Текст книги "Мир приключений 1959 г. № 4"

Автор книги: Владимир Савченко

Соавторы: Михаил Ляшенко,Феликс Зигель,Кирилл Андреев,Всеволод Привальский,Соломон Марвич,Вл. Гуро,А. Дугинец,Виктор Пекелис,Е. Пермяков,Роман Романов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 53 страниц)

В ЗАПАДНЕ

Они были еще живы, когда о них печатали некрологи.

После грома и сотрясения стен они пришли в себя сравнительно быстро. Вэбстер, при падении ударившийся об угол чугунного стеллажа, очнулся от боли в плече. Было тихо и темно. Несколько минут он лежал на холодном шершавом полу, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Но как ни расширял он напряженные глаза, как ни всматривался, темнота по-прежнему оставалась непроницаемой; ни одного кванта света не просачивалось сюда снаружи.

Откуда-то доносилось частое прерывистое дыхание. Вэбстер осторожно поднялся на ноги, ощупал себя. Плечо было цело – отделался ушибом.

– Генерал, вы живы? – негромко спросил он.

Невдалеке послышался хриплый стон. Вэбстер нашарил в кармане зажигалку, чиркнул ее. Вспыхнувший на фитиле огонек показался нестерпимо ярким. Колеблющийся свет выхватывал из темноты серые куски колонн, контейнеры с черными снарядами – от сотрясения некоторые из них сдвинулись с катков и перекосились. Впрочем все было сравнительно цело. «Что же произошло?» Вэбстер медленно продвигался вперед и едва не споткнулся о тело генерала.

Тот лежал плашмя на полу, серый мундир сливался с бетоном. Глаза были закрыты, большой живот судорожно поднимался и опускался. Вэбстер, став на колени, расстегнул пуговицы у него на груди, потер ладонями лицо. Генерал пришел в себя, со стоном сел, посмотрел на Вэбстера дико расширенными глазами: в них был такой страх, что Вэбстеру стало не по себе.

– Что с нами? Что случилось там?

– Я знаю не больше вашего, Рэндольф. Кажется, произошел взрыв… вероятно, атомный.

– Что это – война? Внезапное нападение?

– Вряд ли… Не знаю, – раздраженно бросил Вэбстер. – Мне еще ничего не доложили.

Бензиновый огонек в зажигалке заметно уменьшился. Вэбстер захлопнул крышку и спрятал зажигалку в карман. Все погрузилось в темноту.

– Что вы делаете? Зачем погасили свет?! – панически крикнул генерал.

– Нужно беречь бензин. Вам следует успокоиться, генерал!

Они замолчали. «Что же произошло? – напряженно раздумывал Вэбстер. – Война? И первая ракета – на Нью-Хэнфорд? Сомнительно… Есть много гораздо более достойных объектов. Катастрофа? Но какая? Ведь все запасы урановой взрывчатки собраны здесь, на складе, и они целы… А взрыв был такой силы, что не ядерным он быть не мог. Если так… – он почувствовал, что покрывается холодным потом, – мы заживо погребены под радиоактивными развалинами…» Он поднялся.

– Куда вы?

– Посидите спокойно здесь. Я попытаюсь разведать наше положение.

Он чиркнул зажигалкой и осторожно пошел между контейнерами.

Генерал в смятении следил за синеватым трепещущим огоньком, за удаляющейся длинной тенью Вэбстера. Наконец все исчезло в глухой темноте. Генерал провел рукой по лбу, собираясь с мыслями. Что же случилось? Еще недавно все было великолепно: они осматривали запасы нейтриум-снарядов; шли по цеху, где двумя рядами стояли огромные и сложные мезотроны; мчались на автомобиле по пустынному солнечному шоссе – наблюдали за серебристым диском Луны, на котором рвались водородные снаряды; наводили «телескоп» и видели неяркие в свете дня вспышки атомных выстрелов. Летели на геликоптере к потухшему вулкану… Все было великолепно, все подчинялось и было на своем месте. И он был над всем этим порядком, он был над жизнью… И внезапно все перевернулось: удар, темнота, гибель.

Гибель?! Неужели он скоро умрет? Он, Рэндольф Хьюз, которому так легко и охотно подчинялось все: и жизнь, и деньги, и люди. Он, который так любит жизнь и так хочет жить? Умрет здесь, в темноте, простой и медленной смертью?! Нет, не может быть! Кто-нибудь другой, но только не он… Он не хочет умирать. Не хочет!.. Генерал зажал себе рот, чтобы не закричать.

«Что же делать? Господи, что же делать? Господи!..» Он стал горячо молиться. Пусть бог сделает чудо!.. Он всегда был верным христианином, он всегда противостоял своей верой против скепсиса грубых атеистов. Он имеет право на заботу господа. Пусть бог придумает что-нибудь, чтобы он спасся. Он никогда не думал, что смерть – это так страшно и трудно. Пусть бог сделает так, чтобы он спасся. Он, может быть, и сам потом пожелает умереть, но в другой раз… и не так. Он еще многое может сделать, он еще не так стар – всего пятьдесят лет… Пусть его спасут как-нибудь, о господи!..

Вэбстер, спотыкаясь, поднимался по ступеням. Бензин в зажигалке уже выгорел – огонек погас. Вэбстер только изредка чиркал колесиком, чтобы хоть вылетающими из кремешка искрами на мгновение разогнать темноту. Здесь было теплее, чем внизу, – он чувствовал, что потоки теплого воздуха идут сверху. – Ноги глухо шаркали по бетонным ступеням.

После первой площадки жар стал ощутимее. Вэбстер потрогал ладонью стены – бетон был заметно теплым. Впереди забрезжил свет. Вэбстер секунду поколебался, потом начал подниматься выше. Малиново-красный свет усиливался, уже можно было различить ступени под ногами. Жар бил в лицо, становилось трудно дышать… Вэбстер вышел на последнюю площадку перед выходом.

Перед ним, в нескольких шагах, ровным малиновым накалом светилась большая стальная дверь. Отчетливо были видны полосы заклепок, темный прямоугольник замка. Из-под краев двери тонкими щелями пробивался свет. И этот свет, проникая внутрь, расходился слабым, чуть переливающимся голубым сиянием. Радиация! Вэбстер попятился назад и едва не сорвался со ступеньки.

Итак, они не были ни завалены, ни заперты. Выход был свободен, дверь уцелела. И за ней – свет, воздух… Но их погребла здесь смертельная радиация. Она мгновенно уничтожит первого, переступившего порог склада. Да, несомненно, это была атомная вспышка – фугасный взрыв так не нагрел бы дверь.

Вэбстер, шаря по стенам, вернулся вниз. Из темноты доносилось лихорадочное бормотание. Вэбстер прислушался: генерал молился… «Старый трусливый кретин! Он еще рассчитывает на бога!» Его охватило холодное бешенство.

Смену дня и ночи Вэбстер определял по щели под стальной дверью. Ночью щель темнела, и тогда просачивающийся радиоактивный воздух был заметен более явственно. Дверь уже почти остыла и не светилась больше малиновым накалом, только по-прежнему от нее шел теплый воздух. Постепенно накаливался бетон стен: даже внизу, в складе, было душно. Они потели от малейших движений и от голодной слабости. На второй день Вэбстер нашел в одном из закоулков склада пожарную бочку с теплой водой, противно отдающей нефтью. Генерал пил из бочки часто и жадно.

Они почти не разговаривали между собой и много спали. Пока был бензин в зажигалке генерала – курили. Потом кончился и бензин и сигареты. С этого времени глухая темнота окутала все: они не видели и почти не замечали друг друга. Генерал уже не молился, только в беспокойном сне несвязно бормотал не то молитвы, не то проклятия. Так прошло четыре дня.

Они еще надеялись на что-то… Вэбстер несколько раз подходил к двери. Ее можно было легко отодвинуть; раз есть щели, значит, она не заклинилась. А там – свет, свобода, воздух… и радиация. Он в нерешительности стоял и поворачивал обратно.

Генерал впал в состояние тупого безразличия ко всему. Однажды, когда Вэбстер нашел на стеллажах оставленный кем-то небольшой ломик и окликнул генерала, тот долго не отзывался. Вэбстер нашел его в темноте, с руганью растолкал. Генерал долго не мог понять, что от него требуется, потом со стонами, кряхтением поднялся с пола и медленно побрел к двери.

Долго, сменяя друг друга, они били ломиком в гулкий металл двери, били до полного изнеможения, пытаясь кого-нибудь привлечь звуками. Но никто не отзывался.

На Хьюза эти упражнения подействовали несколько оживляюще: теперь он бродил по складу, что-то глухо бормоча про себя. Несколько раз они сталкивались – и бормотание замолкало. Вэбстер чувствовал что-то угрожающее в этой затаившейся в темноте фигуре. Когда он пытался завести разговор, генерал не отвечал.

Однажды – это было на шестой день – Вэбстер спал. Сон был беспокойный, в нем повторялись назойливые видения: серое солнце над темными горами, вспышка атомного выстрела из «телескопа», потом темнота, снова вспышка. Сквозь сон он услышал какой-то шорох и проснулся, настороженно прислушиваясь.

Шорох перешел в шарканье, приближающееся сзади. Вэбстер сел:

– Рэндольф, это вы?

Из темноты послышалось тяжелое сопение, звякнул металл. И Вэбстер скорее почувствовал, чем заметил, что над его головой занесен ломик. Он отшатнулся в сторону, пытаясь встать. Ломик больно чиркнул его по виску и бессильно упал на мякоть плеча.

– Рэндольф, вы с ума сошли?! (Должно быть, так оно и есть.) – Вэбстер вскочил, стал вслепую нашаривать воздух.

Он поймал дряблую кисть генерала как раз вовремя: занесенный снова ломик выпал и звонко покатился по полу. Хьюз, остервенело сопя, всей тушей навалился на Вэбстера, оба упали. Это было как кошмар во сне – когда ощущаешь надвигающуюся опасность и нет сил ни сопротивляться, ни убежать. Вэбстер бессильно извивался, придавленный генералом, по очереди отрывая обеими руками то одну, то другую его кисть от своего горла.

Вэбстер почувствовал под своей спиной что-то твердое. Извернувшись, он левой рукой вытащил из-под себя ломик и из последних сил несколько раз ударил им по голове генерала. Тело Хьюза дрябло обмякло, отяжелело; пальцы его еще некоторое время бессильно сжимали горло Вэбстера, потом разжались.

Вэбстер поднялся, опираясь на контейнер. От изнуряющей слабости подкашивались ноги, лихорадочно колотилось сердце. «Он хотел убить меня! Мания? Или он хотел сожрать меня, чтобы пожить еще немного?» Генерал глухо и отрывисто простонал. Вэбстер в инстинктивном страхе отодвинулся. Он почувствовал, как от бессильного отчаяния по щекам покатились слезы. «Господи, как звери! Даже хуже, чем звери… Что же, теперь мне есть его?»

Генерал еще несколько раз глухо простонал, потом затих.

Вэбстер, тяжело нагнувшись, нащупал на полу ломик – он был в чем-то теплом и липком – и, пошатываясь, направился к выходу. Нет, он больше не может так… Лучше уж сразу…

От двери пахло горелым металлом. Вэбстер просунул острие ломика в щель, навалился на него всем телом – и дверь с протяжным скрежетом отодвинулась. Снаружи хлынул странный зелено-синий свет. Вэбстера на миг охватил страх перед пространством: здесь, за дверью, в темноте, было привычнее и безопаснее. Он шагнул назад, потом пересилил себя и вышел наружу.

Вэбстер не сразу понял, что стояла ночь, – так вокруг было светло. Он рассеянно осмотрелся, пытаясь вспомнить, где что было; но повсюду только фантастическое нагромождение оплавившихся обломков камня, железа, бетона. Все это светилось ровным, без теней, светом. Казалось, что вокруг рассыпаны обломки разбитой снарядами Луны… Вэбстер осмотрел себя: перепачканные, черные тонкие руки, мятые изодранные брюки, свалявшийся, покрытый какими-то пятнами пиджак. Все это выглядело странно, мучительно странно… Он напряг мысль, чтобы понять, в чем дело: ну да, он ведь тоже не оставляет теней. «Как привидение…» Все мягко светилось, даже стена, к которой он прислонился.

После нескольких неверных шагов по обломкам Вэбстер едва не свалился, поставив ногу на обманчиво светившийся острый камень. Что делать? Куда идти? Он беспомощно огляделся: вокруг было все то же ровное зеленое сияние, где-то вверху слабо светили редкие звезды – будто в тумане. Его охватило отчаяние. Как выбраться из этого светящегося радиоактивного кошмара? Может быть, закричать? Он набрал в легкие побольше воздуха:

– На помощь! Помоги-ите!..

Крик получился слабый и хриплый. От напряжения он закашлялся. Тишина ночи равнодушно и внимательно слушала его. Ни звука не раздалось в ответ.

Вэбстер почувствовал, что ему неудержимо хочется плакать; бессильная жалость к себе подступала тугим комком к горлу. Он сделал еще несколько шагов, оступился о что-то, сел на светящуюся землю и заплакал…

Слезы просохли так же внезапно, как и возникли. Теперь Вэбстер яростно полз по острым обломкам, не чувствуя боли от ссадин на руках и коленях; полз и бормотал что-то, безумное и непонятное. Под руками осыпались изумрудные осколки бетона, обнажая темные пятна под ними. Вэбстер не видел их – он полз вперед, влекомый последней вспышкой жизни.

Руки его опустились в какую-то холодную, тугую, неподатливую жидкость. Он остановился на секунду, поднял ладонь и бессмысленно смотрел, как с нее стекают тяжелые, крупные светящиеся капли. «Ртуть! – мелькнула догадка в затуманенном мозгу. – Ну да, ведь здесь был резервуар с запасами ртути…» Он снова пополз вперед. Сначала руки опускались на дно лужи и упирались в какие-то скользкие камни. Потом жидкий металл стал упруго выталкивать его кисти и ступни на поверхность. И он, барахтаясь на локтях и коленях, упрямо плыл ползком сквозь бесконечное море зеленоватой радиоактивной ртути.

Грэхем Кейв, солдат 3-го танкового полка, заступил на караул в полночь. Ночь была безветренной, но довольно холодной; его разогревшееся и расслабившееся от короткого сна тело била зябкая дрожь. Чтобы унять ее, Грэхем принялся ходить по отведенному ему куску степи – 100 метров туда, потом обратно – по сухо шелестящей под ботинками траве. Наконец дрожь прошла. Он закурил и стал ходить медленнее.

Вверху, в чистой безлунной темноте, мерцали звезды. Россыпь Млечного Пути перепоясывала небо наискось и была различима до мельчайших сверкающих пылинок. Вдали, у самого горизонта, поднималось широкое зеленое зарево. Оно медленно переливалось от слабых движений воздуха, точно какие-то огромные фосфорические флаги полоскались в высоте. Кейв мрачно выругался, посмотрев в ту сторону, ему стало тоскливо.

И зачем их выставили здесь многомильной цепочкой? Охранять это радиоактивное пепелище? «Чтобы кто-нибудь не проник в зараженную зону», – объяснял сержант. Да какого дьявола туда попрется хоть один человек, если он в здравом уме? А если и сунется какой-нибудь самоубийца, туда ему и дорога…

Светится… Уже неделя прошла, а светится лишь немногим слабее, чем в первый день. Говорят, где-то невдалеке, милях в пятидесяти, выпал радиоактивный дождь из ртути, как раз над поселком на перекрестке дорог. Теперь он пуст, все убежали. А здесь, в Нью-Хэнфорде? Был мощный завод, рабочий городок; один взрыв – и ничего нет. Погибли сотни людей. Одни пишут, что это диверсия красных, другие – что это несчастный случай. Один только взрыв!.. Офицеры говорят, что скоро будет война с русскими, которые собираются завоевать Америку. Что же будет тогда? Везде вот такие светящиеся зеленые пепелища вместо городов?

И тогда их, солдат, пошлют сквозь места атомных взрывов в атаки. Вот с этими игрушками? Кейв пренебрежительно передвинул висевший на шее автомат. На что они годятся? Какой смысл в такой войне? Ему не остаться в живых – это наверняка. Уж если на маневрах этим летом трое ребят умерли от лучевой болезни, когда проводили учения с атомным взрывом, то что же будет на настоящей войне? А ему всего лишь двадцать два года. Какая она будет, его смерть: мгновенная, от взрыва бомбы, или медленная – от лучевой болезни? Лучше уж мгновенная… Бр-р-р! Его снова пробила нервная дрожь. И зачем все это? Давно уж ничего нельзя понять: для чего все делается…

Страшно и тоскливо было Грэхему Кейву, солдату будущей войны, ходить по степи в холодную ноябрьскую ночь, охранять неизвестно что и неизвестно зачем, размышлять о смерти…

Вэбстер пришел в себя только тогда, когда под его руками показалась черная, вязкая земля. Больше не было светящихся осколков и луж ртути. Он оглянулся: светящееся нагромождение развалин призрачно раскинулось сзади. Вэбстер перевернулся на спину и долго лежал, вдыхая свежий, пахнущий сырой землей воздух и глядя на звезды, спокойно светящиеся в темной глубине неба. «Генерал остался там. Он еще не умер, наверное, я его ударил несильно…»

Он поднял руку и стал внимательно рассматривать призрачно светящуюся ладонь: на сине-зеленом фоне кожи отчетливо выделялись все морщины и царапины. Он лениво приподнял голову и осмотрел себя. Все тело, все лохмотья одежды светились – даже земля вокруг была слегка освещена, виднелись травинки и комочки. Вэбстер усмехнулся и снова опустил голову на землю.

Зачем он выбрался? Лежал бы там вместе с Хьюзом… Какая сила протащила его сквозь эту зону? Интересно, сколько времени он полз? Даже если четверть часа – этого вполне достаточно. Впрочем, если он не умрет от радиоактивного заражения, то только потому, что раньше умрет от отравления ртутью… Сколько же рентген впитало его тело? Сколько еще осталось жить? Дня два – три? А зачем ему эти два – три дня? Чтобы рассказать людям, как было дело, как все это ужасно… Впрочем, что толку? Ведь он и сам не понимает, как все это произошло.

Глаза бездумно следили за двигавшимися по небу двумя звездочками: красной и зеленой. Звездочки быстро перебирались из созвездия в созвездие; за ними тянулся мягкий музыкальный рев моторов. Вот они ушли к горизонту.

«Значит, это не война – раз самолеты летают с огнями. Значит, где-то поблизости должны быть люди…» Вэбстер тяжело поднялся с земли. Подумав, он стал снимать с себя лохмотья – пусть хоть на несколько часов продлится жизнь. «Все равно ничего это не даст… Ладно. Нужно идти к людям. Рассказать им все, что знаю, и поесть. Хоть еще раз поесть…» Свежий воздух вернул ему ощущения многодневного голода, от которых свело желудок.

Вэбстер медленно, пошатываясь, побрел вперед, прочь от светящихся развалин Нью-Хэнфорда. На земле остались светящиеся пятна одежды…

Грэхем Кейв был уже не рад тому, что стал раздумывать о тоскливых и страшных вещах. Он уже несколько раз принимался вспоминать последние кинобоевики, которые им показывали в солдатском клубе, анекдоты о неграх и женщинах, но при одном взгляде на колеблющееся на горизонте зеленое зарево мысли снова смешивались и устремлялись на прежнее, жутковатое. «Чертовщина какая-то! Разве пойти к напарнику слева, покурить, поговорить?» Кейв огляделся по сторонам.

Прямо на него шла длинная, худая фигура. Грэхему она показалась гигантской. Фигура излучала слабое сине-зеленое сияние; были видны контуры голых рук, медленно шагающих ног, пятно головы с шевелящимися, мерцающими волосами. Фигура бесшумно, будто по воздуху, приближалась к нему. Сердце Кейва прыгнуло и провалилось куда-то, дыхание перехватило.

– А-аа-ааа-ааа! А-аа-ааа-а-а-а!.. – истерически закричал, завизжал он и, нажав гашетку, начал полосовать вырывающимся из рук автоматом вдоль и поперек светящегося силуэта, пока тот не упал, и еще и еще стрелял по лежащему, до тех пор пока не иссякла обойма…

«ЭЛЕМЕНТ МИНУС 80»

Постепенно, деталь за деталью, перед Николаем Самойловым возникала общая картина катастрофы в 17-й лаборатории. Точнее говоря, это была не картина, а мозаика из фактов, теоретических сведений, исторических событий, лабораторных анализов и догадок исследователей. Еще очень многих штрихов не хватало. Чтобы уловить главные контуры – приходилось отступать на достаточно далекое расстояние.

За девяносто с лишним лет до описываемых событий великий русский химик Д. И. Менделеев открыл общий закон природы, связавший все известные в то время элементы в единую периодическую систему. Менделеев был химик, он не верил в возможность взаимопревращения элементов, называл это «алхимией», а свою таблицу предназначал лишь для удобного объяснения свойств различных веществ. Глубочайший смысл этих периодов был понят позже, после открытия радиоактивности и искусственного получения новых элементов.

Спустя тридцать лет чиновник Швейцарского бюро патентов, молодой и никому еще не известный инженер-физик Альберт Эйнштейн в небольшой статье, напечатанной в журнале «Анналы физики», впервые высказал мысль, что в веществе скрыта громадная энергия, пропорциональная массе этого вещества и квадрату скорости света. Это и было знаменитое соотношение: Е = Мс², теперь известное почти каждому грамотному человеку.

Спустя еще три десятилетия английский физик с французским именем Поль Дирак опубликовал свою теорию пустого пространства-вакуума. Одним из выводов этой теории было следующее: кроме обычных элементарных частиц атомов – протонов, электронов, нейтронов – должны существовать и античастицы, электрически симметричные им: антиэлектрон – частица с массой электрона, но заряженная положительно, и антипротон – частица с массой протона, но заряженная отрицательно.

Вскоре после опубликования этой теории был действительно открыт антиэлектрон, получивший название «позитрон». Первые фотоснимки следов новой частицы, обнаруженной в космических лучах, принадлежат русскому академику Скобельцыну.

За несколько лет до описываемых событий, а именно девятнадцатого октября 1955 года, в одной из лабораторий института Лоуренса при Калифорнийском университете проводились опыты на гигантском ускорителе заряженных частиц – беватроне. Протоны сверхвысоких энергий бомбардировали со скоростью света небольшой медный экран; некоторые из них отдали свою энергию на образование новых частиц. Эти частицы просуществовали несколько миллиардных долей секунды и оставили на фотопластинке след своего пути и «взрыва» при соединении с обычной частицей. Это была величайшая со времени первого термоядерного взрыва научная сенсация. Имена сотрудников института Лоуренса, ставивших опыты – Сегре, Виганд и Чемберлен, – стали известны всему миру.

Это был антипротон – частица с массой протона и отрицательным зарядом.

Если отвлечься от разницы во времени, в национальности, возрасте и подданстве людей, сделавших эти открытия, если пренебречь их субъективным толкованием созданного, то можно выделить самую суть: это были этапы одного и того же величайшего дела науки, начатого Д. И. Менделеевым, – завоевания для человечества Земли всех существующих во Вселенной веществ!

Идея электрической симметрии веществ содержится в зародыше уже в периодическом законе Менделеева. В самом деле, почему таблица химических элементов может продолжаться только в одну сторону – в сторону увеличения порядкового номера? Ведь этот номер не является математической абстракцией – он определяет знак и величину положительного заряда ядра у атома вещества. Почему же не предположить существование элемента «номер нуль», стоящего перед водородом, или элемента номер «минус один», или «минус 15»? Физически это означало бы, что ядра таких веществ заряжены отрицательно.

Отрицательные ядра должны, естественно, притягивать положительные позитроны всюду, где те могут возникнуть, и образовывать устойчивые атомы антиводорода, антигелия, антибора… Зеркальное отражение менделеевской таблицы! Первые же опыты с античастицами установили вероятность возникновения антиатомов и тот факт, что они устойчивы в вакууме. Но, встретясь с обычным веществом, антиатомы мгновенно взрываются, при этом выделяя полную энергию, заключенную в обоих веществах (2 Мс²), и распадаясь на мезоны и гамма-лучи.

Итак, был открыт антиэлектрон – позитрон; был открыт антипротон. Потоки нейтронов, получаемые при делении урана, можно было считать «элементом номер нуль». Считалось, что существованием этих частиц идея электрической симметрии веществ доказана и исчерпала себя. Но это были всего лишь частицы… Когда за два года до описываемых событий ученые СССР и США, работая независимо друг от друга, получили осаждением ртути нуль—вещество – ядерный материал огромной плотности и прочности, состоящий из нейтронов и названный в обеих странах соответственно «нейтрид» и «нейтриум», – дело начало представляться в другом свете.

Таким образом, почти столетие научных событий – работы Менделеева, Эйнштейна, Дирака, наблюдения за космическими лучами Андерсона и Скобельцына, эксперименты с беватроном в институте Лоуренса – подготовило то, к чему подошли сейчас Самойлов и Якин.

Николай за всю свою жизнь не написал ни одной рифмованной строчки. Даже в юношескую пору первой любви, когда стихи пишут поголовно все, он вместо стихов писал для своей девушки контрольную по тригонометрии. И тем не менее Николай Самойлов был поэт. Потому что поэт – это прежде всего человек большого и яркого воображения. И хотя воображение Самойлова вдохновлялось атомами и атомными ядрами, это не значит, что называть его поэтом – кощунство.

Николай и сам не подозревал, каким редким для физиков качеством обладает его мышление. Рассчитывая физическую задачу, он мог представить себе атом: прозрачно-голубое пульсирующее облачко электронов вокруг угольно-черной точки ядра. Ядро ему казалось черным, должно быть, потому, что черным был нейтрид. Он ясно представлял, как голубые ничтожные частицы мечутся и сталкиваются в газе, как пульсирует их расплывчатое облачко – то сплющиваясь, то вытягиваясь, то сливаясь с другим в молекулу; он видел, как в твердом кристалле пронизывает ажурное сплетение атомов стремительная ядерная частица, разбрызгивая в своем полете осколки встречных атомов. При особенно напряженном раздумье, когда что-то не получалось, он мог представить даже то, чего не представляет никто: электрон, волну-частицу.

В науке есть факты, есть цифры и уравнения; в лабораториях существуют приборы и установки для тончайших наблюдений; есть счетно-аналитические машины, выполняющие математические операции с быстротой, в миллионы раз превышающей быстроту человеческой мысли. Однако, кроме логики фактов, существует и творческая логика воображения. Без воображения не было и нет науки. Без него невозможно понять факты, осмыслить формулы; без воображения нельзя заметить и выделить новые явления, получить новые знания о природе.

Воображение – то, что отличает человека от любой, самой «умной» электронной машины, пусть даже о ста тысячах ламп. Воображение – способность увидеть то, что еще нельзя увидеть.

Самойлов и Якин, пользуясь добытыми фактами и догадками, пытались установить причины взрыва в 17-й лаборатории.

В начале составленного ими «перечня событий» они записали:

«1. Голуб и Сердюк со своими помощниками облучали образцы нейтрида отрицательными мезонами больших энергий с тем, чтобы выяснить возможность возбуждения нейтронов в нейтриде. Такова официальная тема».

А неофициальная? Ивану Гавриловичу нужно было больше, чем «выяснить возможность». Он искал мезоний – вещество, которого сейчас так не хватает нейтридной промышленности, которое сделало бы добычу нейтрида легким и недорогим делом. Опыты безрезультатно длились уже несколько месяцев. Никто не верил в гипотезу мезония – даже он, Николай.

Впрочем, в ходе опыта возник феноменальный эффект – отталкивание мезонного луча от пластинки нейтрида. Для Ивана Гавриловича Голуба это означало, что к основной цели исследования прибавилась еще одна: узнать, понять этот эффект. Под влиянием чего нейтрид как-то странно заряжается отрицательным электричеством?

Николай читал дальше:

«2. Обнаружено короткое замыкание в электромагнитах, вытягивающих из главной камеры положительные мезоны и продукты их распада – позитроны. Это замыкание не могло произойти при взрыве, так как в этот момент мезонатор был выключен…»

Итак, испортились вытягивающие электромагниты – во время опыта, а может быть, и до него. Нельзя было не заметить этой неисправности: электронные следящие системы сообщают даже о малейшем отклонении от режима, не то что о коротком замыкании. Вероятнее всего, что Иван Гаврилович после многих неудачных опытов ухватился за эту идею, подсказанную случаем: облучать нейтрид не в чистом вакууме, а в атмосфере позитронов. Они начали опыт. Должно быть, Иван Гаврилович, деловитый и сосредоточенный, в белом халате, поднялся на мостик вспомогательной камеры, нажал кнопку: моторчик, спрятанный в бетонной стене, взвизгнув под током, поднял защитное стекло. Иван Гаврилович поставил в камеру образец, переключил моторчик на обратный ход – стекло герметически закрыло ввод в камеру; потом включил вакуумные насосы и стал следить но приборам, как из камеры выкачивались остатки воздуха.

Вакуум восстановился – можно открывать главную камеру. Иван Гаврилович стальными штангами манипуляторов внес в нее образец.

Алексей Осипович, не глядя на пульт, небрежно и быстро бросал пальцы на кнопки и переключатели. Загорелись разноцветные сигнальные лампочки, лязгнули силовые контакторы, прыгнули стрелки приборов; лабораторный зал наполнился упругим гудением. Иван Гаврилович сошел вниз и, морщась, смотрел в раструб перископа, наводил рукоятками потенциометров мезонный луч на черную поверхность нейтрида. Они не разговаривали друг с другом – каждый знал и понимал другого без слов.

Облучение началось. В тот вечер была неровная ноябрьская погода: то налетал короткий и редкий дождь, стучал по стеклу, по железу подоконников, то из рваных туч выглядывал осколок месяца, прозрачно освещая затемненный зал, серые колонны, столы, мезонатор. Настроение у них, вероятно, было неважное – как всегда, когда что-то не ладится. То Иван Гаврилович, то Сердюк подходили к раструбу перископа, смотрели, как острый пучок мезонов уперся в тускло блестящую пластинку нейтрида. Изменений не было…,

«3. В образце нейтрида, найденном в воронке, обнаружена микроскопическая ямка размером 25×30×10 микрон».

Эти пункты говорили о том, что происходило в камере мезонатора, где – теперь уже не в вакууме, а в позитронной атмосфере! – минус-мезоны стремительно врезались в темную пластинку нейтрида.

Изменения были, только они их еще не замечали. Самойлов ясно видел, как отрицательные мезоны передавали свой заряд нейтронам, и нейтрид заряжался. Это случалось и раньше, но процесс кончался тем, что огромный отрицательный заряд антипротонов на поверхности нейтрида просто отталкивал последующие порции мезонов, и они видели расплывающийся мезонный луч. А когда извлекали пластинку нейтрида наружу, ничего не было.

«Почему же тогда не было взрыва? – спрашивал себя Самойлов. – Да потому, что антипротонов было ничтожно мало, ничтожный слой на поверхности. Мог быть только слабый нагрев нейтрида в этом месте… Черт возьми, еще несколько опытов – и Голуб, наверное, понял бы, в чем дело!»

В тот вечер из-за этой неисправности в мезонаторе все происходило по-иному. Антипротоны, вернее – антиядра, возникшие в нейтриде в микроскопической ямке, начали захватывать из вакуума положительные электроны. Возникали антиатомы – отрицательно заряженные ядра обрастали позитронными оболочками. Из нейтрида рождалось какое-то антивещество.

Какое? Возможно, что это была антиртуть – ведь ядра нейтрида, осажденного из ртути, могли сохранить свою структуру… Ее было немного – ничтожная капелька антиртути, синевато сверкавшая под лучом мезонов.

Чтобы лучше наблюдать за камерой, они, как обычно, выключили свет в лаборатории – окна можно было не затемнять: на дворе был уже вечер. Кто-то – Голуб или Сердюк – первый заметил, что под голубым острием мезонного луча на пластинке нейтрида возникло что-то еще непонятное. Что они чувствовали тогда? Пожалуй, это были те же чувства, как и при открытии нейтрида, – радость, надежда, тайный страх; может быть, не то, может, случайность, иллюзия?.. Полтора года назад, когда под облачком мезонов медленно и непостижимо оседала ртуть, все они в радостной растерянности метались по лаборатории. Алексей Осипович добыл из инструментального шкафа запылившуюся бутылку вина, которую хранил в ожидании того дня. Запасся ли он бутылкой и на этот раз?..