серый, ноздреватый, как брынза, лежал снег. Дом, мягко блестевший гранями какого-то теплого и даже вкусного на вид материала, весь утопал в густом сплетении дикого винограда, хмеля и роз. Юра нерешительно приблизился к зданию. Только подойдя почти вплотную, он убедился, что розы, и хмель, и виноград находились внутри прозрачной, на вид невесомой массы, из которой были сделаны часть фасада и украшавшие его легкие галереи.

– Слоистый полиэфир, – услышал Юра чье-то довольное хихиканье. – Новичок?

– Да, – поспешно подтвердил Юра, оглядываясь. Никогда еще он не чувствовал себя до такой степени новичком.

Перед ним стоял плотный, краснолицый человек, с коротко подстриженными бобриком седыми волосами. Он был без шляпы, в толстом свитере. Его лыжи валялись около скамьи воздушно-фиолетового цвета, на которую садиться, казалось, так же противоестественно, как на цветочную клумбу. Тем не менее, посмеиваясь над Юрой, лыжник спокойно плюхнулся на фиолетовую скамью.

– Приходилось ли вам слышать такой научный термин – молекула? – озабоченно спросил он в следующую минуту, с явным превосходством поглядывая на Юру. – Приходилось? И о полимерах вы также, конечно, имеете представление – ведь сейчас это знает каждый школьник. – И, не дожидаясь ответа, лыжник продолжал. – Но, видно, вам не приходилось специально заниматься пластмассами. Знайте же, что если девятнадцатый век был веком пара и электроэнергии, то двадцатый стал веком атомной энергии и полимерных материалов! Из полимеров, этих гигантских молекул, делают всё. Пластмассы заменяют все цветные металлы: медь, никель, свинец, золото, тантал, что угодно! Они заменяют любые жаропрочные и кислотопрочные стали, любые антикоррозийные покрытия; они заменяют каучук, шерсть, шелк, хлопок. Средний завод синтетического волокна дает в год тридцать пять тысяч тонн пряжи – столько же, сколько дадут двадцать миллионов тонкорунных овец. Впрочем, никакие овцы не могут дать волокно такого качества, как современные химические заводы. Самолеты «ТУ-150» почти целиком сделаны из пластмасс. Даже в «ТУ-104», предке современного самолета, насчитывалось более ста двадцати тысяч деталей из пластмасс и органического стекла… Сегодня пластмассы – это водопроводные трубы и дома, самолеты и суда любого тоннажа, это одежда и станки, обувь и шины. Пластмассами начинают ремонтировать людей…

Взглянув на лыжника, Юра поспешно отвел глаза, в которых мелькнула усмешка над горячностью открывателя всем известных истин.

Он попытался остановить словоизвержение незнакомца:

– Я работаю на Химическом комбинате и со многими вещами сталкивался, но…

– Не верите?! – воскликнул возмущенный собеседник. – А между тем особые пластмассы уже много лет используются для операций сердца, операций на коже, для протезирования внутренних органов! У нас в горах я знал человека, которому сделали новый пищевод из пластмассы, а в этом городке вы сами увидите людей с искусственными руками и ногами, неотличимыми от настоящих.

– Вы давно здесь живете? – спросил Юра, снова пытаясь остановить этот водопад слов.

– Шестой год… Раньше я пас овец в Ставрополье, давал людям хорошую натуральную шерсть, гордился этим. Это была одна моя жизнь. Теперь начинается вторая. Я решил стать ученым и делать химическую шерсть, лучше натуральной…

– А эта скамья, – спросил Юра, переминаясь с ноги на ногу, но все же не решаясь опуститься на великолепное фиолетовое сиденье, – она тоже из пластмасс?

– Слой стеклянной ткани, слой полиэфирной пластмассы вперемежку, – заявил лыжник, похлопывая по скамье, в нежной глубине которой как будто плыли яркие кленовые листья. – Прочнее стали, но в шесть раз легче. Приподымите!

Юра послушно подошел, взялся за скамью и неожиданно поднял ее в воздух вместе с лыжником.

– Эй, вы! – завопил тот. – Полегче!

Сам встревоженный этим фокусом. Юра осторожно опустил скамью на снег.

– Верно, тоже из чабанов? – сердито спросил лыжник. – Ну конечно! А какого вы года?

– Сорок пятого…

– Молодец! – похвалил лыжник. – Прекрасно выглядите! Хотя рядом со мной – вы действительно юнец. Значит, тысяча восемьсот сорок пятого года?

– Да нет! – рассмеялся Юра обмолвке чабана. – Девятьсот сорок пятого.

– Как же вы сюда проникли?! – завопил встревоженный лыжник. – Что вы тут делаете?

– Меня привез Иван Дмитриевич Андрюхин…

Человек в свитере испытующе разглядывал Юру и, кажется, поверил, что тот говорит правду.

– Ага, будете участвовать в испытаниях. Так это вы… Слыхал! Похвально!.. – одобрил он. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Они подошли к широкому крыльцу. Казалось, что оно вытесано из золотистого хрусталя. В глубине крыльца, внутри эластичной массы, веселой процессией шагали семь мастерски сделанных гномов. Юра перепрыгнул, стараясь не наступить на их бороды. Двери сами бесшумно распахнулись, и они вошли в высокий, наполненный смолистыми запахами вестибюль, облицованный пластмассой, выделанной под кору березы. Все здесь поражало удивительной, корабельной чистотой. Из пластмасс были сделаны не только полы, стены, прозрачные потолки и золотисто-голубая крыша, которая сразу заставила Юру позабыть серый денек и наполнила его радостным ощущением веселого солнца. Из пластмасс в этом доме было сделано всё: мебель, занавески, скатерти, ванны, абажуры, подоконники, раковины, посуда… И совсем не чувствовалось однообразия материала: казалось, здесь собраны все драгоценные породы дерева, различные мраморы, благородные металлы, хрусталь, редкие ткани…

– Прогресс! – важно сказал лыжник. – Наука! В наше время ничего этого еще не было…

И так как Юра, жадно рассматривавший все вокруг, не поддержал разговора, он скромно добавил:

– Я ведь, знаете, ровесник Александра Сергеевича Пушкина…

Юру словно ударили по голове. С отчетливым ощущением, что он сходит с ума, Юра уставился на коренастого лыжника. Тот не обиделся.

– Да-да! Конечно, не верите? Проверьте – фамилия моя Долгов, звать Андрей Илларионович… Вам здесь всякий скажет. Год рождения 1799! Только Александр Сергеевич родился двадцать шестого мая, а я пораньше, да, пораньше! Семнадцатого февраля… Вот так! И, как видите, живу!..

Комната, предназначенная Юре, была нежно-синей и вся светилась, как прозрачная раковина. Мебель – белая, кремовых оттенков. Он еще не успел осмотреться, как над письменным столом серебристо вспыхнула часть стены, оказавшаяся большим экраном. С экрана весело смотрел на Юру и на лыжника Иван Дмитриевич Андрюхин.

– Ну как, нравится? – спросил он так тихо, будто был рядом.

– Спасибо… – Юра неуверенно раскланялся.

– Доставьте-ка его, пожалуйста, Андрей Илларионович, в Институт кибернетики… А с Деткой все в порядке!