Текст книги "Мир приключений 1959 г. № 4"

Автор книги: Владимир Савченко

Соавторы: Михаил Ляшенко,Феликс Зигель,Кирилл Андреев,Всеволод Привальский,Соломон Марвич,Вл. Гуро,А. Дугинец,Виктор Пекелис,Е. Пермяков,Роман Романов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 53 страниц)

– Может, она вовсе и не в этой пещере, – высказал свое сомнение Тоно. – Ведь Яношик любил голи,[24]24
  Голи – характерные для Низких Татр лысые округлые вершины гор, обычно поросшие мелкой травой. По преданию, Яношик после сражений с феодалами любил отдыхать на голях и любоваться окрестными лесами и долинами.


[Закрыть] а это обыкновенная скала.

– Голи яношиковцы любили, пока все находились на свободе, – возразил Цирил, – а когда самого Яношика поездили в крепость да поставили целый полк стражи, хлопцам было уже не до прогулок на голях, и стали они прятаться по пещерам да под водопадами.

– А, чего тут уговаривать! – махнул Ёжо. – Не хочет, пусть катится. Только если проболтается!..

– Сразу – катится! – обиделся Тоно. – Я просто к тому, что никто же по-настоящему не знает, где она спрятана.

– Вот и хорошо, что не знают, – сказал Цирил. – Знали, так давно бы какие-нибудь жулики нашли…

– Но почему вы ищете ее тут, а не в другом месте? – упорствовал Тоно.

– Да ты посмотри хорошенько! Посмотри! – уже горячился Цирил. – Видел сосны да буки на самой середине тропы? По скольку им лет?

– Есть такие, что по двести будет, – заметил Ёжо.

– Значит, тропа эта появилась давным-давно. Верно?

– Верно, – как эхо, отозвался Тоно.

– А кто мог ее так глубоко притоптать в каменной горе? Я тебя спрашиваю: кто?

– Яношик, – глядя на глубокую тропинку, сказал Тоно, – только у него и у Суровца была такая походка.

– То-то же! – обрадовался Цирил.

Гриша лукаво улыбнулся: тропка была размыта весенними дождевыми водами.

– А этот камень? – Цирил подскочил к камню, на котором вечером сидел Гриша. – Камень этот ничего тебе не говорит?.. Совсем ничего? Эх, ты! Сам Яношик сидел на нем, как в кресле, и судил мадьярских князей да всяких богачей-мучителей! А в эту пропасть бросал их одного за другим, словно котят. Посмотри вниз, посмотри!

– Вижу, – кивнул Тоно, однако в пропасть смотреть не стал.

Цирил отполз в угол пещеры и вынес пару огромных почерневших лаптей, выгнутых из целых кусков толстой сыромятины. Гриша видел такие лапти на ногах некоторых лесников и знал, что называются они поршнями.

– А на это что ты скажешь? – спросил Цирил, торжественно поднося лапти к самому носу маловера. – С чьей ноги эти поршни?

– Эти поршни, может… может… даже самого Яношика, – ответил Тоно и решительно подставил указательный палец правой руки. – На, коли!

– Не эту! – оттолкнул Цирил. – Левую, от сердца.

– Цирил, а еще скажи… только одно слово… – протягивая левую руку, сказал Тоно. – Когда найдем валашку, тогда что?

– Пойдем к ружомбергским партизанам.

– Коли! Хоть сто раз коли!

Ёжо подбросил хвороста. Костер вспыхнул ярче, торжественнее.

Цирил поплевал на палец новичка, старательно вытер его рукавом рубашки и наколол иголкой. Пламя костра слегка колебалось, и длинные тени ребят качались по стенке пещеры.

Кровью, выступившей из пальца, Тоно начертил крест под своим именем.

Гриша улыбнулся, вспомнив и свои мальчишеские клятвы. Теперь он был твердо уверен, что с этими парнишками можно смело разговаривать.

Закончив таинство клятвы, мальчишки взялись за кирки и принялись долбить стену пещеры, расширяя вход.

«Гуу-ух!» – далеко в горах прокатился глухой, тяжелый взрыв. Ребята побросали работу, замерли.

– В Ружомберге, – настороженно подняв указательный палец, сказал Цирил.

– Партизаны! – со священным трепетом в голосе прошептал Ёжо. – Мост взорвали.

– Склад боеприпасов! – уточнил Цирил.

И вдруг как бы в подтверждение этих слов на северо-востоке взметнулось зарево. Взметнулось ярко, потом немного осело, расширилось, потемнело и снова брызнуло высокими кровавыми фонтанами.

«Наверное, поезд с бензином полетел под откос. Цистерны рвутся и вспыхивают», – решил Гриша и уже вышел из своей засады, намереваясь заговорить с ребятами, как вдруг где-то внизу послышался топот. Понять, кто идет, было невозможно: в горах шорох маленькой птички иногда кажется гулом, а топот коня едва слышен.

– Цирил, – зашептал Тоно, – сюда бегут!

– Глупости! Кто может знать, что мы тут?

– Да ты прислушайся!

Внимательнее всех прислушивался Гриша: появление нового человека срывало все его планы.

За скалой раздался звонкий девичий голос:

 
Гей, горэ гай. Долэ гай.
Гаем, долэм ходник,
Мой отец был добжи,
Я мусим быть збойник.
 

«Девушка? Ночью в горах? Да еще с разбойничьей песней, – удивился Гриша. – Пожалуй, такая же стрекоза, как Галя», – вспомнил он свою школьную подругу, Галю Лесовскую.

На скале, как взмах крыла вспугнутой птицы, пронеслось белое платье. Через мгновение оно мелькнуло уже в другом месте. Девушка легко перепрыгивала с камня на камень. Роста она была невысокого, но, видимо, сильная, ловкая. По виду Гриша дал бы ей не больше шестнадцати лет.

– Ёжо! – насторожился Цирил. – Твоя сестра. Она же у коменданта работает!

– Ну так что, выдаст, что ли? – с обидой спросил Ёжо. – Она прислугой, а не полицейским.

– Да я ничего, – виновато замялся Цирил. – Только почему среди ночи распелась?

– Страх отгоняет. Она всегда так… Эй, вояка в юбке! – окликнул Ёжо сестру. – Куда ты?

– Ёжко, Ёжко, в Медзиброде партизаны! – горячо заговорила девушка, подбегая к костру. – Выпустили всех арестованных. Убили коменданта. Наш уехал на похороны. А я сразу домой. Хотела постирать тебе. Да по дороге узнала, что…

– Ну, застрочил пулемет! – Ёжо махнул рукой. – Узнала то, узнала это. Больше твоего знаем, да не хвастаем! Уходи!

– Как тебе не стыдно! Я старше тебя! И потом… Не для себя старалась, бежала в такую даль…

Цирил степенно, как и подобает вожаку, подошел к непрошеной гостье и сухо спросил, как она сюда попала.

Девушка умолкла, отвернулась.

– Божка, сейчас же уходи! – воинственно наступал на нее брат. – И если проболтаешься…

– «Проболтаешься»! «Проболтаешься»! – передразнила Божена. – Сами так совещались на своем чердаке, что и глухой услышал бы… Давно знаю, что бегаете в эту пещеру. Валашку Яношика ищете, чтобы перебить всех гардистов, а самого Тиссо повесить на той березе, что растет на Крижне. Давно всё знаю! А вот же не выболтала…

Ошарашенные такой осведомленностью, ребята молчали и смущенно переглядывались.

– Чудаки! Ищут валашку Яношика, а она уже давным-давно у партизан.

– Много ты знаешь! – огрызнулся Ёжо.

Но друзья насторожились. А Гриша невольно подался вперед.

– Вот и знаю, все знаю! – затараторила девушка. – От самого коменданта слышала! Чуть что случится в местечке или где-нибудь листовки появятся, он сразу кричит: «Опять эта валашка Яношика! Опять эта проклятая валашка!»

– Чудачка! – Цирил высокомерно отвернулся. – Это он совсем о другой валашке.

– О какой другой?

– Не бабье дело!..

Гриша понял: подпольная типография, которую Вацлав Гудба назвал валашкой Яношика, работает бесперебойно. Значит, он еще не опоздал.

Божена вздохнула и сказала тихо, но так, что все сразу насторожились:

– Цирил, иди домой…

– А тебе какое дело? – не глядя на нее, спросил Цирил.

– Твой отец… Твоего отца…

– Что с ним? Где отец? Посадили?!

– Ранен. И обжегся.

– Что ж молчала?! – набросился Ёжо. – Начала от самого потопа.

– Чтоб не испугать. Дядя Януш об этом просил… Да отец выздоровеет. Бабушка Мирослава уже лечит его.

Торопливо побросав инструменты в яму и завалив ее камнем, ребята убежали. Божена, едва поспевая за ними, рассказывала, что в Ружомберге сгорела фабрика, что фашисты стреляли в рабочих и что ранен не один только отец Цирила…

Тропинка нырнула вниз, голос Божены растаял. Потом и топот затих.

Грише снова предстояло решать, как найти Яна Ковача. Только теперь этог вопрос тревожил сильнее: вдруг и Ковача посадили в тюрьму или убили? Что делать? Бежать за ребятами? Выследить Цирила или Ёжо и поговорить с ними один на один?

ОДИН ПРОТИВ ТРОИХ

Кособокий деревянный домишко, в котором скрылся Цирил, одиноко ютился на самом краю деревни Туречки. К домику не было даже дороги. Как птичье гнездо, чудом держался он на круче, нависшей над рекой.

Гриша давно заметил, что словаки дорожат каждым клочком пахотной земли и строятся в самых неудобных местах, лишь бы выгадать участок под огород или сад. Он видел дома, притулившиеся на голых скалах, в тесных ущельях, на стремнинах, куда ведет лишь узкая, похожая на козий след тропа. Но такое «ласточкино гнездо» парень встретил впервые. Мало того, что кручу, на которой повис домишко, дни и ночи подмывала быстрая горная река, ему еще и сверху угрожала опасность. Словно обрубленный взмахом огромного топора, вздымался над узким двориком гранитный утес. С вершины его большим тяжелым козырьком нависла над домом каменная глыба. Посередине глыбы – старая развесистая ель; под ее густыми ветвями и простоял Гриша остаток ночи, ожидая появления Цирила.

Не случись с отцом Цирила беды, Гриша зашел бы в этот домишко. Но тревожить больного он не решался.

Несколько раз парень задавал себе вопрос: правильно ли он поступил, что пошел за Цирилом, зная, какое в его доме несчастье? Но что ему оставалось делать, если остальные ребята вместе с Боженой шумной гурьбой вбежали прямо в село.

Цирил вышел из дома только на заре. Схватив под навесом ведра и коромысло, он так стремительно промчался вниз, что Гриша не успел спуститься на уступ, с которого можно было заговорить, не боясь постороннего глаза.

«Окликну, когда станет подниматься», – решил Гриша.

Но Цирил возвратился не один. За ним шел полный, одетый в светлый добротный костюм и серую фетровую шляпу человек средних лет. Лицо его казалось настолько добродушным, что Гриша сперва даже подумал, не заговорить ли с ним.

– Пан Маречек, вы в Ружомберге не были, когда загорелась фабрика? – спросил Цирил, мелко семеня ногами и сгибаясь под тяжестью полных ведер. – Вас не арестуют?

– Пока что хожу на воле, а дальше цо пан бог даст! – вздохнул Маречек.

– А гардисты не станут допрашивать папу, пока он больной?..

Но тут Цирил и Маречек окрылись под скалой, и больше Гриша ничего не слышал.

Опять пришлось ждать.

Утро началось за лысой макушкой горы. Солнца еще не было видно, а макушка уже вспыхнула золотым огнем. С этой горы утренний свет потоками хлынул в ущелье. Деревня сразу ожила, зашевелилась. Захлопали калитки, заскрипели ворота хлевов. Потянуло запахом теплого овечьего навоза. Из дворов по крутым, извилистым тропам стали спускаться коровы, телята, дойные овцы и козы. У реки они собирались в небольшие стада и не спеша уходили в лес, за деревню. Кое-где на крутых склонах, свободных от леса, появились косари. На свежевыкошенных зеленых полянах, в расщелинах и на казалось бы недоступных стремнинах выросли аккуратные, обвязанные лозой и придавленные камнями копны свежего сена.

На противоположном склоне ущелья зеленело с полсотни сенокосных полянок. Ни одна из них не превышала четверти гектара. Среди них были такие крутые, на которых немыслимо, казалось, устоять человеку.

Вдруг Гриша увидел, как на одной такой полянке копна зашевелилась и медленно поползла вниз, туда, где чернела крыша старого деревянного домика. Но странно сползала копна – не прямо под гору, а выбирая пологие спуски. Словно кто-то тянул ее или подталкивал сзади. Но кто и где он?

Внизу, за селом, послышался гул мотора. Из-за поворота скалы, у подошвы которой пролегло неширокое шоссе, выскочила грузовая машина. В кузове стояли вооруженные винтовками гардисты. В руках у каждого резиновая дубинка. Гардисты бойко, но не дружно пели. Потом вдруг смолкли: машина остановилась – дальше дорога оказалась заваленной камнями. Видно, ночью обвалилась скала. А может быть, не сама по себе обвалилась. Может, кому-то это было нужно.

Гардисты попрыгали с машины и бросились в село. Навстречу им шел человек в синей замасленной блузе и старой шляпе с опущенными полями. Гардисты схватили его, заломили за спину руки и надели железные, сверкающие под солнцем наручники. Один чернорубашечник взял винтовку наперевес и повел арестованного к машине.

А новость уже полетела по деревне. Во всех дворах поднялась суматоха. Особенно встревожились мужчины – одни поспешно прятали и сжигали запретные книги; другие, захватив узелок и наскоро попрощавшись с детьми, направлялись в горы, в лес.

Со скалы Гриша видел и то, что было скрыто от глаз гардистов, шнырявших по домам. Странная копна продолжала медленно спускаться с горы. Теперь уже стало очевидно, что направляется она прямо к домику, вросшему в гору. Вот копна остановилась, развалилась, и из сена вынырнул маленький, сухой человек в старой спецовке железнодорожника. Он рукавом смахнул с лица пот и недоуменно оглядел свой двор, в котором хозяйничали чернорубашечники. Вдруг из окна дома выскочила женщина. Размахивая платком, она кинулась навстречу железнодорожнику. Тот растерялся, но, заметив, что гардисты уже рядом, спрыгнул в расщелину и скрылся.

Во дворе, под скалой, тоже послышались голоса. За домом Гриша увидел Цирила и старушку в клетчатой темно-зеленой кофте и серой юбке. Цирил совал ей за пазуху какие-то бумажки, газеты и книжонки. Старая женщина распределяла все это под кофтой, не спуская глаз с тропинки. Потом Цирил убежал домой, а старуха направилась в лес.

Ушел и Маречек.

В ту же минуту, словно из-под земли, во дворе Цирила появились три гардиста. Один встал на углу дома. Двое направились в сени. Дверь оказалась запертой. Постучали. Никто не ответил. Постучали еще. Молчание. Тогда один подошел к окну и закричал:

– Ковач, открывай! Ян Ковач!

«Ян Ковач? Отец Цирила – Ян Ковач?..» Раздвинув ветки, Гриша вскинул винтовку…

В голове его мгновенно родился ясный, точно рассчитанный план: перестрелять гардистов, вбежать в дом и с помощью Цирила увести Ковача в лес…

Но выстрелить он не успел: два гардиста сорвали дверь и вошли в сени, а третий завернул за угол.

Несколько мгновений, которые показались вечностью, Гриша стоял в раздумье. Потом повернулся, осмотрел противоположный склон ущелья и почти бегом пустился вниз, укрываясь между елями и мелким кустарником.

* * *

Для Яна Ковача приход гардистов был тоже неожиданным.

Когда Маречек ушел, Ковач подозвал к себе сына.

Цирил встал возле кровати и молча смотрел на отца: из-под бинтов виднелись только его рот да глаза. Запавшие суровые глаза смотрели прямо в душу, словно отец хотел узнать, каким вырастет сын, что из него получится, когда он останется один.

– Два года… жили мы… без матери… – заговорил Ковач, отдыхая после каждого слова. – Было очень тяжело. А одному… будет еще труднее.

Мальчик только кивал головой. Говорить он не мог: слезы душили его. Хотелось кричать на всю комнату. Хотелось куда-то бежать, с кем-то бороться, защитить, спасти отца… Но у него недоставало сил даже на то, чтобы сдержать слезы.

– Сынок… Не плачь, не плачь… Запомни мою просьбу и обещай выполнить ее.

Цирил кивнул головой, вытер глаза мокрой ладонью.

– Работай. Честно работай всю жизнь.

– Не бойся, воровать не пойду, – сказал Цирил и, наклонившись к самому лицу отца, прошептал: – Я буду, как ты, коммунистом.

Отец благодарно положил руку на лохматую голову сына, а тот продолжал еще тише:

– Мне бы только найти валашку Яношика. Папа, ты знаешь где она? Скажи, скажи!

– Зачем тебе? – удивился отец.

– Дедушка Франтишек говорил, что тот, кто найдет эту валашку, станет таким же сильным, каким был сам Яношик.

– А-а-а, – понимающе протянул отец и, отдышавшись, объяснил, что валашку Яношика может найти только тот, кто всей душой стоит за народ, кто готов делить с ним и труд, и борьбу, и страдания.

Цирил глянул в окно и вдруг закричал:

– Гардисты!

Он закрыл на крючок дверь.

– Я не пущу их! Они тебя убьют! – Обеими руками подросток ухватился за крючок. – Не пущу!

В дверь сеней застучали. Еще и еще. Отец позвал Цирила к себе.

– Сынок, выслушай меня хорошенько, – заговорил Ковач, превозмогая боль и слабость. – Я не думал, что они так скоро придут за мной, и не успел увидеть бачу.[25]25
  Бача – чабан.


[Закрыть] Передай ему…

Гардист постучал в окно и окликнул.

– Спокойно, Цирил. Не перепутай и не забудь…

– Говори, папа, говори!

– Скажи баче: если будут улики, все возьму на себя. Повтори!

Цирил понял, что отец ради спасения товарищей обрекает себя на смерть. Но, глотая слезы и задыхаясь, он повторил его слова.

– Открывай! А сам беги к баче Франтишеку. Это дело срочное. Беги!

Цирил бросился к отцу, зарыдал.

– Цирилко, беги. Беги! – Отец погладил сына по голове. – Бача поможет тебе найти валашку Яношика. Он все знает…

Пропустив в комнату гардистов, Цирил шмыгнул вон и стремглав понесся в верхний конец деревни, откуда лесная тропа вела к шалашу бачи.

На середине деревни он увидел бегущего к нему взлохмаченного Ёжо.

– Цирил! Цирил! – задыхаясь, кричал Ёжо. – Твоего отца гардисты повели! Я стоял на крыше и видел, как они…

Цирил остановился:

– Ты обознался. Отец не может ходить. У него перебиты ноги.

– Они его под руки тащили… Вдвоем.

– Ёжо! – Цирил судорожно ухватил друга за руку, как бы прося помощи, и пустился обратно.

Ёжо последовал за ним. Выбежав на край села и увидев гардистов, спускавшихся по тропинке к дороге, ребята остановились. Двое чернорубашечников волокли под руки перебинтованного с головы до ног Ковача, а третий с винтовкой наперевес шел позади.

Дорога вилась по ущелью. С одной стороны ее был обрыв к шумящей реке; с другой – круто поднималась гора, густо поросшая лесом. В километре от деревни ущелье расширялось, переходя в долину, ведущую к местечку Старые Горы и дальше к Банска Быстрице. Но здесь, на пути ребят, проходила самая узкая часть дороги, и старые буки, растущие по склону, всю ее закрывали тенью своих развесистых ветвей.

– Цирил, – шепчет Ёжо, – давай спрячемся за деревом и камнями забросаем гардистов!

– Что камень против винтовки? – отмахнулся Цирил, поспешно взбираясь вверх по тропинке.

Подбежав к отцу, Цирил бросился ему на шею. Гардист, шедший справа, ударил мальчика в живот. Тот согнулся и упал, не в силах даже крикнуть, Ёжо решил, что друг его убит, схватил камень и со всего размаха запустил в гардиста.

Шедший позади высокий тонконогий чернорубашечник вскинул винтовку и прицелился в Ёжо.

Но откуда-то со стороны раздался выстрел. Тонконогий гардист, не успев выстрелить, нелепо взмахнул винтовкой и распластался поперек дороги.

Конвоиры, ведшие арестованного, бросили Ковача и подбежали к раненому.

Один за другим раздались еще два выстрела.

Ёжо наклонился над Цирилом, лежавшим с закрытыми глазами, стал его тормошить:

– Цирил, Цирил! – и вдруг закричал во весь голос: – Цири-ил!..

Подумав, что Цирил убит, Ёжо хотел уже бежать в деревню, звать людей, как вдруг Цирил сжал его руку, Ёжо обнял друга, помог ему сесть.

И тут они сразу увидели все, что произошло на дороге.

Почти рядом с ними, уткнувшись носом в дорожную пыль, лежал гардист, целившийся в Ёжо. Второй вытянулся метрах в пяти от дороги. Его винтовка лежала далеко в стороне. А третий свалился с кручи в речку.

Еще не понимая, что произошло, Цирил припал к отцу. Тот дышал тяжело, судорожно, точно ему не хватало воздуха. Но в глазах его, устремленных куда-то вверх, горела живая, радостная искра. В последнем усилии Ковач приподнял руку и, указывая на огромное дерево, прошептал:

– Он там… Узнайте, кто он. Отведите к баче…

Ребята посмотрели в сторону старого, развесистого бука, выступившего на несколько метров из сплошной полосы леса и стоявшего, как сторож, у самой дороги. В густых темно-зеленых ветвях они разглядели незнакомого парня, высокого, худого, с глубоким шрамом во всю правую щеку. Парень слез с дерева.

Цирил и Ёжо смотрели на него как зачарованные и долго не могли заговорить.

– Кто вы? – спросил наконец Ёжо.

– Русский.

– Рус… – шепотом в один голос повторили они. – Настоящий рус!..

Незнакомец спустился на дорогу.

– Товарища надо унести в лес! – деловито распорядился он. – Сейчас нагрянут…

Из села уже бежали мужчины, женщины, дети.

– Гардисты идут! – крикнул Ёжо, когда Цирил и русский стали поднимать вдруг обмякшего Яна Ковача.

– Пусть идут, если хотят того же! – ответил русский, низко склонившись над Ковачем.

Он приложил ухо к груди, подержал за руку, встал и, тяжело вздохнув, медленно стянул с головы рваную заячью шапчонку.

Люди из деревни были уже рядом. Слышался топот кованых сапог гардистов. Цирил, упав на труп отца, рыдал, вздрагивая всем телом. А Ёжо, вцепившись в руку русского, тянул его в лес и умолял:

– Убегайте! Гардистов много! Убегайте!

Гриша, не двигаясь с места, смотрел в открытые безжизненные глаза человека, к которому он два месяца шел таким трудным, далеким путем.

Наконец он повернулся к Ёжо:

– Если не боишься, проводи.

– Скорее, скорее! Вас заметят! – горячился Ёжо.

– Пусть они меня боятся, а не я их, – ответил юноша спокойно, забрал патроны у убитых гардистов и только тогда пошел за Ёжо.

Пройдя километра два и перевалив через вершину горы, Ёжо остановился и предложил отдохнуть в укромном еловом лесочке.

– Теперь не догонят, – махнул он в сторону дороги; оттуда еще доносились крики, ругань, стрекот мотоциклов.

Посмотрев на своего спутника, паренек несмело спросил, как его зовут.

– Гришка, – ответил русский.

– Гришькоо, – певуче повторил Ёжо. – Гришькоо…

Услышав такое своеобразное произношение своего имени, Гриша снова вспомнил старика Гудбу, его просящий, предсмертный взгляд и такое же певучее: «Гришькоо». А как только всплыл в его памяти образ старика коммуниста, в нем снова пробудилась жажда деятельности. Надо что-то делать. Нужно придумать какой-то выход.

– Найти бы второго! – Гриша судорожно, как утопающий, схватил проводника за плечо. – Ты знаешь всех жителей своего села?

– А как же!

– Называй мне все фамилии по порядку! Только не пропусти ни одной! – потребовал Гриша, надеясь услышать фамилию, похожую на ту, которую назвал перед смертью Вацлав Гудба.

Но только назвал Ёжо две фамилии, как до беглецов донесся тяжелый топот и шумное дыхание запыхавшегося человека. Потянув своего проводника за рукав, Гриша скрылся под большой елью.

– Гришькоо, не бойся, – спокойно сказал Ёжо. – То наш бывший учитель, пан Шпицера. Самый добрый человек на свете.

На поляне появился сухощавый, тщедушный человек лет сорока. Он боязливо озирался и близоруко щурился. Одной рукой поправляя пенсне, а другой прижимая к себе сверток, учитель остановился в нерешительности. Ёжо окликнул его. Тот подошел и, удивленно глядя в глаза Гриши, спросил:

– Рус?

– Да.

– Товарищ? – улыбнувшись, добавил учитель так, будто это слово было какой-то особой, присущей русскому фамилией. – Здравствуй, товарищ! – И, придерживая локтем сверток, он неистово, обеими руками затряс руку Гриши. – Хорошо, товарищ! Не бойся. Мы гардистов направили совсем в другую сторону, за Грон. Мы сказали: там много парашютистов и все с пулеметами.

– И они побежали за Грон?

– Такие побегут на край света! – Учитель даже отвернулся, словно боялся, что русскому неприятно будет видеть его исказившееся от негодования худое, зеленоватое лицо. – Наш комендант так старается, словно ему сам Тиссо пообещал портфель Шанё-Маха[26]26
  Шанё-Мах – министр внутренних дел Словакии времен фашистской оккупации.


[Закрыть]… – Вдруг он спохватился, заспешил: – Товарищ, вот возьми на дорогу. Тут аптечка, на случай, и еда. Я пойду в другую сторону, а то меня видел Ма-речек.

– Маречек?! – невольно воскликнул Гриша, услышав уже знакомую фамилию.

– Вы его знаете? – удивился учитель.

– Н-нет, не знаю. Откуда же? Просто нехорошо, если вас видели. Спасибо за аптечку, товарищ учитель. Пекне дякуем, – добавил Гриша по-словацки.

Учитель вынул из кармана зеленую с черными обводами бумажку в сто крон, сунул ее в руку Гриши, буркнув: «На всякий случай», – и поспешно ушел под гору.

А Гриша и Ёжо отправились дальше. Через некоторое время Гриша спросил Ёжо, не выдаст ли их учитель.

– Что вы! Он так ненавидит гардистов! Он очень больной, а то уже давно был бы в партизанах.

– Ты, кажется, сказал, что это бывший учитель? – вспомнил Гриша. – Он не работает или ты не учишься?

Ёжо гордо улыбнулся:

– Нас обоих выгнали из школы за одно и то же дело.

И Ёжо охотно рассказал историю своего исключения.

Однажды от проходивших через село солдат Ёжо услышал загадку: «Кто за что воюет?»

Придя в школу, он загадал ее ребятам.

Прошло два урока, а никто не отгадал. Тогда Ёжо сказал: «Русский воюет за Родину. Немец – за фюрера. А гардист – за одну крону двадцать грошей в день». Вместе с ответом он написал загадку на доске. Вошел учитель, этот самый пан Шпицера. Прочитал, улыбнулся и все стер. Но директор об этом узнал. И на следующий день пан Шпицера уже не был учителем, а Ёжо Спишак – учеником.

– Вот ты, оказывается, какой! – выслушав рассказ, обрадовался Гриша. – На ходу подметки рвешь!

– Зачем рвать подметки? – удивился Ёжо.

– Так говорят у нас про смелых.

– Тогда это лучше про Цирила. Он самый смелый! – Ёжо посмотрел по сторонам и добавил почти шепотом: – Он знает, где спрятана валашка Яношика.

– Да ну?

– Только я это одному вам. Потому, что вы – товарищ.

– Учитель помешал нам, продолжай называть фамилии жителей, – снова попросил Гриша.

– Я называл Томашека и Седлака? Да?.. Это на самом верхнем конце. А дальше – Маречек.

– Тот самый, про которого учитель говорил?

– Маречек у нас один.

– Почему учитель боится его?

– Плохо знает. А Маречек коммунист и очень смелый.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю. Мы с Цирилом видели, как он в полночь приклеивал на стене листовку. Против Гитлера. Страшно запрещенная. За такую листовку у нас в школе можно выменять велосипедную камеру или даже лампу к радиоприемнику.

– Видели и никому не сказали?

– Мы ж не девчонки! Насчет тайны у нас с Цирилом, как у Яношика.

– А, кроме Маречека, в Туречке есть еще коммунисты?

– У нас здесь все коммунисты! – выпалил Ёжо. И пояснил, что коммунистами всех жителей села назвал сам комендант полиции пан Младек за то, что ни один парень из их деревни не пошел добровольно в гар-дисты.

Продолжали путь не спеша, Ёжо перечислил десятки фамилий, но той, какую хотел услышать Гриша, так и не назвал. Теперь одна надежда оставалась на бачу. Старый человек скорее что-нибудь придумает.

К середине дня забрались в чащу, сели возле ручья и пообедали бутербродами с паприкашем, которые оказались в свертке учителя. Решено было отдохнуть здесь до вечера, так как днем к баче могут прийти люди из села.

Показав на зеленевшую вдали лысую макушку горы, Ёжо сказал, что это и есть Крижна – гора, на которой стоит шалаш бачи.

Крижна казалась отсюда совсем небольшой сопкой, вокруг которой на склонах и отрогах синели бесконечные густые леса. На выпуклой зеленой макушке, как бородавка на бритой голове великана, чернел большой камень.

Гриша принял его за развалины крепости или древнего замка, каких он немало встречал в горах Словакии. Подобно сторожевым псам, покоятся эти руины на самых красивых голях и скалах. Гриша слышал немало местных легенд и преданий, связанных с борьбой против турок и мадьярских феодалов, которые совсем еще недавно были самыми жадными грабителями Словакии, Верховины и Моравии.

– Ёжо, я сам теперь пойду, – проследив мысленно путь до Крижны, заявил Гриша. – Ты возвращайся домой, а то влетит тебе от матери.

– Влетит? – Ёжо вздохнул и отвернулся.

– У тебя нет матери? Прости, я не знал.

– Есть, да только хуже, чем нет. Были бы дома отец да мать, так Боженка не пошла бы к коменданту, – тихо, словно жалуясь на судьбу, сказал Ёжо. – С нею и подруги не разговаривают за то, что служит у такого гада.

– А пошла бы к кому другому? – скорее спросил, чем посоветовал Гриша.

– Я уж не раз советовал ей. «Я, говорит, сама знаю, что мне делать. Я, говорит, здесь больше пользы принесу». Упрямая она у нас.