Текст книги "Горячее сердце. Повести"

Автор книги: Владимир Ситников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Когда прощались, Сергей сказал виноватым голосом:

– Ты понимаешь, на завтра надо полдюжины красных платков. Я хотел попросить сестру, но она уехала. Я сейчас только вспомнил об этом...

– Я достану, Сережа, – сказала Вера. – Такой праздник!

«Нет, он хороший. Я зря сердилась, – думала она. – Зря!» Вдруг ее обожгла мысль: «Платки! Полдюжины красных платков! Где же я их возьму? Лавки закрыты...»

Придя домой, Вера выложила на стол красную косынку, скатерть. Косынка была мала, скатерть оказалась грубой. Какие из них платки! Стала вспоминать, что же красное есть у нее.

Платье! То самое платье, в котором она была «алой утренней зорькой!» Сегодня первый раз Вера надела его...

Вера снова перерыла всю свою одежду, но не нашла ничего и рассердилась на себя. «Я тут нюни распускаю, а платки нужны к утру. Нужны – и все. Никаких колебаний!»

Стараясь быть спокойной, взяла ножницы. Они хищно щелкнули. Зажмурила глаза, и ножницы врезались в алый шелк.

Ночью на столе лежала дюжина прекрасных тонких платков, и только жалкая кучка пуговиц да строченый воротник напоминали о платье, в котором она понравилась Сергею.

Было веселое солнечное утро, такое, каким желала его увидеть Вера. Спрятав платки, она быстро спустилась на улицу. Первым встречным оказался рыжий полицейский со здоровенной шеей. Он соскабливал шашкой с забора прокламацию.

Это было приметой праздника. «Кто-то из наших наклеил ночью», – радостно подумала она.

Взвился заливистый свист. На другой стороне улицы стоял мастеровой в кубовой рубахе. На плечи накинут пиджак.

– Что, фараон, сгодился косарь, а?

Полицейский, щелкнув эфесом, бросил шашку в ножны и, свирепо сопя, воловьей поступью двинулся на рабочего. Тот подождал, поправил на плечах пиджак и с места перемахнул через чугунную решетку бульвара. Там приподнял над головой картуз и скрылся в яркой воскресной толпе.

Было смешно, было весело смотреть, как разозленный полицейский неуклюже топчется у решетки. Вере казалось, что сегодня должно случиться что-то необыкновенное, светлое. Так же было в детстве перед праздниками, когда она ждала от сказочного волшебника исполнения всех желаний.

И сказочный дух прошептал ей на ухо голосом Сергея:

– С праздником, Верочка, с Первым мая!

Бородин был в новой тужурке, в белой рубашке. Какой-то торжественный и, как всегда, радостный.

– Вот, – сказала она, передавая платки. Сергей благодарно сжал ей локоть.

В Нейшлотском переулке, около сверкающей мишурой карусели, гудела толпа. Веселые крики, переборы хромки сливались в праздничный гомон. Сергей провел Веру через толпу к черным дуплистым липам. В тени их, надвинув на глаза фуражку, стоял Николай Толмачев. Он схватил Веру за руку. Улыбнулся.

– С праздником вас, Верочка.

– Вас тоже! – откликнулась она. – С Первым мая!

Бледное, истаявшее от бессонных ночей лицо Толмачева светилось радостью.

– Весна, Верочка, хорошее время года. А скоро будет настоящая весна, красная... У меня на это нюх тонкий...

– Я жду ее, очень жду, – улыбнулась она.

После встречи с Толмачевым Вера всегда испытывала прилив бодрости. У него оптимизма хватило бы на троих. Сергей кивнул Николаю:

– Пора!

Тот натянул еще глубже фуражку и двинулся следом за Сергеем к карусели. Вера пошла за ними. Сергей сказал, чтобы она ждала его у тех же самых лип.

Так же шумела толпа, так же заливалась хромка. Лузгали семечки девушки, смеялись солдаты. Вдруг она увидела вспорхнувший над головами людей легкий, чуткий к ветру кусочек алого шелка, потом другой, третий. Потом еще, еще... «Мои, – с гордостью и волнением подумала она, – мои майские флажки!» Ей хотелось увидеть, кто их держит.

Карусель вдруг замерла, оборвала свой напев гармонь. В наступившей тишине Вера услышала звенящий голос Николая. Тонкий, с развевающимися на ветру волосами, Толмачев стоял на помосте карусели, держась за стойку и взмахивая фуражкой.

– Товарищи! Второй год льется кровь народа на фронтах империалистической войны. Второй год война разъединяет пролетариат. Но сегодня праздник солидарности трудящихся встречают на всей земле. Вновь сегодня красные знамена гордо реют на улицах и площадях городов, наводя трепет на буржуазию и вселяя в сердца демократии твердую уверенность в близком завоевании новой жизни, торжестве социалистического идеала. Через головы правящих классов и служащих их интересам правительств, стремящихся разъединить народы, чтобы господствовать над ними, рабочий класс каждой страны с братским приветом протягивает в этот день руку пролетариату всех других стран, вновь подтверждая свою непреклонную волю – довести борьбу за новый мир до победного конца!..

Его напористый чистый голос привлек всех. Толпа замерла. Перестали лузгать семечки молодые работницы, вытянул худую шею солдат с красными погонами на плечах.

Вера с гордостью смотрела на Толмачева, на стоявшего около самой карусели Сергея.

Вдруг раздалось громкое:

– Полиция!

Николай, окончив речь, спрыгнул на землю. Скрылся в толпе. Снова завертелась карусель, свирепо рявкнула хромка.

Сергей стоял в условленном месте, навалившись плечом на корявый ствол липы. Он пристально взглянул на Веру, взглянул так, будто увидел ее впервые.

– Платки очень хорошие были. Шелковые, – сказал он.

– Да, шелковые.

– Как алая заря?

– Нет, как маленькие флажки, – уводя взгляд, ответила Вера.

Глава 20

В Вятку пришлось уезжать неожиданно, не сдав экзамены, не дожидаясь Лены, не узнав результатов суда над Ариадной. Сергей передал Вере пачку чистых паспортов, которые надо было сохранить в надежном месте. А что могло быть надежнее Вятки? «Никому в голову не придет, что они хранятся в доме вятской фельдшерицы Зубаревой», – думала Вера, увозя их с собой.

Дома все было по-старому. Любовь Семеновна не напоминала пока о ночном разговоре. Фортунатов, которого она тогда так горячо обвиняла, был по-прежнему желанным гостем.

Бродя в одиночестве по изрытым тележными колесами улицам, любуясь с обрывистой кручи на мглистые завятские дали, Вера постоянно думала об одном: как здесь, в Вятке, на одном из кожевенных заводов или в железнодорожных мастерских создать нелегальный кружок? Ее не тревожила захолустная тишина. Она не верила ей. «Надо найти одного-двух рабочих-большевиков, через которых можно было бы связаться с остальными. Они здесь есть, есть...»

В этот день, сидя на траве в Александровском саду, она думала о том же.

На противоположном песчаном берегу мужики натужно тянули, провисая на тягах, невод. Вытащили. В мотне рассыпчатым серебром засверкала рыба. От Дымковской слободы кто-то подъехал на дрожках, видимо, подрядчик. Замахал руками. Босой, в поярковой шляпе рыбак схватил сверкавшую на солнце широкую, как валек, рыбу и ударил подрядчика по голове. Тот, по-кошачьи отмахиваясь, попятился, но запутался в рыжем неводе и упал. Над ним столпились рыбаки. Видимо, били.

– Счеты сводят, – услышала Вера над собой голос и повернулась. Рядом с ней с лицом, обросшим мягкой русой бородкой, стоял Виктор Грязев. Он посуровел, кустистые брови, казалось, ниже нависли над глазами. Лицо потеряло юношескую округлость.

– Что-то вы сильно изменились, Виктор, – сказала Вера, довольная тем, что встретила его.

Он снял фуражку, сел.

– Наверное, изменился. Были причины...

Вера повернулась к нему.

Виктор обхватил сцепленными руками колени.

– Я ведь давно здесь, с марта.

– А почему? Что случилось?

Мимо них по аллее крадущейся походкой прошел похожий на лабазника мужчина в картузе и сапогах бутылками. Покосившись на Веру и Виктора, сел на скамейку. Виктор бросил на прохожего мрачный взгляд, зло сорвал метелку лисохвоста и с хрустом перекусил стебелек.

– Неужели это ваш? – удивилась Вера. Ей показалось противоестественным, что в маленькой тихой Вятке тоже есть шпики.

Виктор ожесточенно порвал стебель травинки, отбросил в сторону.

– Мой. Такой дурак, каких бог не видывал. Везде за мной волочится. Даже купаться вместе ходим...

Шпик стоял, уныло глядя на реку.

– Петя Никонов в Казани попался, – приглушенно рассказывал Виктор. – А у него были мои письма из Харькова. И вот ночью, когда мы с сестренкой возвращались из университета, нагрянули с обыском, У меня было кое-что: фотография депутатов Государственной думы – большевиков в одежде каторжников, прокламации против войны, брошюрки, стихи. В общем, посидел я. Сейчас дядя заложил свою хатенку, живность всякую, взял под залог. До суда выкупил. Если сбегу, пойдет по миру.

Шпик приблизился к ним, стал старательно рассматривать вырезанные на березе имена. Вера глубже надвинула на глаза панаму. Зачем шпику запоминать ее лицо?

– Вот видишь, до чего глуп, – раздраженно сказал Виктор. – Думает, услышит, что я говорю.

Вера усмехнулась.

– Видно, начинающий, хочет выслужиться. Уши большие, слух, наверно, хороший... А как Петя?

– Петя тоже выпущен под залог.

Неожиданно небо потемнело, запахло акацией, сиренью, дорожной пылью и еще чем-то острым, терпким, наверное, цветущей рябиной. Первые капли начали кропить тропинку. Вера с Виктором спрятались под осину, обросшую желтыми лишайниками, но дождь быстро пробил слабую крону, и они побежали в ротонду мимо шпика, прижавшегося спиной к березе.

Здесь никого не было. Между колоннами гулял легкий ветерок. Дождь, покрыв водяным туманом реку и заречный Широкий лог, бурлил на охряно-рыжих склонах Раздерихинского спуска, гнал по нему к реке стремительный поток.

Внизу, поскальзываясь на глинистой дороге, шли богомолки, переправившиеся с правого берега на пароме. Они возвращались е моленья на реке Великой. Их горбатые от котомок фигуры хорошо было видно сверху.

Береза уже не спасала от дождя, и весь мокрый, с текущими по одежде дождевыми струями, шпик забежал в ротонду. Фыркая, начал топать сапогами и выжимать картуз. Он делал вид, что не замечает Виктора и Веру, но большие розовые уши, казалось, вытянулись и стали еще больше.

– Ты знаешь, я заметила, у него глаза зеленые-зеленые, как крыжовник, – сказала Вера. На нее вдруг нашло веселье. То ли от дождя, то ли от встречи с Виктором.

Когда дождь кончился, Вера сняла туфли и по мягкой холодной тропинке пошла с Виктором из сада. На площади стекленели лужи. Было тихо и свежо. По Раздерихинскому спуску спешила к реке мутная вода. Обходя ее, устало поднимались богомолки. Дюжий мужик с лицом, заросшим сивой барсучьей шерстью, нес на руках икону. Среди измученных говеньем лиц Вера вдруг увидела бледное, с опущенным взглядом лицо подруги по гимназии Нелли Гордиевой. Подошла ближе.

– Здравствуй, Нелли, что с тобой?

– В добрый, во святой час, Верочка, – ответила та, тяжело переводя дыхание, и поправила посеревший от солнца монашески черный платок.

– Ты ведь, вроде, не отличалась религиозностью? – спросила Вера.

– Вот господь меня и наказал, – с тупой обреченностью произнесла Гордиева и начала мелко крестить Веру. – Иди с Иисусом со Христом, иди, раба божия, – и смешалась с черной толпой, повернувшей на Пятницкую.

Издали прогнусили сборщики:

– Пожертвуйте, православные, Николаю-чудотворцу и всем святым на встречанье.

– Что она, помешалась, что ли? – опешила Вера.

– Вполне возможно. У нее мужа на войне убили и сын умер. Вот и ударилась в религию, – сказал Виктор. – А веселая была.

Бездумнее и беспечнее Нелли не было в гимназии. Она признавалась, что даже во время уроков закона божьего мечтает о вечерах. «Какое же тяжелое потрясение пережила она!» – подумала Вера.

Улица была пустынна. Шпик далеко. Он смотрел на грачей, гомонивших на монастырских тополях.

– Мне нужно поговорить с вами об очень нужном деле. Есть кое-что новенькое. Заходите ко мне. Хорошо?

Виктор кивнул:

– Только нам надо избавиться от филера. Зайдемте сейчас к нам. Выйдете через черный ход. Заодно и поговорим...

Виктор жил на Казанской улице, против входа в женский монастырь, в полуподвале. В мрачноватой полутемной кухне высокая женщина в повязанном по-украински платке месила тесто.

– Это ты прийшов, Витя? – мягко пропела она.

– Я, я, мама! – ответил он, проводя Веру в тесную, заставленную комнатушку.

– Вот здесь мы и живем, – согнав с табуретки дремлющего кота, сказал он.

Вера знала, что Грязевым живется туго. Виктор всегда, еще в гимназические годы, давал уроки, а мать арендовала у Спиридона Седельникова тесную булочную, которая еле-еле покрывала расходы. Сама же Дарья Илларионовна месила по ночам тесто, а утром разносила покупателям свежие бублики, распевая своим грудным приятным голосом:

– Харячии, свежии, покупайте бублики!

Вера долго рассматривала сделанные карандашом рисунки Виктора. Праздник – Свистунья, Казанский – в березах – тракт.

– Хорошо. Очень хорошо, – потом оторвалась от набросков и, прищурившись, посмотрела пристально в глаза Виктору. – Вот что я подумала: почему мы здесь, в Вятке, отдыхаем от всяких дел? Ведь отдыхать рано. Вятские рабочие, наверное, ждут нас; наверное, могли бы мы организовать здесь хотя бы один кружок? А? Как вы думаете, Виктор?

Виктор вскочил, прошелся по кривым половицам. Остановился напротив.

– Вы знаете, я тоже думал об этом. Если бы не «хвост», я повел бы один кружок. Впрочем, неважно, филера можно обмануть. У меня есть хороший знакомый в железнодорожных мастерских...

Вера вышла от Виктора ободренная. «Значит, получится. Значит, будет», – думала она. На углу Николаевской остановилась и подождала: шпика не было. «Видимо, не заинтересовался».

Дня через три к Вере неожиданно нагрянула целая ватага петроградских студентов: Гриша, первокурсницы-медички. Но больше всего ее обрадовал приезд Лены. Та весело рассказывала о том, как они трое суток ехали на тихоходном поезде, прозванном студентами «Максимкой». Гриша, теперь уже не смущаясь, видимо, поверив в свои силы, читал новое стихотворение о морской голубой жемчужине. «Нет, не стал он Добросклоновым. Еще больше ударился в мистику», – с горечью подумала Вера. Гриша ждал от нее похвалы. Лена горячо хлопала ему, поздравил его «с хорошим стихотворением» Виктор, и только Вера не сказала ничего. Суровцев смял листок бумаги, на котором были написаны стихи, и заявил, что больше читать не будет. Его начали уговаривать, потом из-за стихов разгорелся спор...

Гриша, не зная, куда девать руки, подошел к Вере.

– Значит, вам не понравились мои стихи?

В голосе звучали обида и надежда. Вера посмотрела в его близорукие робкие глаза.

– Нет, Гриша, не понравились. Это модно, но это мелко. Вы, наверное, жемчужной-то раковины не видали?

Суровцев поправил очки.

– Вы всегда сеете в моей душе какое-то смятение, неуверенность. Ведь другим нравится...

Вера пожала плечами.

– Вы хотите, чтобы я подлаживалась под общее мнение?

Он рассматривал свои белые слабые пальцы.

– Нет, нет, что вы!

Вера не вступала в спор. Ей не терпелось спросить Виктора, нашел ли он человека, через которого можно было бы связаться с рабочими железнодорожных мастерских.

Грязев сам отозвал ее в сторонку, досадливо взмахнул рукой.

– Его нет, взяли в армию. Я еще буду искать...

И опять Вера перебирала в памяти всех вятских знакомых, но все они казались ей не подходящими для этого дела.

– Ты можешь быть скрытной? Но только не так, как в марте, с телеграммой... – спросила она Лену.

Та молча кивнула; почувствовав, что Вера скажет очень важное, нахмурила лоб.

– Конечно, ты на меня из ушатика холодной воды плеснешь, – продолжая теребить траву, произнесла Вера. – Будешь отговаривать. Но я теперь определилась раз и навсегда. И здесь, в Вятке, я должна работать. Я решила организовать кружок на заводе. Наши студенческие споры – это почти всегда пустой разговор. А там будет настоящая работа. Мне нужно за кого-то уцепиться. И ты мне в этом должна помочь.

Лена, быстро взглянув по сторонам, приблизила к Вере испуганное лицо:

– За это сажают в тюрьму, за решетку!

Вера взяла подругу за плечи.

– Ты не обижайся, Лена, но это только в глазах обывателей тюрьма очень страшна.

– Я боюсь за тебя, – прошептала Лена, – я все знаю, знаю, Верочка, но боюсь...

– Ну, это ты брось, – сказала Вера.

Лена смотрела снизу вверх на Веру, и в ее голубых глазах отражались восхищение и страх. Вера подала ей руку.

– Ну, ладно, ладно, вставай.

– Я постараюсь узнать о таких людях, – проговорила тихо Лена. – Для тебя я могу сделать все...

Вера пожала вздрагивающую горячую руку подруги.

– Я так и знала, Лена.

Под вечер они долго стояли на Кикиморской. Где-то далеко внизу, у самой Вятки, горели костры, бросая на воду длинные трепетные отсветы. С Хлыновки доносило пресный запах воды, опьяняюще пахла сухая трава, лежавшая на ближних покосах.

Лена порывисто обняла Веру за плечи.

– Ты знаешь, я буду всегда, во всем тебе помогать, только ты научи меня. Я буду...

Вера растроганно, влажными глазами посмотрела вниз на костры.

– Ты у меня самая лучшая, самая верная.

Возвращаясь домой, Вера заметила, что следом за ней по пустынной улице, держась тени, идет человек. По мягкой походке узнала: «Тот шпик!»

Холодом обдало от мысли, что жандармы сделали обыск и нашли паспорта. «Ведь они лежат у меня в саквояже под книгами... Нет, не может быть. Это случайность».

В такое безлюдное время в Вятке было почти невозможно скрыться. Она зашла к Виктору в надежде, что сможет, как в прошлый раз, уйти от филера через черный ход.

И тут она поняла, что во всем виновата сама, – сама вызвала подозрения у шпика, когда вышла из квартиры через черный ход.

Это же грубейшая ошибка. Шпик понял, что она скрывается.

– Я нашел в железнодорожных мастерских хороших людей, – обрадованно сказал Виктор. – Можем начинать.

Вера отрицательно покачала головой:

– Я должна уехать. Оставаться очень опасно. Жаль, очень жаль, что не удастся...

На другое утро она увидела шпика, прогуливающегося около ее дома. Сомнений быть не могло. Шпик напал на ее след. Опять вспомнила о паспортах. Они должны быть в целости и сохранности, ими рисковать нельзя. Надо ехать.

Пришлось тайком покинуть Вятку.

Не знала Вера, что пасмурным вечером, серой мглой окутавшим город, к двухэтажному зданию жандармского управления решительно прошагал человек в студенческом пальто с поднятым воротником и, взглянув из-за плеча по сторонам, скрылся за дверью.

Жандарм молча преградил дорогу. Человек потребовал:

– Пропустите меня к господину ротмистру. Очень важное сообщение.

Жандарм ощупал его недоверчивым взглядом, доложил. Ротмистр разрешил пропустить.

Человек, прошмыгнув по бесшумному коридору, постучал в дверь кабинета начальника жандармского управления. Войдя, молча протянул исписанный четкими прямыми буквами лист бумаги:

«Ваше Высокоблагородие!

Обращаю ваше внимание на Веру Зубареву, курсистку женского медицинского института гор. Петрограда, в данное время проживающую в городе Вятке, собств. дом, Пупыревская площадь... Она имеет много нелегальных книг и прокламаций, ведет деятельную переписку с арестованными студентами и курсистками, отбывающими наказание за политику.

Она часто собирает общество студентов у себя на квартире, часто собираются у других. В марте она приезжала и привезла весьма много документов из Питера, чтобы они не попались в руки петроградских жандармов. Обращаю на все это Ваше внимание, и Вы должны принять меры. Учредить за ней надзор, сделать скорее обыск, пока не поздно, перехватить переписку. Если не будут сделаны эти шаги, то я буду обязана дать знать по высшему начальству.

Уважающая Вас Ольга Никитина».

– Если не будут сделаны шаги... – повторил жандарм и поднял бледные, как подсиненное белье, глаза. – Постараемся, чтобы до этого не дошло. А кто такая Ольга Никитина?

– Это мой псевдоним, – ответил, выпрямившись, пришедший.

– Понятно, – кивнул начальник управления. – Я вам весьма признателен.

На другой день он вызвал к себе шпика по кличке Старательный.

– Знаешь такую? – и протянул фотографию девушки с большими умными глазами, нежной линией губ.

– Так точно. Известна! – радостно сказал Старательный. – Зубарева, курсистка.

– Последи, – коротко проговорил начальник жандармского управления и сунул фотографию в ящик.

Глава 21

Вера ждала встречи с Сергеем. Перед нею вновь и вновь вставало его лицо с прямым, решительным взглядом, с пушистыми большими ресницами.

«Наверное, мне будет очень трудно разговаривать с ним», – подумала она. А когда встретила его, вдруг проявила непонятную ей самой холодность.

– Ты знаешь, я очень давно тебя не видел, – сказал Бородин, ловя на перчатку снежинку. Падал первый снег. Зима красила дома и улицы слепящими белилами. На Вериной муфте в аспидно-черных ворсинках запутались такие же лучистые снежинки.

– Ты не болела? – спросил Сергей.

– Нет, – ответила она, не замечая его заботливости.

Сергей кашлянул, снял и снова надел перчатку. Потом проговорил суховато, обиженно, что надо сходить в Новую Деревню за прокламациями.

– Только осторожно, – и посмотрел ей в глаза.

– Я сделаю.

Бородин нахмурил брови.

– Сейчас опасно.

– Разве я была неосторожна?

– Нет, – замялся он, – просто сейчас очень опасно, – и отвел взгляд в сторону. Больше не о чем было говорить...

Вера пошла, чувствуя, что Сергей смотрит ей вслед, но не обернулась. «Не надо оборачиваться», – сказала она себе, словно это было проявлением слабости.

На окраине Петрограда в тихом домике с резными наличниками и подзорами произошла неожиданная встреча. Кутаясь в шаль, Вере открыла дверь Софья, та самая, которая год назад ночевала у нее. Волосы ее на этот раз были расчесаны просто, на пробор, и вся она была проще. Выпуклые глаза смотрели из-под высокого лба искристо, и не заметила Вера на ее лице старящих суровых морщинок.

Софья быстро заперла за ней дверь и провела в чистую комнату с громадным обеденным столом. Ничто не говорило о том, что здесь работает типография – набираются и печатаются прокламации, брошюры.

– Какая радость! Так неожиданно! – помогая Вере повесить шубку, говорила Софья. – Я тогда не успела даже поблагодарить. А студентик тот был славный, застенчивый-застенчивый.

– Значит, все хорошо обошлось? – тоже радуясь встрече, спрашивала Вера.

– Все хорошо. Как Ариадна?

– Ариадну сослали в Сибирь, но вестей от нее нет и нет. Я не знаю, что с ней, – огорченно ответила Вера. Она хотела рассказать, что ей даже не удалось увидеть подругу после ареста, но не успела. Из соседней комнаты вышел парень в полупальто, черной мерлушковой шапке. Вере бросился в глаза его женственно тонкий профиль, и она подумала, что для мужчины он чересчур красив. Очевидно, это был наборщик.

Парень остановился у окна, глядя на улицу из-за ситцевой в фиалках занавески.

– Ты иди, Ваня, – сказала, не оборачиваясь, Софья.

Парень тихонько засвистел и, колыхнув занавеску, ответил:

– Я подожду. Ты делай, что надо.

Вера тщательно укладывала прокламации в стопки, Софья перевязывала их бечевкой. Груз предстояло нести на себе.

– Кто это? – спросила Вера.

– Печатник один, – ответила Софья, и Вера заметила, как ее тонкую белую шею облил жаркий румянец.

Заставив Веру покружиться, словно разглядывая ее шубку, Софья удовлетворенно сказала:

– Ничего не заметно, – и, вытянув нижнюю губу, дунула себе на лицо, словно пытаясь согнать невольную краску.

Вера шла мимо завода. Только что кончилась смена. Рабочие, тяжело стуча сапогами по мерзлым тротуарам, спешили домой. «Как хорошо! Я попала в самую толпу», – подумала она. Потом вспомнила смущенное лицо Софьи: вероятно, та застеснялась, вспомнив их ночной разговор об отрешенности революционеров от семьи. А тут этот Ваня. «Конечно, она любит его, – решила Вера. – И у меня, неужели у меня тоже любовь, – подумала она. – Нет-нет, об этом не надо думать... Кто-то верно сказал, что для революционеров любовь – это очень большое, но очень опасное счастье, и лучше обходиться без него, лучше без него... Зачем я думаю об этом? Он, быть может, и не относится ко мне так... Нет, надо относиться к нему ровно, как раньше, и опять вернется тот душевный покой, который так нужен... А нужен ли?» Этого Вера не знала.

Сергей надолго исчез, видимо, уехал на финскую границу за литературой. Вера созналась себе, что беспокоится, ждет его, невольно расспрашивает друзей, не вернулся ли он.

Неожиданно случилось непоправимое. Типография в Новой Деревне провалилась. Что стало с Софьей и Ваней, было неизвестно. Наверное, их арестовали. А может быть, Софья опять ночевала по чужим квартирам. «Действительно, одни убеждения за душой, – думала Вера. – Права Софья».

И вдруг Бородин прибежал к ней прямо домой. В узкой комнатке со столиком, заваленным книгами, сразу стало тесно.

Вера засуетилась, заволновалась, спрятала в кулачке шпильки, начала складывать в стопку книги.

– Ты очень замерз? Хочешь чаю?

Сергей сел в продавленное хозяйкино кресло, окинул взглядом стену с портретиком Некрасова, фотографией Любови Семеновны и вдруг открыто, добродушно улыбнулся.

– Вот ты как живешь, а я думал, что по-другому.

– Как же? – тихо спросила она.

Он был близким, знакомым до мелочей. Ей хотелось смотреть ему в лицо, но она опустила глаза.

– Так каким ты представлял мое жилище?

– Не знаю. Только по-другому.

Что думал Сергей, она так и не узнала. Он хрустнул пальцами, встал и, близко подойдя к ней, взял за руку. Он говорил, что чай пить ни в коем случае не будет, потому что ему очень некогда, даже некогда поговорить, а глаза его говорили о том, что все это время он думал о ней, что он мечтал все время об этой встрече.

Вера растерянно, беспомощно улыбнулась.

Сергей глотнул воздух, отвел глаза.

– Сегодня вечером на Фонтанке наши печатники захватят типографию Альтшуллера и отпечатают четвертый номер «Пролетарского голоса». Рано утром ты получишь одну партию и с медичками развезешь по адресам, – потвердевшим голосом проговорил он, готовый бежать дальше.

Ей хотелось, чтобы он еще задержался, еще сказал что-нибудь...

– Сережа, Софью арестовали? – спросила она, подняв глаза на Бородина.

– Да, – качнув головой, ответил он, – арестована. Замечательная была печатница!

– А Ваню? – вспомнив имя парня, спросила Вера.

Сергей застегнул пальто.

– Ваня-печатник там не работал. Ну, я пошел, – и взял ее за руки. – Знаешь, я все время думал...

«Значит, Ваня не работал там», – забеспокоилась Вера.

– Он там был, Сережа. Я его видела, – твердо сказала она.

– Кто?

– Да Ваня-печатник...

– Он там был? – удивленно и подозрительно переспросил Сергей, опуская руки.

Вера еще ни разу не видела, чтобы Бородин был так испуган. Лицо его стало растерянным.

– Ты понимаешь, – проговорил он, – этот Ваня очень ловко избегает арестов. Сегодня он работает там, в типографии Альтшуллера.

Сергей вдруг сдернул с вешалки шапку и кинулся к двери. Вера схватила его за рукав, задержала:

– Ты куда?

– Туда.

– Я с тобой.

– Нет, я один.

– Но ведь если мы будем вдвоем, меньше подозрений.

– Давай быстрее, – помогая ей надеть шубку, проговорил он.

Молчаливые, встревоженные, они долго тряслись в пустом, от этого казавшемся еще более холодным трамвае. Сергей хмурил брови, уставясь взглядом в одну точку. Вера знала, о чем думал он. Та же тревожная мысль билась у нее в мозгу. «В типографии сейчас работает больше десяти партийных печатников. Возможно, там с ними и Николай Толмачев. Если будет провал, это надолго выведет из строя всю «технику». А Николай? Нет, этого не должно быть. Надо предупредить!»

Они вышли из трамвая на Марсовом поле, перебежали по звонкому мосту на набережную Фонтанки. Мороз жег лицо, ноги в легких ботинках закоченели, но Вера не замечала этого. Не замечала дороги, не видела бисерной россыпи звезд над головой.

Скрипел снег, в ночном морозном безлюдье. Звонко стучали каблуки.

Вот-вот должна быть типография.

Сергей остановился. Поднял воротник ее шубки.

– Ты замерзла, Верочка? Потерпи. Совсем немного осталось.

Потом опять остановился, обеспокоенно спросил Веру:

– Взгляни на меня: не отморозила ли ты щеки?

– Нет, нет, Сережа. Идем быстрее.

Вдруг от стены отделилась громадная фигура женщины, и густой простуженный голос просипел:

– Эй, господа. Нельзя. Вернись!

Они остановились. Это был жандарм. Усатый жандарм в башлыке, делавшем его похожим на женщину.

– Мне надо к больной подруге. Она недалеко, вон там живет, – показывая в темноту, жалобно произнесла Вера и потопала ногами. – Так холодно! Пустите, пожалуйста, а то я вовсе закоченею.

Сергей метнулся вперед, видимо, хотел пройти один, но жандарм схватил его за рукав.

– Куда? Сказано, нельзя! А то задержу для выяснения.

– А что там, дяденька? – спросила Вера.

– Сказано, проходи! – рявкнул жандарм прорезавшимся вдруг басом.

Они пошли обратно. «Что же делать? Что же делать? Уже оцепили. Значит, действительно Ваня-печатник – провокатор», – чувствуя, что зубы начали выбивать неудержимую дробь, думала Вера.

– Эх, мы, дураки! – остановившись, обрадованно сказал Сергей. – Ведь жандармы дежурят около дома Распутина. Докапываются, кто ухлопал старца.

Вере вдруг стало теплее. Действительно, дом недавно убитого Григория Распутина где-то недалеко от Фонтанки.

Они обогнули четыре квартала, решив подойти к типографии с противоположной стороны. Но там тоже были жандармы.

Полная смутного беспокойства, поздно ночью вернулась Вера домой.

Утром в комнату Зары Кунадзе, где Вера с курсистками-медичками ждала газет, чтобы развезти их по местам, пришел усталый, расстроенный Сергей. Он тяжело опустился на стул и зло закурил.

– Идите по домам, газет не будет. Все арестованы. Удалось спастись только одному Ване-печатнику. Николая там не было. А тираж весь жандармы забрали.

«Значит, провокатор! А Софья? Бедная Софья, ни о чем не зная, наверно, по-прежнему любит его. Человека, который стал ее врагом, – подумала Вера и зябко передернула плечами. – Как это страшно!»

Глава 22

За окном – синяя февральская ночь. Ветер заблудился в дряхлых антресолях домика, сердится и стучит, словно кто-то ходит по визгливым половицам. Вера поднялась по ветхой лестнице, скинула мокрую от снега шубку, отряхнула росяные капельки с меховой шапки. В комнате загородной дачи тепло. Сергей, устало улыбаясь, смотрит на нее.

– Ты что так смотришь? Думаешь, не успела взять? – она внесла четыре холщовых увесистых мешочка и поставила их на стол.

– Вот что я сделал, – показывая на разграфленный лист ватмана, сказал он. – Это будет касса.

Они долго разбирали металлические брусочки литер. Иногда их пальцы сталкивались. Сергей брал ее узкую руку в свою и тихо говорил:

– Вера!

– Не надо, Сережа, – высвобождая руку, произносила она. – Ведь к утру надо все набрать...

Но он подошел близко, так близко, что она чувствует его плечо. Оторвала взгляд от литер. В его глазах – бездонная колодезная чернота, от которой кружит голову... Вера опустила глаза, проговорила холодно: