Текст книги "Поход без привала"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Утро наступило росистое, но не туманное. Солнца еще не было, оно лишь подсвечивало снизу кучевые облака, пылавшие ярким пламенем разных оттенков. На земле это пламя отражалось в каплях росы – будто мириады крохотных бриллиантов вспыхивали и гасли на поляне и на опушке.

Идиллическую мирную картину нарушал отдаленный грохот канонады – бои на западе не прекращались всю ночь.

Повернув за угол, Павел Алексеевич увидел кряжистый дуб с крупной, литой листвой. Десяток лошадей у коновязи. Оттуда навстречу генералу шагнул сержант из комендантского эскадрона. Левой рукой он придерживал на груди «шмайссер», из широкого раструба трофейного сапога торчал, как у немца, запасной магазин с патронами. Пожилой и высокий, сержант не по-военному сутулился, но движения его были скупы и точны, угадывалась в нем собранность, ловкость бывалого кавалериста. Лицо темное, с глубоко врезанными морщинами. Горбатый нос и узкие, будто в постоянном прищуре, глаза придавали ему какое-то диковатое выражение. Виски и усы выбелены сединой. Лет сержанту, пожалуй, больше, чем Павлу Алексеевичу. При штабе, в тыловых подразделениях и даже в разведывательном дивизионе немало таких ветеранов.

– Сон не идет? – улыбнулся Белов.

– Отделение мое в карауле. Проверяю. Ребята молодые, как бы не разморило.

Закурили возле коновязи. Лошади недовольно фыркали от едкого махорочного дыма.

Лучи солнца, прорвавшись сквозь островерхий частокол темного ельника, косо легли на поляну. Ярче зазеленела трава, рубиновой россыпью проступил дикий клевер, засветились пунцовые купы цветущего шиповника.

– Красота-то какая! – не сдержался Белов.

– Душе очищение, – ответил сержант.

«Верующий, что ли?» – подумал Павел Алексеевич. Поинтересовался:

– Давно в корпусе?

С ноября. Маршевым эскадроном прибыл. По первости в Таманском полку служил, а после ранения при штабе обретаюсь.

– Сам-то откуда?

– Издалека, – не очень охотно ответил сержант. И, поколебавшись, добавил: – Вас я, товарищ генерал, давно знаю. С Новочеркасска, с запасного полка.

– Да ну?! – обрадовался Белов. – Когда вы там были?

– Весной двадцатого года. Недолго, месяц всего… На пополнение нас отправили в Конную армию Буденного. А вы бандитов в степи гоняли.

– Сколько лет-то прошло! – Павел Алексеевич даже заволновался. – Теперь ведь это история, особенно для молодежи.

– Оно вроде бы так, – неопределенно хмыкнул сержант, – времени много минуло, а до сих пор старые раны знать себя дают. Особенно к непогоде. Или когда вспоминать начинаю… Дюже хочется мне, товарищ генерал, еще хоть разок в Новочеркасске побывать. Я ведь оттуда – донской рожак. Самый что ни есть закоренелый казуня. Жереховы мы. – Помолчал, подкрутил усы. – Жереховым Григорием меня кличут. Книга еще про меня есть, «Тихий Дон» называется.

– Про Мелехова?!

– Это писатель небось заячий скидок сделал, чтобы не напрямую вышло, чтобы знакомый народ не цеплялся. И очень правильно поступил, а то пришлось бы мне самому фамилию переиначивать.

– Вы что же, в донском восстании дивизией командовали? – недоверчиво спросил Павел Алексеевич.

– Ну, дивизией не дивизией, а сотню водил.

– Та-ак… А после? Книга-то на самом интересном моменте оборвана. Вернулся Григорий в хутор…

– Все верно. И точка в нужном месте стоит, потому как дальше моя жизнь наперекос пошла. Взяла меня Дончека за загривок и притиснула по всем правилам классовой борьбы. Однако сразу решку не навели, припомнил следователь, что я не только за белых рубился, но и с товарищем Буденным по всему польскому фронту аж до самого Львова проколесил. Стали взвешивать-перевешивать, куда гири потянут: к стенке меня или за решетку. А мне такое скучное ожидание во как осточертело. Станичник один помог – из конвойных. Тоже с грешком был – мы с ним на пару в Сибирь и подались, счастья искать. А она большая, Сибирь-то, на людей голод. Пурга следы заметает… Лет пять мы в дальней тайге со старателями ковырялись. Но не пофартило. Уехали в Кузбасс, уголек добывать. Работа основательная, уважительная. Меня там в стахановцах числили. От конского запаха отвык. А в степь все равно тянуло…

– Страшно было домой-то вернуться?

– А чего мне на рожон лезть?! – холодно блеснули узкие глаза сержанта. – Нешто я сам себе враг?!

– Что же ты к немцам не переметнулся? Они таких с радостью… Мне пулю в спину – и к ним за наградой.

– В спину только трусы стреляют, а я трусом отроду не был. И насчет немцев лишнее слово… Я как на исповеди говорю. У меня за ту войну два Георгия, еще тогда на германцах шашку испробовал, Россию не продавал. А промеж собой в гражданскую схлестнулись – так это дело наше, семейное. Иной раз в родной избе драка бывает… И теперь я не за тебя, красного генерала, добровольцем на фронт пришел. – Жерехов резко повысил голос. – За Россию кому хочешь глотку перегрызу. Главное, Россию не загубить, а всяких властей и всяких партий я на своем веку нагляделся – пальцев не хватит сосчитать.

– Для меня Родина и партия неотделимы, – сказал Белов.

– Это уж ваше дело…

В голосе, в позе сержанта чувствовалось напряжение. Наверное, жалеет теперь, что открылся перед генералом. А жалеть нечего. Надежный он человек, этот опаленный жизнью старый вояка. Ему можно верить, не подведет.

Белов протянул кисет, спросил:

– На эскадрон пойдешь?

В глазах сержанта – удивление.

– На эскадрон?

– Плохо у нас с комсоставом. Повыбивало, сам знаешь.

– Да я же…

– Решай.

– Нет, не пойду! – отрубил Жерехов.

– Не справишься?

– А чего там справляться! Только зачем мне? Тут я на своем месте, воюю исправно, не хуже других. Орден вот заслужил. А в эскадроне на виду, там в один момент прошлое вспомнят. Пусть уж юнцы желторотые командуют, – в голосе сержанта Белов уловил обиду, – которые перед властью чистенькие.

– А ты грязный?

– Я про себя так не считаю, а другие по-всякому думать могут. На кой ляд муть со дна поднимать!

– Зачем же ты мне рассказал?

– Для души, – строго ответил Жерехов. – На душе теперь легко будет. Груз давил. На прорыв пойдем, многие головы сложат. Не угадаешь, кому что выпадет. Новых грехов у меня вроде нету, а со старым помирать неохота. Вот и скинул при случае.

– А не боишься?

– Нет, вы человек понимающий, я ведь вижу. Да и нечего мне бояться, все страсти повидал. Совесть у меня спокойная. А если сам не казнишься, то никакой суд не страшен.

9

9 июня все регулярные части группы одновременно покинули оборонительные рубежи и совершили стремительный марш по лесам в район Ельни. Партизанские подразделения, оставленные на позициях, вели по гитлеровцам такой интенсивный огонь, что те не сразу обнаружили общий отход советских войск.

Вечером войска сосредоточились в десяти – пятнадцати километрах от Ельни. Ночная атака началась дружно. Из лесов хлынули на немецкие окопы густые цепи спешенных кавалеристов и парашютистов. Враг был сметен. Но неожиданно ударили немецкие минометы. Заглушая их, загрохотали три артиллерийские батареи – двенадцать фашистских орудий.

Разведка сообщила: со стороны Ельни движутся три десятка немецких танков и батальон мотопехоты. Обстановка быстро ухудшалась. И тогда генерал Баранов подскакал к одному из своих полков, вздыбил коня, крутнул над головой шашку:

– Ребята, за мной, марш-марш!

Полк в конном строю устремился через поле навстречу ослепительным вспышкам орудийных выстрелов. Яростная лава вырвалась из ночного мрака на позиции немецкого дивизиона. Артиллеристы кинулись в разные стороны. Конники спешивались, разворачивали орудия, открывали огонь по бегущей фашистской пехоте.

Танки, появившиеся от Ельни, были встречены бойцами противотанковой роты, которую заранее выслал на фланг генерал Белов. Потеряв шесть машин, немцы не выдержали напряжения ночного боя и откатились назад.

Из воспоминаний майора в отставке М. П. Мельничука.

«Прорывались ночью. В центре сразу удачно, а к флангам немцы подбрасывали подкрепления. В темноте не поймешь, где свои, где чужие.

Сам Белов водил в атаку раненых. Подошел немецкий отряд, начал развертываться на дороге. А наших вблизи нет. Только подводы с ранеными. Тогда Белов дал команду: „Все, кто может и не может, – за мной, в атаку!“ И сам первый пошел на немцев с горы. Враг издали не понял, кто наступает. Туман. Видно только, что цепь идет.

Это было незабываемое. Раненые шли на костылях, с перевязанными головами, руками, почти все без оружия. Шли молча, теснясь возле Белова, и, вступив на большак, грянули вдруг „ура“. И немцы не выдержали, побежали.

А было всего раненых около двухсот пятидесяти человек».

К рассвету все было кончено. Группа Белова прорвала вражеское кольцо и ушла на юг, в болотистые леса. На месте боя остались подбитые танки, брошенные повозки и трупы. Немецкие генералы решили, что прорвались какие-то небольшие отряды. Ведь не могли же за несколько часов уйти из кольца многие тысячи людей с боевой техникой, лошадьми, обозами?!

Гитлеровцы провели разведку боем и убедились, что русские по-прежнему упорно обороняют рубежи в районе Ельни. Это успокоило фашистов. Свои войска, стянутые к месту ночного боя, они решили использовать для того, чтобы отбросить беловцев на север.

В полдень началось наступление. Командиры немецких частей доносили об успешном продвижении, о том, что русские с боями отходят к Дорогобужу.

Так продолжалось двое суток. Фашисты предвкушали победу. Они считали, что Дорогобуж – последнее прибежище генерала Белова. И вдруг случилось непонятное. За ночь советские войска словно бы растворились, исчезли неизвестно куда.

Павел Алексеевич мог в свое удовольствие посмеяться над одураченным противником. Фашисты клюнули на подсунутую им приманку и попались на крючок так крепко, что оправдались все надежды Белова. Оставленную на оборонительных рубежах партизанскую дивизию они приняли за главные силы группы. Дивизия начала отходить к Дорогобужу, и немцы устремились за ней.

Выполнив свою задачу, 1-я партизанская дивизия ночью переправилась через Днепр и рассеялась среди лесов, разбившись на отдельные подразделения. Искать их было бессмысленно.

Поняв ошибку, немцы принялись спешно перегруппировывать свои части, перебрасывать их на юг. Но наверстать потерянное время было не просто.

Кольцо окружения Белов разорвал. Однако фашисты имели возможность взять реванш. На пути советских войск было еще два трудных рубежа. Им предстояло перейти Варшавское шоссе, а затем пробиться через линию фронта.

В каком районе Белов намерен форсировать шоссе? Успеют ли заслоны выйти туда раньше русских? – вот что интересовало теперь гитлеровское командование. Чтобы затормозить движение группы Белова, фашисты нацелили на нее авиацию со всех ближайших аэродромов.

Из воспоминаний А. Ф. Юденкова – комиссара партизанского полка имени Сергея Лазо, действовавшего в районе Ельни.

«Партизаны проводили прорвавшиеся части через леса, болота и минные поля в глубь своей территории. Беловцы двинулись по направлению к деревням Старые Луки, Болоновец, Мутище, Клин. На рассвете командира, комиссара и начальника штаба полка имени Лазо пригласили Белов и Москалик. Мы сейчас же выехали к ним.

За время войны нам пришлось наглядеться и на бои, и на бомбежки и самим попадать в большие переделки, но то, что мы увидели в деревнях Щербино, Соловеньки, Павлово и Березовка, оказалось неожиданным даже для нас. Еще издали мы услышали рев немецких „юнкерсов“, взрывы авиабомб, артиллерийскую канонаду. В воздухе постоянно висело по пятнадцать – двадцать самолетов, пикировавших на деревни.

Навстречу нам попадались разрозненные группы усталых голодных людей, стремившихся скорее оторваться от наседавшего врага…

В Мутищенском лесу мы обнаружили штаб генерала Баранова. Вокруг было полно войск. Мы оставили Баранову немного продовольствия и по его просьбе выделили стадо крупного рогатого скота, чтобы обеспечить мясом бойцов. Баранов помог установить местонахождение штаба генерала Белова. Оказалось, он был совсем неподалеку. Мы вскочили на коней.

Вид у всех был довольно живописный. И я подумал, что в будущем при всем желании не смогу обрисовать эту картину. Впереди на сером жеребце мчится командир полка Казубский. На нем разбитые сапоги, зато новый немецкий автомат, сверкающий вороненой сталью, и прекрасный маузер. Начальник штаба Тимофеевич – в немецком офицерском френче, щегольски затянутом командирским ремнем с портупеей, на голове – красноармейская пилотка, а на боку – парабеллум. Адъютант – ни дать ни взять немецкий офицер, только на голове, как и у Тимофеевича, красноармейская пилотка. На мне черное кожаное пальто и фуражка пограничника с зеленым околышем…

И вот вся эта пестрая группа предстала перед генералом Беловым, окруженным несколькими полковниками, в числе которых были командир 2-й партизанской дивизии Москалик и комиссар Янузаков.

Поздоровались. Начальник штаба полка по всем правилам военной субординации доложил, что происходит в районе, занятом партизанами. Седеющий генерал внимательно выслушал все. Затем кратко обрисовал общую обстановку. Только тут мы с удивлением узнали, что против группы войск генерала Белова и партизан фашисты бросили до четырех пехотных и одну танковую дивизию. Основные их силы гонятся за Беловым по пятам. Мы должны всеми средствами продолжать задерживать противника. На поддержку беловцев рассчитывать не следует. Их задача перейти линию фронта.

Договорившись о дальнейших действиях и выяснив волновавшие нас вопросы, мы поспешили к своим…»

Приказ генерала партизанский полк имени Сергея Лазо выполнил добросовестно. Несколько суток вели партизаны непрерывные бои с немцами, прикрывая тыл отходящих войск. Почти семьсот человек потеряли лазовцы в горячих схватках. И только после этого остатки полка покинули свой рубеж и укрылись в лесах.

10

За несколько недель до присвоения офицерского звания юнкерам старшего курса Кенигсбергского авиационного училища было объявлено о дополнительной практике. Вместе со своими инструкторами они сели в самолеты и перебазировались на большой, хорошо оборудованный аэродром. Отсюда самолеты отправлялись бомбить советские войска, двигавшиеся через леса южнее Ельни.

Погода держалась безоблачная, видимость была превосходная. Практиканты бомбили даже ночью, предварительно сбрасывая на парашютах осветительные ракеты – «люстры».

Дивизии Белова шли через лесной массив, огромный и болотистый, протянувшийся иа десятки километров. До войны через эти болота пробирались только лесники да охотники. Но осенью минувшего года, во время боев за Ельню, советские саперы проложили через лес временную дорогу – лежневку. В некоторых местах бревна и жерди успели погрузиться в зыбкую жижу, кое-где гать была разбита еще при осенних бомбежках.

Лежневка кратчайшим путем выводила Белова к Варшавскому шоссе. Саперы на скорую руку восстанавливали разрушенный путь. И все же идти было трудно. Люди скользили и падали в грязь. Лошади ломали ноги, застревавшие между бревен. А тут еще авиация!

При появлении самолетов люди шарахались с настила в лес. Повозки и кони оставались на дороге. Свернуть с лежневки нельзя – топь затянула бы их.

На повозках находились раненые бойцы. В один из налетов, когда бомбы взметывали столбы грязной болотной воды, когда с шумом валились старые березы, из разбитой телеги выполз раненый красноармеец с перевязанной головой и забинтованными ногами. Матерясь и плача от боли, волочил он за собой тяжелое противотанковое ружьё. Кое-как пристроив ружье на развилке сучьев, боец поднялся на колени и послал пулю в гудевший над ним самолет. Силой отдачи бойца свалило на землю, но он, стоная, поднялся снова.

У бронебойщика было всего четыре патрона. И когда он выстрелил третий раз в брюхо вражеской машины, свершилось чудо – громадная птица задымила и бессильно клюнула носом вниз.

Бомбардировщик рухнул в болото, оставив в небе яркие, медленно опускавшиеся парашюты.

Два немецких летчика угодили на вершины деревьев и были смертельно ранены. Третий оказался совершенно здоров, но настолько обалдел от неожиданности, что не понимал вопросов, с которыми обращался к нему переводчик.

Это был двадцатилетий светловолосый юнкер-практикант. Шок его довольно быстро прошел, но ему все время казалось, что он видит кошмарный сон.

Юнкера посадили на лошадь и повезли по грязному бревенчатому настилу. Ноги лошади скользили, она испуганно всхрапывала и делала такие рывки, что летчик едва удерживался в седле.

Ехали быстро, обгоняя пехотинцев и кавалеристов, которые шли пешком, ведя коней в поводу. Среди людей было много раненых, которые тоже шли в общем строю.

Валялись разбитые повозки и мертвые лошади, виднелись заполненные водой воронки от бомб. Проезжая такие места, юнкер испуганно съеживался, виновато косясь на русских.

На небольшой сухой поляне ему приказали спешиться. Два офицера подвели летчика к какому-то начальнику, сидевшему на пне возле раскладного походного стола. Как и все русские, начальник был одет плохо. Плащ заштопан черными нитками. Ноги до колен в болотной грязи. Лицо серое, изможденное. Стрелки густых рыжеватых усов закручены кверху. Веки набрякшие, тяжелые. А взгляд неожиданно резкий и властный. Юнкер вздрогнул, вытянул руки по швам.

Начальник, делая пометки на карте, быстро задавал вопросы. Подчиняясь его требовательному голосу, летчик отвечал, как преподавателям на экзамене, стараясь не ошибиться. Видел ли он с воздуха передовые отряды русских? Да, конечно, они приближаются к Варшавскому шоссе. Видел ли большие колонны немецких войск? Куда они направляются?

Юнкер попросил карту, отметил карандашом: немецкие колонны с двух сторон движутся наперерез русским, чтобы встретить их на шоссе.

Не идут ли немцы вслед за конницей по лесной дороге? Нет, этого летчик не видел. Никто не вступит на эту дорогу в ад.

Услышав от переводчика такой ответ, Павел Алексеевич с интересом взглянул на пленного. Усмехнулся:

– Для кого как. Кому в ад, кому в рай… Скажите юнцу, чтобы нанес на карту все, что видел и знает. Александр Константинович!

– Я! – отозвался Кононенко.

– Проследите.

Юнкер привык точно выполнять приказания. К тому же он боялся, что его убьют, если заподозрят во лжи. Он добросовестно потрудился над картой, а потом поставил внизу дату и свою подпись. Эта карта помогла Белову лучше оценить обстановку.

Летчика приказано было вести с собой на Большую землю. Но дорога через болотистый лес действительно оказалась для него дорогой в ад. Судьба заставила юнкера пережить все, что переживали люди, на головы которых сыпал он недавно свои бомбы.

Путь по скользкой, чавкающей, расползающейся, гати длился бесконечно. Со страхом прислушивался летчик к гулу авиационных моторов. И удивлялся спокойствию, выдержке русских.

Перед ним шла деревенская женщина в длинной широкой юбке. За спиной у нее была котомка, на руках – маленький ребенок. Когда ребенок начинал плакать, женщина давала ему сухую коричневую грудь. Молока в груди не было. Ребенок чмокал, потом принимался кричать еще громче. Женщина совала ему в рот смоченный водой кусок обсосанного сухаря, и ребенок стихал.

Рядом с женщиной, держась за нее левой рукой, неотступно шагал высокий солдат, может быть ее муж. У него не было пилотки и ремня на гимнастерке. На лице струпья ожогов, вместо глаз зияли черные провалы.

Он не просто шел, этот слепой. Он нес два цинковых ящика с патронами, которые были связаны толстой веревкой. Спотыкался на бревнах, ноги его срывались в грязь. Он горбился под тяжестью ящиков и упорно шагал вслед за женщиной. Иногда он даже улыбался, слыша голос ребенка. Летчику почему-то страшно становилось от этой улыбки. И еще он боялся, как бы при очередном налете бомба не убила эту женщину и ее малыша.

При четвертой бомбежке кто-то из товарищей юнкера по училищу получил, вероятно, удовольствие, точно сбросив смертоносный груз на лесную дорогу. Юнкеру оторвало взрывом обе ступни.

11

Во второй половине дня, по настойчивой просьбе Белова, с Большой земли прилетели истребители. Они появлялись группами через небольшие промежутки времени и очистили небо от гитлеровских самолетов. Воспользовавшись этим, войска Белова начали выходить к Варшавскому шоссе и занимать отведенные им рубежи на краю леса.

Разведка сообщила, что немцы успели подтянуть к месту намеченного прорыва полк пехоты с десятью танками и артиллерией. Это был авангард, основные силы противника быстро приближались с двух сторон по шоссе. Утром они будут здесь. А утро в июне начинается рано.

К полуночи вся группа изготовилась для решительного броска. Впереди стояли самые полнокровные части генерала Баранова: 1-й Саратовский, 3-й Белозерский, 5-й Таманский и 6-й Камышинский гвардейские кавалерийские полки. В затылок им выстроилась 2-я гвардейская кавалерийская дивизия полковника Зубова, понесшая большие потери в предыдущих боях.

Гвардейские части составляли левую колонну. А в правой колонне главной ударной силой был воздушно-десантный корпус, объединявший остатки четырех воздушно-десантных бригад. Вслед за корпусом стояла еще одна бригада – 8-я воздушно-десантная. 329-я стрелковая дивизия, имевшая около тысячи бойцов и командиров, замыкала колонну. Чтобы во тьме не спутать своих с немцами, каждый воин повязал левую руку либо бинтом, либо полоской от разорванного белья.

Всю уцелевшую артиллерию, все минометы и противотанковые ружья Белов приказал выставить на флангах прорыва.

Подготовка закончилась. Павел Алексеевич сделал все, что мог. Остальное зависело от тех командиров, которые будут непосредственно вести бой, – труднейший бой с противником, который находился не только впереди, но и справа и слева, силы которого возрастали с каждым часом.

Атака началась без артиллерийской подготовки. Передовые отряды гвардейских полков внезапным броском из леса вырвались на шоссе, оттеснив гитлеровцев в поле. Немцы спешно окапывались там, ведя непрерывный пулеметный огонь. А на флангах прорыва развертывались вражеские батареи, подошли первые танковые подразделения.

Немцы с обеих сторон простреливали двухкилометровый отрезок шоссе, захваченный гвардейцами. Участок этот был похож на светящийся коридор, там хлестал ливень трассирующих пуль и снарядов, вспыхивали яркие, ослепляющие разрывы.

Особенно сильно били гитлеровцы слева, из села Шуи. Туда фашисты подтянули зенитный дивизион, поставили его на прямую наводку и теперь без передышки лупили из скорострельных орудий и крупнокалиберных пулеметов. Павел Алексеевич находился неподалеку от этого села вместе с фланговым прикрытием. Здесь был самый ответственный участок.

Белов лежал среди кочек. Рядом – Зубов и несколько офицеров. Оборудовать наблюдательный пункт нет времени. Да и зачем? Этот бой – лишь до рассвета. Или прорыв, или отход в глубь леса, в болотистые дебри, – днем возле шоссе не удержишься.

Было сыро и холодно. На животе промокла гимнастерка. Пахло тиной, гнилью. В верхушках деревьев рвались малокалиберные зенитные снаряды. Опадала молодая листва. Кто-то стонал. При вспышках огня видны были люди, перебегавшие ближе к шоссе.

Неясная обстановка, невозможность влиять на ход боя, холод, оглушающий грохот и треск разрывов – все это угнетающе действовало на Павла Алексеевича. Сказались и бессонные ночи, и сверхчеловеческое нервное напряжение. Он почувствовал, что дошел до предела. Не осталось ни душевных, ни физических сил.

Он никогда не был суеверным, но сейчас ему казалось, что погибнет именно здесь, поблизости от этого места. Родился в городе Шуе, и вот через много лет привела его судьба долгим кружным путем к селу Шуи. Один такой город и, пожалуй, одно такое село во всей России… Да и вообще – слишком много осколков и пуль пронеслось мимо него, не может так длиться до бесконечности.

– Сержант, – позвал он знакомого бойца, лежавшего неподалеку. – Жерехов, если меня… Вынеси тогда на сухое место.

– Понял, – ответил сержант, – только вы зря накликаете…

– Вынеси, – повторил Павел Алексеевич, – и родным сообщи. Самолично.

Сержант не ответил, но Павел Алексеевич понял: старый служака, если уцелеет, сделает все, что нужно…

Между тем развитие событий словно бы приостановилось. Огневой бой усиливался, но никакого продвижения вперед не было. Подразделения, пересекшие шоссе, вели в поле перестрелку с вражескими заслонами. А остальные войска все еще находились в лесу, не рискуя ринуться на шоссе, простреливаемое с двух сторон. Немцы же били, не жалея боеприпасов. Им нужно было задержать советские части до рассвета, когда подойдут резервы, появится авиация.

Павел Алексеевич послал связного поторопить Баранова, а сам пополз ближе к огненному коридору. Через шоссе группами перебегали бойцы. Некоторые падали на обочине и на самой дороге. Некоторые, испугавшись, шарахались назад, в лес.

И вдруг в темноте раздался могучий бас, перекрывший грохот стрельбы.

– За мной, ребята! – кричал генерал Баранов. – Гвардейцы, вперед! Марш-марш!

Вместе с офицерами штаба верхом вырвался Баранов на шоссе. Все конники поскакали дальше, в поле, один только генерал остался посреди дороги. Вздыбливая коня, гарцевал он среди разрывов, под ярким переплетением разноцветных огненных трасс. Крутил над головой шашку, командовал, звал:

– Гвардейцы, за мной! Ура, ребята! Ура-а-а!

На знакомый голос, повинуясь призыву, устремились к генералу ближайшие эскадроны, увлекая за собой соседей. По кустам, по изрытой воронками опушке скакали всадники, бежали пешие, неслись вскачь повозки.

Четыре тысячи кавалеристов и три тысячи парашютистов хлынули на шоссе. Громкое «ура» из конца в конец перекатывалось над людским потоком, заглушая крики и стоны. Немецкий полк, оказавшийся на пути этой неудержимой лавы, был захлестнут и уничтожен.

Генерал Баранов поскакал дальше, ведя за собой людей. А на шоссе, под градом пуль и осколков, гарцевал другой всадник в развевающейся плащ-палатке: звал отставших, ругался, командовал. Десятки бойцов падали замертво возле него, сотни перебегали дорогу и скрывались в спасительной темноте.

Но вот вздыбился конь, рванулся в сторону, и всадник, будто неумелый наездник, не удержался в седле. Упал на разбитый асфальт Аркадий Князев, лихой командир 6-го гвардейского кавполка. Упал и не шелохнулся больше. Спрыгнул с лошади, склонился над командиром молодой комэск Валерий Стефанов, рванул окровавленную гимнастерку Князева, прижался ухом к груди. Сердце не билось.

Стефанов сбросил бурку, положил на нее тело Князева. Взялись за края бурки гвардейцы и понесли своего командира. Несли, как живого, стараясь ступать в ногу, чтобы не тряхнуть, не причинить боли. Несли и плакали. А следом, прихрамывая, ковылял верный конь.

Когда войска ринулись через шоссе, артиллеристы и минометчики открыли ураганный огонь по немцам на флангах. Били минут пятнадцать, пока не иссякли боеприпасы. На какое-то время они заставили фашистов почти прекратить стрельбу. Но едва кончился артналет, гитлеровские пушки и пулеметы ударили с новой силой. На шоссе светло стало от взрывов, ракет, горящих деревьев.

Первый эшелон целиком прорвался через дорогу и теперь уходил на юго-восток. А второй эшелон только выдвинулся из глубины леса к шоссе. Предстоял новый рывок, но второй эшелон был слабей первого. К тому же заслоны на флангах израсходовали боеприпасы и не могли хотя бы на короткое время подавить вражеские огневые точки. А к гитлеровцам подошли танки. Павел Алексеевич слышал, как гудят на окраине села Шуи танковые моторы.

Через шоссе перебегали наиболее смелые бойцы. Проскакивали повозки, отдельные группы всадников. Но поднимать на прорыв массу людей было теперь бессмысленно. Немцы скосят их ураганным огнем, двинут на них танки.

– Петр Иванович, – сказал генерал Зубову. – Отводите своих назад, в лес.

– А вы?

– Быстрее! – поторопил Белов.

Что ответить полковнику? Павел Алексеевич мог еще подняться и рискнуть – перебежать через шоссе. Он, пожалуй, даже обязан был сделать это. Ведь за шоссе ушли самые боеспособные силы: 1-я гвардейская кавдивизия и почти весь воздушно-десантный корпус. Он должен был объединить их и провести через последнюю преграду, через линию фронта.

Но там – два опытных генерала: Баранов и Казанкин. Они сумеют найти выход из трудного положения. Там крепкие, спаянные подразделения, и перед ними только одна преграда. А тем, кто не пробился через шоссе, будет теперь вдвойне трудно. Им нужно уходить в лес, искать новое место для прорыва. На них обрушатся крупные силы немцев. Одинокими, брошенными на произвол судьбы будут они чувствовать себя, оставшись без командования. Им особенно необходимо твердое руководство, они должны знать, что генерал, с которым пять месяцев сражались в тылу врага, и теперь находится с ними.

Если Белов уйдет в прорыв, – это будет правильное решение. Но честно ли это?

А ему хотелось, очень хотелось перебежать через проклятое шоссе, догнать Баранова и повести свои лучшие полки. Еще сутки-другие, и он будет за линией фронта. Кончится нервное напряжение, исчезнет мучительная боязнь попасть в плен. Он выспится, оденется в чистое.

Грохотали разрывы. Гудели танки. Яркими факелами пылали деревья. Казалось, даже асфальт горит на шоссе. Оставались минуты, чтобы решить окончательно: вперед или назад?

В ветвях с треском разорвалась серия зенитных снарядов. Жикнул осколок. Белов выковырнул его из сырой земли: он был мокрым, но еще жег пальцы. Неподалеку, среди кустов, лязгали гусеницы танков. «Пора!» – решил Павел Алексеевич и с облегчением подумал, что село Шуи, пожалуй, не последняя для него точка на карте.

12

Полки, прорвавшиеся через шоссе, уходили к реке Снопоть, к линии фронта. Началось утро, наступил день, но немцы не преследовали гвардейцев и парашютистов. Гитлеровцы еще не разобрались, кто ушел, кто остался, кто продолжает вести бой в лесу, где генерал Белов со своим штабом.

В полдень на прорвавшиеся войска фашисты бросили авиацию. План их был ясен – остановить уходивших, задержать до тех пор, пока догонят немецкие части, выделенные для преследования. Однако генерал Баранов приказал не останавливаться. Эскадронам рассредоточиться на отделения и продолжать путь.

Немецкие летчики видели с высоты, как на большом пространстве движутся по полям и перелескам мелкие группы всадников и пеших солдат, отдельные повозки и орудия. Их много, да бомбить трудно. Слишком малые цели.

Возвращаясь на аэродромы, летчики докладывали, что русские части рассеяны, распылены и не представляют серьезной угрозы. Так, вероятно, считали и немецкие генералы. Они не учли, что имеют дело с войсками гибкими, маневренными, легкоуправляемыми.

Вечером гвардейцы и парашютисты услышали впереди канонаду. Проводники из партизанской дивизии, помогавшие регулярным частям, сообщили: войска 10-й армии нанесли удар по врагу, чтобы облегчить прорвавшимся полкам переход через линию фронта…