Текст книги "Мир приключений 1959 г. № 4"

Автор книги: Владимир Савченко

Соавторы: Михаил Ляшенко,Феликс Зигель,Кирилл Андреев,Всеволод Привальский,Соломон Марвич,Вл. Гуро,А. Дугинец,Виктор Пекелис,Е. Пермяков,Роман Романов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 53 страниц)

Но когда он решительно позвонил, а потом, потянув на себя тяжелую дверь, незаметно взглянул на лицо открывавшей ему сестры, то ничего особенного не заметил. И мама была спокойна. Она позвала его ужинать, они поговорили о школьных делах и о мальчишках, которых мама знала. Она расспрашивала о Пашке. И только! Леня даже принялся болтать ногами и победоносно взглянул на сестру, которая вечно корчила из себя старшую и даже сейчас сидела с какой-то непроницаемой физиономией. Разве сумела бы она так здорово раздобыть шайбу?

Отец, поужинав, включил телевизор. И Леня благодушно подсел к нему, когда внезапно сверкнула молния: мама вошла в столовую, держа в каждой руке по башмаку, над одним из которых Леня произвел хирургическую операцию.

Она молча сунула их отцу.

Он взял их и, явно не зная, что с ними делать, постучал одним о другой:

– Малы?

– Полюбуйся на забавы своего сына! – зловеще произнесла мама.

Лёне показалось, что он стал совсем маленьким, что если сжаться еще сильнее, то можно целиком уйти в щель кресла и там пересидеть то ужасное, что сейчас должно было разразиться.

Папа внимательно осмотрел верх ботинок и, ничего не обнаружив, перевернул их подошвами к себе. По тому, как он присвистнул, чувствовалось, что зрелище произвело на него впечатление.

– Тонкая работа! – сказал папа и попробовал ковырнуть пальцем приколоченный Леней старый каблук, но без всякого успеха. – Парень потрудился на славу!

Леня чуть было не приподнял голову, но, вспомнив, что папины реплики на такие темы в присутствии мамы ничего не значат, продолжал сидеть смирно.

– Странно, что ты способен шутить. – Мама сделала внушительную паузу, вполне достаточную для того, чтобы папа прочувствовал свое недопустимое легкомыслие. – Шутки сейчас совершенно неуместны. Ботинки стоили семьдесят рублей… За эти деньги папа должен работать целый день…

Это уже адресовалось Лёне.

– А что? – не выдержав, буркнул он. – Я их и такими буду носить…

Папа щелкнул ботинком о ботинок и протянул маме.

– Зачем они мне? – удивилась мама. – Ты слышал, он их будет носить. Отлично! Валенки я уберу, а ты завтра же наденешь эту обувь и шерстяные носки…

Леня был уверен, что отделался очень дешево. Но, если кому-нибудь из вас приходилось носить ботинки с разными каблуками, вы легко вообразите те мучения, которые он испытал еще по дороге в школу.

На переменах он не вылезал из-за парты, а когда шли домой, не выдержал и, прихрамывая, попросил Пашку отдать каблук.

– Шайбу? – удивился Пашка. – Ты что?

Только через сутки Пашка сжалился. В сапожной мастерской каблук поставили на место, мама снова убрала ботинки и выдала бедному Бубырю валенки. Как приятно было их надеть и ходить не хромая!..

Но шайбы снова не было. Следовало предпринять решительные шаги.

Оля, старшая сестра, по указанию мамы или из-за своего зловредного характера, внимательно следила теперь за Леней.

– Она мне прямо дышать не дает! – пожаловался как-то Бубырь отцу.

– Ничего, сынок, – отец шутя подтолкнул Бубыря, – а ты знай свое, дыши помаленьку…

Похоже было, что Бубырь принял эти слова, как разрешение действовать.

Во всяком случае, уже на следующий день хоккей возобновился. И каждый вечер стоило больших трудов загнать Леню домой. Он приходил до того извалявшись в снегу, что на ворсе лыжного костюма каменели сосульки, а снег нельзя было счистить. Едва держась на ногах от усталости, розовощекий, с блестящими, потемневшими глазами, он победоносно посматривал на сестру.

Оля и мама с ног сбились, пытаясь сначала выяснить, что же теперь из домашнего имущества стало шайбой, а потом – хоть взглянуть на эту шайбу, которая не давала им покоя. Но, конечно, шайба исчезала, как только они появлялись поблизости.

Так прошли среда, четверг и пятница.

Наступила суббота.

Никто в Майске не подозревал, что именно сегодня кончается срок, установленный академиком Андрюхиным для опыта с Деткой.

Андрюхин предложил было снабдить Детку ошейником и выгравировать на нем адрес, куда в случае отклонения от заданного пути нашедшему следовало доставить таксу.

– Отклонения не будет! – решительно воспротивился Паверман. – Я не понимаю, Иван Дмитриевич…

– Ну хорошо, хорошо! – согласился Андрюхин. – Не хотите дать Детке ошейник – не надо…

Ничего не подозревая, жители Майска занимались своими обычными делами.

По субботам, как всегда, мама командовала генеральным купанием всех членов семьи. И, хотя она была занята более, чем обычно, ей бросились в глаза угрюмость и озабоченность сына, непонятные после трех дней безудержного веселья. Маме, впрочем, и в голову не приходило, что эта смена настроений, ванна и хоккей имеют между собой что-то общее.

После уроков, чуть-чуть перекусив, что уже само по себе свидетельствовало о смятении в душе Бубыря, и убедившись, что ванна затоплена, он сбежал во двор.

Первой купалась Оля. По субботам она мылась не под душем, как ежедневно, а напускала для себя полную ванну воды. Вот это-то было ужасно! Она долго возилась, что-то бурчала, так что наконец мама, не слыша плеска воды, окликнула ее:

– Ты что, заснула? Когда же ты думаешь мыться?

– Не знаю! – сердито отвечала Оля.

– Ну, что тут еще? – Мама появилась в ванной. – Что еще стряслось?

– Куда-то засунули пробку! – раскрасневшаяся и растрепанная, сердито ответила Оля. – Ищу, как дура, целый час…

И вдруг она, прервав себя на полуслове, молча уставилась на мать вытаращенными глазами. Мать таким же остановившимся и очень сосредоточенным взглядом рассматривала дочь, хотя видела, казалось, вовсе не ее.

В следующее мгновение, кое-как накинув шубку, Оля выскочила во двор.

Там в это время шел жаркий спор.

– Отдай, – просил Леня Пашку. – Сегодня ведь суббота, все моются раньше… А не то отнимут…

– Не отнимут! – упрямился Пашка. – Откуда известно, что она у тебя? Нету, и всё!

– Все равно узнают! – хныкал Леня.

Задыхаясь, с мокрыми кудряшками, прилипшими ко лбу, между ними выросла Оля.

– Где пробка? – выдохнула она. – Давай живо, мама идет!

Леня молча, жалобно и укоризненно смотрел на Пашку, и тот, отвернувшись, нехотя сунул ему пробку от ванны, последнюю, быть может самую великолепную, шайбу…

Бросив Лёне какую-то очень злую угрозу, Оля умчалась. Ребята потоптались около Бубыря, посмеялись, повздыхали и тоже разошлись.

– Ладно уж, валяй домой! – сказал милостиво Пашка. – Не бойся, не убьют дорогого сыночка… – И тоже ушел, посвистывая.

А Лёне совсем не хотелось свистеть. Было холодно, скучно и одиноко, но идти домой он не решался. Падал редкий снежок; во дворе было так темно, что и снежинки казались темными. Все люди сидели дома, и в окнах как будто дразнились и хвастались приветливые разноцветные абажуры. А во дворе не было никого и стояла такая неприятная и тяжелая тишина, как будто все навсегда покинули Бубыря, ушли в свои веселые, теплые комнаты. Он слонялся по двору, обошел заваленный грязным снегом скверик. И, если бы кто-нибудь в эту минуту сказал ему хоть слово, он бы немедленно заревел. Но никого не было.

Петляя по двору, он все-таки незаметно приближался к своему подъезду. Но, подойдя к нему, снова не решился войти и присел на корточки, подперев спиной стену.

Честно говоря, Бубырь немного хитрил. Он ждал. Должна же была выскочить в конце концов встревоженная его исчезновением мама или хотя бы Оля. Им давно уже следовало бы поинтересоваться…

Так он сидел, тыкая прутиком в снег, немного тоскуя, немного боясь темноты и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество. Потом ему показалось, что прямо перед глазами сверкнула необычайно яркая лампа; он услышал какой-то треск, легкий щелчок. Его смутно удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что Леня едва не взвыл от страха. Но тут же он услышал жалобное, тоненькое повизгивание. Неужели щенок? Недоумевая, откуда он взялся, Леня слегка нагнулся вперед, всматриваясь. Верно, щенок! Совсем черный! Леня стал поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это действительно песик. Даже не щенок, а вполне взрослая такса, хоть и молоденькая.

– Черная, как муха, – прошептал Леня, все еще с недоверием присматриваясь к песику.

Главное, что смущало Бубыря, это совершенно неожиданное появление таксы из ничего, из воздуха. И еще то, что она была или больна, или сильно избита. В самом деле, он же сидел здесь долго, смотрел вокруг, прислушивался – никого и ничего. И вдруг – собачонка, да такая, каких никто поблизости никогда не видел! И почему она так жалобно визжит?

Леня, все еще сидя на корточках, пощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как если бы встретилось больное место, а продолжала так же однообразно скулить. И все время мелко дрожала, будто ее бил озноб.

Значит, она все-таки больна. И Леня решился. Осторожно взяв ее на руки и кряхтя, как столетний дед, он приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на весь двор, будто ей сделали больно.

– Ты что? – испугался Леня. – Чего ты?

Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей в глаза, но и глаза и нос у нее были такие же черные, как и короткая шерсть. Ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг влажное, теплое прикосновение заставило Леню рассмеяться.

– Он лижется! – в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. – Ах ты, дурачок!

И, совсем забыв о ванне, о пробке и об ожидавших его дома неприятностях, Бубырь, перепрыгивая через ступеньки и крепко держа драгоценную ношу, помчался домой.

Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную девчонку, Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому задирать, а только сам лупил изредка.

– Куда катишься, Колобок? – спросила она, раскачивая перед носом Лени кожаную сумку.

Леня даже не обратил внимания на обидное прозвище.

– Вот, видела? – Он торжествующе показал все еще дрожащую таксу. – Моя!

– Откуда? – Глаза Нинки вспыхнули любопытством, и она протянула руку к собачонке.

Но Леня плечом отбросил ее руку.

– Нельзя! Укусит! Нашел я ее. Она сама появилась… – сбивчиво объяснил он.

– Стащил, стащил! – закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый шепот. – Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто в жизнь не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно…

– То-о-же выдумала… Отойди, не мешай! – Леня упорно пропихивался вперед мимо прыгавшей перед ним Нинки.

– Лучше дай! А то всем скажу, что стащил, что сама видела, как тащил из сарая…

– Из какого сарая? Ты что! – испугался Леня.

Может, и справилась бы с ним хитрющая Нинка-пружинка, но в это время наверху с треском распахнулась дверь и мамин голос, хоть и сердитый, но очень приятный, приказал:

– Марш домой!

– Тетя Лиза, а он щенка украл! – тотчас закричала Нинка. – Я сама видела, на соседнем дворе… – И покатилась вниз по лестнице.

Будто идя на казнь, преодолел Леня оставшиеся до мамы пятнадцать ступенек.

– Когда же это кончится? – простонала мама, увидев Леню с его находкой. – У всех дети, как дети… Немедленно брось эту гадость!

– Это такса, – тихо сказал Леня. – Такая собака… Она больная…

– Больная собака! Заразная! Ужас! – закричала мама, пытаясь вырвать таксу. (Впервые песик взывал настоящим собачьим голосом.) – Он еще кусается, наверно? Бешеная! Брось сейчас же!

– Меня он не укусит, – упрямо сказал Леня.

Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, втолкнула его в прихожую вместе с прижатой к животу собачонкой.

– Ну хорошо! – сказала она решительно. – Сейчас я позову отца…

Как всегда в таких случаях, Леня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило впечатление.

– Я больше не могу! – заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. – Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.

Папа подошел ближе.

– А кто тебе сказал, что собака больна? – спросил он, с интересом присматриваясь к песику.

– Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна…

– По-моему, она здоровехонька. – Папа слегка потряс таксу за длинное ухо.

И та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно, что мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные собачьи глаза.

– Теперь она здорова, – со вздохом сказал Леня.

И, не глядя на маму, приготовившись к подзатыльнику, Леня осторожно опустил таксу на пол. Песик вильнул хвостом, метнулся к папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись на спину, заюлил всем телом, принюхиваясь к халату хозяйки.

– Абсолютно здоровый пес! – весело сказал папа. – И безусловно неглупый.

– Чепуха, – растерянно сказала мама. Безропотная покорность таксы произвела на нее впечатление. – Отлично, если она здорова, но мне не нужны ворованные собаки.

Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря.

– Я сидел у стены, – начал Леня, сразу увлекаясь, – вот так на корточках, и ковырял палкой. Никого не было, и вдруг блеснуло и откуда-то свалилась эта вот Муха… Это я ее так назвал, потому что она совсем черная и очень веселая.

– Что ж, ее выбросили из окошка? – поинтересовалась мама.

– Нет. Я сам не знаю, как это случилось. Но только не было ничего, и раз – собака… Она ничья.

– Ну вот видишь, – сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот, – она ничья. И чистенькая.

– Пусть и останется ничьей, – не очень уверенно сказала мама и ушла на кухню. – Пусть переночует, а утром – вон!

Папа и Бубырь обменялись понимающим, торжествующим взглядом.

Так в квартире Бубыриных осталась неизвестная собачонка.

Не раз в течение вечера мама, вспомнив о ее таинственном появлении, бросала начатое дело и пробовала беседовать с Мухой.

– Непонятная собака, – говорила мама, – что-то есть в тебе странное. Откуда ты взялась? Терпеть не могу секретов!

Муха внимательно прислушивалась к этим разговорам… Но через час, привыкнув, она при первом звуке маминого голоса, если в нем раздавался знакомый вопрос, опрокидывалась на спину и весело шевелила хвостом, ожидая, когда пощекочут ее брюхо.

– Во всяком случае, – заканчивала мама, – ты как будто действительно здорова…

Никто не знал, что теперешнюю Муху звали раньше Деткой, что она прожила необыкновенную и очень важную жизнь, что ее ищут и за ней охотятся… Десятки людей уже шли по ее следам.

Глава шестая
ТРЕВОГА

Среди множества людей, которых так или иначе коснулось исчезновение собаки, был и тот самый парень, которого Юра Сергеев встретил в парке научного городка возле стенда с Деткой. Этого парня за пьянство и нерадивость недавно уволили из института. Такая история была для него теперь совсем некстати. Когда он встретил несколько дней назад в Майске незнакомого человека, с которым вместе выпил, то полагал, что все будет куда проще. Собутыльники договорились, что парень украдет черную таксу Детку и передаст ее новому приятелю. А этот приятель был хоть с виду и древний старец, но настоящий мужик: деньги он не считал, сунул новому знакомому пятьсот на расходы и обещал еще тысячу, если все будет как надо. Сам он служил в каком-то другом институте или в лаборатории не то в Майске, не то в Москве. Парню он поставил условие: выкрасть собачонку так, чтобы Андрюхин ничего об этом не знал.

В это утро Леня Бубырь – единственный человек, который многое мог бы рассказать об исчезнувшей таксе, – изнывал от безделья. Уроки были сделаны вечером, с Мухой он поиграл; до занятий оставалось больше трех часов, а делать было совершенно нечего. Леня уже дважды, захватив клюшку, выходил на двор. Но все словно сквозь землю провалились.

В это время мама выпустила Муху погулять. И Леня с черным песиком помчались наперегонки через двор.

Пока Муха металась где-то у сараев, он подбежал к третьему корпусу, подкрался к углу. Уже слыша негромкие голоса ребят, он переждал минуту, хихикая от нетерпения, и наконец выскочил из-за угла с криком:

– А вот он и я!

Тут же Бубырь отшатнулся и испуганно прижался к холодной стене. Прямо против него стоял незнакомый парень лет восемнадцати, а может и двадцати, в маленькой кепочке, сделанной, казалось, из одной пуговицы, и в короткой куртке с большим, поднятым вверх воротником. Парень курил и, щурясь от дыма, пускал вонючее облачко прямо в розовое лицо Бубыря.

Леня бросился со всех ног к ребятам. Дикий свист пронесся, кажется, над самым его затылком. Но он уже видел Пашку, Вовку, всех других и, оглянувшись, убедился, что незнакомец следует за ним шагом, с ленивой ухмылкой. К тому же через пустырь, кувырком скатываясь с бугров в колдобины, по уши утопая в снегу, но захлебываясь злым лаем, галопом неслась на помощь Муха. У Бубыря отлегло от сердца, и он, за несколько метров от ребят перейдя на шаг, незаметно перевел дух, уверенный, что ребята встретят его насмешками. Но Пашка хмуро смотрел на медленно подходившего парня.

– Кто это? – тихо спросил Бубырь.

– Чужой, не знаю, – нехотя процедил Пашка. – Да видно, что хулиганье. Говорит, собака у него пропала…

– Так как же будет, ребятки? – очень вежливо, как ни в чем не бывало, спросил незнакомый парень, подходя ближе. – Поможете сыскать собачку?

Он не договорил. Задыхаясь, не то с лаем, не то с визгом, ему в ноги бросилась Муха, яростно рыча и изо всех своих небольших собачьих сил норовя вцепиться повыше кокетливого сапожка незнакомца. Он даже не отдернул ногу, внимательно рассматривая Муху.

– Это… это чья же такая сердитая? – Незнакомец сунул руку во внутренний карман куртки, достал что-то, быстро поднес к глазам и тотчас спрятал.

– Моя… – нерешительно выговорил Леня после короткого молчания.

– Давно завел? – спросил парень без улыбки таким тоном, что сердце у Бубыря снова сжалось.

– А я и не знал, что у тебя собака, – хмуро сказал Пашка.

И Лёне ничего не оставалось, как признаться, что собака у него недавно, совсем недавно, в общем, всего два дня, что она приблудилась и хозяина Леня не знает…

– Не знаешь? – Лицо парня стало совсем ласковым. – А ведь хозяин-то я. Моя это собачка!.. – И он позвал таксу: – Детка!.. Детка!

И тогда все увидели, как, слабо вильнув хвостом, не поднимая головы, такса покорно перевернулась вверх брюхом у сапог своего владельца.

Выдержать такое предательство Бубырь не мог.

– Муха! – завопил он отчаянным голосом.

Но, прежде чем такса успела переползти к Бубырю, незнакомец мгновенно нагнулся, схватил бывшую Муху за холку и сунул за пазуху, в свою куртку, сразу оттопырившуюся бугром.

* * *

Еще ничего не зная об исчезновении Детки, Юра и Женя медленно брели в это время на лыжах по лесной просеке.

С тех пор как, по личному распоряжению академика Андрюхина, для неусыпных наблюдений за здоровьем Юры Сергеева в помощь профессору Шумило прикрепили студентку четвертого курса Горьковского мединститута Женю Козлову, в характере Жени произошли крайне нежелательные изменения. Она стала требовательной, раздражительной и обидчивой, а от ее веселости не осталось и следа. Юра, первый заметивший эту перемену, объяснял ее скукой и бездельем. Действительно, делать его личному врачу, как прозвали Женю, было совершенно нечего.

Три дня в неделю Юра проводил в академическом городке, испытывая, как он говорил, особое снаряжение. Больше из него ничего нельзя было выжать, да ребята и не пытались, понимая, что дело серьезное. Эти три дня Женя находилась с Юрой в городке Андрюхина. Потом они уезжали в Майск. И Юра возвращался к своей основной работе, а Женя, так же как и в академическом городке, обязана была каждые три часа измерять у него давление крови, температуру, делать специальные укрепляющие внутривенные вливания… В промежутках она томилась от безделья, да и сами эти процедуры как ей, так и Юре надоели очень скоро. Впрочем, Женя, стоя на страже достоинства медицины и ее тайн, недоступных простым смертным, строго пресекала малейшие попытки Юры уклониться от процедур или хотя бы поиронизировать над ними.

– Противно смотреть, какой ты нормальный! – бубнила Женя, скользя следом за Юрой. – Давление нормальное. Температура нормальная… Вчера вливала в вену десять кубиков, так хотя бы точка осталась, хоть след… Если бы я не видела своими глазами, что ты проделываешь у Андрюхина, не поверила бы ни за что! Как можно оставаться таким возмутительно здоровым!

А в лесу было чудесно! И постепенно, незаметно для них, молчаливая прелесть заснеженных елочек, суровая красота сосен, сонное небо, которое, готовясь задремать, всерьез куталось в облака, странные шорохи в глубине леса, где кто-то еще бегал или крался по следам, – все это словно входило в них, растворялось, делая их спокойнее, серьезнее и лучше… Теперь они шли медленно. И с каждым шагом в Жене разгоралось желание поговорить о чем-то большом и очень важном, что, она чувствовала, могло быть выяснено именно сейчас. А Юру все больше охватывало чувство радостной бодрости. Он бежал, играя палками, напевая себе под нос, и то и дело улыбался и даже коротко похохатывал своим быстрым и смешным мыслям.

– Вот так и все, – вздохнула Женя, – шумят, прыгают, толкутся в магазинах…

– Ну и что?

– А война? – строго спросила Женя. – Я где-то читала, что вполне возможно изготовить такую бомбу, которая при взрыве даст воронку диаметром до восьмидесяти километров. И на площади более тысячи квадратных километров будет уничтожена всякая жизнь. Представляешь? Один человек, покуривая сигарету, нажмет кнопку – и из брюха самолета вывалится бомба, и через несколько мгновений перестанут существовать миллионы людей, и все, что было создано их трудом, трудом их отцов, дедов, прадедов, десятков поколений…

– Но до этого, – медленно возразил Юра, – другую кнопку нажмет другой человек… Самолет с ядовитой начинкой будет выброшен за тысячи километров от Земли и там уничтожен.

Женя пристально посмотрела на него.

– Это так же возможно, как и кобальтовая бомба, – усмехнулся Юра. – Сейчас – а впрочем, это было, наверное, всегда – живут две науки: одна работает над тем, как наиболее эффективно и подешевле уничтожить людей; другая делает все, чтобы люди с каждым поколением жили разумнее и лучше. Конечно, кобальтовая бомба – это страшная сила. Только она вызывает еще большее отвращение и безудержную злобу к тем, кто, несмотря ни на что, готовит войну. У Андрюхина работают ученые всего десятка стран, но как колоссально много они уже сделали против войны!

– А зачем приезжает Крэгс? – спросила Женя.

– Совершенно не понимаю. – Юра шевельнул массивными плечами. – Как может ученый допустить, что мир погибнет? А ведь Крэгс верит в это. И знаешь, кажется надеется перекрестить в свою веру Ивана Дмитриевича. Вот будет потеха!

Юра радостно захохотал, предвкушая эффект затеи, которой академик Андрюхин хотел встретить коллегу.

– Больше всего меня бесит беспомощность! – упрямо сказала Женя.

– Какая беспомощность? – сердито удивился Юра. – Ведь это мы не даем упасть бомбе! Конечно, каждый из нас поодиночке мало что может, но все вместе мы, как одна рука, уже много лет удерживаем бомбу. Это, по-твоему, беспомощность?

Они помолчали. Теперь Юра хмурился, а на лице Жени проступила робкая улыбка.

– По-моему, это хорошо, что люди думают о работе, о семье, о своем городе или о новых штанах, – продолжал Юра. – Пусть шутят, смеются, любят друг друга, растят детей и не думают об этой чертовой бомбе. Было бы ужасно, если бы, испугавшись, люди забыли о жизни, о ее маленьких радостях, которые складываются в общую, большую, если бы день и ночь, корчась от страха, люди думали о войне. Тогда она бы скоро началась.

– А ты знаешь, что, собственно, делает Андрюхин?

– То же, что и мы все: не дает бомбе упасть. Вот кто не боится войны! Он убежден, что войны не будет, а если она все же случится, мы сумеем предотвратить и преодолеть любые ее бедствия. Ты ведь знаешь, что вчера произошло в лабораториях Андрюхина? Детка указала дорогу людям! Человеку!