Текст книги "Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности"

Автор книги: Владимир Гаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Это один из самых ярких примеров научно-фантастического "попадания". А вот в чем авторы повести ошиблись, так это в своем уповании на моральное прозрение, пусть и запоздалое, творцов "нового оружия". Реальный "отец" нейтронной бомбы американец Сэмюэл Коэн, словно базарная торговка, расхваливал на страницах газет свое детище, упирая, естественно, на "гуманность" бомбы – в чисто американском понимании…

В одной из ранних повестей ветерана советской фантастики Георгия Гуревича – "Иней на пальмах" (1951) – впервые, наверное, прозвучала мысль об абсурдности "глобального" оружия – именно ввиду его глобальности. Применение его приведет только к тому, что в результате раскачки био-, эко– и геосферы планеты человечество рискует обрушить на себя слепой гнев потревоженной природы, не разбирающей «наших» и «не наших».

Пока не во вселенских масштабах, как у Михайлова, но хватит и земных.

Прошло двадцать лет (повесть Геннадия Прашкевича "Мир, в котором я дома"), тридцать ("Ноктюрн пустоты" Евгения Велтистова), а тревога только росла. И если Прашкевич пишет о заведомых безумцах – нацистах, укрывшихся в южноамериканских джунглях и там в сверхсекретных лабораториях вынашивающих планы «избирательного» уничтожения озонового слоя над территорией противника, то в книге Велтистова все другое. Новые нероны приобрели вполне благообразный вид: их планы облачены в деловитые, резонные слова бизнесменов и политических стратегов, однако они по-прежнему безумны – на сей раз война замышляется климатическая.

Пока фантастика? Но еще в 1978 году ведущие эксперты СИПРИ заявляли: "Есть основания полагать, что в скором времени человек сможет использовать технологию для управления определенными природными силами – ураганами, цунами, землетрясениями. Если эти возможности будут использованы в злонамеренных целях, их воздействие на среду окажется непредсказуемо продолжительным и жестоким"^[54].

Сколь непросто будет расставаться с рецидивами "атомного сознания", рассказывают два сравнительно свежих произведения молодых авторов.

В повести Виталия Бабенко "Встреча" (1986) остатки ядерного оружия после Пакта о его запрещении реализуют на специальных "аукционах", проводимых под тщательным контролем ООН. Покупатели в общем известны – это различные научные центры, отдельные "мирные" корпорации и службы. Однако есть сведения, что к заветному товару тянутся руки недобитых вояк, сотрудников распущенных спецслужб, террористов всех мастей, просто агентов организационной преступности…

А небольшой по объему рассказ Владимира Покровского "Самая последняя в мире война" (1987) я оставил "на закуску" не только из-за названия. В этой истории поединка Человека и Бомбы – она на сей раз снабжена искусственным интеллектом и во всех смыслах живая! – как в капле воды отразилась нравственная коллизия, вокруг которой крутится наш разговор. Пусть человечество никогда не создаст подобные «разумные бомбы», снабженные инстинктом самосохранения (до того, как последует специальный сигнал и Бомбой овладеет экстатическое желание самоубийства), все равно ему пора задуматься о собственном разуме. Проверить себя: а оно само разумно ли?

Бомбы представляют опасность для жизни обитателей Земли. В ответ на ультиматум специальные отряды разыскивают затаившиеся бомбы и пережигают их электронные сети лазерным оружием. Герой рассказа, выследивший последнюю, готов сделать то же. Но Бомба, оказывается, ранена, беспомощна и к тому же умоляет сохранить ей жизнь… Понятное дело, человек мешкает. И в результате гибнет сам от лучевой болезни, а стартовавшую к Луне Бомбу сбивают. На всякий случаи…

Рассказ начинается с фразы: "Тому, кто первым догадался сделать разумные бомбы, я бы поставил памятник и на нем надпись: "Плевать сюда"^[55]. Но памятник такого типа нужно строить всем без исключения изобретателям «нового оружия». А перед «плевательницей» повесить огромное зеркало, чтобы каждый подошедший знал, что и ого вина – здесь.

"Однажды мозг ученого изобретет механизм или откроет силы в природе столь кошмарные по своим возможностям, столь ужасающие, что даже привыкший к смертям и мучениям человек-боец будет потрясен. И забросит военное ремесло в тот же час. Все, что в состоянии создать человеческий разум, может быть проконтролировано человеческим характером"^[56], – писал на заре атомного века Томас Алва Эдисон.

Как хочется верить в правоту его предположения! И как мало способствует этой вере знание нашей собственной истории.

Одному нас атомный век, кажется, все-таки научил: "Вопрос не только в том, что могут быть (да и есть!) силы, люди, готовые развязать самоистребительное побоище. Они всегда были, готовые на все. Не было ее, бомбы. И она – не "обычное" оружие, а тем более – не просто "техника"; никто же не видит в ноже, как таковом, зла! Им можно и хлеб резать и зарезать. Не в ноже зло, а в человеке, замыслившем убийство"^[57].

Я в который раз цитирую Алеся Адамовича. Место в череде героев этой книги было бы обеспечено белорусскому писателю одной только книгой "Каратели", его имя стоит в одном ряду с именами публицистов и ученых – борцов с атомной угрозой. Кроме того, в январском номере журнала "Новый мир" за 1987 год появилась его научно-фантастическая повесть «Последняя пастораль». Знакомством с нею и ее автором завершается рассказ о советской атомной фантастике.

Досье по теме «Ультиматум»:

АЛЕКСАНДР (АЛЕСЬ) МИХАЙЛОВИЧ АДАМОВИЧ

Род. в 1927 г.

Советский писатель, литературовед, публицист. Член-корреспондент Белорусской АН. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Белорусский государственный университет, доктор филологических наук, профессор. Секретарь СП СССР, директор Всесоюзного НИИ киноискусства. Автор книг "Партизаны" (1960–1963), "Хатынская повесть" (1972), "Каратели". (1980) и др. Государственная премия БССР (1977).

В 70-е годы мало кто мог предвидеть неожиданную творческую эволюцию этого писателя. Признанный (да и то, если говорить честно, отнюдь не всеми) мастер военной прозы, скорбный летописец Хатыни и других «огненных деревень» вдруг так резко изменит своей теме! Займется проблемами будущего, окунется с головой в публицистику и благодаря своему бескомпромиссному темпераментному слову быстро выдвинется в «прорабы перестройки», в первые ряды строителей нового мышления.

А может быть, все как раз и получилось органично и естественно. Глубокое исследование феномена фашизма – а Адамович в "Карателях" превозмог эмоции и занялся изучением фашизма именно как исследователь; затем, надо думать, не один год тягостных размышлений о новой социальной, философской, психологической реальности, в которую мы загнали себя, создав Бомбу… Мужества ему, человеку, окончившему «партизанские университеты», было не занимать. Вот он мужественно и додумал все до конца.

"Формулы взрывов, все более опасных, они жадно выхватывали из рук физиков-химиков. А из рук философов и даже поэтов – блестящие ножи, кинжалы неосторожных парадоксов, которыми так удобно вспарывать брюхо всем этим предрассудкам: совесть! сострадание! человеколюбие!.. И разве один Ницше не ведал, что творил? И чем все может кончиться!.."^[58]

Это 1980 год, повесть "Каратели". Спустя семь лет, сразу по окончании московского форума "За безъядерный мир, за выживание человечества" писатель в интервью газете сформулировал свое понимание нового мышления. По Адамовичу, это "не всего лишь новая логика. А и новая нравственность, чувствование нового и литература новая. Оно может и напугать – новое мышление. Непростая это вещь – додумывать до конца мысли термоядерного века… Новое мышление – не умственные упражнения. Оно требует смелости. От человека военного – смелости признать бессмысленность, абсурдность, бесчеловечность самого этого «дела» – войны. То есть обесценивания как бы самой их профессии. Лично для меня сегодня нет храбрее и достойнее военных, чем те, кто, подобно отставным генералам, свои военные знания отдают антивоенному движению"^[59].

Даже тогда – сказавший такое вряд ли мог рассчитывать на спокойную, бесхлопотную жизнь…

В его публицистических статьях последних лет высказано впервые многое из того, что спустя короткое время было официально подтверждено и закреплено в материалах съездов и международных форумов, нашло отражение в новой политической стратегии и военной доктрине нашей страны. Конечно, не один он думал над этим, но он думал как писатель, как проповедник. И мысли его, образные и обжигающие заключенной в них жестокой правдой, доходили до умов и сердец миллионов.

В наше время это даже важнее. В том кипящем вареве, что зовется общественным сознанием человека "атомной эпохи", здравые идеи посещают, вероятно, многих. А вот достучаться до разума и сердца отупевших, разочарованных, уставших и просто равнодушных по силам лишь единицам.

Поэтому от года к году, из месяца в месяц я ждал появления научной фантастики Алеся Адамовича. Все то, что происходило вокруг него, и его внутренняя эволюция, насколько можно было судить по тону его выступлений, подталкивали писателя к фантастике неудержимо.

И вот он вышел, этот страшный и одновременно саркастичный пересказ известной истории об обретенном Рае но на сей раз как "приложение" к концу света. За стенами Рая – острова в океане, закупоренного неведомыми природными силами (результат ядерного катаклизма!) в своего рода непроницаемый кокон, продолжает происходить невероятное, а на острове царит идиллическое затишье. Здесь и встречаются новые Адам и Ева: советский офицер с атомной подводной лодки и представительница одной из нейтральных стран, чудом уцелевшая в убежище. (Потом еще появится американский солдат – все правильно, и в библейском грехопадении участвовало трое…)

Они живут, любят, ссорятся. Много говорят, вспоминают, спорят о мире, который не успели, не смогли – или не захотели – сохранить… А в заключительных абзацах повести выясняется, что и они-то сами тоже как бы не существуют. Фантомы? Случайная игра лучиков света создала эти «живые голографии» – или они попросту кому-то (кому?!) приснились?

Автору очень многое хотелось высказать, потому он и прибег к опыту философского романа-диалога эпохи Просвещения. В повести очень много говорят и спорят; кому-то это может показаться тяжеловесным… Однако хотел бы я посмотреть на читателя, который бросил бы Адамовичу упрек в многословии!

Наоборот, он и в фантастике своей хотел досказать то, что, по его мнению, художественная литература пытается замолчать; и длится это долгие годы. Мысли о новом понимании войн справедливых и неправедных, о новом смысле патриотизма, о новых приоритетах, которые отныне должны основываться на общечеловеческих ценностях. О нашем старом разуме, не справляющемся со свалившимися на голову иными реалиями жизни, о старых предрассудках. И о забвении многого другого бросал он упрек традиционной литературе. А призывал создавать сверхлитературу:

"Не спрашивай, если ты писатель, что литература может, а спрашивай, что ты – ты! – должен. Ведь литература – не что иное, как результат нашей самоотдачи. А она, самоотдача, сегодня не будет достаточна, если в нас самих не взорвется та проклятая бомба, заранее, в душе, в мозгу нашем – во имя того, чтобы реально никогда не вспучивался над планетой отвратительный гриб. Всю угрозу, всю опасность впусти в себя, не бойся додумать самую жестокую мысль до конца, и тогда не будешь спрашивать, что литература может и может ли"^[60].

Глава 9
К БЕЗЪЯДЕРНОЙ ВЕСНЕ

Мы – на финишной прямой.

Во всех смыслах. Человечество вплотную подошло к решению главного на сегодняшний день вопроса. К ультиматуму. Если исходить из первоначального значения латинского слова, то следующая мировая война будет с неизбежностью ультимативной, то есть последней, окончательной. На последнем своем повороте, как мне кажется, и атомная фантастика – вряд ли еще долгое время просуществует проблема, питающая ее (другой вопрос, как она разрешится!)… Наконец, близок финал и этой книги.

Что же может культура – а сегодня это, очевидно, не только литература, но и обязательно кино и телевидение – и может ли? Вопрос, заданный Алесем Адамовичем, требует ответа.

Не знаю, как насчет литературы (читателю самому судить), но на что способно современное кино, еще до "Писем мертвого человека", продемонстрировали две американские картины, вышедшие в 1983 году, – "На следующий день" и "Военные игры".

Первую снял тогда еще начинающий режиссер Николас Майер.

Досье по теме «Ультиматум»:

НИКОЛАС МАЙЕР

Род. в 1945 г.

Американский писатель и кинорежиссер. После литературного дебюта в 1977 г. – романа "Семипроцентное решение", ставшего бестселлером, переключился на режиссуру. Постановщик фильмов "Время после времени", "Звездный путь-II: Гнев Хана" и "На следующий день".

Обратите внимание на дату: что-то символичное есть в том, что точный ровесник атомной эры прославился более всего своим «атомным» фильмом. А прошедший по каналам телекомпании Эй-би-си фильм «На следующий день» произвел настоящий фурор и буквально расколол сознание нации надвое. Хотя ясно это стало не сразу…

Вообще, высказывания типа: "искусство спасет мир" или "искусство бессильно приостановить катастрофу" – в случае с ядерной опасностью следует признать крайними (хотя за первым и маячит тень великого Достоевского). Истина, вероятно, где-то посредине: искусство может способствовать предотвращению катастрофы, хотя его влияние на общественное сознание в данном случае не прямое, а косвенное.

"Лобовые" призывы и заклинания одуматься, как это ни грустно констатировать, мало кого убеждают. Но брошенное в души семя беспокойства, семя "неприятных мыслей" (о которых говорил Адамович) когда-нибудь обязательно прорастет.

И фильм "На следующий день" это хорошо иллюстрирует.

Режиссер не скрывал программности своей картины, и не случайно все время, пока шли съемки, ему постоянно ставили палки в колеса. Давление ощущалось повсеместно, и, когда, например, армия отказалась помочь с военной техникой, все пришлось строить «своими руками»^[61].

Как только фильм вышел на экраны Америки, он удостоился многочисленных, в основном сочувственных, откликов и в нашей печати. Картина Майера, не блиставшая какими-то особенными художественными находками, впервые – и, может быть, именно благодаря своему "аскетичному" документализму – высветила для миллионов американцев один неприятный вопрос, над которым многие предпочитали не задумываться. Вопрос заключался в том, что им, американцам, тоже крепко достанется. Даже если война каким-то чудом сведется к ограниченному обмену ядерными ударами.

В это оптимистам-американцам верить конечно же не хотелось…

Эффект бомбы (во всех смыслах) действительно был зафиксирован. И американские ракеты, почти бесшумно, белыми шлейфами прочертившие мирно-голубое небо над канзасским городом – так это далеко от начавшейся "заварушки" в Европе, о которой постоянно бубнил телевизор и кричали шапки на первых полосах газет! – по произведенному на аудиторию ужасу стоят всей второй половины фильма, где расписаны уже ставшие каноническими постъядерные картины. Ибо американцы, подсознательно приученные к мыслям о своей избранности – в смысле том, что им избирательно повезет и в атомной войне! – внезапно осознают, что иллюзию эту уже скоро разрушат приближающиеся к Америке советские ракеты.

А потом, в день открытия Московского конгресса врачей, фильм Майера показали впервые по советскому телевидению. Но стояло лето 1987 года – и вопросов картина поставила больше, чем дала ответов.

Финал картины производит впечатление двойственности. "Америка лежит в развалинах, но она не сломлена", – по радио заверяет отчаявшихся сограждан президент, и жизнь, несмотря на голод, радиацию, эпидемии, мародерство и разбой, медленно, по верно начинает входить в привычную колею. Нетрудно представить себе разную реакцию телезрителей: одни выйдут на антивоенную демонстрацию, другие забьют в патриотический набат – нация, мол, в опасности, немедленно разворачивайте СОИ и т. д.

Но самое любопытное я узнал на конгрессе от молодого американского психолога Перрена Френча. Он провел опросы сограждан накануне выхода фильма на телеэкраны и сразу после премьеры и сравнил результаты. Опубликованные в специальном выпуске "Международного журнала психического здоровья", результаты эти однозначно свидетельствовали: реакция на фильм оказалась не столь сильной, как рассчитывал постановщик^[62].

Статья Френча с соавтором называлась так: "Половина нации наблюдала за ядерной войной – и никто не вздрогнул?"…

Нет, конечно, был и вполне естественный ужас, и отвращение, и непосредственное сопереживание событиям на экране, но глубинные психологические реакции, кардинальную внутреннюю переоценку отношения к ядерной воине фильм не вызвал.

Авторы исследования с явным беспокойством констатировали, что "наиболее болезненная психологическая реакция американцев на угрозу ядерной войны заключается в их избирательной невнимательности"^[63]. Ситуация, хорошо известная психологам: человек видит, слышит, воспринимает преимущественно то, что подсознательно хочет видеть, слышать и воспринимать.

Значит, правы те, кто пессимистически предлагает вообще махнуть рукой на все потуги художников остановить угрозу?

Не совсем так. Обыденное сознание – система инертная, и для того, чтобы результат какого-либо воздействия на нее проявился отчетливо, требуется время. Что-то застревает, западает глубоко в душу – и потом взрывается. Чаще совсем не так и совсем не тогда, как "планировали".

В 1982 году, по данным опроса, проведенного газетой "Лос-Анджелес таймс", из полутора тысяч опрошенных американцев только 3 процента подчеркнули "ядерную войну" в списке из девяти тем, которым они "хоть в какой-то мере уделяют внимание"^[64]. Спустя три года, как сообщил Перрен Френч, ее подчеркнуло более половины опрошенных…

В его статье, о которой шла речь, высказана только гипотеза, которая имеет все основания оказаться верной: "Если рассматривать ядерную войну как опасность, которую может предотвратить медик (так называемая "превентивная медицина"), то главным "фактором риска" следует считать приятие значительной частью населения статус-кво, к тому же усиленное избирательной невнимательностью. Для тех, кто эту проблему осознает, вопрос ставится так: каким образом преодолеть эту "невнимательность", как подвигнуть ответственное меньшинство на действия, а большинство неактивного населения – на поворот от слепого конформизма к моральному неповиновению? Аудиовизуальные средства воздействия масс-медиа нам представляются наиболее вероятным средством для достижения этой цели"^[65].

И еще, разумеется, искусство обладает уникальной способностью говорить ярко и образно. Что блестяще продемонстрировал фильм не новичка в американском кино Джона Бэдхэма "Военные игры".

У нас об этой картине тоже много писали, но – напомню: одержимый "компьютерной лихорадкой" американский подросток случайно подключается к сверхмощному пентагоновскому "электронному стратегу" и начинает играть с ним в войну. В результате вот-вот готова разразиться реальная война… Фильм, впрочем, кончается вполне благополучно. ФБР обнаруживает нарушителя спокойствия, парень в свою очередь разыскивает изобретателя сверхкомпьютера, и оба они все-таки останавливают его с помощью нехитрой провокации – подбрасывая игру поинтереснее: «крестики-нолики».

Но, как мне показалось, рецензенты явно недооценили финала картины. Когда на огромных экранах в Центре управления стратегическими ядерными силами компьютер проигрывает возможные варианты ядерной войны – и мы видим эти светящиеся стрелки ракет, накрывающие планету, и на миг вспыхивающие окружности, означающие ядерное поражение цели, – в зале повисает долгое молчание. Игра, идущая, кстати, во все более ускоренном темпе, окончена, и на центральном дисплее загорается надпись: "Никто не побеждает – кто бы ни начал. Странная игра"…

По-своему символический финал затеянной и в действительности игры в атомную войну.

Как быстро мы овладеваем "ядерным знанием"! То, что еще десятилетие назад воспринималось как нечто фантастическое, сегодня становится расхожим штампом.

Впрочем, только ли "фантастическое"? Ведь повое качество войны – ее ультимативность – предвещали не только писатели, но и ведущие ученые и политики, а они-то заведомо не относились к своим прогнозам как к фантастике. Правда, в большинстве своем и не разрабатывали эту идею… Можно только сожалеть, что и в воспоминаниях о Ленине остался всего только высказанной вслух мыслью ленинский прогноз: "Будет такое время, когда война станет настолько разрушительной, что она вообще станет невозможной"^[66].

Помню, как в 1983 году, прочитав в американском научно-популярном журнале свежую сенсацию – изложение концепции "ядерной зимы"^[67], собрался было рассказать о ней в одной из собственных статей, да не тут-то было. Мало сказать: «столкнулся с почти непреодолимыми трудностями» – редактор одного журнала только иронически хмыкнул тогда: «Вы бы еще в „Красную звезду“ предложили такое»…

Год спустя об этом писали все. Сегодня «ядерная зима» не экзотический (странное сочетание слов!) мысленный эксперимент ученых-теоретиков и писателей-фантастов, а самая что ни на есть материальная основа, на которой строится новое политическое мышление.

Она растопила (еще одно странное слово в сочетании с "зимой") лед вековых предрассудков. И заставила думать самых конформных и аполитичных. И холод ее не отступает^[68]…

Впервые, как известно, перспективу "ядерной зимы" случайно открыли специалисты физики и математики, изучавшие на моделях климатические изменения в результате опустошительных лесных пожаров. Тогда-то и мелькнула мысль о том, что самым страшным последствием обмена ядерными ударами будут даже не огромные человеческие жертвы и разрушения, а опасность поистине глобальная, угроза непреднамеренного запуска атмосферных процессов, остановить которые никому потом не удастся.

Первое озарение было слишком невероятным. Поэтому советские ученые под руководством академика Н. И. Моисеева и независимо американские, возглавляемые Карлом Саганом, тщательно перепроверили все на компьютерах. Не один раз, используя самый широкий диапазон сценариев и отбирая варианты самые "оптимистические"… И столь же одновременно прозвучали их выводы-приговоры, "процитированные" в фильме "Военные игры": победителей в этой войне не будет^[69].

Более того, обыкновенный обмен ударами при превышении некоторого суммарного мегатоннажа неизбежно приведет к "ядерной зиме".

И одновременный взрыв определенного числа ядерных боеголовок – пусть даже на собственной территории – результатом будет иметь ее же, «ядерную зиму».

Американскую группу исследователей, как уже было сказано, возглавлял Карл Саган.

Досье по теме «Ультиматум»:

КАРЛ ЭДВАРД САГАН

Род. в 1934 г.

Видный американский астрофизик и общественный деятель, писатель-популяризатор. Окончил университет в Чикаго (физика), там же защитил диссертацию по астрофизике. Работал в Калифорнийском университете (Беркли), в Стэнфордском и Гарвардском университетах, в настоящее время директор Лаборатории планетарных исследований и профессор Корнеллского университета. Участвовал в американских космических проектах, возглавлял программы "Маринер", "Викинг", "Вояджер". Один из ведущих современных популяризаторов науки, автор многих книг и телепрограмм, лауреат Пулитцеровской премии (1977) и других наград в научной журналистике. Активный борец за мир и ядерное разоружение.

Нормальная (хотя что же тут нормального – блестящая) академическая карьера плюс слава на писательском и телевизионном поприще. А в 1982 году он дебютировал и на поприще научной фантастики – его роман «Контакт» сразу же прочно занял место в верхних строчках списков бестселлеров. Чего ему, казалось бы, еще нужно? Однако Карл Саган все последнее десятилетие в центре внимания вовсе не как специалист-планетолог или писатель; его имя общественное мнение связывает с самой что ни на есть политикой.

Повсюду, где бы ни собирались телемосты, конгрессы и конференции, посвященные борьбе за мир, за разоружение, они не обходятся без участия Сагана. Его точка зрения, в отличие от точек зрения многих его коллег, ясна и недвусмысленна: если ядерная катастрофа произойдет, назад для человечества пути не будет. Никогда уже не наступит этот "следующий день" цивилизации…

Вот как будет протекать "ядерная зима" по Сагану.

Из-за начавшихся пожаров происходит гигантский выброс грунта, дыма, сажи, копоти и пепла в атмосферу. В городах с высокоэтажной застройкой образуются настоящие "огненные торнадо", когда из-за постоянного подсоса воздуха сгорает буквально все – даже металлы… Прозрачность атмосферы снижается в несколько миллионов раз – практически прекратив доступ солнечной энергии на земную поверхность. Верхние слои атмосферы нагреваются, зато температура у поверхности падает сразу на несколько десятков градусов.

…Один из просчитанных вариантов в качестве исходного условия предполагал войну в Северном полушарии с использованием двух третей имеющегося в мире ядерного потенциала. В результате среднегодовая температура понизится до – 45 °C. По мере переноса атмосферных масс "ядерная зима" постепенно накроет и Южное полушарие, а период восстановления атмосферной температуры до климатической нормы займет несколько лет.

Да что говорить! Даже ракетный залп пяти (!) современных атомных подводных лодок может привести к установлению режима «ядерной зимы» на несколько месяцев, когда средняя температура установится на уровне -20 °C…

После того как к исследованиям подключились биологи и медики, необходимость самого тщательного и всестороннего осмысления этой во всех отношениях новой реальности стала очевидна и политикам, и военным.

Все, решительно все требовало отныне пересмотра. И представление о войне, которая перестала быть "продолжением политики" (ибо трудно представить себе нормальную политику, направленную на коллективное самоубийство). И представление о мире, жить в котором дольше становилось невозможным, пока не будет убран ядерный бикфордов шнур. Возникла настоятельная необходимость создания нового климата на планете – климата мирного сосуществования даже с исконными противниками…

Перемены потребовались и в области семантики. Видимо, раз и навсегда придется отказаться от ставшего привычным словосочетания: "ядерная война". Вот как себе представляют последствия непредвиденного обмена ядерными ударами – это может произойти даже случайно – американские врачи и биологи (советские данные^[70], появившиеся практически одновременно, рисуют аналогичную картину).

Число погибших от излучения, взрывной волны и пожаров превысит все известные гекатомбы человеческой истории: сотни миллионов. Исход множественных пожаров может оказаться даже хуже предсказанного в пионерских работах по «ядерной зиме». Никакая медслужба не будет в состоянии оказать помощь раненым. По мере того как все большие порции копоти, дыма и пыли будут подниматься в атмосферу, последует необратимое изменение климата. Полная деградация почвы, уничтожение плодородных земель в Европе и Северной Америке обрекут на голодную смерть еще сотни миллионов, а возможно, и миллиарды из тех, кому повезет остаться в живых. Огромное количество окиси азота разрушит озонный слой, и ультрафиолет будет добивать оставшихся. Совокупный эффект ионизации, ультрафиолетового излучения, травм, ожогов и недоедания даст ход распространению различных синдромов, подобных СПИДу, пойдет волна неизвестных науке инфекций, смерть от которых превысит «уровень» раковых заболеваний (которые также будут прогрессировать)^[71].

Кажется, достаточно. Если бы автор Апокалипсиса узнал все это в свое время, то скорее всего наложил бы на себя руки, а человечество лишилось бы в итоге столь часто цитируемой знаменитой книги.

А что же другие «пророки», на нашем веку не раз успешно конкурировавшие с легендарными предсказателями древности?

Я имею в виду научную фантастику. Ей ведь подобное предвидение – глобальный исход ядерной войны, ее медико-биологические последствия – вроде бы по плечу.

Как убедился читатель, философскую истину: это будет война, в которой гарантированно потерпит поражение человеческая цивилизация как целое, – фантасты открыли вовремя. И нарисованные в их лучших произведениях картины чего-чего, а обвинений в недооценке опасности, в излишнем оптимизме вызвать не могут.

Тем любопытнее, что конкретно "ядерную зиму" научная фантастика – как возможность, как образ, наконец! – мягко говоря, «прозевала».

"Никто в фантастике феномен "ядерной зимы" не предвидел, – пишет профессор Брайнс (он изучил, мне кажется, все источники). – Лишь сравнительно недавно она пришла в научную фантастику, да и то в большинстве своем совсем не всадником Апокалипсиса. И по сей день большинство "ядерных зим", созданных воображением писателей-фантастов, достаточно мягки, вполне сносны. Менее катастрофические варианты, когда на Земле наступало похолодание вследствие вулканических извержений, появились давно – в качестве примера можно привести рассказ 1947 года "Дети завтра" Андерсона и Уолдропа; десятилетие спустя вышел рассказ Энвила "Факел", где описан тот же эффект… Но никто, кажется, не додумал перспективу до конца. Только после того как были опубликованы результаты специалистов, появились яркие примеры и в научной фантастике – например, "Зима Гелликонии" Брайна Олдисса"^[72].

В рассказе Андерсона и Уолдропа, кстати, описаны и ядерная, и бактериологическая войны, и мутанты, и все прочие известные читателю "прелести" постатомной жизни. И все-таки один фрагмент достоин того, чтобы его процитировать: "Последние три зимы наступали рано и тянулись томительно долго. Пыль – коллоидная пыль от бомб – образовала взвесь в атмосфере, и ежегодный регулярный приток тепла снизился на один-два процента; они-то, эти проценты, оказались смертельными"^[73].

Это пример не единичный. Например, некто Эрик Лайвси, автор романа "Опустошенная Земля" (1964), "догадался", что необратимые климатические последствия могут явиться следствием простого испытания ядерного оружия в атмосфере… Но трудно не согласиться с Брайнсом, первой значительной книгой о "ядерной зиме" в научной фантастике стал финал трилогии Брайна Олдисса о планете Гелликонии – роман "Зима Гелликонии", вышедший в 1985 году.

Досье по теме «Ультиматум»:

БРАЙН УИЛСОН ОЛДИСС

Род. в 1925 г.

Ведущий английский писатель-фантаст и критик. Образование получил в частном колледже. Участник второй мировой войны, которую провел в Бирме. Работал продавцом в книжном магазине, после чего занялся литературной деятельностью. В фантастике дебютировал в 1954 г. Автор романов "Теплица" (1962), "Доклад о вероятности-А" (1968), трилогии о Гелликонии (1983–1985) и др. Лауреат высших премий в жанре фантастики.

…Олдисс рассказывал Полу Брайнсу, как он (вместе с однополчанами) облегченно вздохнул в августе 1945 года, узнав о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки^[74]. Британские солдаты, которым предстояло кровопролитное (никто в этом не сомневался) вторжение на Японские острова, были вправе считать, что атомная бомба спасла им жизнь…