Текст книги "Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности"

Автор книги: Владимир Гаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3
НОЧЬ,КОТОРАЯ НЕ НАСТУПИЛА

По часам истории между двумя мировыми войнами пролетел миг. Заключенный в 1918 году мирный договор удовлетворил самые разнузданные аппетиты стран-победительниц. С побежденными немцами мало кто считался; только некоторые, наиболее дальновидные политики предостерегали против того, чтобы загонять Германию в угол: в этом случае ей ничего другого не останется, как лелеять планы реванша. Версальский договор поставил точку на войне – по оттуда же, из Версаля, побежал огонек по бикфордову шнуру, воткнутому в европейский пороховой погреб. Гореть этому дьявольскому фитилю оставалось по меркам истории всего ничего – два десятка лет.

Для мирового империализма война оказалась удачной пробой сил сразу по нескольким направлениям. Она раздразнила желания куда более острые, чем перераспределение колоний, политическое доминирование в Европе и отторжение спорных территорий. В минувшей войне милитаризм впервые заявил о себе как о влиятельной, если не главной, общественной силе буржуазного мира.

Генеральная репетиция в борьбе за настоящее мировое господство, превращение войны в глобальный политический механизм, окончательное "оформление отношений" военных с миром науки и техники – вот что империализм попробовал на вкус в 1914–1918 годах. Но только попробовал…

А тут еще одно обстоятельство прибавилось, на сей раз непредвиденное и оттого тревожное вдвойне. Рождение первого в мире социалистического государства, вызвавшее цепную реакцию революционных и национально-освободительных взрывов, однозначно определило для капиталистического мира "Цель № 1".

С точки зрения преемственности мировых войн неважно, что и вторую снова начала Германия. Не она, так любая другая развитая империалистическая держава обязательно попробовала бы еще раз. Другое дело, что Германия – униженная, поставленная на колени и, естественно, озлобленная "лучше других подходила для натравливания на соседей. Да и в самой Германии зашевелились силы, появление которых никто предвидеть не мог – не только на немецкой почве, но и вообще в мире они возникли впервые. (Справедливости ради нужно отметить приоритет Италии – но она быстро уступила «руководящую роль» Германии.)

Итак, мирной передышки не получилось. Ощущение тягостного удушья, обычно предшествующее грозе, не покидало европейцев все эти отмеренные историей двадцать мирных лет.

"Народы собирают, фабрикуют и совершенствуют всевозможные взрывчатые вещества, насыщают всю окружающую среду легко воспламеняющимися страстями. Это неминуемо должно вызвать когда-нибудь взрыв. Несправедливости, насилия, наглость и дух отмщения пропитали старую почву Европы… Европа представляет собой кипящий котел международной ненависти, причем могущественные люди, имеющие в своем распоряжении запасы топлива, раздувают огонь"^[50]. Так писал в «Военных мемуарах» один из архитекторов Версальского мира, британский премьер Дэвид Ллойд Джордж. Вновь опытный политик проявил себя в большей степени проницательным и гибким, нежели «принципиальным» (ранее он агитировал за интервенцию против молодой Советской России, а потом осудил ее, признав ошибочной и бесперспективной). Другие обеими руками держались за свое версальское «детище», тем самым постоянно подталкивая Европу к новой войне.

Научно-фантастическая литература не могла не откликнуться на это новое грозное предупреждение. Ее "метеосводки" опять, как и десять, двадцать лет назад, давали прогноз точный и неутешительный.

Поток "военных сценариев", прекратившийся было в период военных действий, возобновился с новой силой. Впрочем, так ли?

Книги выходили десятками, их читали, верно – но читателя уже не очень-то волновали все эти перипетии воображаемых сражений на суше и на море. Особенно на море. Библиографии пестрят ссылками: "Великая битва на Тихом океане" Г. Байуотера, "Тихоокеанская война" С. Денлингера и Ч. Гори, "Поступь бога войны" Б. Остина. То доблестный британский флот громит японцев, то, наоборот, броненосцы под флагом Восходящего солнца уничтожают базу американских кораблей. А раз встретился мне и такой вариант: тройное сражение на тихоокеанском театре военных действий – военно-морских сил США, Японии и СССР!..

Но все это уже не задевало, как раньше. Картины реальной войны, еще живые, превосходили по силе фантазию романистов.

Том более что наиболее дальновидные наблюдатели ужо могли разглядеть опасность куда более зловещую. Шла она из Германии – там закрутились события, разом "конкретизировавшие" все мысли о будущей войне.

…Не будем обольщаться. Наше столетие войдет в историю не только веком космоса и атома, социалистических революций и зарождения нового – планетарного – сознания. Вероятно, его еще не раз помянут недобрым словом как век фашизма, который постучался в XX век точно по календарю.

В самый канун нового столетия – истекал 1900 год – произошло малозаметное событие в одиночной палате одной из швейцарских психиатрических клиник. Здесь закончил свои земные дни профессор философии, чьи книги в основном остались не прочитаны, а идеи встретили почти единодушное общественное осуждение. Публика видела в них болезненный эпатаж, вызов морали, наконец, просто кошмары напуганного интеллекта, к тому же снедаемого своим недугом: в юности философ заразился сифилисом. Угасал он в одиночку, всеми отвергнутый – как сам, насмехаясь, отверг и проклял окружавший мир. Впрочем, смерть духа наступила еще раньше – за одиннадцать лет до физической кончины; тогда окончательно померк, уступив болезни, разум.

Можно только гадать, как бы воспринял философ весть о том, что в тот же самый год – 1889-й – в соседней Австрии, на заезжем дворе маленького городка Браунау родился тот, кто объявит себя во всеуслышание его благодарным учеником. До философии "учителя" (как, впрочем, и других наук) он, правда, не снизойдет. Но зато на практике попытается показать, на что способен сверхчеловек, скорый приход которого в мир возвестил философ.

Философа звали Фридрих Ницше. Младенца нарекли Адольфом.

Тут просто необходимо внести ясность. Среди множества исторических "девиаций", доставшихся нам в наследство от времен сталинского "Краткого курса", требует, на мой взгляд, решительного и скорейшего пересмотра бытующая еще кое-где легенда об "идейном вдохновителе нацизма" – Ницше. Между тем его учение, не понятое, а вернее всего, сознательно извращенное, те, кого философ при жизни особенно презирал – людское стадо, серая толпа, посредственность, – откровенно экспроприировали. Как многое другое. Что бы там ни проповедовал Ницше, он, думаю, тем вернее сошел бы с ума, если бы узнал, что "гений посредственности" и ее идеолог будет картинно посещать его музей в Веймаре и сниматься рядом с бюстом философа^[51].

Для него, мечтавшего о сверхчеловеке, это была, конечно, посмертная трагедия – превратиться в придворного философа «сверхчудовищ». Не первая и не последняя такая трагедия в XX столетии…

Временная дистанция – ровно век прошел – позволяет в полной мере оценить это жуткое, вырастающее до размеров символа совпадение. В один и тот же год: медицинская карета, увозящая в сумасшедший дом профессора философии, и появление на свет его "ученика", убийцы миллионов, под именем Адольфа Гитлера вошедшего в историю.

Ницше покинул свою земную юдоль в последний год уходящего столетия – и унес в могилу все иллюзии XIX века. А будущему Гитлеру, тогда еще носившему фамилию Шикльгрубер, в тот год исполнилось одиннадцать лет; вероятно, он уже читал – или вскоре прочтет – Ницше.

Новый век стучался в дверь, и кто из европейцев мог предположить, что вся первая его половина будет окрашена в три цвета: коричневый, черный и красный. Коричневой плесени человеконенавистнических идей, черной ночи "антиразума", наконец, кровавой войны, в которую вверг народы Европы фашизм.

Есть в литературе темы, сюжеты, возникшие сравнительно недавно, но сразу же приобщенные к "вечности". По крайней мере обеспечившие себе жизнь до тех пор, пока не иссякнет в человеке потребность писать и читать написанное. Такова антифашистская литература, "…не эпизод истории культуры отдельных стран, а одно из магистральных явлений духовной жизни нашего века"^[52]. Раз возникнув на предгрозовом европейском небе 20-х годов, подарив миру творения Томаса Манна, Фейхтвангера, Фучика, Эренбурга, Симонова, Брехта и многих других, она не иссякнет от частого обращения к ней художников, пока не сотрется в памяти ужас от пережитого. И еще больший – от осознания, что могло бы произойти, не останови человечество фашистских «сверхчеловеков» в 1945 году.

Деятели культуры хорошо запомнили, кто грозил культуре пистолетом. Слишком нагл и в чем-то даже абсолютен был замах нацистских недоумков на незыблемые основания человеческой цивилизации: гуманизм, честь и достоинство человека, свободу, разум и прогресс, – чтобы забыть, простить… Простой инстинкт видового самосохранения подстегивал воображение трезвомыслящих интеллигентов, ибо никогда со времен инквизиции и религиозных войн "антиразум" не бросал столь яростного вызова культуре и человечности.

Критическую энциклопедию фашизма еще предстоит дописывать. "Раковую опухоль XX века" продолжают изучать под самыми различными углами зрения: как идеологию, массовую психологию, политическую практику, даже как общественную психопатологию… И, конечно, постоянно в центре внимания писателей фашизм как война. Даже не военная агрессия гитлеровской Германии, а сам он, фашизм, как социальное явление, повенчанное с войной изначально.

Неудивительно, что в тогдашней Европе милитаристы всех мастей, которым не терпелось заварить новую кровавую кашу, как по команде, обратили свои взоры к Германии. С самого начала легко было разглядеть "волчий оскал" вчерашнего ефрейтора с усиками кисточкой. "Волк" – так его, кстати, звали в 20-е годы (отсюда и страсть к "волчьим" названиям ставок: "Вервольф", "Вольфшанце"…). Не видеть звериного взгляда, голодно рыскавшего по европейским "окрестностям", могли только близорукие политиканы, во что бы то ни стало стремившиеся разыграть "германскую партию".

Писателей так просто не провести; с первых же своих произведений антифашистская литература одновременно стала и подчеркнуто антимилитаристской. Правда, пришлось отказаться от привычных заклинаний: "искусство вне политики", "непротивление злу насилием" и т. п.

Великий писатель-гуманист Томас Манн за четыре года до войны призывал коллег обратить внимание на "буйную энергию нацизма, с какой он собирается разгромить мир, стесненный, к своей невыгоде, нравственными запретами, и стать его повелителем". В том, каков будет результат, Томас Манн не сомневался: "Это война, всеобщая катастрофа, гибель цивилизации. Я твердо убежден, что ни к чему другому активная философия этого человеческого типа привести не может, и потому счел своим долгом заговорить о нем и об угрозе, которая от него исходит… Сегодня нужен гуманизм воинствующий, гуманизм, который открыл бы в себе мужество и проникся бы сознанием того, что принцип свободы, терпимости и сомнения не должен допустить, чтобы его эксплуатировал и топтал фанатизм, у которого нет ни стыда, ни сомнений"^[53].

Общеевропейская гуманистическая культура, символом и олицетворением которой был немецкий писатель, бралась за оружие. В арсеналах литературы его хватало. Писатели-реалисты оперативно "творили с натуры", не гнушаясь чистой публицистикой (мы еще увидим, и не раз, как она работает в кризисные времена), фантастам же оставалось заняться своим привычным делом. Им предстояло глубже заглянуть "внутрь" феномена фашизма, чтобы, как писал Пастернак, "за поворотом, в глубине", разглядеть будущее. Фашизма и всего человечества.

Сегодня, перечитывая книги полувековой давности, я не перестаю поражаться. До чего все точно, в самую десятку! А если что не сбылось, так это наше счастье: пронесло, кануло в прошлое как неудачный прогноз научной фантастики. Может быть, в том их и заслуга, книг-неудачниц, что вовремя обратили на себя внимание, предупредили, растревожили душу. Не сбылось, потому что не дали сбыться…

Устарели нынче те первые пророчества? Как сказать. Конечно, им не дано было произвести переворот в умах до начала битвы, не смогли они оказать воздействия и на последующий ее ход. Не предотвратили войну… Правда, никаким книгам это пока не удавалось. Однако кто-то же их читал! И разве уверенно скажешь, что порой решало исход боя: количество и оснащение дивизий или моральные качества, дух солдат?

Книги свой солдатский долг выполнили честно. Как дозорные, успели протрубить тревогу, как пограничники – выстрелить по наступающему врагу.

Впрочем, самые первые тревожные сигналы были одиночными и слишком слабыми, чтобы на них обратили внимание.

Да и картины рисовались чересчур мрачные, читающая публика инстинктивно старалась их не замечать. Что поделать, время не располагало к утопическим грезам, оно, по словам критика, "было насыщено мрачными воспоминаниями о минувшей войне, заполнено сциентистской заумью в науке и модернистской в искусстве; воображение дополнительно подстегивалось пугающими образами диктаторов, рвавшихся к власти в европейских странах. Для утопий не хватало оперативного духовного простора, свежего воздуха, без которых немыслимо построение Нового Иерусалима"^[54].

Намек на новозаветную книгу Откровение, иначе называемую Апокалипсисом, не случаен: в промежутке между мировыми войнами любые апокалиптические фантазии уступали по силе воздействия реальным воспоминаниям. Вот и получилось, что обращенным в ближнее будущее пророческим видениям никто не верил.

Вскоре после заключения Версальского мира, когда и Париже еще продолжался торг над поверженной Германией, никому не ведомый американский автор Мило Хастингс выпустил любопытный роман "Город вечной ночи" (1920). В XXII веке Германия развязывает еще одну мировую войну и снова ее проигрывает. Но уже в агонии строит подземную крепость в Берлине, откуда по-прежнему являются на свет планы переустройства мира в общепланетную прусскую казарму. К счастью, в подземный город проникает агент Всемирного правительства, и в финале Германия окончательно капитулирует.

Такой вот любопытный "антик". Он интересен по только тем, что это первая ласточка из долгой серии антигерманских романов-предупреждений 20 – 30-х годов; число их, естественно, будет расти по мере приближения войны. Но роман Хастингса – это прообраз еще и целого мощного направления в западной фантастической литературе. Ведь за сюжетом вполне в духе военных сценариев, о которых шла речь, проступает схема доселе невиданная. Позже появятся построенные по этой схеме знаменитые романы Евгения Замятина, Хаксли и Оруэлла – и в литературу войдет термин антиутопия.

Думаю, одним из ее пионеров был Мило Хастингс. Можно позавидовать его писательской интуиции, безошибочно связавшей антиутопию с германским милитаризмом.

"Фашизм – это не идеология, но что-то более глубинное"^[55], – отмечал в одном из своих репортажей с континента военный корреспондент английской газеты «Обсервер». Было это перед самым концом второй мировой войны. Корреспондента звали Эрик Блэйр, и спустя несколько лет он станет известен во всем мире как автор величайшей антиутопии XX века. Правда, подписана она будет уже его литературным псевдонимом: Джордж Оруэлл…

Но я забегаю мыслью вперед; придет черед и Оруэлла.

Вернемся к книге Хастингса. То, что в подземной крепости обосновались фашисты, сомнений нет, хотя само слово, разумеется, в романе не произнесено. Задолго до "О дивный новый мир" (1932) Олдоса Хаксли безвестный американский автор догадался о далеко идущих планах идеологов "нового порядка" по биологическому выведению каст – правителей, солдат, рабов. По тем временам размышлять об этом могла только фантастическая литература; однако хорошо известно, что позже евгеникой всерьез заинтересовалась верхушка третьего рейха.

Так что уже в 20-х годах писатели-фантасты [****]****
  Незаслуженно было бы умолчать и о нашем соотечественнике И. Ф. Ильине, писавшем под псевдонимом «Тео Эли», – его роман «Долина новой жизни» был создан в 1926 году, но впервые опубликован только в 1966-м.


[Закрыть] углядели опасность, о которой в полный голос заговорят позже. Опасность использования фашизмом новейших открытий в биологии, генетике, психологии. Нацистские теоретики потом без стеснения заявят о похожих проектах создания «идеального государства», и в спецблоках Освенцима и Маутхаузена будет развернута даже особая «научная» деятельность в этом направлении… Но во времена Хастингса никто, похоже, о долгосрочных планах фашизма не задумывался. Почти никто.

И планы первоочередные – разгром всех прогрессивных сил внутри страны, создание тоталитарного нацистского государства, нацеливающего Германию на агрессию против соседей, – были "обнародованы" Хастингсом удивительно вовремя. На считанные месяцы его книга обогнала вести из Парижа: решения мирной конференции стали достоянием общественности в конце января 1921 года. После чего не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы заключить: Германия этого так не оставит…

Не прошло и двух лет, как американский посол в Берлине писал на родину: "Гитлер, молодой австрийский фельдфебель, который во время войны сражался в германской армии, а теперь руководит фашистским движением… медленно идет вперед по тому же пути, что и Муссолини"^[56]. Дата на письме стояла – 5 декабря 1922 года.

Годом раньше в Берлине издательство "Геликон" выпустило озорной роман русского писателя Ильи Эренбурга "Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников". Сегодняшний читатель посмотрит совсем иными глазами на эту искрометную сатиру на все, что угодно (трудно отделаться от впечатления, что это не Курт Воннегут!). Время многое высветило в головокружительном калейдоскопе образов и идей. Но именно сегодня с особой остротой понимаешь: и тогда многие знали, видели – пусть иногда путано – все, что бурлило и кипело в Германии.

Этой книгой начал свой долгий и яркий путь антифашиста Илья Эренбург. С нее же начался и "роман" писателя с набиравшей тогда силу молодой советской социальной фантастикой – к несчастью для нее, роман недолгий…

Досье по теме «Канун»:

ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЭРЕНБУРГ

1891–1967

Советский писатель и поэт, общественный деятель. С ранних лет участвовал в революционных кружках, долгие годы прожил в эмиграции. Автор антивоенного романа "Падение Парижа" (1941) и др. и антифашистской публицистики. Был корреспондентом "Известий" во время гражданской войны в Испании, во время Великой Отечественной войны работал в Совинформбюро. Выдающийся борец за мир, вице-президент Всемирного Совета Мира (с 1950 г.). Международная премия "За укрепление мира между народами" (1952).

В конце жизни писатель по-иному оценивал свой первый роман: «Разумеется, в этой книге немало вздорных суждений и наивных парадоксов; я все время пытался разглядеть будущее; одно увидел, в другом ошибся… В „Хуренито“ я клеймил всяческий расизм и национализм, обличал войну, жестокость, жадность и лицемерие тех людей, которые ее начали и которые не хотят отказаться от войн… За двенадцать лет до прихода к власти Гитлера я вывел герра Шмидта, который „может быть одновременно и националистом и социалистом“, который говорит французам и русским: „нам необходимо вас организовать“, „колонизировать Россию, разрушить как можно основательнее Францию и Англию… Мы оставим голую землю“… Если бы я не писал этого в 1921 году, то в 1940 году не сумел бы написать „Падение Парижа“. Я иногда ошибался, иногда видел достаточно ясно»^[57].

С оценкой фашизма Эренбург не ошибся, и в боях с ним судьба еще не раз бросала писателя на передовую. Некоторые страницы романа – кажется, что написаны они гораздо позже, – ярко свидетельствуют, что писатель "видел достаточно ясно". Так, долгие разглагольствования герра Шмидта о "привнесении образцового порядка" в распустившуюся Европу поразительно напоминают мысли его реального соотечественника, всего через три года опубликовавшего некое сочинение. Автор назвал его длинно и претенциозно: "Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости", издатель же настоял на другом, более лаконичном заголовке: "Моя борьба" ("Майн кампф" по-немецки)…

В следующем романе Эренбурга "Трест Д. Е." (1923) – этот роман обязательно упомянут в своих работах историки отечественной научно-фантастической литературы – снова звучит тревога за будущее Европы. Речь идет не о мифологическом ее "похищении", но, напротив, о вполне реальном одичании и смерти. Жестокой иронией звучит то, что у Эренбурга Европу завоевывают французы и начинают с Германии! Но по-прежнему не устаревает основная мысль писателя – о бесчеловечности "нового" оружия, которое непременно бумерангом ударит по зачинщику.

При всем желании трудно отнести "Хулио Хуренито" и "Трест Д. Е." к вершинам творчества писателя; не назовешь их и яркими примерами молодой советской научной фантастики. В десятилетие, когда активно творили Алексей Толстой и Александр Беляев, фантастические романы Ильи Эренбурга с неизбежностью "задвигались" куда-то во второй, третий ряд. Но и рассказ об антифашистской фантастике в период между мировыми войнами без этих калейдоскопичных, искрометных и порой безжалостно-смешных книг был бы досадно неполон.

Тем более что эстафету подхватили.

Герр Шмидт и "убийца Европы" Енс Боот из романа "Трест Д. Е." – это еще очень размытый портрет будущего реального "преступника № 1". Заметный штрих к нему прибавил Алексей Толстой.

Создатель образа Гарина перед историками научной фантастики ни в каких "оправданиях" не нуждается. Его роман, вышедший двумя редакциями – в 1925 и в 1927 годах, и поныне одно из самых читаемых произведений писателя; а в отечественной научной фантастике "Гиперболоид инженера Гарина" – просто классика.

Досье по теме «Канун»:

АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ

1882/83-1945

Выдающийся советский писатель и общественный деятель. Автор классических произведений социалистического реализма – трилогия "Хождение по мукам" (1922–1941), "Петр I" (1929–1945) и др. Один из основоположников советской научно-фантастической литературы. Академик АН СССР (1939). Трижды лауреат Государственных премий (1941, 1943, 1946 – посмертно). Видный борец за мир, участник первых конгрессов сторонников мира.

Роман Толстого об инженере Гарине заметно уступает по популярности «Аэлите». Можно видеть в книге элемент пародии на сложившийся жанр «красный Пинкертон» – смесь авантюрного сюжета с мечтой о мировой революции; об этом говорят детали, образы, лаконичный, даже залихватский стиль. Но нельзя пройти мимо напрашивающегося сравнения: челка и бородка клинышком Гарина – челка и усики торчком Гитлера.

Вероятно, и сам писатель внес во вторую редакцию романа кое-какие штрихи, которые относились к заявлениям тогда еще малоизвестного лидера хилой немецкой группки провокаторов, именовавших себя "партией". Не могу судить, слышал ли до 1927 года Алексей Толстой о Гитлере – первый том "Майн кампф" вышел в 1925 году; вполне возможно, что и слышал. Но общая атмосфера надвигавшейся войны, к которой толкает мир маньяк-властолюбец, в романе уловлена точно и своевременно.

Гарин – художественный портрет Гитлера, даже не карикатура. Многое не похоже. Но "гаринизм" сродни гитлеризму, их сближают и самые прагматические проекты (вроде концлагерей для всех недовольных), и затаенные долгосрочные "грезы", на которых задержим внимание.

Итак, Петр Петрович Гарин – ученый, принесший свой талант в жертву невероятному эгоизму вкупе с честолюбием, – грезит вот о чем. Абсолютная, ничем и никем не контролируемая власть, о которой и мечтать не могли тираны прошлого. Отбор будущей "расы патрициев", которым останется "предаваться высшим наслаждениям и творчеству"^[58], затем – «трудовиков», они должны будут обеспечивать праздное существование элиты. «Ученый» продумал мельчайшие детали: «Они не взбунтуются, нет, дорогой товарищ. Возможность революций будет истреблена в корне. Каждому трудовику после классификации и перед выдачей трудовой книжки будет сделана маленькая операция. Совершенно незаметно, под нечаянным наркозом… Небольшой прокол сквозь черепную кость. Ну, просто закружилась голова, – очнулся, и он уже раб»^[59].

Алексей Толстой понятия не имел о романе американца Хастингса. Но мысль авторов, живших в разных странах, упиралась в одно и то же, стоило только задуматься над перспективами фашизма.

И вот что примечательно: в романе Алексея Толстого явление названо своим именем. Выслушав разглагольствования Гарина, Шельга только и бросает: "Фашистский утопизм…"^[60]

Увлеченные детективной интригой, читатели того времени, может быть, и пропустили бы мимо ушей "несущественный" эпизод, в котором русский ученый Хлынов говорит немцу Вольфу: "Вы – немец от головы до ног, бронированная пехота, производитель машин, у вас и нервы, я думаю, другого состава. Слушайте, Вольф, попади в руки таких, как вы, аппарат Гарина, чего вы только не натворите…" А в ответ слышит: "Германия никогда не примирится с унижением"^[61].

Здесь не просто глухая злоба, позорная память о Версале – угроза, ничем не подавленная, уверенная! Чего недоговаривает Вольф, называет своим именем снова Шельга:

"Гарин и его предприятие – не что иное, как крайняя точка капиталистического сознания. Дальше Гарина идти некуда: насильственное превращение трудящейся части человечества в животных путем мозговой операции, отбор избранных – "царей жизни", остановка хода цивилизации. Буржуа пока еще не понимают Гарина, – да он и сам не торопится, чтоб его поняли. Его считают бандитом и захватчиком. Но они в конце концов поймут, что империализм упирается в систему Гарина"^[62].

В своем фантастическом романе Алексей Толстой успел показать, как они договорились, все-таки поняли друг друга. В реальной жизни это произойдет позднее. Пока же, захлопнув книгу, читатель не в силах подавить тревогу, в ушах все стоят чеканные слова автора: "Петр Гарин договорился с мистером Роллингом… История была пришпорена, история понеслась вскачь, звеня золотыми подковами по черепам дураков"^[63].

Заканчивалось время поразительных открытий одиночек. Во второй половине 30-х годов материал для думающего, способного к аналитическим обобщениям писателя был собран огромный. Пришла пора комплексного, как бы мы сейчас сказали, изучения феномена. Фашизма целиком, всего как есть.

А для фантастической литературы – и фашизма, "каким он стремится стать".

В преддверии новой мировой войны на позиции антифашистской фантастики прибыла «тяжелая артиллерия». Сразу два крупнейших представителя своих национальных культур вступили в бой – чех Карел Чапек и американец Синклер Льюис.

Я не буду повторять всего, что написано о романе Чапека "Война с саламандрами" (1936) и вышедшей годом раньше книге Льюиса "У нас это невозможно"^[64]. Но они интересны как продолжение заочной переклички писателей-антифашистов, начатой Хастингсом, по крайней мере в двух направлениях.

Это, во-первых, военная агрессия фашизма. А во-вторых, социальный конформизм, питающий эту агрессию изнутри.

Последнее часто недооценивается, а то и просто игнорируется. Между тем военная авантюра нацизма и не могла бы столь успешно начаться, не приведи Гитлер заблаговременно нацию к требуемому состоянию. Чтобы народ превратился в слепое стадо – и с неизбежностью в пушечное мясо, надо еще чуть ли не в каждом человеке разбудить животное…

Начну я, невзирая на хронологию, с книги Чапека.

Досье по теме «Канун»:

КАРЕЛ ЧАПЕК

1890–1938

Выдающийся чешский писатель, один из основоположников современной научной фантастики, классик чешской литературы. Окончил Карлов университет в Праге. Автор остросатирических, антимилитаристских романов "Фабрика Абсолюта" (1922), "Кракатит" (1924); пьес, публицистики. К концу жизни включился в активную антифашистскую деятельность.

К роману «Война с саламандрами», «исчерпывающей энциклопедии фашизма»^[65](удивительное определение книги, написанной до начала второй мировой войны!), чешский писатель шел всю жизнь. Это его творческий итог, чапековское «люди, будьте бдительны».

В 20 – 30-е годы автор всемирно известной пьесы "Р. У. Р.", давшей миру слово "робот", открывает для себя политическую журналистику. Чешский писатель видит глубже, чем многие его собратья по перу. За исступленно марширующими по немецким площадям "сверхчеловеками" легко различить их покровителей – в самой Германии и за ее пределами. "Безумцы, перестаньте, наконец, кормить саламандр!.. Только бы люди, человеческая цивилизация и человеческая история перестали работать на саламандр. И перестаньте поставлять саламандрам оружие"^[66].

Эти строки будущего романа предназначены тем, кто подкармливал фашизм извне. А в 1934 году писатель высказался по адресу немецких "интеллектуалов", которые не только трусливо опустили очи долу перед наглостью чеканящих шаг лавочников, но и попытались теоретически "обосновать" законность их притязаний: "Мы присутствуем при одном из величайших скандалов в мировой истории: целая нация, целая держава опустилась до веры в животное начало, в расу и подобные бессмыслицы. Посмотрите, целая нация, включая университеты, профессоров, пасторов, литераторов, врачей и юристов! Как вы думаете, могла бы быть провозглашена эта животная доктрина, если бы каждый образованный человек в этой высокообразованной стране пожал плечами и сухо заявил, что он не позволит делать с собой эти идиотские штучки? Произошло не что иное, как огромное предательство образованных людей, и это наводит на страшные размышления о том, на что способна интеллигенция"^[67].

Тема получит развитие в романе. Достанется профессорам, ратующим за "расово-чистую" науку, и декадентствующим творцам духовной антикультуры ("После нас хоть саламандры" – это из романа…). И просто трусам, избравшим страусову политику невмешательства.

Пока же идет 1934 год, и Чапек впервые в жизни участвует в составлении антифашистского манифеста. "На Опернплаце в Берлине уже убрали пепел костров, на которых сжигали книги. Догорели произведения поэтов и ученых; социализм, пацифизм, свобода мысли были сброшены в огонь, словно таким образом их можно сжить со света"^[68]. Опасное соседство в маленькой Чехословакии ощущалось особенно остро: пахло гарью…

И выдуманные чешским писателем саламандры никого в заблуждение, разумеется, не цвели. "Таинственная саламандра, не горящая в огне, – одно из самых ядовитых существ. Ее яд пропитывает плоды деревьев и отравляет воду. Поев плодов с отравленного саламандрой дерева, человек умирает"^[69], – сообщали авторы средневекового «Бастиария», ссылаясь на более ранние «свидетельства» Аристотеля и Плиния (последний упомянул еще «ледяную кровь»).