Текст книги "Поход без привала"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Значит, если появится возможность, он будет просить у Верховного Главнокомандующего только самое необходимое: автоматы, пулеметы и седла…

Жуков позвонил заранее, назначил место и время встречи. День выдался пасмурный, промозглый. Улицы Москвы были пустынны. Лишь на перекрестках трудились люди: устанавливали противотанковые ежи, возводили баррикады. Зияли чернотой амбразуры дотов. Возле зенитных орудий толпились, согреваясь, дежурные батарейцы.

В 15 часов 45 минут «эмка» Белова подъехала к условленному месту на улице Фрунзе. Павел Алексеевич вышел на тротуар, осмотрелся. То ли туман, то ли ранние осенние сумерки опускались на город. Все было сырое, унылое, серое.

Из-за поворота появилась машина Жукова. Шофер затормозил, Георгий Константинович распахнул дверцу:

– Садись ко мне.

Поехали дальше. На этот раз командующий был не столь официален, как в служебном кабинете. И выглядел моложе, свежее. На секунду подумалось: нет войны, нет седых волос, нет давящей тревоги – оба они молодые, веселые, трясутся, как бывало, бок о бок в машине, едут на очередную инспекторскую проверку.

– Жора, – вырвалось у Белова. – Георгий, как мне там, у товарища Сталина?..

– Как обычно, – улыбка чуть тронула губы Жукова. – Будь готов к вопросам по корпусу. Самые разные могут быть вопросы.

– На это отвечу.

Машина, замедлив ход, въехала в Кремль через Боровицкие ворота. Дальше пошли пешком. Жуков шагал быстро и молча, лишь в одном месте вытянул руку, сказал коротко:

– Авиабомба.

Павел Алексеевич увидел круглую и глубокую воронку – такую могла оставить полутонная бомба.

Еще несколько десятков шагов, и Жуков открыл какую-то дверь. В лицо повеяло сухим теплом.

Лестница привела их в длинный коридор, застланный ковровой дорожкой. С одной стороны – стена. С другой – многочисленные двери, словно в купированном вагоне. Бесшумно ступали по ковру смуглые, черноволосые солдаты с пистолетами на ремнях.

В одной из комнат Павел Алексеевич снял шинель и фуражку. Посмотрел в зеркало. Да, вид не самый подходящий для такого приема. Гимнастерка хоть и новая, но не генеральская, а солдатская – не идти же к Верховному Главнокомандующему в штопаном кителе. Сапоги высокие, с отворотами. Не успел сменить, не привезли в корпус сапог. Только валенки везут навстречу зиме. А в этих, охотничьих, удобно ходить по грязи, по раскисшему чернозему… «Сделает замечание – так и скажу», – решил Павел Алексеевич.

Появился Поскребышев – секретарь Сталина. Поздоровавшись, предложил пойти с ним.

В самом конце длинного коридора Поскребышев отворил дверь в небольшую комнату – вероятно, помещение секретаря. Отсюда, через открытую дверь, видна была другая, просторная и ярко освещенная комната с письменным столом в дальнем углу. Посреди кабинета стоял Сталин с погасшей трубкой в руке.

Жуков представил генерала Белова. Верховный Главнокомандующий окинул его быстрым, оценивающим взглядом, поздоровался и опять повернулся к Жукову, продолжая разговор о реактивной установке, попавшей якобы к немцам.

Волнение, охватившее Павла Алексеевича, прошло. Ожидая своей очереди, он поглядывал на рябое нездоровое лицо Верховного Главнокомандующего. Последний раз Белов видел Сталина восемь, лет назад. Иосиф Виссарионович очень постарел, осунулся, стал вроде бы ниже ростом. В голосе нет прежней твердости. Говорил Сталин негромко и очень внимательно слушал Жукова…

Много раз вспоминал потом Павел Алексеевич об этой встрече. Всплывали какие-то подробности, по-новому осмысливались слова, фразы. Неизменной оставалась лишь торопливая дневниковая запись, сделанная им вечером, после беседы в Кремле.

10 ноября 1941 года. Был на приеме у тов. Сталина. Для меня это исторический прием. Товарищ Сталин значительно изменился. Меня поразило и в душе передернуло, когда увидел, что Жуков держится перед ним слишком независимо.

План операции группы моего имени был одобрен. Верховный Главнокомандующий добавил прикрытие с воздуха истребителями и помощь корпусу со стороны авиации для борьбы с наземными целями.

Я почувствовал, что моей группе придается большое значение. Товарищ Сталин сказал, что даже целая армия за успешную операцию может получить звание гвардейской, и многозначительно посмотрел на меня. Я держался молча. Отвечал только на поставленные вопросы.

Начало действий корпуса товарищ Сталин отложил на сутки с той целью, чтобы и армия Рокоссовского успела принять участие в операции фронта.

Я думал, что группа получает блестящую возможность для выполнения крупной операции. Из обстановки видно, что, если группа получит успех, это будет началом разгрома немцев под Москвой. А потом может наступить разгром противника и на всем советском фронте. «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений», – вот на что ориентировал Сталин в своей недавней речи.

Мне кажется, что моя группа должна открыть путь к победе над сильным врагом. Этого более чем достаточно, чтобы я принял все меры к обеспечению успеха. «Или грудь в крестах, или голова в кустах!»

Товарищ Сталин затрагивал ряд вопросов. В числе этих вопросов было новое оружие. Я попросил дать для корпуса наших советских автоматов. Мотивировал эту просьбу тем, что во время боев в Бессарабии и на Украине немецкая пехота имела преимущество над спешенной конницей в автоматическом огне. Немецкие автоматчики просачивались через пашу оборону и навязывали вам ближний бой.

Каждый боец и офицер корпуса старался вооружиться трофейным автоматом, предпочитая его винтовке.

Товарищ Сталин спросил, как я предполагаю использовать автоматы в смысле организационно-тактическом. Я ответил, что считаю целесообразным вооружить автоматами три взвода в каждом пулеметном эскадроне кавалерийских полков. Исходил из тех соображений, что, во-первых, пулеметные эскадроны имеют по штату больше людей, чем сабельные эскадроны. Во-вторых, пулеметные эскадроны могут перевозить автоматчиков на тачанках, а это при спешивании даст больше людей для боя и меньше останется коноводами. В-третьих, мы много потеряли станковых пулеметов в предыдущих боях, и поэтому пулеметчики с винтовками часто использовались как стрелки. В-четвертых, командир кавалерийского полка мог бы использовать автоматчиков централизованно.

Верховный Главнокомандующий не дал оценки моему предложению, но, наведя справки по телефону у товарища Яковлева, обещал около полутора тысяч автоматов (ППД или ППШ). Затем он спросил, не хочу ли я получить новейшие 76-миллиметровые пушки. Я ответил: не знаю, что это за орудия.

Товарищ Сталин с оживлением сказал, что это новая советская пушка, равной которой нет в других армиях, и стал рассказывать о тактико-технических данных. Я ответил, что если пушки так хороши, то очень прошу дать мне их. Товарищ Сталин обещал две батареи.

4

14 ноября 49-я армия начала наступление. Редкие цепи, поднявшиеся в атаку, были сразу же остановлены плотным огнем немцев. В некоторых местах фашисты даже потеснили советскую пехоту. Наблюдая за боем, Белов понял: вражескую оборону армия не прорвет. Хоть бы рубежи свои удержала!

С раннего утра в полосе намеченного контрудара начали действовать передовые отряды кавалерийского корпуса, разъезды и группы разведчиков. Они изучали, прощупывали передний край, штурмовали небольшие деревни. Павел Алексеевич рассчитывал обнаружить участки, не занятые противником, и скрытно провести кавалерийские полки по лесным массивам на фланги и в тыл гитлеровцев. Но где бы ни появлялись конники, они повсюду встречали сильную, хорошо подготовленную оборону врага. У противника оказалось столько войск, что в двадцатикилометровой полосе не удалось обнаружить ни одной лазейки.

Тут, конечно, были не два и не три батальона фашистов, как утверждала сводка из штаба фронта. Только в деревне Екатериновке оборонялся пехотный полк гитлеровцев с танками и артиллерией. Павел Алексеевич связывался по телефону с командирами дивизий и передовых отрядов. Отовсюду получал схожие ответы:

– Немцев очень много!

– У противника в лесу сплошная линия обороны!

– Фашисты ведут сильный огонь из пулеметов и минометов!

Майор Кононенко, получивший наконец возможность вести разведку, доложил генералу: взяты «языки» от двух вражеских дивизий. По словам пленных, немцы ничего не знали о готовящемся контрударе. Зачем же в таком случае они стянули в этот район два полнокровных соединения?

Два-три батальона или две дивизии – разница ощутимая. Строго говоря, наносить контрудар уже не было смысла. Силы примерно равны, противник обороняется на выгодной местности. А ведь для успешного наступления требуется, по меньшей мере, трехкратное превосходство над врагом. Но приказ… Да и немцы не ждут решительного удара! Так что еще не все потеряно!

Прежде чем принять окончательное решение на завтрашний день, Павел Алексеевич отправился на передовую «подышать обстановкой». Пустив галопом Победителя, проскочил широкое поле, на котором время от времени вырастали султаны разрывов. Где-то вдали, скорей всего на вершине дерева, сидел немецкий наблюдатель и корректировал огонь батареи, не давая проехать машинам и повозкам.

Штаб 5-й Ставропольской имени Блинова дивизии разместился в селе, многие дома которого сгорели или еще продолжали гореть. Воздух наполнен был едким чадом. Жителей не видно. Виктор Кириллович Баранов сидел в избе возле полевого телефона, поглядывая на улицу через разбитое окно. Новая генеральская шинель распахнута, голос резкий и хриплый.

– Дела неважные, – сказал он. – Противник не только обороняется, но и отбрасывает мои передовые отряды. Хочу сам съездить.

– Вместе поедем.

Павел Алексеевич насторожился, услышав команду «Возду-у-ух!», долетевшую со двора. По звуку моторов определил: немецкие бомбардировщики. Посмотрел на Баранова, тот рукой махнул:

– Негде укрыться. Был погреб за домом, его прямым попаданием разнесло. Пятый раз за день налетают. От них главные потери… Мы как, Павел Алексеевич, в хате переждем или на улице?

– Пошли, пошли! Там хоть видно, куда бомба летит!

– Когда увидишь, прятаться поздно, – усмехнулся Баранов, застегивая шинель.

Остановились у плетня, глядя в мутное, серое небо. Из соседнего дома выскочил комиссар дивизии Нельзин, хорошо знакомый Павлу Алексеевичу – долгое время он исполнял обязанности комиссара корпуса. Нельзин в одной гимнастерке, без шапки. В руках – стопка бумаг. Крикнул кому-то, чтобы готовили коня.

– Комиссар, немец летит! – предупредил Баранов.

– Некогда мне, – рассеянно ответил тот и скрылся за дверью.

Мелкие бомбы рвались поодаль, в центре села и на огородах. Немцы бомбили бесприцельно, не снижаясь – опасались пулеметчиков. Следя за самолетами, которые разворачивались для нового захода, Павел Алексеевич вспомнил, как стоял летом с Родионом Яковлевичем Малиновским под немецкими бомбами. Тогда была бравада, было мальчишество, даже любопытство какое-то. А сейчас лишь одно желание – надежней укрыться… Об этом он и сказал Баранову.

– Воронка тут на месте погреба, – ответил Виктор Кириллович. – Большая. Пойдемте.

Резкий нарастающий визг бросил их на землю. И сразу – удар, пламя, дым! Генералов подкинуло. Сверху падали твердые комья земли.

Взрывы отдалились. Белов осторожно приподнялся. Почему-то болела грудь. Ощупал себя, отряхнул бекешу. Неподалеку дымились аккуратные черные ямки. Соседний дом накренился, осел на один бок.

– Комиссара убило! – закричал кто-то.

Баранов, хромая, побежал к дому.

Два бойца вынесли на крыльцо Нельзина. На ноге не было сапога, брюки почернели от крови.

– Жив? – склонился над ним Баранов.

– Кость раздроблена, кажется.

С ноги комиссара, с мокрых клочьев штанины падали на мерзлую землю красные капли.

– В медсандивизион! – распорядился Павел Алексеевич. – Везите быстрее!

Отправив Нельзина, они сели на коней и поскакали к лесу, плотной стеной возвышавшемуся западнее села. Чем дальше ехали по извилистой узкой дороге, тем громче становился треск выстрелов. Баранов вздыхал – жалел комиссара. И себя тоже, наверно. С Нельзиным они жили дружно… А Павел Алексеевич думал, что все меньше и меньше остается людей, с которыми он встретил войну. И они с Барановым тоже не заговоренные… Словно угадав его мысли, Виктор Кириллович сказал:

– Крепко, Павел Алексеевич, молится кто-то за нас.

– Побасенка такая есть, – улыбнулся Белов. – Смерть генералов оберегает. Генералы первые помощники в ее деле, самый большой урожай дают. Без них ей трудно. Хороших генералов, у которых потерь мало, она иной раз забирает. А уж плохих – ни-ни!

– Мне, значит, опасаться нечего? – настороженно произнес Баранов.

– Не разводи самокритику, Виктор Кириллович. Это к слову пришлось.

Они миновали старый лес. Начался густой ельник, в котором укрывались коноводы с лошадьми. Даже костерчики горели кое-где: бойцы обогревали раненых, кипятили чай и пекли картошку.

За ельником открылась деревня на пригорке посреди обширной поляны. Немцы с возвышенности простреливали все безлесное пространство. В бинокль видны были траншеи, проволочные заграждения. Деревня горела. Ветер гнал над поляной клочья дыма.

На опушке готовился к повторной атаке спешенный эскадрон. Ударила по немецким окопам батарея. Выползли из леса три танка. Стреляя на ходу, двинулись к деревне. За машинами бежали бойцы. Когда они приблизились к крайним сараям, огонь немцев резко усилился. Непрерывно хлестали пулеметы. Стрекотание автоматов слилось в сплошной треск.

Цепь залегла, не добежав до окопов. Танк, который шел впереди, начал было утюжить колючую проволоку, но подорвался на мине. Второй взял его на буксир, пытаясь вытянуть в безопасное место. Третий медленно отползал, прикрывая огнем товарищей.

– Нет, – сказал Баранов, – не справятся. Завтра общее наступление, а у меня эта деревушка поперек горла.

– Попробуйте обойти ночью. Ищите слабые места в обороне фашистов, свободные тропы и просеки.

– Будем искать, – согласился Баранов.

В штаб корпуса, стоявший в селе Верхнее Шахлово, Павел Алексеевич возвратился, когда стемнело. Умылся, перекусил наскоро и пригласил к себе ближайших помощников. Полковник Грецов и майор Кононенко сделали короткие сообщения. Противник перед группой сильный. Разведкой боем и разъездами не обнаружено на передовой ни одного участка, не занятого врагом.

5

День 17 ноября был особенно напряженным. С рассветом появились вражеские самолеты. Сотрясая воздух тяжким гулом моторов, шли они на восток, к Москве. Лишь немногие разворачивались над районом, где действовали кавалеристы. Зато орудия и минометы немцев грохотали не переставая. Враг усилил сопротивление, на некоторых участках даже контратаковал.

Несколько суток кавалеристы непрерывными действиями пытались измотать противника. Но измотались и сами.

Из штаба Западного фронта сообщили, что севернее и южнее группы Белова немцы перешли в наступление и что это, по всей вероятности, начало нового общего наступления на Москву.

Павел Алексеевич позвонил командирам дивизий – Баранову и Осликовскому, познакомил с обстановкой. Оба комдива доложили, что полки выдохлись, люди валятся с ног. Белов, поколебавшись, сузил задачу: в первую очередь подавить окруженные немецкие гарнизоны. Пять лесных сел взяли в кольцо конники, по меньшей мере, пять полков оборонялись там. Их и надо добить поскорее. Это кавалеристам по силам.

И Баранов и Осликовский ответили: противник ведет такой мощный огонь, что днем активные действия невозможны. Начнут выполнять приказ вечером.

Едва закончился этот разговор, генерала Белова вызвал к телефону Жуков. В последние дни, когда стало ясно, что контрудар не принес ожидаемого успеха, Жуков говорил с Беловым все резче и резче. Сейчас голос командующего звучал особенно раздраженно:

– Что ты там закопался? Боишься вперед идти?! Если к исходу дня задачу не выполнишь, пеняй на себя.

– Товарищ генерал армии…

– По всей строгости ответишь! Сам приеду! – В трубке раздался щелчок.

– Если нынче не прорвемся, отвечу по всей строгости. Он взвинчен. Он сам приедет, – негромко произнес Белов, отвечая на вопросительный взгляд Щелаковского. – А мы не прорвемся ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Есть вещи, которые выше наших возможностей.

– Ты прав, командир. Но если Жуков появится здесь, объяснять и разбираться будет поздно… Послушай меня, Павел Алексеевич, отправляйся на передовую.

– Это похоже на бегство.

– Оставь свое самолюбие, – перебил Щелаковский. – Дорог тебе корпус или нет?! Для того тебя партия растила, чтобы кто-то под горячую руку… Мы с тобой на равных правах, верно? Ты приказываешь, я даю согласие, подписываю. А теперь я тебе приказываю как комиссар и прошу как друг: отправляйся на сутки без всяких оговорок.

– А ты?

– Не беспокойся, – усмехнулся Алексей Варфоломеевич. – Если приедет Жуков, побеседую с ним по душам. Мы ведь еще в двадцать седьмом году рука об руку работали. Он был командиром-единоначальником в тридцать девятом кавполку седьмой Самарской дивизии, а я – секретарем партбюро. Фактически – комиссаром. Тогда еще приходилось холодной водичкой его поливать. Короче говоря, поезжай… Ты все равно ведь собирался.

– Нет, не все равно, – ответил Белов. – Но, пожалуй, ты прав.

Повернулся и медленно, чуть сутулясь, вышел из комнаты.

Подседланный Победитель ждал у коновязи. Тронув ладонью морду потянувшегося к нему коня, Павел Алексеевич вскочил в седло и выехал на улицу. Возле крайних домов его рысью догнал старший лейтенант Михайлов. Пристроился сзади и сопел сердито: обиделся – не позвал генерал…

К Баранову добрались засветло. Под старыми соснами стояла бревенчатая избушка в два оконца, с низким потолком. На пол набросаны еловые лапы. Поверх их расстелен ковер, на котором восседал угрюмый краснолицый Виктор Кириллович. Поднялся, шагнул навстречу Белову:

– Товарищ генерал, скажите мне, в каком уставе написано, чтобы конница на танки перла, чтобы лесные завалы штурмовала? У немцев на каждый мой пулемет – три пулемета, на каждую пушку – пять пушек, на каждого моего бойца с винтовкой – отделение автоматчиков. А мы – восемь атак в сутки. Лучших людей теряю. Каждый третий у меня убит или ранен. И ради чего? Возьму я сегодня эту проклятую деревню, а у немцев за ней еще десять таких же.

– Ты пьян, Виктор Кириллович?

– А это я нарочно, – невесело засмеялся Баранов. – С пьяного какой спрос? Вот велел командирам полков, чтобы они людей не гробили. Пригодятся нам еще люди. А меня пускай судят, если на то пошло. Один отвечу.

– Я вынужден буду назначить расследование, – тихо произнес генерал. Баранов хотел возразить, но Павел Алексеевич опередил его: – Лучше расследование назначу я, чем этим займутся сверху.

– Да уж точно, – кивнул Баранов, и в глазах его блеснула хитринка. – Только не сегодня. Обождите, пока бой кончится.

– Посмотрим. – Павел Алексеевич поднялся с ковра. В душе его не было осуждения. Формально Баранов нарушил порядок, совершил проступок, если не преступление. Но действительно, какой смысл бросать людей на непреодолимые укрепления?

Назначить расследование придется. Это долг командира. Однако доверить расследование надо людям не только принципиальным, но и понимающим, опаленным боями. Пусть займется Грецов. И начальник политотдела Милославский. Последний сам недавно комиссарил в 131-м Таманском полку, человек смелый, образованный, умный… Но какими бы ни были результаты расследования, Павел Алексеевич все равно станет защищать Баранова перед начальством. Если, конечно, самого сегодня не снимет с должности Жуков…

Командный пункт 9-й Крымской кавдивизии Павел Алексеевич разыскал, когда было уже совсем темно. Полковник Осликовский доложил, что конники ведут бой за населенный пункт Высокое. Там у фашистов мощный оборонительный узел, но наши подразделения обошли его, обложили со всех сторон.

Голос у Осликовского тоже простуженный, хриплый. Заикается он больше обычного. От усталости, наверно, от напряжения. Полковник, как всегда, строг, суховат, затянут ремнями. Шинель, шапка, осунувшееся лицо – все покрыто копотью, сажей.

– Высокое взять сегодня же! – распорядился Белов.

– Ночью вы-вы-вышвырнем немца, – сказал Осликовский и начал деловито докладывать, как подготовлен бой.

Подвезены снаряды и патроны. Удалось договориться с подполковником Дегтяревым – его полк гвардейских минометов даст залп. Подтянуты двенадцать танков из 145-й танковой бригады. Они пойдут в атаку вместе со спешенными конниками.

– Пусть артиллеристы катят орудия в боевых порядках наступающих и бьют по огневым точкам прямой наводкой, – посоветовал Павел Алексеевич.

Он дождался начала боя. Увидел, как полыхнули за лесом залпы «катюш» и пронеслись вдали яркие хвосты реактивных снарядов. Услышал нарастающий грохот орудий. Этот штурм лесного села, эта атака – они решат все и не решат ничего. Если Белов сообщит в штаб фронта, что Высокое взято и кавалеристы продвинулись вперед, гнев начальства будет самортизирован. Но за Высоким у немцев оборудован не менее мощный оборонительный узел, и дивизия Осликовского застрянет возле него…

У Павла Алексеевича болела голова, и вообще он чувствовал себя скверно. Подавленное состояние, вялость – он не способен был сейчас ясно мыслить и поступать решительно. Сказывались разговор с Жуковым и усталость. Ведь Белов тоже не спал почти трое суток. И самое необходимое – восстановить силы.

Землянка штаба дивизии, в которую он спустился, оказалась не очень уютной. Четырехугольная яма, накрытая бревнами. Потолок низкий, сгибаешься в три погибели. По углам ямы горят небольшие костры. Над каждым сделана в потолке вытяжная дыра, но дым не желал подниматься вверх. Он клубился в землянке, выжимая слезы из глаз. Лишь возле самого пола, на котором впокат спали люди, можно было дышать.

Генералу освободили место возле дальней стенки, на подстилке из еловых лап. В ногах костер. Возле головы – тоже. Приятно, тепло, однако лежать надо скорчившись. Если распрямишься, огонь лизнет или шапку, или сапоги.

При колеблющемся свете Павел Алексеевич видел начальника штаба дивизии полковника Баумштейна, отдававшего какие-то приказания по телефону. Баумштейн часто кашлял, наверное, от дыма, каждый раз аккуратно прикрывая трубку рукой. Лицо у него черное от копоти, белки глаз блестят.

Было обидно чувствовать себя бездомным беглецом. Зря послушался Щелаковского и уехал из штаба. Надо быть твердым до конца, чтобы никогда не мучила совесть. Ведь он, значит, все-таки испугался? И главное – не поборол свой страх. А чего ему бояться? Смерти? Павел Алексеевич усмехнулся: смерть поджидала его на каждом шагу. Только если уж погибнуть, то в бою, по-солдатски.

Он закончит свой путь честно, как подобает русскому воину. Если к утру Высокое не будет взято, сам поведет в атаку кавалерийский полк. И обязательно в бурке…

Помнится, он осуждал командующего Южным фронтом генерала Тюленева за то, что тот лично повел на штурм батальон, стремясь сбросить немцев с плацдарма в Днепр. Но бывают, значит, такие ситуации, когда генералу не остается ничего другого – лишь самому вести вперед роту, батальон или полк…

От приглушенных расстоянием взрывов со стены падали комочки земли. Когда открывалась дверь, по полу расползался холодный воздух. Павел Алексеевич вздыхал, кашлял, стараясь устроиться между двух костров, слушал телефонные разговоры полковника Баумштейна и никак не мог заснуть. А тут еще этот проклятый дым ест глаза, копоть оседает на лицо, на бекешу… Завтра, наверно, после боя эту землянку сделают братской могилой. Трудно долбить мерзлую землю, а тут готовая яма…

Если бы мог он тогда, усталый, измученный, оскорбленный, заглянуть на несколько лет вперед! Он увидел бы себя в сверкающем банкетном зале в Берлине на торжественном приеме в честь победителей-полководцев. Он услышал бы тост, поднятый за него маршалом Жуковым: «Вот Белов до сих пор обижается на меня за Серпухов, но его группа сорвала прорыв крупных сил немцев к Москве, а ведь это главное!»

Нет-нет, тогда, в задымленной тесной землянке, все это показалось бы ему сказочным сном. Ведь был еще только ноябрь 1941 года, еще немцы победно шли к советской столице, и на их пути, под их танками у безвестных деревень безвестно гибли русские люди, не думавшие о славе, мечтавшие лишь об одном: задержать, остановить вражескую лавину.

Что уж там – генеральский банкет в Берлине! Насколько легче и яснее стало бы Белову, перенесись он в этот вечер мысленно всего лишь на сто километров на запад, в штаб командующего 4-й полевой армией немцев фельдмаршала фон Клюге. Этот выдержанный, хладнокровный, холеный аристократ, казалось бы лишенный всяких эмоций, последние сутки заметно нервничал. Еще бы! Началось решающее наступление на Москву, начался последний бросок к русской столице, и те, кто первым придет к финишу, получат самые большие награды.

Немецкие войска быстро продвигались севернее Москвы. Генерал Гудериан вел свои войска к Оке. А перед фельдмаршалом фон Клюге лежал объяснительный документ, подготовленный штабом. Этот документ надо было подписать и отправить в Берлин.

«Командование 4-й армии докладывает, что оно, вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, было вынуждено ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления, и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между р. Москва и р. Ока».

6

Утро вечера мудренее – точно сказано в поговорке! Павел Алексеевич проснулся от громких голосов, от веселого шума. Посреди землянки стоял полковник Осликовский и, запрокинув голову, пил из кружки. Вытер рукавом шинели рот, шагнул к Белову:

– Т-т-товарищ ге-генерал! Крымская дивизия взяла Высокое! За-за-захвачен штабной немецкий офицер с важными бумагами.

– Спасибо, Николай Сергеевич! Спасибо! Где пленный?

– К-к-кононенко забрал. В штаб корпуса повезли.

– Михайлов, коня!

Пленный оказался капитаном из штаба 13-го армейского корпуса. Когда приехал Белов, Кононенко уже заканчивал допрос. Отвечал капитан очень подробно и многословно. Павел Алексеевич строго взглянул на Кононенко: почему такой разговорчивый гитлеровец? Однажды был случай – «поднажали» начальник разведки и переводчик на пленного, так припугнули, что немец всему поддакивал, со всем соглашался, наговорил черт знает что. Тогда Белов сделал внушение своему разведчику: ненависть к фашистам одно, а порядок, интересы службы – выше других эмоций. От «языка» нужны достоверные сведения, а не испуганная болтовня.

С тех пор Кононенко на допросах вел себя сдержанно, только глаза выдавали его: от одного взгляда пленные пятились, втягивая голову в плечи. Но с этим штабным офицером все иначе. Он не испуган. Наоборот, самоуверенный капитан просто не считал нужным скрывать что-либо. Уже сегодня его сведения устареют. В ближайшие дни немецкие войска возьмут Москву. Остальное не имеет значения.

У пленного нашли боевой приказ, из которого Павел Алексеевич узнал: только в первом эшелоне против его группы действовали три вражеские пехотные дивизии: 17, 137 и 260-я. Еще три спешили на усиление.

На душе сразу стало спокойней. Его группа хоть и не добилась заметного успеха, но сковала крупные силы противника. А это уж кое-что значило.

Пленного капитана и захваченные документы отправили в штаб Западного фронта. Одновременно Белов запросил разрешение перейти к обороне – слишком уж не в его пользу было соотношение сил.

Подсчитывались потери. Их было много. Больше трех тысяч бойцов и командиров выбыло из корпуса в серпуховских лесах. Столько же, вероятно, потеряли и немцы.

Генерал Жуков в корпус не приехал. По телефону говорил сдержанно, сухо. На запрос о прекращении наступления прислал ответ, начинавшийся словами: «В связи с невыполнением задачи группой Белова и положением на флангах фронта…» Формулировка, конечно, малоприятная. Да бог с ней, с этой формулировкой! Главное, что корпус, измотанный в неравных боях, получил отдых.

Кавалеристы начали передавать свой участок пехоте, но смена проходила медленно: у 49-й армии не хватало сил, чтобы надежно прикрыть освобождающуюся полосу. Павел Алексеевич несколько раз ездил к генералу Захаркину, просил поторопиться. До начала новых боев надо было обязательно перековать лошадей по-зимнему, на все четыре ноги. Летом достаточно передних, а теперь почва промерзла, покрылись льдом лужи, ручьи и реки. Кони скользили. Твердокаменная земля наминала подушку некованых ног. Лошади ступали осторожно и двигались медленнее, чем люди.

Генерал распорядился использовать для ковки и перековки малейшую возможность. Сам вместе с комиссаром отправился в части проверить, как идут дела. Выехали они верхом после обеда. Было холодно. Медленно ползли низкие тучи. Сыпался мелкий снежок, подбеливший поля и лесные прогалины.

Алексей Варфоломеевич еще утром возвратился из Политуправления фронта, но до сих пор они не имели возможности потолковать с глазу на глаз.

– Чем порадовали тебя? – спросил Белов.

– О Баранове и Осликовском разговор был. Соответствуют ли по морально-политическим качествам… О Баранове сложилось мнение не в его пользу. Якобы чудачества у него, панибратство с подчиненными. А главное – к зеленому змию привержен.

– Так, так, – покачал головой Белов. – Ну, это их слова. А твои?

– Ты как бы на моем месте? – повернулся в седле Щелаковский.

– Я бы сказал, что недостатки у Баранова есть. Мы взыскиваем с него, помогаем. А командир он хороший, дело свое знает. В дивизии его любят, конники его «батей» зовут. Это не панибратство, а уважение к старшему другу-товарищу.

– Тебе можно было ехать вместо меня, – усмехнулся Щелаковский. – Почти слово в слово.

– Для общей пользы стараемся.

– Ну? – весело прищурился Алексей Варфоломеевич. – Только и всего? А я, грешным делом, подумал, что это от сходства характеров.

– Нашел сходство! – хмыкнул Белов. – Я человек уравновешенный…

– Степенный, – подсказал комиссар.

– И степенный, если хочешь. А ты кто? Ты же холерик. Одного дня в штабе просидеть не можешь. Будто пружина в тебе. Да ты и вообще-то сидеть не способен. Даже на совещаниях из угла в угол бегаешь.

– Сидеть я способен, – серьезно возразил Щелаковский. – И даже очень. За столом, если закуска хорошая.

Павел Алексеевич засмеялся так громко, что с высокой сосны испуганно сорвалась ворона и закружилась над дорогой, недоуменно каркая.

– Уж если говорить про сходство, то оно в другом, – продолжал Алексей Варфоломеевич. – Ты сразу после школы определился в телеграфисты, и я в то же время в таком же возрасте, пятнадцати лет от роду, поступил учеником в почтово-телеграфную контору. Ты в Красной Армии с первых месяцев ее рождения, и я тоже. И в партию мы почти в одно время вступили. Трудно нам по-разному мыслить.