Текст книги "Африка — земля парадоксов"

Автор книги: Владимир Корочанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

И все-таки органично вписать институт традиционных племенных правителей в ткань нарождающейся демократии необычайно сложно. Конституционно реальные права вождей и их советов ограничены местными и общинными делами. Но ведь для миллионов людей вся жизнь и протекает в замкнутом кругу этих дел. А в этой сфере царит абсолютизм, и далеко не всегда «просвещенный».

НА ЖЕРТВЕННОМ АЛТАРЕ – ВОЖДЬ

«Божество принимает жертву». У этой распространенной в Черной Африке (да и только ли в ней?) формулы есть неожиданные грани. В жертвоприношении язычники издревле различали форму поклонения божеству и, как это ни странно, порой приносили в жертву… его самого. В тотемических культах на алтарь богу возлагалось его подобие – животное, в которое он чаще всего воплощался, навещая грешную Землю. Митру, доброжелательного бога дневного света из индоиранского пантеона, 25 декабря, в день его рождения, задабривали быком, образ которого он принимал. В Потнии веселому хмельному Дионису под дифирамбы приносили в жертву козла, в обличье которого он временами резвился среди простых смертных, а в Лаодикее на жертвенник в честь вечно юной богини охоты Артемиды клали трепетную лань. Финикийцы и хетты сжигали божество в лице идола или персонифицировавшего его человека.

В Ниневии чтили бога Сардана, изображавшегося полумужчиной-полуженщиной. В пурпуре и золоте земной «временный заместитель» Сардана, которого считают прототипом Адониса, поднимался на «эшафот» – поленницу, красиво сложенную из деревьев ценных пород, и его сжигали под музыку, танцы. В Древнем Египте регулярно приносили в жертву, убивали, а потом разрубали на кусочки человека, олицетворявшего Осириса, двойника Аттиса вешали, Орфея, Ваала и Индру четвертовали, а вот воплотителей Астара, претендовавшего на власть над миром, или его супруги Астарты, богини любви и плодородия из западносемитской мифологии, то вешали, то четвертовали, то, наконец, как Осириса, резали на кусочки.

В мифе об Аттисе, связанном с оргиастическим культом Великой матери богов Кибелы, дарительницы плодоносных сил земли, рассказывается, как сын фригийца Аттис впал в безумие, оскопил себя и столь неожиданным способом сделался божеством. Из его жертвенной крови выросли цветы и деревья. В образе Аттиса уживаются, казалось бы, крайние, несовместимые мысли о плодородии и необходимости аскетического самоограничения.

Однако с давних пор бытовало убеждение, что возвыситься до божества, пусть даже младшего, или обрести бессмертие могли только короли, вожди и жрецы, но не простые смертные: «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», а «ослы удовлетворяются скудным кормом». На островах Тонга, например, будущая жизнь была привилегией одной касты. По верованиям островитян, переселиться в божественном просветлении в страну блаженства могли лишь предводители и люди из высших каст. Правда, для них, надо признать, эта льгота нередко влекла за собой очевидные неудобства, с точки зрения современного человека: в один прекрасный день при сносном состоянии здоровья приходилось, доверяясь лишь честному слову всемогущих жрецов, отправляться в края, откуда никто еще не возвращался. Беспощадный обычай и его ревностные блюстители вынуждали будущего бога добровольно ставить точку на собственной жизни. Тогда в подобной процедуре ничего страшного не видели: игра стоила свеч. Более того, суверены, когда наставал момент переселения в мир иной, в целом охотно предавали себя воле судьбы, чтобы в сане божества и на том свете быть наверху, наслаждаться неизбывной молодостью и вкушать амброзию.

Так уж повелось: вожди всегда пытаются уподобиться богам, а близорукие, бездуховные подданные им в тон потакают, руководствуясь философией «кусок с барского стола». Как рассказывает автор книги «Этруски начинают говорить» Захари Майяни, у хеттов смерть вождя означала его перевоплощение в божество. Главная идея сопутствующего тому обряда состояла, по-видимому, в том, что «смерть в качестве ритуальной жертвы придает божественность. Но лишь король достоин стать богом и быть центральной фигурой ритуала». Похожее наблюдалось у древних евреев и германцев. Они щедро приносили в жертву своих правителей, царских сыновей или отпрысков благородных семей, лишь бы благоволили боги, духи и предки.

Лиц, воплощающих Йеуда, сына финикийского бога Кроноса, отождествляемого с Молохом, наряжали в королевскую тогу перед церемонией перехода в мир богов, а впоследствии человеческие жертвы приносились уже ему, столь счастливо перебравшемуся в манящие неведомые чертоги. Перед тем как четвертовать родного сына, карфагенянин Малеус облачил его в королевские одежды.

В древности жрецы культов руководили жертвоприношениями и иногда одновременно исполняли в них печальную роль жертвы. Так, в Пануко (Мексика) в эпоху испанского завоевания колдуны, почитавшиеся как божества, по своей доброй воле горели в кострах во время всеобщего экстаза и веселья. Вокруг огня шла неистовая пляска, а из пламени раздавались прощальные слова нарождающегося божества. Когда кости превращались в золу, из-за них горячо спорили, даже ссорились, старались растворить хотя бы щепотку в сосуде с вином и хлебнуть оздоравливающее, облагораживающее зелье и тем самым приобщиться к сонму всемогущих и вечных.

Многие племена и народы Африки отвергали и отвергают как кощунственную мысль о том, что их правители и жрецы смертны. Большой или маленький монарх на континенте никогда не умирал – он просто не мог угаснуть, так как в глазах народа олицетворял всеобщее духовное и материальное благополучие, а потому обожествлялся. По преданиям моси (Буркина-Фасо), вождь имел бессмертную душу и никак не мог ни одряхлеть, ни испустить дыхание, ибо в противном случае с его кончиной небеса рухнули бы на землю и наступили бы гибель народа, конец мира. «Чтобы спасать народ, надо жертвовать вождями», – в прямолинейной, откровенной форме выражали ту же идею Исраэл Зангвил и Теодор Герцль – только у африканцев она была оформлена мягче и красивее. Моси всячески скрывали, маскировали кончину императора. Передачу власти затягивали на год. Промежуточным лицом в династии сначала становилась старшая дочь императора моси, носившая мантию отца. Через нее передавали просьбы и пожелания суверену, которого уже не было в помине. В конце года она уступала трон другому переходному лицу, долго жившему при дворе и имевшему право «вместить в себя душу властителя». Только затем избирался новый император, а «носитель души прежнего» удалялся в глухомань и не мог видеть монарха, дабы не сглазить его.

Английский ученый Лингардт рассказывает, что в народе динка на востоке Африки заживо хоронили жрецов, когда те были на пороге смерти. Для «хозяина рыбацкой остроги», как называли уходящего из жизни сановника, отрывали яму, стелили в ней удобную постель. Яму перекрывали платформой в виде рамы, стянутой кожаными ремнями, и клали на нее коровий навоз. Умирающий, когда его опускали на дно и укладывали в постель, бодро распевал песни, обещал соплеменникам заступаться за них. Они же, восхищаясь отвагой «хозяина рыбацкой остроги», предавались буйному веселью, слыша, как жрец гарантировал им заступничество и жизнь, «не омраченную никакими несчастьями». Когда он замолкал, могилу заваливали навозом. И никто не говорил: «Как жаль, что он умер». Все говорили: «Это очень хорошо, что у нас появился такой могучий защитник».

Но если бы его смертный час пробил на глазах динка, то это предрекло бы крах, великую беду всему клану. Посредством такого обряда они как бы оберегали «жизнь», бессмертие жреца и, следовательно, заботились о жизнестойкости своего народа.

До середины XIX века северные племена Белого Нила (шиллук, динка, нуэр, кич, бор, шир, алиаб) в угоду духам и доброму божеству убивали вождей. В 1504 году черный народ шиллук, пришедший из Центральной Африки, форсировал Белый Нил, разгромил арабов и основал султанат Сеннар (египетский Судан). Властитель шиллук служил образцом «обожествленного суверена», имевшего минимум политической, исполнительной власти и массу ритуальных обязанностей. Большой совет в любой момент мог решить вопрос о принесении его в жертву. Трон наследовал старший сын. Другие сыновья покорно следовали за отцом в «царство теней». Султана казнил член его семьи, сидэль-кум, его доверенное лицо в период всего правления. Орудием казни был ритуальный меч. Иногда прибегали к удушению.

Самые отважные расправлялись сами с собой. Как утверждает французский ученый, автор ряда книг о таинственных ритуалах Поль Марсиро, в 1866 году на юге «далекой Индии чудес» царь после двенадцати лет правления, помня отчие заветы, уселся на монументальную пирамиду из дров. Перед этим совершил публичное омовение, сотворил под звуки музыки молитвы. Затем хорошо отточенным ножом на радость идолу отхватывал себе нос, губы, уши, кусочки тела, потом перерезал себе горло. Полыхнули языки пламени – и смелый царь совершил перелет в заповедный край благоденствия.

Африканские обычаи своей самобытностью очаровывали Диодора Сицилийского. «Но самое удивительное происходит при смерти царей, – упоенно рассказывал историк. – Жрецы, находящиеся на острове Мероэ [1]1
  Островом Мероэ в древности называли территорию между Голубым Нилом, Рахадом и Атбарой. (Примеч. авт.)


[Закрыть]совершающие услужение и почести богам, занимающие величайшую и властнейшую должность, посылают вестника к царю, приказывая ему умереть, как только это им придет на ум». Во времена Птоломея II эфиопский царь Аракакамани (270–260 гг до н. э.), получивший греческое воспитание, увлекавшийся философией, пренебрег повелением жрецов, отказался стать богом и умертвил… обычай.

Примерно так же поступил в другой части света – в Каликуте на Малабарском берегу царь Саморин. После двенадцати лет правления, когда настал ему срок умирать, он устроил пир, длившийся 10–12 дней. К концу пиршества суверен уговорил старейшин ограничить до четырех придворных число имеющих право лишать короля жизни. Саморин приказал тысяче воинов охранять его и устранять тех, кто попытается казнить его. И находчивый король, презревший предрассудки, спокойно довластвовал до самой смерти.

У банту на юге Африки вождей порой вели к жертвенному алтарю после определенного срока правления. По их убеждению, у короля, чересчур долго засидевшегося на троне, притупляется чувство справедливости, растут самоуверенность и самомнение, а короли должны быть безупречными, тем более что с человеческими пороками им не нашлось бы места в ареопаге великодушных богов. Впрочем, «целомудренна та, которой никто не домогался», предупреждает латинская пословица, иначе говоря, безгрешен тот, кто еще не родился. Ликвидация суверена проходила внезапно. Когда любимый монарх попадал в объятия Морфея, к нему в опочивальню прокрадывался палач, набрасывал на спящего покрывало или одеяло и душил его. Или же вождя замуровывали – и он умирал от голода или удушья. Еще в конце прошлого века один старый банту, по словам П. Марсиро, рассказал ему, что предпочел уклониться от такой участи, поступившись своим титулом и правами на проживание среди богов. Смерть во сне почиталась легкой, так как у погруженного в сон человека душа разлучается с телом и витает в небесах.

В Конго личность шитоме, как называют жреца, священнее, чем фетиши. Тот, кто добивался приема у шитоме, должен был проявлять покорность и униженность, ползти к нему в пыли, стонать, плакать, нести богатые дары. Для шитоме отдавали часть урожая. В качестве драгоценных сильнодействующих талисманов они милостиво распределяют полусгоревшие кусочки дерева из своего священного очага. Жреца, оказавшегося на смертном одре, приобщал к богам ударом дубины или душил его преемник, сам становившийся шитоме после зловещего ритуала.

У сакалава на Мадагаскаре в династии Вулумена королю, дышавшему на ладан, специальным ножом перерезали горло – и он в тот же миг попадал в мир предков, в разряд божеств. В народе уха (Танганьика) короля, готового вот-вот испустить последнее дыхание, было принято душить. Его тело зашивали в шкуру белой коровы и засушивали, затем клали в пирогу, на которой возводилась маленькая хижина, и пускали вниз по реке в вечное плавание. Наверное, подобного рода процедуры отчасти преследовали желание облегчить страдания умирающего.

В лучшем случае королям и вождям удавалось задобрить божеств и духов, откупившись от них какой-либо частью тела. В одних случаях отсекали какой-то ценный, но не жизненно важный орган, в других выпускали кровь, в третьих отрезали волосы… «Принесение в жертву части тела самого почитателя является самым обычным делом, – объясняет этнограф и историк Эдуард Берпетт-Тайлор. – При этом целью жертвы может быть принесение дара или дани либо, согласно правилу – часть вместо целого – замена какой-либо частью тела целого человека». У никобарцев, например, можно видеть погребальное жертвоприношение, в котором сустав пальца служит заменой целого человека.

Обмолвимся мимоходом, что в древности в ряде стран предводитель слыл самым умным и совершенным в своем народе. «Жена Цезаря должна быть выше подозрений», сказал Цезарь. Ну а о самом-то Цезаре не стоило и говорить. И горе было ему, если вдруг у него появлялся малейший физический недостаток. У розви (нынешнее Зимбабве), положившим начало в народе шона крупному клану каранга, достаточно было выпасть зубу или проглянуть лысине, чтобы вождя завлекали в ловушку и душили черным шнурком. Однажды правителя принесли в жертву за то, что он, потеряв бдительность, чихнул.

В эпоху Диодора Сицилийского у эфиопов существовал обычай: если царь по какой-либо причине повредит себе какую-нибудь часть тела, то все его друзья добровольно лишали себя той же части тела, так как негоже фаворитам и друзьям царя, сломавшего ногу, бравировать перед ним здоровыми ногами. Суть же заключалась в том, что люди приносили массовые жертвы богам во здравие и за долгую жизнь своего властелина. Вот почему порой за хромым вождем во время торжественных выходов ковыляли калеки-сановники. Та же форма лести замечена и у других африканских народов.

Обычай приносить в жертву суверена проник и в христианские ритуалы английского средневековья. В районе 1100 года короля Вильгельма Руфуса убил стрелой сэр Вальтер Тиррел, один из его фаворитов. С точки зрения ряда историков, архиепископ Кентерберийский, канцлер Англии Томас Бекет, канонизированный в святые, был принесен в жертву вместо короля Генриха II. По приказу монарха архиепископа убили четыре рыцаря, оставшиеся ненаказанными. А английский ученый Маргарет Мюррей считает, что Жанна д’Арк и маршал Жиль де Раис (1400–1440 гг.), который стал прообразом Синей Бороды, являются жертвами ритуала.

Проще и, наверное, гуманнее – без всяких жертв – поступил римский император Домициан, который однажды начал официальное послание от имени прокураторов словами «Dominus et deus noster sic fieri jubet» («Так повелевает наш господин и бог»), после чего к нему устно и письменно обращались только как «Наш господин и бог». Он же с увеличенной подозрительностью и жестокостью преследовал всякое неосторожно оброненное слово, всякое вольное выражение, бросавшее тень сомнения на его божественность, квалифицируя это как «государственную измену».

Стоит оговориться, что не все власть имущие торопились занять место среди божеств в будущей вечной жизни. Большинство правителей исподволь подыскивали себе достойную замену на алтарь богам. Уникальный случай, когда вождь самолично убивал людей, принося их в жертву вместо себя, описал Гольбах в XVIII веке: «Король Марокко Мулей Исмаел, в жилах которого текла кровь пророка, собственноручно перерезал горло пятидесяти тысячам подданных. Он казнил их по выходе из мечети, и его жертвами часто становились даже родные дети. Подданные считали великой честью погибнуть от его руки или по его повелению, так как «тот, кого разит рука короля, попадает прямо в рай».

Саги о легендарных конунгах Швеции и Норвегии насквозь пронизаны верой скандинавов в возможность через посредство и при помощи богов воздействовать на течение времени, определять его характер и содержание. Желая продлить себе жизнь, конунг Аун отдавал сыновей в жертву языческому божеству Одину, который «оберегал страну от врагов и даровал добротный урожай и мир». Когда старый Аун заклал первого сына, Один пожаловал ему еще 60 лет жизни. По истечении этого срока конунг принес в жертву другого сына и получил от божества заверение, что он останется в живых до тех пор, пока будет дарить каждые десять лет по сыну. Аун заклал семерых сыновей, но настолько одряхлел, что утратил способность передвигаться и его носили.

Жертва восьмого сына продлила ему жизнь еще на десять лет; но он уже не поднимался с постели. После девятой жертвы Аун жил, питаясь из рожка, как младенец. У него оставался последний сын, но шведы воспротивились этой жертве, и тогда немощный вождь отбыл на тот свет, а о его святости и воле к жизни складывали легенды.

Эта сага перекликается с мифом о титане Кроне, сыне Урана и Геи. Хитростью низвергнув отца, он ради верховенства среди богов пожирал своих детей, поскольку, по предсказанию Геи, один из них должен был лишить его жизни. Авраам в Ветхом Завете из-за любви к Богу едва не принес в жертву своего сына Исаака и уже приготовил дрова и огонь для всесожжения. Но Ангел Господень не дал поднять руку на отрока и сказал: «Мною клянусь, говорит Господь, что, так как ты сделал сие дело и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов своих…»

«Что б ни творили цари-сумасброды – страдают ахейцы», – писал Гораций о Троянской войне в «Посланиях». Так повелось повсюду: от глупостей стоящих у власти страдает безвинная масса. В былые времена в королевских семьях держали мальчиков для битья, которым было предоставлено почетное право получать надлежащее число ударов по их плебейским ягодицам всякий раз, когда августейшие отпрыски допускали нарушение правил хорошего тона или не учили уроков.

Любопытно одно – в мифах, легендах и описаниях таких обрядов нет почему-то ни тени сострадания к детям, которыми жертвуют во здравие и долголетие их отцов, а ведь бывает, родители жертвуют целыми поколениями ради личной выгоды или славы. Иногда тщеславие подавляет в человеке лучшие чувства… Ярл Хакон, правивший в конце X века Норвегией, поступился сыном ради победы над викингами. Как писал Эдуард Бернетт Тайлор, в Перу инка или другой важный человек, заболев, приносил в жертву божеству одного из сыновей, умоляя принять его вместо себя.

Дальше – больше; в эпоху декаданса, когда низко падала мораль общества, а эгоизм и самодовольство подавляли все понятия о добре и справедливости, королей на жертвенниках мало-помалу стали заменять узники и рабы, которым все же перед смертью торжественно обещали и присуждали эфемерное королевство в потустороннем мире, хотя, как осмелился выразить свои сомнения один из презренных рабов, «лучше ползать в пыли перед хозяином на этом свете, чем благоденствовать на том». В Карфагене однажды перед гигантской статуей Кроноса медному идолу поднесли жизнь двухсот детей из благородных семейств. Да и до того карфагеняне одаривали его детьми из высшего круга. Впоследствии нашли компромисс, решив покупать и откармливать для этой цели чужих детей. Но много ли человечности в замене одних малолетних смертников другими? Конечно, страх перед идолами понятен, понятно и желание сатрапа прожить подольше или в крайнем случае получше устроиться после смерти в ином мире, но сколько все-таки непостижимой разумом жестокости в подобных ритуалах!

Ради спасения царей жертвовали пленниками. В Мексике богу солнца Тескатлипоке выбирали за день до жертвоприношения самого молодого и красивого военнопленного, давали ему четырех девственниц. Наутро он гордо шествовал во главе процессии рядом со статуей бога. Народ воздавал ему и идолу одинаковые почести. Затем мужчину убивали. Жрецы с почтением уносили его сердце как жертву богу, а остальные органы съедали ради собственного блага.

– Почему в Африке или в других районах мира в древности приносили в жертву самого вождя? – спросил меня как-то Поль Марсиро. – Такие обычаи сложились у народов, которые не могли вообразить, что их предводитель в состоянии дряхлеть, терять силы по болезни или старост. Болезнь или увечье вождя ставили под угрозу плодородие, равновесие в мире и обществе. Его ритуализированная смерть сопровождалась вступлением на трон человека более молодого, энергичного и тем самым способного восстановить стабильность и процветание общества. Но это только частичное объяснение.

Жертвоприношения были умилостивляющими, предупредительными, искупительными, благодарственными. Принесение в жертву вождей, судя по известным фактам, относится к первым двум группам. Жертвователь рассчитывает на ответное благодеяние божества. Э. Тайлор видел истоки этого обряда в воззрениях анимистов. «Анимист признает, что духовные существа управляют явлениями материального мира и жизнью человека или влияют на них здесь и за гробом, – пишет он. – Так как, далее, анимисты думают, что духи сообщаются с людьми и что поступки последних доставляют им радость или неудовольствие, то рано или поздно вера в их существование должна привести естественно и, можно даже сказать, неизбежно к действительному почитанию их или желанию их умилостивить».

Анализируя учения о человеческой и других душах, этнограф обнаруживает много сходства и стыковок в религиях, психологии и понятиях «дикарей» и цивилизованных народов. Туземцы Никарагуа в 1528 году на вопросы об их религии отвечали: «Когда люди умирают, из их рта выходит нечто похожее на человека. Это существо отправляется к месту, где находятся мужчины и женщины. Оно похоже на человека, но не умирает, а тело остается на Земле». Но, признав наличие бестелесной души, предназначенной для будущей небесной жизни, люди подыскивали какое-то тепленькое местечко душам сильных мира сего за пределами жизни.

«Люди не останавливаются на убеждении, что смерть возвращает душу к свободному деятельному существованию, – отмечал Э. Тайлор. – Они совершенно логично стараются помочь природе, убивая людей, чтобы освободить их души для служения духам. Таким образом, возникает один из наиболее распространенных, определенных и понятных обрядов анимистической религии – обычай погребальных человеческих жертвоприношений для пользы умершего».

Важно помнить о причинах подобных обрядов, поскольку история ясно показывает, что человеческий род, не замечая того, склонен возвращаться к прошлому в самых его неожиданных, подчас кажущихся невероятными проявлениях.