Текст книги "Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности"

Автор книги: Владимир Гаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

За истекшие 24 минуты много воды утекло.

Мир физики отпраздновал несколько выдающихся открытий, приблизивших человека к пониманию фундаментальных закономерностей в микромире. В первую же минуту (напомню: она приблизительно равняется десяти месяцам) Анри Беккерель открыл естественную радиоактивность солей урана, и этот до того ничем не примечательный обитатель периодической таблицы сразу оказался в центре внимания. На исходе второй – Томпсон обнаружил электрон, а еще спустя минуту супруги Кюри – радий и полоний. Первую "пятиминутку" достойно завершил Эрнест Резерфорд своим открытием альфа– и бета-распада.

Когда стрелка на циферблате переместилась в следующий пятиминутный сектор, мир вступал в календарное XX столетие новой эры. К этому времени успели родиться Лео Силард, Фредерик Жолио-Кюри и Вольфганг Паули. А к исходу первых десяти минут объявленной часовой готовности к ним присоединились, один за другим, Энрико Ферми, Вернер Гайзенберг, Игорь Курчатов, Роберт Оппенгеймер.

Вся команда была в сборе. Можно было начинать штурм основ мира.

Когда время сжато, нагляднее картина стремительного и неудержимого приступа нового поколения на твердыню "старой" физики. До начала первой мировой войны на циферблате атомных часов стрелка успела отсчитать 24 полных деления. К началу войны родились – в один год, 1908-й – Эдвард Теллер и Лев Ландау; зато команда потеряла своего знаменитого ветерана Пьера Кюри… Были уже созданы теория радиоактивности и специальная теория относительности, несколько вариантов планетарной модели атома. И все потрясение основ физики еще не перестало казаться безоблачно-чистым, сугубо мирным академическим делом…

Впрочем, отдельные скептики рано почувствовали, как далеко может завести ничем не сдерживаемое любопытство ученых – в мире, которым управляют отнюдь не они. В научной фантастике тоже шли полным ходом приготовления к решительному штурму проблемы, о которой ни ученые, ни тем более политики в ту пору даже не задумывались.

Штурм писателей-фантастов, как мы знаем, увенчался блестящей победой. Чем, как не триумфом воображения, стал роман Уэллса "Освобожденный мир"! Но победа не возникла на пустом место, ее подготовили сразу несколько менее известных произведений, вышедших в начале века. В них среди прочих "фантазий" наметанный глаз специалиста обязательно выхватит искомое сочетание слов: атомное оружие.

На 13-й минуте (шел 1906 год) плодовитый британский фантаст Джордж Гриффит приступил к написанию утопического романа "Властелин труда". Закончил он его в том же году, но издать смог лишь спустя пять лет. Воображение автора добралось до "атомной базуки", стреляющей управляемыми гелиево-радиевыми снарядами, которые дистанционно взрывались при приближении к цели.

А минутой позже хорошо известный у нас в стране американский прозаик Эптон Синклер тоже решает попробовать руку в становящейся модной фантастике. Он пишет пьесу "Тысячелетие", где не только повторяет выдумку Гриффита (теперь это "радиевые ружья"), но и делает несомненный шаг вперед. Изобретенный им новый элемент "радиумит" уничтожает все живое на Земле после того, как безумец ученый разбивает контейнер, содержащий смертоносное вещество. Уже теплее – хотя пьеса, быстро переделанная в роман, не увидела света раньше 1924 года…

Совершенно случайно на исходе первой четверти "часа" – это был июльский номер за 1907 год английского журнала "Черный кот", а в нем рассказ некоего Эдгара Бэкона "Сам собой" – промелькнул намек на какие-то целебные свойства радиоактивности. Никто, разумеется, в эту выдумку всерьез не поверил. Собственно, и о вредных последствиях облучения в те годы еще понятия не имели!

И наконец, на 20-й минуте зафиксировано произведение действительно любопытное.

В 1912 году сразу двумя романами дебютировал в научной фантастике бывший моряк, бывший коммивояжер, бывший… словом, записной неудачник, скрывший имя под псевдонимом "Норман Бин". Может быть, он и стал сочинять фантастические истории от отчаяния, не найдя себе более подходящего дела, однако выбор оказался для него поистине "звездным часом".

Романы назывались "Под лунами Марса" и "Tapзан – повелитель обезьян". А настоящее имя автора, как теперь нетрудно догадаться, – Эдгар Райс Берроуз.

Сам факт появления этого имени в любом историческом очерке о ранней американской фантастической литературе сомнений не вызывает. Но при чем здесь тема атомной войны? Казалось бы, далекие от треволнений века утопические фантазии потому и принесли Берроузу неслыханный успех, что уж очень старательно он отгораживал читателя от реальных тревог, уводил в мир заведомо выдуманный, простой и ясный.

Все так. Но тем более неожиданно упоминание (в первом томе бесконечной марсианской одиссеи) об атомном оружии!

Технически открытие Берроуза малоинтересно: по сути, те же "радиевые пули", которые годом раньше ввел в научную фантастику Гриффит. Другое любопытно. Если у такого неутомимого компилятора, как Э. Р. Б. (аббревиатура для американского читателя не нуждается в расшифровке), мы встретили эти приметные знаки наступающего атомного века, значит, в фантастической литературе он воистину наступил. Создатель Тарзана ведь почти ничего своего не придумал, только ловко заимствовал прочитанное…

13 минут до взрыва (1934 год). Если продолжать сравнивать мир физики с миром фантастики, то первую четверть часа после выхода в свет романа Уэллса и начала мировой войны напряженнее прошли во втором. Реальному миру было как-то не до осмысления и обсуждения атомной проблемы – война, наползавшая угроза фашизма направляли мучительные раздумья совсем в другом направлении.

Усилия физиков, штурмующих микромир, разумеется, не прекращались и в эти смутные два десятилетия, уложившиеся в ровную четверть на циферблате атомных часов. Под руководством Эрнеста Резерфорда была успешно проведена первая искусственная ядерная реакция, а через две минуты он же предсказал существование нейтрона. К исходу указанной четверти часа французские ученые, только что поженившиеся Фредерик Жолио и Ирэн Кюри, обнаружили искусственную радиоактивность. А еще одна представительница этой славной семьи физиков – мать Ирэн, Мария Склодовская-Кюри, умерла от болезни, причиной которой была радиоактивность естественная…

Однако пока общественное мнение во всей этой чреде открытий не видело ничего, кроме "физики". Неудивительно, и непосредственно занятые атомной проблемой ученые не вкладывали в эти слова иного смысла, кроме профессионально-технического. Для них проблема пока существовала в решении уравнений, в постановке эксперимента, в интерпретации результатов.

Совсем другое настроение царило в среде писателей-фантастов.

Сразу вслед за "Освобожденным миром" – в 1915 году – вышел роман Артура Трейна, написанный в соавторстве с выдающимся американским ученым и изобретателем Робертом Вудом (с 1930 года он – иностранный почетный член-корреспондент Академии наук СССР). Роман назывался "Человек, потрясший Землю", и название следовало понимать в обоих смыслах – прямом и переносном.

Сюжет произведения, авторы которого открыто ссылаются на Уэллса, заслуживает того, чтобы на нем остановиться.

"Антигерой" романа, безумный ученый, называющий себя Пакс ("мир" по-латыни), решает на свой манер прекратить кровопролитие мировой войны. С помощью открытых им "расщепляющих уран" лучей он демонстрирует потрясенным жителям Земли возможности нового оружия: затапливает Сахару, смещая направление земной оси, и вызывает серию землетрясений во всем мире. Замысел "миротворца" в том, чтобы наказать человечество, неспособное жить в мире. Технически он планирует раскачивать ось планеты до тех пор, пока в Северном полушарии температура не упадет ниже критической, достаточной для поддержания жизни… К счастью, есть и положительный герой (вполне в традициях фантастики той поры), который вовремя останавливает маньяка-миротворца. Война прекратилась, и на Земле воцарилась идиллия (однако отнюдь не умиление вызывает у сегодняшнего читателя подобное «решение» атомной проблемы).

Атомное оружие, способное вызвать необратимые геологические и климатические изменения на Земле… Это первая из тревожных догадок авторов (хотя они вряд ли сознавала это в 1915 году). И вторая: искушение диктовать – с помощью монополии на это оружие – свою волю всему остальному миру.

Шел всего только 1915 год, еще половины пути на циферблате не проползла стрелка атомных часов.

Ученый-безумец, достигший успеха в "дезинтеграции атома", встречается и в известном романе Карела Чапека "Кракатит" (1924), переизданном спустя двадцать лет на английском языке с характерным подзаголовком: "Атомная фантазия". Чешский писатель уже ясно и открыто пишет о заговорщиках, одержимых идеей мирового господства и начавших охоту за новым оружием огромной разрушительной силы. В финале романа оно, к счастью, уничтожено, а его создатель забывает все детали, относящиеся к его изготовлению. Надолго ли?

На исходе 39-я минута (1927 год). Впервые, видимо, писатель-фантаст пугает читателя идеей, ставшей впоследствии расхожей, о гипотетической древней цивилизации на Земле, которая в результате забав с "атомными игрушками" исчезла без следа (роман американца Пирпойнта Нойса "Бледнолицый гигант"). В том же году в Советской России выходит утопический роман Вадима Никольского "Через тысячу лет", где мы встретим удивительную реплику о том, как во время неудачного эксперимента "атомы отдали скрытую в них энергию" и "взрыв тысяча девятьсот сорок пятого (курсив мой. – Вл. Г.) года стер с лица Земли пол-Европы"^[16].

Оставим в стороне совершенно поразительное совпадение дат. Но и другие примеры – например, роман Владимира Орловского (Грушвицкого) "Бунт атомов", датированный следующим годом, – подтверждают то, во что трудно поверить.

"Ослепительно-жгучий шар, в клубах дыма и пара плывущий в воздушных течениях над землей, сжигающий все живое, – этот образ превосходно передает величественную мощь сил, которые могут быть использованы и на счастье, и на горе людям.

Представления Орловского о ядерной реакции сегодня устарели. Впрочем, относительно. Медленно горящий огненный шар плазмы не очень похож на грибовидное облако атомного взрыва, зато воспринимается как метафорическое изображение будущей, тоже "медленной" управляемой реакции. У Орловского можно найти и ее схему, в грубом, разумеется, приближении: комок плазмы удерживает электромагнитное поле"^[17].

Но если бы только научным предвидением ограничился автор романа! Он ведь задумался и о том, как народы мира сообща будут бороться с атомной опасностью.

Итак, писатели-фантасты разглядели ее настолько ясно, что уже бьют в набат, предлагают конкретные пути устранения угрозы, о которой еще не болит голова у ученых, тем более политических деятелей. Кажется, солидарны с фантастами оказались только священнослужители.

Те тоже почувствовали смутную тревогу – хотя, в общем, им привычную: приближение Судного дня. В проповеди, обращенной к Британской ассоциации науки, епископ Рипони смиренно вопросил аудиторию: "Могу ли я, рискуя подвергнуться линчеванию со стороны некоторых из моих слушателей, предположить, что человеческое счастье вне пределов науки не обязательно уменьшится, если в течение десяти лет все физические и химические лаборатории будут закрыты, а настойчивые и находчивые умы будут переключены на восстановление утраченного искусства жить в мире и на поиски формулы, как сводить концы с концами в масштабах человеческой жизни…"^[18]Газета «Таймс», поместившая этот призыв в номере от 5 сентября 1927 года, вероятно, не подозревала, как прозвучат эти слова через десять лет.

В научной фантастике тех лет рядом с первыми "атомными" кандидатами в мировые диктаторы мы встретим и первых же "атомных" пацифистов.

Еще в 1908 году вышел роман американца Холлиса Годфри "Остановивший войну", сейчас позабытый всеми, за исключением разве что добросовестных библиографов. Герой, чем-то смахивающий на капитана Немо, открывает некий газ, интенсивно выделяющий радиоактивное излучение. Уничтожив один за другим все флоты ведущих держав, ученый-миротворец силой заставляет их разоружиться, после чего кончает жизнь самоубийством, унося тайну загадочного газа в могилу. "Правда, остается неясным, что удержит мир от новой гонки вооружений после того, как и угроза возмездия за это исчезла"^[19].

Это была наивная "не – атомная" пацифистская утопия. Вышедший спустя почти четверть века роман английского автора Гарольда Николсона "Общественные лица" может быть назван "самым ранним примером ядерного разоружения посредством демонстрации мускулов"^[20]. Во время вооруженного конфликта (местом на этот раз выбран Ближний Восток) англичане разрабатывают новые «супербомбы» – и межконтинентальные ракеты! – которые призваны осуществить демонстрацию военной мощи воюющим сторонам. Новым оружием уничтожены избранные цели: американский крейсер, корабль, принадлежавший компании «Юнайтед фрут», а также (видимо, «по недосмотру») часть Флориды. Самое интересное, что в результате этих действий английский министр производит дворцовый переворот в правительстве и навязывает миру полное разоружение. Автор не скрывает своей оценки этого поступка, называя его ренегатством…

Задержим на минуту внимание.

Истекают три четверти часа "объявленной" готовности – и писатели-фантасты весьма живо обсуждают проблемы, которые взволнуют военных, ученых, политиков только в 70 – 80-е годы. Спустя полвека это будут уже проблемы более чем реальные, они вызовут неутихающую полемику, расколют общественное мнение надвое: осознанное, свободное атомное разоружение – или навязанное силой?.. Пока же все это лишь фантастика.

На исходе 42-й минуты в литературу робко вошла и другая тревожная тема, на которой также стоит остановиться.

В сентябрьском номере за 1929 год первого американского специализированного журнала научной фантастики "Эмейзинг сториз" появился рассказ "Красная опасность" некоего "Капитана П. Мика" (очевидно, псевдоним). Формально это такой же военный сценарий, как и те, о которых речь шла раньше, однако по сравнению с многочисленными предшественниками автор добавил ряд эффектных деталей. Русский флот нападает на тихоокеанское побережье США, и даже американские "атомные" аэропланы, вооруженные "радитом" – новым оружием, вызывающим расщепление атома, не в состоянии остановить агрессоров. Только после того как разведка похищает русского ученого, знающего секрет экрана от "радита" (и выдающего его после пыток), русский флот уничтожен, и Америка сохранила независимость.

Именно последнее обстоятельство, а также ряд навязчивых подробностей выводят рассказ "Капитана" за рамки просто военных сценариев. Окажись его опус лишь одним из примеров атомной фантастики, не стоило бы задерживать внимание. Но интереснее в данном случае пионерская разработка другой, впоследствии очень мощной, воистину «золотой» жилы – фантастики антисоветской.

Об этом говорит не только название и дата (в 1929 году "русский флот" можно понимать только как флот советский). Автор не забывает сообщить, что в конце концов народная революция в России свергнет "кремлевских диктаторов". А операция по удалению тромба в мозгу русского лидера поможет ему избавиться от прежних иррациональных заблуждений в отношении американцев!..

Запомним обязательно и этот "антик" научной фантастики начала века.

8 минут до взрыва (1938 год). Еще пять минут прошли в неотступной тревоге.

Захват власти в Германии Гитлером и первые военные авантюры фашистов очень быстро продемонстрировали – но, разумеется, тем, кто умел видеть, – куда все это заведет в самом скором времени. На исходе пятиминутки мир замер перед пропастью новой войны.

Быть может, ученым-физикам нужен был наглядный исторический пример фашизма, показавшего, к чему приводит варварство в середине XX столетия, чтобы позже их объединила общая ответственность за судьбы мира. Богатое воображение, свойственное людям этой профессии, легко подсказало специалистам-атомщикам кошмарную перспективу: Гитлер, овладевший еще и "абсолютным оружием".

Правда, осознанию этого нужно было "выкристаллизоваться" в мозгах. Пока же ученые всецело отдались азартной гонке "внутрь материи". Кто скорее всех достигнет заповедного атомного ядра, откроет его закономерности и выпустит на волю невообразимую энергию? Зачем и кому она, эта энергия, достанется, вопрос не стоял.

Сейчас нам, конечно, легко оценивать результат этого увлекательного соревнования любопытных. Мы знаем о событиях более близкой к ним истории, о которых они не подозревали, и вольны бесконечно долго и тщательно взвешивать все плюсы и минусы открытий, совершенных полвека назад. Но любая история – это не только "теоретические закономерности", но и феномен. Уникальный, неповторимый и, увы, не подверженный корректировкам из будущего (разве что в научно-фантастической литературе).

Как было – так и было. Нам остается только думать и сопоставлять, находить аналоги с сегодняшним днем и по возможности предостеречь нас, сегодняшних, от повторения ошибок. Впрочем, и история, участниками которой мы сами являемся, тоже феномен…

Можно по-разному подходить к оценке наступления атомной эры. Но я не могу отделаться от мысли, что ее прошедшие годы продемонстрировали прежде всего трагическую противоречивость каких бы то ни было поисков абсолюта в военно-политической сфере.

Исследуй физики разных стран просто строение материи, неизвестно, как бы повернулись события дальше. Но ведь не кто иной, как они – крупнейшие, выдающиеся ученые, – подтолкнули политиков в гибельном направлении: создание абсолютного оружия против Гитлера (гибельном, потому что сегодня мы знаем точно: война против гитлеровского фашизма была бы выиграна и без атомной бомбы). Удивительно, с какой настойчивостью они еще преодолевали консервативное сопротивление военных и властей предержащих…

"Мы – атом и я – были дружны до самого последнего времени, – писал Макс Борн много лет спустя, вспоминая о тех годах невинного научного любопытства. – Я видел в нем ключ к глубочайшим тайникам природы, и он открыл мне величие творения и Творца. Он дал мне возможность заниматься интересными исследованиями и преподаванием и обеспечил средствами к жизни. Но теперь он стал источником глубокой печали и опасений как для меня самого, так и для каждого человека"^[21].

Говоря об относительном безразличии ведущих ученых к социальным последствиям того, что атомный джинн выходит на свободу, несправедливо будет замолчать проскользнувшие искры тревоги. Их было немного. Скорее всего тревога просто органично вплеталась в течение мысли, привыкшей к системности – просто как еще одна возможность.

Невероятная, "безумная" – но отчего бы и ее не рассмотреть разом?

В 1936 году на первых Менделеевских чтениях в Москве едва ли не самым запомнившимся был доклад новоиспеченного нобелевского лауреата Фредерика Жолио-Кюри. Шла (взглянем на циферблат наших атомных часов) 50-я минута с момента объявления часовой готовности, и в научном докладе прославленного физика промелькнуло нечто такое, что даже по меркам склонной к безумству ядерной физики отдавало некоторой литературщиной. Сказал же ученый следующее:

"…Мы должны с опасением предвидеть последствия катастрофы космического порядка. Астрономы иногда наблюдают, что звезды средней яркости внезапно разгораются. Такое внезапное возгорание звезды вызывается, может быть, превращениями взрывного характера, которые предвидит наше воображение. И если когда-нибудь исследователь найдет способ их вызывать, то не попытается ли он сделать опыт? Думаю, что он этот опыт осуществит, так как исследователь пытлив и любит риск неизведанного"^[22]. Такое вот раннее оповещение…

А время шло неумолимо. В 1937 году умер Резерфорд. И эта смерть в точности совпала с переходом стрелки атомных часов в последний десятиминутный сектор.

Сразу после объявления десятиминутной готовности (в 1938 году) произошли два события, резко ускорившие и без того плотно спрессованный график атомной гонки. Из Германии эмигрировал в США последний из "стартовой" команды (официально еще не укомплектованной) – Энрико Ферми, увозя с собой самые свежие впечатления о гитлеровском режиме и его приготовлениях к войне. А оставшиеся в Германии физики Отто Ган и Фриц Штрассман открыли необычный эффект: ядро урана способно делиться при бомбардировке его нейтроном.

Сколько я не читал книг, посвященных описываемым событиям, любой автор – склонный к журналистскому "накручиванию" или бесстрастно придерживавшийся фактов – в этом месте не удерживался от подчеркиваний. Сейчас можно со всей определенностью судить, что эффект от сообщения об опытах Гана и Штрассмана произвел впечатление взорвавшейся бомбы. В свете последующих событий метафору можно понимать буквально.

О бомбе задумались физики, эмигрировавшие из рейха и осевшие кто в Англии, кто в Америке. О бомбе, вероятно, задумался и Жолио-Кюри в пока еще не оккупированной Франции. О бомбе задумался и Курчатов… Впрочем, говоря о "задумавшихся", я перескакиваю через год – но ведь это всего минута на атомных часах!

Правда, открытие немецких физиков (его вскоре повторили их соотечественники Лиза Мейтнер и Ганс Фриш) пока не высветило во всем блеске проблему бомбы – страшно представить, что на нее обратили бы внимание обычно близорукие в научных вопросах нацистские главари. Однако оно открыло дорогу цепной реакции событий, покатившихся дальше как под горку – и скоро лавину уже было не остановить.

Если мир науки только вступал в период откровений, то авторы научной фантастики и их верные читатели к этому моменту ничему не удивлялись.

"Никто еще не открыл секрета атомной энергии… Но в одном вы можете быть совершенно уверены: тот, кто его откроет, уже живет среди нас. Его статьи и результаты экспериментов регулярно появляются в научной периодике; имя его известно"^[23].

Примерно такими уверенными словами возбуждал интерес читателей редактор американского журнала научной фантастики, вышедшего в июне 1938 года. Редакционная статья, откуда взята цитата, называлась "Фантастическая литература", журнал – "Эстаундинг сайнс-фикшн", а имя редактора было Джон Кэмпбелл.

Досье по теме «Атомные часы»:

ДЖОН В. КЭМПБЕЛЛ-МЛАДШИЙ

1910–1971

Американский писатель-фантаст и редактор. Окончил Массачусетский технологический институт и университет Дюка (по специальности – физик). Дебютировал в научной фантастике в 1930 г. Возглавил журнал "Эстаундинг сториз" (впоследствии "Эстаундинг сайнс-фикшн", "Аналог") в 1937 г. и был его бессменным редактором до самой смерти. Назван американской критикой "соавтором всех авторов", дал путевку в литературу признанным ныне писателям-фантастам – А. Азимову, Р. Хайнлайну, Т. Старджону, Л. Дель Рею, А. Ван-Вогту, С. де Кэмпу, Д. Уильямсону, К. Саймаку, Г. Каттнеру и К. Мур.

Фигура Джона Кэмпбелла-младшего – это священная статуя в храме, место поклонения целых поколений американских фантастов.

О нем ходят легенды, и это неудивительно. Кэмпбеллу американская научная фантастика, вероятно, более чем кому-либо, обязана своим расцветом в 40 – 50-е годы. Прорыв заграждений "литературного гетто", где жанр пребывал как бы в добровольном заключении, совершили его ученики, все те, кто поименован в досье. Но тем значительнее заслуга "папы Кэмпбелла", ведь это он собрал их под одной крышей, обучил и духовно направил.

Кэмпбелл, в частности, заложил тенденцию знакомить своих читателей не только с новинками научной фантастики, но и с последними данными науки, с новостями политики. С его приходом к редакторскому рулю "Эстаундинг" превратился в орган, который мы бы сегодня назвали журналом научно-художественным и общественно-политическим.

Лозунг, в скором времени прочно укрепившийся на обложке журнала, прямо под названием "Научный факт – научная фантастика", не просто рекламный прием для завлечения читателей. Это была политика журнала.

"Крестный отец" большинства сегодняшних классиков американской фантастики был фигурой противоречивой. Он мог в своих редакционных статьях (а они успешно конкурировали с печатавшейся рядом фантастической прозой) едко пройтись по адресу многих социальных институтов Америки, но в целом за свои политические взгляды был единодушно отнесен к "правым". (И в общем справедливо: в тех же статьях проскальзывали расистские нотки, специфическое чувство презрения ко всему неамериканскому.) Мог со страстью, достойной лучшего применения, пропагандировать очевидную чепуху – так называемую "машину Дина", еще один вариант вечного двигателя. А в другой раз выдвигал поразительные по силе догадки, диктаторски требовал от своих авторов обязательного просчета социальных последствий того или иного фантастического изобретения.

Такая была личность. Во всем: в словах и поступках, как вспоминают сегодня его "птенцы", Кэмпбелл был шумным, бескомпромиссным, увлекающимся. И если мы говорим о расцвете атомной темы в американской журнальной фантастике накануне Хиросимы, то это, несомненно, заслуга Кэмпбелла. В его школе получали первые уроки научной грамотности те, кто впоследствии сам станет наставником новых поколений писателей-фантастов.

В 1938 году Кэмпбелл только-только открыл двери своего журнала атомной фантастике. И уже в то время читатель "Эстаундинг" мог, к примеру, познакомиться с миром, пережившим ядерную войну "ценою" человечества: Землю населяют мутировавшие разумные обезьяны и псы. К автору – в то время дебютанту, – Лестеру Дель Рею, я еще вернусь…

6 минут до взрыва (1940 год). Эти последние доатомные минуты окончательно перепутали науку, политику, научную фантастику. Все сплелось в один клубок событий и идей. Две независимые дорожки, одна из которых вела к началу атомной эры фантастику, а другая – атомную физику, сошлись в одну. И теперь этот странный союз «научная фантастика – научный факт» был нерасторжим.

Начало второй мировой войны и разом прекратившая поступать из Германии научная информация об успехах атомных физиков тревожным набатом прозвенели для тех, кто имел голову на плечах. Если до 1939 года мало кто из физиков думал об атомной бомбе, то теперь перспектива ее тайного изготовления в рейхе побуждала думать. И действовать, действовать – не по атомным часам, по самым обычным счет мог пойти на дни, часы, минуты!

Оставалось семь минут до взрыва…

Лео Силард обосновал возможность цепной ядерной реакции (деление урана), которая самоподдерживала бы себя; эту мысль независимо подтвердили Ферми и Жолио-Кюри. В марте 1939 года солидный британский научный журнал "Нейчур" опубликовал статью Жолио-Кюри (в соавторстве с Г. Холбаном и Л. Коварским), название которой уже намекало на военное использование новейших данных физики: "Высвобождение нейтронов в ядерном взрыве урана". Если говорить о научной литературе, то "взрыв", кажется, упомянут впервые.

А ровно за месяц до начала войны Силард приехал к Альберту Эйнштейну и без обиняков предложил использовать весь авторитет автора теории относительности, чтобы начать работы по атомной бомбе.

Исторический разговор Силарда и Эйнштейна не единожды описан в литературе^[24], и я напомню лишь некоторые его важные детали.

Силард не сомневался, что Европа – на пороге войны. Но больше его тревожило другое: Европа одновременно на пороге величайших открытий в физике, обязанных своим рождением ученому, сидевшему напротив, – Эйнштейну. И еще венгерского физика взволновала странная статья, появившаяся в английском журнале "Дискавери". Номер был сентябрьский, но по традиции был разослан подписчикам до поступления в розничную продажу.

Его открывала статья известного писателя (и одновременно физика по специальности) Чарлза Перси Сноу. Тот писал: "По мнению некоторых ведущих физиков, в течение нескольких месяцев может быть изготовлено для военных целей взрывчатое вещество, в миллион раз более мощное, чем динамит. Уже не секрет, что начиная с весны 1939 года в лабораториях Германии, Франции, Англии, США лихорадочно работают над расщеплением атомного ядра. Задуманное, может быть, и не удастся. Компетентные люди расходятся во взглядах на то, осуществима ли эта идея на практике. Если да, то наука впервые смогла бы разом изменить характер военных действий".

Силард сообщил Эйнштейну, что тревогу разделяют и Другие физики-эмигранты; год назад Энрико Ферми безуспешно пытался достучаться до высших чинов министерства обороны США. Были, наконец, и объективные данные в пользу того, что немцы начали работу над бомбой (резко прекратился экспорт урановой руды из чехословацкого местечка Яхимов сразу же после оккупации страны вермахтом).

Великий физик молча слушал. Убеждать его было не нужно – и свежий номер "Дискавери" лежал прочитанный на письменном столе, и недавние личные воспоминания о нацистском "новом порядке" не позволяли предаваться расслабляющим иллюзиям. Но он слушал экспансивного венгерского коллегу, а думал о другом.

Об ответственности, которую взваливает себе на плечи.

"Я полностью отдавал себе отчет в страшной опасности, которую будет означать для человечества успех этого мероприятия, – признался Эйнштейн много позже. – Однако, поскольку существовала возможность того, что над той же самой проблемой и с надеждой на успех могли работать немцы, я был вынужден сделать этот шаг. Мне не оставалось ничего другого, хотя я всегда был убежденным пацифистом"^[25].

"Сделать этот шаг" означало ринуться с головой в ненавистную политику, подписать письмо президенту с настоятельной просьбой без промедления приступить к работе над бомбой.

Досье по теме «Атомные часы»:

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН

1879–1955

Великий немецкий физик-теоретик, один из основателей современной физики, создатель новой естественнонаучной картины мира. Жил и работал в Швейцарии, впоследствии эмигрировал в США (1933). Создал специальную (1905) и общую (1907–1916) теорию относительности. Автор основополагающих трудов по квантовой теории света: ввел понятие фотона (1905), установил законы фотоэффекта, предсказал индуцированное излучение (1917). Развил статистическую теорию броуновского движения, заложив основы теории флуктуаций, создал квантовую статистику (Бозе – Эйнштейна). Работы по космологии и единой теории поля (1933–1954). Нобелевская премия (1921). Неутомимый борец против фашизма, против применения атомного оружия.

При перечислении научных заслуг Эйнштейна становятся неуместными запятые. Он не тратился на частности, открывал только фундаментальные закономерности…

Общественная биография великого физика также поражает разнообразием и проглядывающей во всех ее внешне не связанных эпизодах целеустремленностью.