Текст книги "Поход без привала"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Командир 322-й стрелковой дивизии полковник Филимонов тоже вышел из положения. Он послал сильный отряд пехоты, посадив его на сани и на несколько автомашин. Задача моего штаба уточнить, кто же первым ворвется в Одоев и заслужит честь победителя. Из практики мне известно, что, когда разные части одновременно недут бой за населенный пункт, очень трудно определить, кто первый выполнил задачу. Ведь это не скачки на ипподроме, когда все видно и проверяется секундомером.

Сам сейчас в штабе, откуда имеется надежная связь со всеми дивизиями. Сижу как на иголках, но об овладении Одоевом никто не докладывает. В 19.25 по радио передавали мое сообщение о боевых действиях корпуса, начиная от Каширы до Сталиногорска. После этого дали мое обращение к композиторам и поэтам – помочь отразить в своих произведениях боевые дела корпуса. Вероятно, радиосообщение слышат многие семьи офицеров и бойцов корпуса.

Смотрю на часы, стрелка показывает 20.00. О взятии Одоева сведений нет.

9

В деревню Жемчужниково майор Кононенко приехал засветло. Вместе с ним взвод конников из разведывательного дивизиона.

Снег в поле был еще неглубок, сдували ветры, кое-где на буграх чернели проплешины, а в низине, среди домов и плетней, намело порядочные сугробы. Свернешь с дороги – коню до колен.

Людей на улице не видно, лошади укрыты под деревьями, в сараях и ригах. До темноты – от немецкой авиации. Тихо, будто и войны нет. Лишь впереди, на подступах к Одоеву, гремели глухие разрывы.

– А ну, – усмехнулся Кононенко, оборотясь к коноводу, – сообрази, где у них штаб полка?

Коновод повернулся вправо, влево, стараясь углядеть дом получше. Вроде все одинаковые.

– Тут, – кивнул майор. – Снег истоптан. И провод бежит прямо в форточку.

Он не ошибся. Начальник штаба, давний знакомый, встретил его на крыльце:

– А, глаза и уши командования!.. Заходи, гостем будешь. Картошка есть в мундире. Горячая еще.

– К картошке сала бы шмат!

– И это найдется.

– О хлопцах моих позаботься, намерзлись.

– И для них хватит. – Начальник штаба сдвинул на край стола пустые миски и кружки. – Контролировать приехал, Александр Константинович?

– Уточнить обстановку.

– А обстановка такая. Слева семьдесят второй полк вместе со сто тридцать шестым полком взял Стояново.

Точные сведения?

– Сигнал был условленный со стояновской колокольни. Она днем с дороги видна. А час назад связной от майора Бужака приезжал. Говорит, немцы перед отходом снесли убитых в два сарая, сложили там и подожгли.

– Земля мерзлая, рыть некогда…

– Наши потом из огня, из самого пекла, стоны услышали. Гитлеровцы туда раненых вместе с трупами сволокли. Может, по ошибке. Закоченели. Ну и согрелись, значит… Наши погасили огонь, да поздно. Понимаешь, сами своих…

– На то они и фашисты, – сказал Кононенко и снова спросил начальника штаба: – А справа, за Упой, как?

– По непроверенным данным, вот сюда, к Татьеву, вышли конники. В Анастасове у противника опорный пункт. Он-то и тормозит нас.

– Командир полка там?

– Там.

– Поеду, – встал Кононенко. – Спасибо за угощение.

– Теперь без опаски можно, стемнело.

Вроде бы немного времени провел Кононенко в штабе, но деревня успела ожить, неузнаваемо изменилась. Повсюду люди, везде голоса, смех, скрип полозьев. Гремели возле колодцев ведра. Во дворах седлали коней. По дороге тащился невесть откуда взявшийся обоз, в обгон его, переругиваясь с возчиками, скакали всадники. Медленно проехала крытая автомашина с антенной радиостанции.

От Жемчужниково до Одоева – рукой подать. Большак огибает Головинский лес, по длинному склону спускается к Упе. Всего метров двести или триста тянется дорога над рекой, а потом въезд в город, крутой и долгий подъем.

Эти считанные метры над рекой – самые трудные. Никуда не свернешь. Слева глубоченные овраги, среди них пригородная деревенька Ломиполозово – название говорит само за себя. С другой стороны гладь замерзшей реки, а за ней, на голом взлобке, аккуратная деревня Анастасово. На краю ее, ближе к Упе, высится осанистое, словно бы вросшее в землю строение – древняя церковь Анастасова монастыря. На ее колокольне, за метровой кирпичной кладкой, немцы поставили пулеметы. Секли оттуда свинцовыми струями. По дороге вдоль берега ни одна живая душа не проскочит.

– Из деревни мы фрицев минометами выкурили, – устало сказал командир полка. Он сидел на пне, кутаясь в бурку. Тут же, на краю леса, тюкали топорами красноармейцы, сооружали шалаш. – Из деревни выгнали, а монастырь придется атакой брать.

– Батарея подошла, снаряды есть.

– Снарядами, конечно, что хочешь расковырять можно. Да ты бы днем посмотрел, как эта церковь красиво стоит. Горделиво, можно сказать. Триста лет она здесь, исторический памятник, А расковырять – проще пареной репы. Одни кирпичи будут.

– Давно ты такой аккуратный стал?

– После Венёва, – усмехнулся командир полка. – Вот так между делом разгрохали мы одну церквушку, а генерал Белов за жабры меня… Вы что, говорит, не способны отличить долговременную огневую точку от памятника русского зодчества?! Даже цитатой рубанул. Из этого, из Фейербаха. Велел запомнить, что каждый храм является, в сущности, храмом в честь архитектуры. И вообще каждая неразбитая постройка, каждый дом – сбереженное народное достояние.

– Наше добро, – согласился Кононенко, – на своей земле бой ведем.

– А я вот думаю: немцам и наступать проще было, и отступать легче. Они лупят, ни с чем не считаясь. Жители – им все равно. Красивый дворец – тоже. А ты соображай, как бы мирных людей не угробить, как бы памятник не повредить. Днем от командира дивизии строгое указание было: Одоев взять без пожаров и разрушений. Под личную ответственность командиров полков.

– Подарок.

– Конечно, что за подарок будет, если одни головешки?.. Вот и мозгуй.

– Как ты решил?

– Спешенный эскадрон брошу на Анастасово через речку. Там, кстати, в этой церкви, в подвале, бабы с детишками прячутся. Видно было – со всей деревни бежали туда. Так что осторожно брать будем. А два эскадрона выше Ломиполозово двину. В том месте ровное поле. Если снег не глубокий – в конном строю ударим. Внезапно.

– Учти, в центре Одоева, на перекрестке, у немцев склад боеприпасов. Подорвать могут. А там электростанция рядом, жилые дома.

– Знаю. Послал троих разведчиков с задачей воспрепятствовать. Попробуют садами пробраться.

– Смотри, как бы не опередили тебя, – подзадорил на прощание Кононенко. – Майор Бужак быстро движется.

– Ничего, я ближе всех подошел. Еще рывок – и зацеплюсь за окраину. А там легче пойдет.

10

Автор книги хорошо помнит холодный декабрь, когда линия фронта приближалась к Одоеву. Маленький городок, в котором я родился и вырос, переживал трудные дни. Через Одоев откатывались на юго-запад остатки разбитых гудериановских войск. Обмороженные, злые солдаты заскакивали в дома, брали теплые вещи: пиджаки, пальто, бабьи платки, старые валенки. Напяливали на себя и убегали. Они не останавливались на ночлег. Они спешили, со страхом повторяя одно и то же слово: «Козакен! Козакен!»

Меня, четырнадцатилетнего парня, немцы схватили на улице и определили в рабочую команду. Приказали кормить лошадь и готовить повозку. Потом, уже при выезде из города, меня разыскала мать. Она просила немецкого офицера отпустить сына. Офицер ударил ее ногой. Мать упала в снег. Мне было страшно не за себя – за нее…

Колонна медленно ползла по обледеневшему шоссе. Тяжелые трехосные грузовики буксовали и останавливались. Их сталкивали в кювет и взрывали. Справа и слева от дороги валялись сотни велосипедов, брошенных какой-то самокатной частью.

Я вел под уздцы громадного рыжего гунтера. Не вел, а тянул. Он еле передвигал свои могучие, покрытые шерстью ноги, косился на меня злыми выпуклыми глазами. Гунтер тащил за собой зеленую фуру, в ней сидели на ящиках трое немцев, толстых и неповоротливых от множества всякой одежды, сверх которой были напялены легкие, покоробившиеся на морозе шинели. Немцы покрикивали на меня и на лошадь.

В какой-то деревне устроили привал. Солдаты ушли греться. Мы, русские, топтались возле повозок и грызли твердый, заледеневший хлеб. Я спросил своего соседа, откуда он. «Из-за Тулы. Уже четвертый день гонят». – «А убежать нельзя?» – «Попробуй. Вон часовой ходит…»

Фашисты торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонне. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи. Впереди – мост через узкую речушку с крутыми берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев – они дремали.

Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок – и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше…

До города добрался ночью. Шел садами, глухими переулками. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине строчили пулеметы. Поблизости, посреди улицы, с яркой вспышкой рванул снаряд. Но я был настолько утомлен, настолько измотан, что воспринимал все равнодушно, словно через какую-то пелену.

Дома, сбросив одно лишь пальто, лег спать. Лег прямо на пол, в простенке между окнами: хоть какая-то защита от осколков.

Утром меня разбудили сильные взрывы. Бросился к окну и увидел скачущих всадников…

Никогда не потускнеет в памяти удивительная, почти сказочная картина. Небо – словно прозрачный голубой лед. В холодных лучах солнца ослепительно сверкал снег. По нашей тихой, всегда пустынной улице быстро, в колонне по два, ехали кавалеристы на невысоких косматых лошадках, седых от инея. Рысью обгоняли колонну командиры в черных бурках. Мелькали шапки, малиновые кубанки, казацкие башлыки. Пронеслись деревенские сани-розвальни с пулеметами: бойцы так закутались в полушубки, что носов не видно – только пар над воротниками. Дюжие артиллерийские кони легко промчали две небольшие пушки. Во всем были энергия, напор, устремленность!

Как аккомпанемент стремительному движению раз за разом звучали тяжкие, гулкие, страшные своей близостью взрывы. Дрожал дом, звякали оконные стекла. Назойливо лезло в уши тонкое прерывистое гудение, очень похожее на комариное. Но какой может быть комар в глухозимье? Я не сразу понял, что гудит-завывает немецкий самолет, бросавший бомбы с большой высоты, с яркого поднебесья…

У нас в доме разместился штаб. Подполковник Князев, стройный, подвижный, веселый, громко отдавал распоряжения, шутил, улыбался. И люди с ним были как на подбор: ловкие, жизнерадостные. Во дворе пожилой повар в белом колпаке черпал из походной кухни густой ароматный борщ, кормил всех без меры – и бойцов, и наголодавшихся жителей.

У меня сразу появилось среди кавалеристов несколько приятелей. Вместе ездили за сеном, попадали под бомбежки. Гвардейцы с восторгом рассказывали о своем командире корпуса, о том, как громили немецких танкистов под Каширой и под Венёвом.

Генерал Белов приехал в штаб полка вскоре после освобождения города. Среднего роста, худощавый и моложавый, он быстро прошел через двор, за руку поздоровался с подполковником Князевым, выбежавшим на крыльцо. На генерале – поношенная, стянутая ремнем шинель, шапка-кубанка и белые валенки, редкие для военного времени.

Белов пообедал с Князевым. После обеда остался в комнате один. Я несколько раз заходил к нему. Он долго сидел у стола над большой картой, что-то обдумывал.

Уехал он вечером. Ему подвели широкогрудого, с точеными ногами коня. Генерал легко вскочил в седло, поправил на плечах бурку и тронул коня шпорами.

Вот так увидел я Павла Алексеевича первый раз.

11

Едва взяли Одоев, резко возросла активность вражеской авиации. С раннего утра и до темноты самолеты висели над дорогой между Одоевом и Крапивной, бомбили Перекрестки и населенные пункты.

В светлое время эта важнейшая магистраль была почти полностью парализована. Даже когда наползли низкие облака, авиация не перестала действовать. Самолеты-одиночки то и дело проносились над дорогой на бреющем полете, разыскивая цели.

Зенитной артиллерии в корпусе не было, имелось лишь по взводу счетверенных пулеметов в каждой дивизии. Достать немцев, летающих высоко, они не могли. Когда же тучи прижали авиацию к земле, пулеметчики отличились. Взвод занял позицию возле дороги в деревне Жемчужниково и за несколько часов сбил три машины. Однако противника это не облагоразумило, интенсивность налетов осталась прежней.

Павел Алексеевич видел одно объяснение: вражеское командование весьма встревожено продвижением корпуса и пытается задержать его. Особенно сильно фашисты бомбят Одоев и тракт на город Белёв, куда отошли разбитые вражеские части. Днем даже разведка не смогла двигаться по этому тракту. Значит, фашисты считают, что корпус пойдет на юго-запад, на Белёв, по единственной наезженной дороге. Немцы рассуждают логично, и, со своей точки зрения, они правы. Но Павел Алексеевич всегда стремился действовать не так, как предполагали гитлеровские генералы.

В штабе подполковника Князева, в большом доме на тихой улице в стороне от перекрестка дорог, Павел Алексеевич обдумывал новый замысел. Оставшись один в комнате со старинной тяжелой мебелью, он сел в кресло возле этажерки с книгами. Брал их одну за другой, по обложкам узнавал старых добрых знакомых. Вот массивный том «Цусимы» с цветными иллюстрациями. Точно такой он хотел купить когда-то в Минске, да не успел, разобрали.

«Разгром», «Цемент», «Как закалялась сталь» со штыком на обложке – эти книги он приносил своим девочкам. Собрать хорошую библиотеку – его давнишняя мечта. Два главных отдела: военный и художественный. На другое – не распылять внимание и время. Но всю классику иметь обязательно.

Улыбаясь своим мыслям, он листал томик стихов Фета и вдруг поймал себя на рифме «Белов – Белёв». И то, о чем думал он с самого утра, неожиданно вылилось в две четкие строчки:

Белова ждут у Белёва,

Но Белов не пойдет на Белёв.

Павел Алексеевич засмеялся, встал и подошел к карте. Вот он, Белёв, – железнодорожная станция и небольшой город на берегу Оки. Это левый фланг полосы, в которой наступает корпус. А на правом фланге – город и районный центр Лихвин.^[4] Между ними сорок километров лесистого бездорожья с редкими населенными пунктами.

Фашисты, разумеется, готовы оборонять Белёв и Лихвин. Там дороги, там мосты через реку. У врага просто не хватит сил, чтобы прикрыть весь участок между двумя городами. Да немцы, наверно, не очень-то и пекутся об этом. Они мыслят своими категориями. Танки и автомашины не пройдут по сугробам, не смогут переправиться через Оку по льду. Это правильно. Значит, наступать на Белёв будет 322-я стрелковая дивизия полковника Филимонова. Ей поможет 328-я стрелковая дивизия, только что включенная в группу войск генерала Белова. С этими дивизиями пойдут «катюши» подполковника Дегтярева, привязанные к хорошей дороге. А гвардейцам – опять самое главное. Их задача быстро достичь Оки, переправиться на западный берег. Вот тут, между Лихвином и Белёвом.

Павел Алексеевич взял карандаш и двумя красными полосками перечеркнул на карте голубую жилку реки…

Выполняя приказ генерала, гвардейские кавдивизии за сутки продвинулись по бездорожью на тридцать километров. Оставив далеко позади всю технику и санные обозы, конники 24 декабря приблизились к Оке. Передовые отряды начали форсировать реку, сбивая небольшие заслоны гитлеровцев.

Разведчики Кононенко узнали, что возле села Николо-Гастунь уцелел легкий мост. Охраняла его рота фашистов. Рано утром, когда особенно крепок сон, разведчики и эскадрон гвардейцев с двух сторон скрытно приблизились к мосту. Атаку начали без выстрелов. Немцы всполошились и застрочили из автоматов, но было уже поздно – разведчики успели ворваться на мост.

День стоял морозный. На белом просторе реки хозяйничал ветер, переметая сухой снег. С моста хорошо было видно, как и справа и слева движутся через Оку сотни бойцов. Люди вели коней в поводу. А переправившись, черными струйками стекались к проселку, сливаясь там в плотные массы походных колонн. Грея коней резвым аллюром, эскадроны устремлялись дальше, в темную пущу заснеженных лесов.

12

Такого еще не бывало: штаб корпуса отстал от своих войск на семьдесят километров. Гвардейские дивизии ушли к Козельску, а штаб все еще стоял возле Одоева, в деревне Жемчужниково.

Павел Алексеевич нервничал. Он привык почти каждый день бывать на передовой, если надо – помогать командирам. Конечно, Баранов и Осликовский сами разберутся в обстановке, смогут принять нужные решения. Но им сейчас особенно трудно вдали от своих, в глубине вражеского расположения.

Белов со всей своей энергией проталкивал, торопил вслед за конными полками вторые эшелоны, отставшую артиллерию, обозы, маршевые эскадроны. А сам сидел в Жемчужниково, ожидая, когда явятся командиры кавалерийских дивизий, переданных ему из 10-й армии.

25 декабря приехал командир 41-й кавалерийской дивизии полковник М. И. Глинский. Он не изменился с тех пор, как они вместе служили в Москве: Белов – в инспекции кавалерии, а Глинский – в особой кавалерийской бригаде. Внешностью он не очень приметен: худощавый, с глубоко запавшими глазами, уши топорщатся. Но командир знающий, расторопный. Вот и теперь он сумел раньше всех привести своих конников.

На следующий день прибыли еще две дивизии: 57-я и 75-я кавалерийские. Последней командовал полковник М. Э. Москалик, встреча с которым доставила Павлу Алексеевичу большое удовольствие. Сели за стол, вспомнили недавнее прошлое. Перед войной Павел Алексеевич был начальником штаба 5-го кавалерийского корпуса. И вот однажды Москалик пригласил Белова на праздник в свой полк, стоявший в городе Славуте. Это был тот самый Харупанский полк, которым пятнадцать лет назад командовал Павел Алексеевич. Эскадрон за эскадроном проходили мимо трибуны, словно эстафету, передавая друг другу песню:

Ты сын дивизии Майкопской

И Первой Конной внук родной,

Наш Харупанский полк геройский,

Ты был в боях всегда лихой!

У Павла Алексеевича глаза повлажнели тогда от радостного волнения…

Прибывшие командиры доложили о состоянии своих соединений. Это были так называемые «легкие кавалерийские дивизии», сформированные по новым, урезанным штатам. В общей сложности, они все три, вместе взятые, равнялись по количеству людей и вооружения одной гвардейской кавалерийской дивизии. Белов был доволен и этим – появилась возможность создать надежный резерв.

Но вот и легкие кавдивизии ушли на запад, догонять гвардию, а Павел Алексеевич все никак не мог выехать на передовую. Надо было наладить четкое управление всеми войсками группы, насчитывавшей теперь семь дивизий и танковую бригаду. А средств связи в корпусе немного, к тому же несколько станций радиоэскадрона разбиты авиабомбами.

Войска группы были разбросаны на большом пространстве. Две стрелковые дивизии вели бой за Белёв и намного отстали от конницы. Гвардейские соединения приближались к Юхнову. Танковая бригада полковника Кириченко получила в Туле два десятка новых боевых машин. Но колонна танков двигалась так медленно, что за несколько дней не добралась от Тулы до Крапивны.

Ко всему прочему – беда со снабжением. По правилам, по наставлениям, кавалерийский корпус должны обслуживать тыловые учреждения той армии, которой он придан. Но корпус Белова действовал сам по себе, превратившись в группу войск, и надо было так или иначе искать выход из положения, снабжать все дивизии боеприпасами и продовольствием. Люди требуют снарядов и патронов, люди должны есть сами и кормить коней. Какое им дело, существует или нет в корпусе служба тыла?!

Офицеры штаба работали, забыв о сне и отдыхе, не отрываясь от дел во время частых бомбежек. И все-таки не успевали. Павел Алексеевич тоже втянулся в поток неотложных дел, очень мешавших думать о главном – о продолжавшейся операции.

Кто-то из работников штаба предложил послать в войска, наступавшие на Белёв, небольшую группу офицеров во главе с опытным командиром. Пусть этот товарищ возьмет на себя руководство стрелковыми дивизиями и полком «катюш». Так родилась идея создать импровизированные корпуса.

57-я легкая кавдивизия была подчинена генералу Баранову. 75-я легкая – полковнику Осликовскому. Отныне у Павла Алексеевича оказалось три неофициальных корпуса, управление пошло по трем каналам, это сразу дало ощутимые результаты. Даже радисты, хоть и с большим напряжением, успевали обеспечивать бесперебойную связь.

41-ю легкую кавдивизию и танковую бригаду Павел Алексеевич оставил в своем непосредственном подчинении.

Покончив с делами организационными, Белов наконец собрался в дорогу. Вместе с Грецовым наметили по карте новый район за Окой для развертывания штаба. Там условились встретиться.

Уже урчал под окном полугусеничный вездеход «Змей», окрещенный так адъютантом Михайловым за то, что проползал через любые заносы и сугробы. Уже генерал набросил на плечи свою любимую бурку: легкую, косматую, теплую. И вдруг – звонок из Тулы: в корпус выехала делегация трудящихся города во главе с секретарем обкома партии В. Г. Жаворонковым.

Павел Алексеевич вздохнул и повесил бурку на торчавший из стены штырь. Распорядился: провести митинг вместе с делегацией рано утром, пока не летают вражеские бомбардировщики.

Еще до рассвета на дороге возле крайней избы собрались бойцы резервных подразделений, легкораненые гвардейцы из команды выздоравливающих, офицеры штаба. Выступил товарищ Жаворонков, сказал о том, что кавалерийский корпус пересек всю Тульскую область от Каширы до Белёва: первым начал и первым завершил на своем участке освобождение тульских земель. За все это – большое спасибо!

Делегация привезла воинам много новогодних подарков. Отличившимся бойцам вручены были баяны и гармошки. Генералу Белову секретарь обкома преподнес вместительный тульский самовар.

– Благодарю, – улыбнулся Павел Алексеевич. – Пошлю домой, после войны чаи распивать буду.

– Да, это мирный подарок, – сказал Жаворонков. – А для боя мы вам автоматический снайперский карабин пришлем. Системы Токарева. Верно, товарищи оружейники? – обратился он к членам делегации. Один из них, пожилой мужчина в валенках и черной шапке с кожаным верхом, кивнул утвердительно.

Приятно, конечно, слушать похвалу, получать подарки. Но самую большую радость в этот день принесло Павлу Алексеевичу другое событие. Из машины, в которой прибыл Жаворонков, вслед за секретарем обкома выпрыгнул худой, стремительный человек в длинной кавалерийской шинели. Белов ахнул от неожиданности и пошел навстречу, раскрыв объятия.

Вместе с секретарем приехал в корпус осунувшийся и побледневший за время болезни Алексей Варфоломеевич Щелаковский.

13

Генерал армии Жуков явился с очередным докладом к Верховному Главнокомандующему. Наибольшее внимание уделил положению на южном крыле Западного фронта, где группа войск генерала Белова, пробив широкую брешь в гитлеровских боевых порядках, быстро продвигалась на запад, увлекая за собой пехоту смежных армий.

Заканчивая, Жуков сказал:

– В штабе фронта, товарищ Сталин, есть мнение преобразовать группу Белова в армию.

Сталин, спокойно и благожелательно слушавший доклад, оторвал взгляд от карты:

– Какая в этом необходимость, товарищ Жуков?

– У Белова армейская полоса наступления. По количеству соединений, по личному составу и вооружению он превосходит некоторые армии, в том числе и соседнюю, пятидесятую. А Белов фактически лишь командир кавалерийского корпуса, аппарат управления у него минимальный.

– Но он неплохо справляется.

– Пока, – подчеркнул Жуков, – пока еще справляется. Однако группа уходит все дальше, фронт ее продолжает расширяться, трудности увеличиваются. Я считаю, что генералу Белову пора быть командармом.

Сталин ответил не сразу и заговорил негромко, вроде бы сам с собой:

– Группа войск генерала Белова сложилась в ходе боев и воюет с похвальным успехом. Это мобильное объединение рождено самой жизнью. Объективные условия потребовали создать его. В подвижности, стремительности и решительности сила этой группы. А мы вмешаемся, дадим Белову штаб, тылы, управления, службы… Нет, пусть пока останется группа войск, которую можно легко рассыпать и быстро воссоздать на нужном направлении. Когда такая форма перестанет приносить реальную пользу, мы возвратимся к этому вопросу, товарищ Жуков. – Помедлив, Сталин добавил – А генерал Белов действительно очень хорошо проявил себя. Его надо особо отметить.

– Он представлен к ордену Ленина.

– Это правильно. И правильно было бы повысить его в звании. Это укрепит его авторитет, ему легче будет командовать.

14

Днем валил снег. К ночи прояснело, ударил крепкий мороз. Полугусеничный «Змей» с ревом пробивался сквозь сугробы в низинах, упорно карабкался по дороге, обледеневшей, обдутой ветрами в тех местах, где она выбегала на гребни холмов. Даже несколько грузовиков с боеприпасами вытянул вездеход из глубоких заносов.

Застрявшие автомашины – еще полбеды. Рано или поздно их удастся протолкнуть к передовой. А разбитую технику не вернешь. Искалеченные бомбами грузовики, орудия, подбитые танки – Павел Алексеевич мрачнел при виде их. А сколько лошадей погубили фашистские летчики! При появлении самолетов обозники и артиллеристы убегали с дороги, а лошади гибли от осколков, от пулеметных очередей.

Особенно жаль могучих артиллерийских коней. Где их возьмешь теперь? Вместо них батарейцы впрягают верховых лошадей, привыкших ходить под седлом. А это совсем не то. Трудно им тянуть по плохой дороге орудия и зарядные ящики.

Сколько раз докладывал Павел Алексеевич в штаб Фронта о потерях от авиации. Ему сообщили, что прикрывать кавалеристов должна 28-я авиадивизия. Но она базировалась где-то далеко в тылу.

Всю ночь «Змей» пробивался на запад. Утром добрались наконец до железнодорожной станции Лихвин. Генерал обратил внимание – на улице много военных, слоняются без дела, даже гармошка где-то пиликает, несмотря на ранний час. Во дворах, у коновязей, видны лошади.

Подозвал встречного бойца, спросил… Оказывается, в Лихвине третьи сутки стоит Белозерский полк 1-й гвардейской кавдивизии. Что за чертовщина? Генерал Баранов прошел уже севернее Козельска, приближается к Юхнову, а белозерцы развлекаются в глубоком тылу! Вон во дворе гвардеец приспособился пилить дрова с молодой хозяйкой…

Справедливости ради сказать – служба в полку налажена. Павел Алексеевич еще осмотреться не успел, а подполковнику Данилину уже сообщили о приезде генерала. Встретил Белова на улице, доложил коротко, четко.

Вошли в дом, где жил Данилин. В комнате тесно от множества ящичков с яркими этикетками, от больших оплетенных бутылей с вином. Коньячные бутылки разных форм и размеров стояли повсюду: на окнах, на столе и даже под лавками. Грудами лежали консервные банки, головки сыра, шоколад, еще какие-то продукты.

– Что за гастроном?

– Трофеи дивизии, – пряча улыбку, ответил Данилин. – Захватили на станции эшелон с легковыми автомобилями и вагоны с рождественскими подарками. Немцам из Германии привезли. Бойцы у нас отощали, теперь отъедаются. А спиртные напитки я взял под личное наблюдение.

– Неплохо живете, – усмехнулся Белов.

– Как на курорте, – подтвердил Данидин.

Слова его прозвучали вызывающе) а что, дескать, разве не заслужили? Павел Алексеевич сделал вид, будто не обратил внимания. Снял шинель, потер холодные руки:

– Рюмку коньяка с дороги неплохо. Я умоюсь, а вы не сочтите за труд – распорядитесь насчет завтрака.

Павел Алексеевич знал Данилина давно, еще по мирному времени. Был на штабной работе, вырос до командира полка. Отличился в боях, особенно под Каширой. Но подталкивать его надо.

Формально Данилин сейчас прав. Он выполняет приказ генерала Баранова, который оставил белозерцев в своем резерве – прикрывать фланг и охранять трофеи. Но о каком фланге теперь речь, если фронт отодвинулся далеко на запад?..

За стол сели вдвоем – Павел Алексеевич не хотел, чтобы кто-нибудь присутствовал при разговоре. Коньяк оказался первоклассный, французский. Закуска – со всей Европы: сыр из Дании, шпроты вроде бы испанские, ветчина в банках из Югославии. Павел Алексеевич отведал всего понемногу. Спросил:

– Отдыхаете, значит?

– В резерве находимся, товарищ генерал. И приводим себя в порядок. Перед Одоевом нам отдыха не дали, полк впереди действовал.

– Дивизия ваша, гвардии подполковник, на восемьдесят километров вперед ушла. Какой же вы резерв?! За двое суток до фронта не доберетесь!

– Так точно, товарищ гвардии генерал-майор! Я все понимаю. – Данилин слегка бравировал, чувствуя неуязвимость своих позиций. – Но что делать? Командир дивизии не отдавал другого приказа.

– А как он отдаст? Радиосвязи нет, по сугробам к вам не скоро доскачешь.

– Этого я не знаю.

– А то, что полки с боями вперед идут, это вы знаете?

– Конечно. Мой полк тоже до самого Лихвина так шел.

– Мы вот с вами за столом прохлаждаемся, а ваш друг Аркадий Князев лежит со своими эскадронами где-то на снежном поле под немецким огнем. Люди гибнут, и сам он, может быть, уже кровью умылся. А помощи нет, некому на немцев с фланга нажать. Вспоминает, наверно: где там застрял Данилин с полком? Скоро ли на выручку подоспеет?

У подполковника белым стало лицо; глаза удивленные, злые. Медленно поднялся он со скамьи.

– Я не трус… Вы меня в бою видели!

– Видел. Сядьте, – ладонью хлопнул Белов по столу. – Трусов под суд отдаю, с ними говорить нечего. У вас другое. Отсутствие разумной инициативы – вот как это называется. Если ваш полк продвинется на пятьдесят километров вперед – хуже это для дивизии или лучше?

– Не знаю. Мое дело выполнить приказ. А здесь мы не прохлаждаемся. Мы людьми до штата пополнились, коням отдых дали. В дивизии теперь свежий полк. Может, Баранов и хотел этого.

– Какие вы у меня грамотные, – со вздохом произнес Белов. – Ну, налей посошок на дорожку.

Выпил, поморщился. Искоса взглянул на командира полка.

– Вижу, стыдно тебе, Данилин. Трофеи тебя приковали.

– Застыдишься, товарищ генерал, если по-вашему рассуждать.

– А ты по-своему рассуди, подумай как следует…

Пока Белов собирался в путь, подполковник несколько раз выходил из комнаты, разговаривал о чем-то с Михайловым, отдавал распоряжения. Когда Белов стоял уже возле двери, задал вопрос:

– Товарищ генерал, я понял так: приказ командира дивизии вы отменяете? Полк поднят по тревоге, сейчас выступаем.

– Желаю успеха. До встречи на передовой.

Белов распахнул дверь и вышел в холодные сени. Вездеход ожидал у самого крыльца. Водитель зябко ежился и позевывал после короткого сна. Адъютант Михайлов был явно не в настроении. Негромко ворча, возился в углу кабины. Там что-то стукало и позванивало всякий раз, когда вездеход встряхивало на ухабах.