Текст книги "Крест на моей ладони"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
Я переписала стих начисто и убрала в сумку. Это не для чужих глаз.
* * *
В Троедворье объявлена десятидневка праздничного перемирия в честь зимнего солнцеворота и Нового года. По традиции, все зимние торжества устраивают сумеречные. Сегодня первый из пяти запланированных балов.
Помпезная роскошь концертного зала, песенки российских и зарубежных поп-звёзд вперемешку с велеречивыми и полными скрытых намёков выступлениями большаков и директора. Официальная часть заканчивается, артистов деликатно выпроваживают в банкетный зал для незнанников и пытаются туда же, в компанию им подобных, выпихнуть и троедворских простеней. Кто-то уходит, другие, в том числе и я, притворяемся, что не понимаем намёков. Это дело принципа, троедворцы должны оставаться с троедворцами. Высшее руководство кривит морды, но приказать нам убираться прямым текстом не решается, надо соблюдать видимость единства.
К нам пытаются прилепиться некоторые артисты. Как и все творческие люди, они обладают высокоразвитой интуицией и чувствуют, что самое интересное, важное и судьбоносное творится именно здесь, в банкетном зале поменьше и поскромнее.
– Вам нельзя носить драгоценности, – говорит мне высокий хлыщеватый парень с крашеными светлыми волосами. Одет он в обтягивающие кожаные штаны и кружевную рубашку, хлопает обильно намакияженными глазками, улыбается напомаженными губками и старательно изображает гомосексуалиста, а сам шарит липким похотливым взглядом по моим пышным формам.
– Вы плохой актёр, – сказала я. – Принять вас за гомика может только слепоглухой.
– Да? – огорчился парень. – Мне самому не нравится. Но надо. Хороший имиджмейкер обязан быть гомиком, иначе клиент не пойдёт.
– Хороший имиджмейкер обязан быть умным и талантливым, – отрезала я. – Тогда и клиент пойдёт. А «закосы» под геев нужны только бездарям.
– Вы всегда такая прямолинейная? – серьёзно спросил он. – Людям редко нравится правда.
– Я здесь не для того, чтобы кому-то нравиться.
– А зачем?
– Не знаю, – ответила я.
Имиджмейкер оглядел меня внимательным взглядом, немного подумал.
– Боюсь, тут вам никто не подскажет. Придётся решать самой. – Подумал ещё немного и сказал: – А драгоценности вам всё-таки носить нельзя. Только украшения из кожи, дерева или кости. Причёску тоже надо поменять. Никаких локонов и сложных укладок. Вам нужен классический античный пучок с прямым пробором или свободно распущенные волосы, безо всяких завивок. Можно с ободком или невидимками, чтобы в глаза не лезли.
– Почему? – удивилась я.
– Такому лицу ничего не должно мешать. И в одежде, и в причёске только самые простые линии, чтобы ничего не отвлекало внимания от вас самой.
Идея странная, но интересная. Мне захотелось попробовать.
– Сувенирная лавка ещё работает, – сказала я. – Идёмте покупать берестяное ожерелье.
Но купила я две маленькие кожаные заколки, костяные серьги и кулончик на плетёном шнурке. Перед зеркалом в магазине разрушила произведение парикмахерского искусства и поменяла украшения.
Как ни странно, но к роскошному платью из блестящего кручёного шёлка и простая причёска, и незатейливые аксессуары подошли идеально. Теперь было видно не наряд, а меня саму, платье стало не более чем удачным фоном. Я с удовольствием посмотрела на своё отражение.
– Зря я вам это посоветовал, – досадливо сказал имиджмейкер. – Слишком ярко получилось.
– Ну и хорошо, – ответила я.
– Нет, – покачал он головой. – Вы сейчас как огонь в ночи. Слишком многие захотят погасить.
Я только фыркнула презрительно и вернулась во внутренний, троедворский зал. Имиджмейкера нетерпеливо ждали во внешнем.
Теперь, когда ушли незнанники, маскирующее волшебство убрали, и зал обрел свои истинные размеры – почти во весь этаж гостиницы. Пол устлан иранскими коврами – на троедворских приёмах принято ходить босиком. Стены и потолок отделаны золотом, серым нефритом, агатом и другими камнями, названий которых я не знаю. Мебель из драгоценных пород дерева, люстры из горного хрусталя и прочие атрибуты кичливой роскоши.
Усадили вовлеченцев в конце стола у двери, через которую ходили официанты – эльфы и домовые.
Меня такая мелочность насмешила.
– Ну и чего ты скалишься? – зло спросил меня Гаврилин.
– Андрей Иванович, – ответила я, – на банкеты ходят, чтобы пожрать на халяву разных вкусностей. На искусство поваров наше место за столом не повлияет.
Гаврилин скрипнул зубами.
– Нас считают людьми третьего сорта, ещё ниже вампиров, а ты говоришь о жратве! – сказал он.
– Андрей Иванович, высокомерие и снобизм – верные признаки острого комплекса неполноценности. Хвастаться происхождением способны только полные ничтожества, которые не могут похвастаться делами. То, что волшебники всячески стараются показать простеням своё привилегированное положение, говорит только об одном – они чувствуют наше превосходство.
– Равновесница, – вмешался в разговор Лопатин, – ты соображай, что несёшь!
– Пашенька, а ты перечитай Генеральный кодекс. Кто от кого должен прятаться?
– Вовлеченцев дела простеньского мира не касаются. Мы принадлежим миру волшебному.
– И каково быть частью движимого имущества Серодворья? – поинтересовалась я. – Как у вас подразделяются орудия труда – на молчащие и говорящие или на мебель, электронику и вовлеченцев?
– Так же как и у вас, – с ненавистью ответил Павел. – Золотой треугольник, – кивнул он на мою брошь равновесницы, – не избавил тебя от метки принадлежности.
– Верно. Только я ещё не забыла, что миром правят простени, а не маги с оборотнями. Удел волшебников – на тараканий манер прятаться по щелям.
– Простени правят другим миром, – сказал Гаврилин. – Мы тот мир потеряли, и теперь живём в мире, которым правят волшебники.
– Только находится этот мир всё в том же Камнедельске, – заметила я.
– Нам это ничего не даёт, – ответил Павел.
– Ошибаешься, – уверенно сказала я. – Вам это даёт очень многое, только вы брать не хотите. Обо мне речи нет, я заурядная рабочая лошадь от лингвистики, таких на любом углу десяток. Но ты, Паша, отличный юрист, один из лучших на Урале, а может и во всей России. Без тебя Серодворье в первой же судебной разборке с другим двором или равновесным трибуналом на голую задницу усядется. Специалиста такого уровня надо на руках носить и пылинки сдувать. А Ольга Петровна и вся её свора обращаются с тобой хуже, чем с уличной шлюхой. Но ты терпишь. Или тебе всё это нравится?
– Ты тоже терпишь, – сипло проговорил Павел.
– Нет. Я на любой удар всегда даю сдачи.
– Толку-то, – буркнул Гаврилин.
– Потому что я одна. Если бы все вовлеченцы отстаивали свои честь и достоинство, ранговики считались бы с нами как с равными. Вся беда в том, что помнить о чести и достоинстве могут только те, у кого они есть.
– Это оскорбление, – дёрнулся Гаврилин.
– Это констатация факта, – ответила я. – Если вовлеченцы безропотно терпят оскорбления, то никаких чести и достоинства у них нет.
– «У них»?! – разъярился Гаврилин.
– Я сопротивляюсь.
– Бессмысленно сопротивляться тем, кто несоизмеримо главнее!
– Главнее тот, – ответила я, – без кого нельзя обойтись. Простени без волшебников обойтись могут. Волшебники без простеней – нет. Это волшебникам необходимы экономисты и сантехники, адвокаты и портные, рифмачи и повара. Исчезнут вовлеченцы – и волшебники не смогут существовать в мире простеней. А мы исчезновения чародеев даже не заметим.
– Не заметим исчезновения талисманов? – ехидно сказал Павел.
– А сколькими из них ты пользуешься? – поинтересовалась я. – И какие нельзя заменить технологией?
Лопатин и Гаврилин насупились – отвечать было нечего, талисманы нам доставались самые примитивные и легко заменяемые на технику.
– Но волшебники… – начал было Гаврилин.
Я перебила:
– …стадо высокомерных неумех, которые трусливо прячутся от простеней-незнанников и гаденько отыгрываются на простенях-вовлеченцах. Так себя вести могут только полные ничтожества.
– Вы готовы ответить за свои слова, вовлеченка Дробышева? – прозвучал у меня за спиной голос Люцина, чаротворца и директора Совета Равновесия.
Я обернулась. Весь зал смотрел на меня. Оказывается, наш спор давно слушали все присутствующие, от Люцина и большаков до подавальщиков-эльфов. Пришли даже повара с кухни, стояли в коридоре. Что отступать, что оправдываться уже поздно – теперь можно только продолжать атаку. Я встала, шагнула к Люцину.
– А вы готовы ответить за свои поступки на «мосту истины», директор Люцин? – спросила я.
В зале охнули – кто испуганно, кто возмущённо.
– Это вызов? – медленно проговорил Люцин, маленький и толстый брюнет лет тридцати пяти с обширной лысиной в обрамлении жиденьких кудряшек и с лоснящейся красной физиономией. В золотистой рясе он был похож на завёрнутого в парчу поросёнка.
Мне коротко ломануло виски, и по залу прошелестело хихиканье, поросячья ассоциация публику позабавила. Обереги вовлеченцам выдают слабенькие, пробить легче лёгкого, и, судя по тому, как побагровела от злости рожа Люцина, он крепко пожалел о собственной скупости.
– Это вызов? – повторил Люцин.
– Пока вопрос, – ответила я. – Но может стать вызовом.
– Не посмеешь!
– А ты проверь.
– Я не ступлю на «мост» с холопкой, – высокомерно бросил чаротворец.
– Отказ – это признание вины, – напомнила я. – Со всеми должными последствиями.
– Ты простеньша, – ответил он. – И не сможешь открыть «мост».
– Но ты чаротворец. И вроде бы должен справиться. А не сумеешь, открывателем может стать любой волшебник в этом зале, хоть нулевик.
Люцин взял меня за подбородок, приподнял голову и заглянул в глаза. Взгляд холодный, пронзительный и тяжёлый. Мне показалось, что я падаю в бездну. От ужаса я едва не завизжала, но сработали другие рефлексы. Я больно ударила Люцина по руке.
– Это оскорбление! – жёстко сказала ему.
Мои родители терпеть не могут, когда в фильмах мужчина приподнимает лицо женщины за подбородок. Или взрослый – лицо ребёнка. Унизительный жест. Если хочешь заглянуть человеку в глаза, прикоснись к его плечу так, чтобы он сам захотел на тебя посмотреть. А не умеешь – не стоишь того, чтобы на тебя смотрели.
Чаротворец смерил меня оценивающим взглядом.
– Извини, – слегка поклонился он. – К своему стыду, я не искушён в этикете.
– Извиняю.
Люцин хмыкнул.
– Новогодняя вечеринка неподходящее время для ссор, – сказал он. – Плохо, когда на общем празднике ссорятся даже люди разных дворов, и тем более негоже ссориться коллегам. А игнорировать столь роскошное угощение означает выказывать неуважение к искусству поваров. Это было бы несправедливо.
Он обернулся к домовым.
– Будьте любезны, принесите мне стул и прибор.
Сел чаротворец во главе нашего стола, и мы с Лопатиным Гаврилиным и серодворской вовлеченкой средних лет оказались на местах советников – сразу после директора. Мне это аппетита не испортило, Павел быстро освоился с ситуаций и азартно поддержал застольную беседу о вокальных достоинствах сегодняшних звёзд, а Гаврилину с сумеречной кусок в горло не шёл, сидели как на иголках. Демократия – ноша тяжкая, не всем по силам.
– Нина, – обратился ко мне Люцин, – кто посоветовал вам эту причёску и украшения?
– Имя я спросить не успела. Но если хотите, могу дать ментальную картинку. Сейчас он должен быть во внешнем зале.
– Парень талантлив, – ответил Люцин. – Но совершенно неопытен. Нельзя было столь откровенно раскрывать характер, выставлять человека на всеобщее обозрение. Слишком ярко получилось.
– Он сказал то же самое и предложил вернуться к прежнему образу. Я отказалась. Этот нравится мне больше.
– Ещё бы, – мрачно усмехнулся Люцин. – Но за порядок на сегодняшнем балу отвечают вампиры, и есть надежда, что всё обойдётся.
– Что именно? – насторожился Лопатин.
– А, ерунда. Не обращайте внимания, Павел. Это всего лишь брюзжание старого волшебника, у которого разболелась голова от слишком громкой музыки.
Беседа вернулась в прежнее русло, но неприятный осадок остался.
* * *
Поджидали меня в просторном коридоре, который вёл к подземному гаражу. На голову накинули тяжёлую портьеру, сильным толчком и подсечкой свалили на пол.
– Сука равновесная, – процедил мужчина и пнул в живот. От резкой боли я задохнулась. – Из-за тебя, твари выгрёбистой, всем достанется. – Он опять пнул в живот. – Падлы равновесные.
– А чё сразу равновесные? – истерично взвизгнула женщина. – Нам из-за этой дряни достанется не меньше!
Пинок её модной остроносой туфли пришёлся по рёбрам.
Дальнейшее слилось в боль и полные злобного страха выкрики вовлеченцев. Я пыталась сопротивляться, но их было не меньше десятка, и меня снова и снова сбивали с ног. Они мешали друг другу, толкались и матерились, визжали «Дай, дай, я врежу!». Боль затопила сознание, отняла силы и спустя нескончаемо длинную вереницу ударов бросила в беспамятство.
Очнулась я от холода. Сколько времени прошло, не знаю, но достаточно для того, чтобы взбудораженная масштабной вечеринкой гостиница успокоилась и заснула. Тишина была глубокой и давней.
Я кое-как поднялась на ноги и, держась за стену, поковыляла к гаражу. Тошнило, перед глазами мелькали зелёные пятна, тело превратилось в один сплошной синяк, но вроде бы ничего не отбито и не сломано.
И на кой чёрт я припёрлась в гараж? Машины у меня нет, микроавтобусы, которые должны были развозить нас по домам, давно разъехались. Я стояла посреди бетонной площадки и пыталась сообразить, куда же мне идти – в фойе или во двор, кто быстрее сможет вызвать такси, швейцар или охранник. Затем до меня дошло, что в руках я держу сумку, в которой есть сотовый телефон. Я попыталась достать мобильник, но руки не слушались, а когда я сосредоточилась на сумке, то потеряла контроль над телом. Меня сильно повело в сторону, я сделала несколько шагов и рухнула под колёса потёртой иномарки.
Взвизгнули тормоза, из машины выскочил мужчина. Я прикрылась от удара.
– На шлюху ты не похожа, – сказал мужчина, помогая мне подняться, – на богатую жену тоже. Так что били тебя не просто так. Журналистка?
– Почти, – ответила я. – Референт-переводчик.
– Понятно, – сказал мужчина и посадил меня в машину. – Ты как, в больницу хочешь или домой?
– Переломов нет, так что домой.
– Куда?
– Северная сторона кинотеатра «Сталевар», – начала объяснять я. – Бывшие заводские пятиэтажки…
Договорить не успела, сработали обереги и заручники. Полностью вылечить слабенькие талисманы не могли, но погрузить в целительный сон заряда хватило.
Проснулась я в десятом часу утра. Тело по-прежнему болело, трудно дышать – явно сломано несколько рёбер, глаза утонули в фингалах, но координация восстановилась и прошла тошнота.
Я огляделась. Лежу на диване в вечернем платье, укрыта пушистым клетчатым пледом. Рядом на стуле лежит сумочка.
Незнакомая двухкомнатная квартирка-распашонка. Палас и мебель ещё советских времён, но шторы и обои новёхонькие и недешёвые. Книжные стенки уставлены собраниями сочинений классиков девятнадцатого-двадцатого веков, военно-исторической литературой, политической публицистикой и книгами по страноведению, хорошими детективами и фантастикой. Немало книг на английском, арабском и фарси.
Понятно, владелец иномарки привёз к себе домой. Если талисманы усыпили меня прямо у него в машине, то мужчина совершенно безопасен. Можно спокойно поблагодарить за помощь и уйти. Я заглянула в сумочку. Повезло, денег на такси хватит, с такой рожей в кредит не повезут.
– Проснулась? – постучал в косяк мужчина. – Тогда иди умывайся, завтракать будем. Чистое полотенце и зубная щётка в ванной.
Я умылась, пригладила волосы, отряхнула платье. Распухшая лилово-зелёная физиономия меня не смущала, зубы на месте и ладно.
– Могла быть и хуже, – ободрил меня мужчина, едва я вошла в кухню. – Намного хуже.
Теперь я его разглядела. Лет тридцать восемь, тёмные глаза, чёрные волосы слегка тронуты сединой, высокий, жилистый. Сильно хромает на правую ногу. Травма недавняя, но к хромоте мужчина успел привыкнуть. Одет в старые джинсы, клетчатую рубашку и пуловер. Одежда чистая, аккуратная. И кухня чистая, ухоженная. Но холостяк, женатого бы супруга, даже если бы он привёз девицу-подранка домой, наедине с ней не оставила. Готовить мой спаситель тоже умеет, завтракать предстояло тушёным мясом с воздушным картофельным пюре и подливом восхитительного аромата. Я пригляделась внимательнее. Двигается мужчина легко и мягко, умеет держать плечи и поясницу. На бойцов троедворского спецназа похож. А спецназ, он и в Африке спецназ. Особенно, если речь идёт об офицерских группах. Я соотнесла возраст моего спасителя, набор литературы и город постоянного проживания.
– Я очень благодарна вам за помощь, полковник, и хотела бы узнать ваше имя. Меня зовут Нина Дробышева.
Мужчина улыбнулся.
– Олег Малышев. А куда вы меня служить определили?
– Вы отставник, демобилизованы по ранению. А служили в спецназе ФСБ. Для офицера ГРУ, как я их себе представляю, набор литературы немножко не такой. Слишком мало истории чисто военной и много политической.
– Понятно теперь почему вас избили как мужчину. С такой проницательностью легко нажить серьёзных врагов. Куда вы вляпались?
– Честное слово, никуда. И со вчерашним инцидентом смогу разобраться сама, – решительно взмахнула я рукой.
– Странные шрамы. – Олег взял мою ладонь, рассмотрел. – Андреевский крест получается, – сказал он. – Символ великой тайны, воинской силы и высшей цели. Или древнеславянский «корсунчик» – знак солнца и смены времён. Или даосский «четверик» – символ перекрестья судеб, точки великих событий.
– Или значок «удалить файл», – предложила я собственный вариант толкования.
– Тоже годится.
Олег окинул меня задумчивым взглядом.
– Никак не пойму, кто ты такая, – сказал он. – На референта из криминальной группировки не похожа, на мою коллегу тоже.
Я улыбнулась. Знакомые трудности. А легенда на случай встречи с излишне проницательными незнанниками есть у каждого троедворца.
– Я референт-переводчик в информационном агентстве. Сама с диктофоном и фотоаппаратом не бегаю, но когда сортируешь информацию, из кусочков выстраиваются логические цепочки, которыми некоторых крупных бизнесменов легко сковать лет на двадцать. Поэтому самая надёжная гарантия безопасности – как можно скорее опубликовать выводы в полном объёме. Тогда запугивания теряют всякий смысл.
Олег поверил. Мы позавтракали, поболтали.
– Мне домой пора, – сказала я.
– Сейчас отвезу, – поднялся он из-за стола.
– Не беспокойся, у меня есть деньги на такси. Можно от тебя вызвать? У меня мобильник сел.
– Телефон в спальне.
Я пошла в спальню. Телефон стоял на прикроватной тумбочке. Телевизор и компьютер тоже в спальне, залом Олег не пользуется вообще.
Координация восстановилась ещё не полностью, я зацепила лежавшие на телевизоре газеты. Стала собирать и увидела ксерокопию из волшебнической книги. Я зажмурила глаза, досчитала до десяти, посмотрела опять. Да, не померещилось – это рифмованное заклинание и два прозаических заклятия в придачу. И ксерокопия знакомая: с кривой тёмной полосой у верхнего края листа и бледными буквами в правом нижнем углу. В общем зале серодворской резиденции делали.
Я вернулась в кухню.
– Олег, откуда у тебя эти стихи?
– Это не стихи, а ритуальное песнопение древнего ненецкого обряда. Один знакомый этнограф забыл. Ещё две страницы должны быть, не помню, куда засунул. Ты эту где взяла?
– Газеты с телевизора упали, в них лежала. Можно посмотреть другие листы?
– Если найду.
Олег ушёл в спальню, а я внимательно перечитала заклинание и заклятия. Видела я их раньше, но не среди переводных текстов. Доступ к магической литературе у вовлеченцев ограничен, и вне отдела я могла прочесть только фрагменты студенческих лекций и «Сборник отрешённого волшебства», то есть заклятий, заклинаний и обрядов, запрещённых к применению.
Перед внутренним взором развернулись страницы сборника. Никаких сомнений нет, серодворец копировал «Отрешённик». Что именно хочет сделать копиист, понять невозможно, мне попался фрагмент с осевым волшебством – фундаментом, на котором выстраивается волшебство направляющее.
Второй и третий лист Олег нашёл там же, в газетах.
– И что не так с этими копиями? – спросил он.
– Всё не так, – ответила я и принялась импровизировать: – У нас прошла информация, что в городе завелась тоталитарная секта, которая планирует человеческие жертвоприношения. Репортаж особого интереса у читателей не вызвал, в милиции от нас отмахнулись, но директор сказал, что это не пустые сплетни. Я видела их священную книгу. Добротный самиздат, ты же понимаешь, что при современном уровне полиграфии качественный томик можно сделать и в домашних условиях. Или заказать первой попавшейся фирмочке, которая оказывает полиграфические услуги. (Олег кивнул, пока мои слова звучали убедительно). Текст в книге сборный, надёрган из религиозных писаний разных стран и народов, главным образом тех, где были человеческие жертвоприношения, и дополнен изысками их собственной фантазии.
– Хочешь сказать, меня готовят на роль жертвы? – догадался Олег.
– Да.
Полковник задумался, а я пробежала взглядом вторую и третью копии. Обряд «жизнепитие», на котором у жертвы отбирается живица – один из тонкоэнергетических компонентов организма, его жизненная сила.
Ерунда получается. Все инструкции в «Отрешённике» даны фрагментарно, восстановить их может только волшебник не ниже волхва, которому обряд без надобности, потому что уже лагвян умеет исцеляться или омолаживаться на более эффективной и надёжной основе – энерготоках Земли. А если каким-то образом полный текст обряда заполучил младший волшебник, то сделать всё равно ничего не сможет – поток волшбы слишком сильный, его разорвёт в клочья. Нет, младший волшебник выбрал бы обряд полегче.
Одной мне в этой загадке не разобраться, а вмешивать равновесных дознавателей я раньше времени не хочу, слишком всё странно и неоднозначно. Я решила позвонить Веронике. Она серодворка, телепатка и быстрее поймёт что к чему. Олег не возражал. Моим словам о секте он не поверил, но и прямой ложью назвать не мог. Я улыбнулась: осенью, впервые столкнувшись с троедворцами, я тоже никак не могла понять, что объединяет все противоречия.
По моей просьбе Вероника привезла диск с программой «Фоторобот». На встречах с Олегом волшебник, скорее всего, прикрывался личиной, но составить портрет не помешает. Вампирка прочитала ксерокопии, глянула на меня и прикоснулась ко лбу. Я кивнула, соглашаясь на ментозондирование – объясняться при Олеге было невозможно.
Заломило виски, вампирка нахмурилась.
– Скверно, – сказала она вслух. Ломота отпустила.
Судя по участившемуся дыханию, Вероника просматривала менталку Олега. Со свёрнутыми крыльями вампиры телепатят гораздо слабее, но вытащить всю необходимую информацию она сумела. Немного подумала и выпустила крылья.
– Человеки не единственная разумная раса на Земле, – сказала она Олегу. Повернулась ко мне и добавила: – Его настолько замазали в дела Троедворья, что скрываться смысла нет. Пока я фоторобот составляю, объясните ему всё. Олегу волшебник действительно показывался в личине, но я сумею вычислить истинный облик.
* * *
– Вот так дворы и воюют больше двух с половиной тысяч лет, – рассказывала я. Сидели мы в зале, кухня слишком уютное место для бесед о Троедворье. – А равновесники следят, чтобы война не перешла пределов допустимого, не поставила волшебный мир на грань обнаружения. И чтобы ни одна из сторон не получила перевеса до тех пор, пока не сможет доказать, что удержит трёхосновный мир только на одной своей силе.
– И как это можно доказать? – с ноткой агрессивности спросил Олег.
– Обыкновенно. Равновесники проигрывают ситуацию на моделях в присутствии большака и его советников. Опрокинется мир, значит всё, запрет на действия.
– Как мир может опрокинуться? – не понял Олег.
– Это метафора. Хотя в средневековье считалась за непреложную истину. Волшебники, знаешь ли, ничуть не умнее монахов. В середине восемнадцатого века, когда сферичность Земли была доказана, понятие «опрокинутый мир» стало профессиональным термином и означает глобальную катастрофу, которая уничтожит большую часть живого на планете. Если верить равновесникам, такой исход вполне реален и половина стихийных бедствий и серьёзных аварий на территории Троедворья – последствия стычек светлых, сумеречных и тёмных.
– А территории Лиги и Альянса? – спросил он.
– Там свои заморочки. Постоянно отыскиваются какие-то умники, которые пытаются устроить госпереворот и захватить верховную власть. Пока никому не удалось, но бывало, что претенденты завоёвывали солидный кусок территории и устраивали что-то вроде государства в государстве, где готовили армию вторжения. Законное правительство собирало собственную армию, разбивало кандидатов в диктаторы в пух и прах, и на некоторое в Лиге с Альянсом наступал мир и покой. Потом всё начиналось по-новой. Так что с простеньским миром, да и с Троедворьем они практически не соприкасаются, живут как на другой планете.
– Но откуда взялись Альянс и Лига?
– Троедворские сепаратисты, – объяснила я. – Все человеческие войны всегда начинали и заканчивали сами человеки, но волшебники неизменно использовали их как оказию для собственных разборок. Во время войн легко замаскировать магические битвы. В 476 году Новой эры, когда Римская империя раскололась на части, два ушлых чаротворца оторвали от Троедворья по солидному куску территорий и основали собственные государства. Спустя пару столетий все три страны начали экспансию, и теперь мир поделен между Троедворьем, Альянсом и Лигой.
– И Лигу с Альянсом не интересует борьба Тьмы, Света и Сумрака? – усомнился Олег.
– А для чего им чужие погремушки? Там своих забот хватает. Говорю же, Лига и Альянс живут сами по себе, отдельно. У них друг с другом-то почти никаких отношений нет, а внутренние дела Троедворья тем более безразличны. Во-первых, пока действует Совет Равновесия, мир не опрокинется, и им ничего не грозит. Во-вторых, они уже пытались вмешиваться, и каждый раз Белый, Серый и Чёрный дворы объединялись и так им вламывали, что Лига с Альянсом долго даже вспоминать Троедворье боялись.
– Объединялись? – поразился Олег. – Но как?
– По всей вероятности, каком к низу, – фыркнула я. – Но могли и к верху. Это уже дело удобства и вкуса.
– Я серьёзно! – обиделся он.
– А если серьёзно, то все четыре стороны одинаковы, и пытаться определить, кто лучше, а кто хуже бессмысленно. Хрен на хрен менять, только время терять.
– Откуда взялась четвёртая сторона? – не понял Олег.
– Равновесники. Четвёртая сторона конфликта.
– Какая четвёртая сторона? – возмутился он. – Совет хочет сохранить равновесие, спасает мир от гибели.
– Возможность которой предусматривает его система представлений о мире. Не факт, что она соответствует реальности.
– Но эксперименты с моделями… – начал Олег.
– …которые, – перебила я, – идеально соответствуют системе представлений равновесников о мире. А насколько точно их представления соответствуют истинной структуре мира, неизвестно. Зато и дебилу понятно, что пока идёт война, Совет Равновесия необходим. И что в мирное время от него никакой пользы. Вот тебе и четвёртая сторона конфликта, которая в лепёшку расшибётся, но не допустит ни прекращения войны, ни перевеса ни одного из дворов. Победителю контролёры и посредники ни к чему.
– Ты совсем меня запутала, – поник Олег. – Я уже и не знаю, что думать.
– У тебя ещё будет время разобраться, – ответила я. – И попытайся оценивать Троедворье точно так же, как оценивал бы политико-экономическое состояние любой незнанической страны. Относиться к волшебному миру как к чему-то дивному и чудесному глупо. Волшебники такие же люди, как и мы с тобой. Однако сейчас нам важен только тот из них, который собрался принести тебя в жертву.
– Но я ведь не юная девственница! – возмутился Олег.
– Жертва-девственница, – сказала вошедшая в зал Вероника, – нужна исключительно для того, чтобы потешить извращённую сексуальность жрецов и волшебников. Реально на алтарь можно возложить кого угодно: девицу, зрелого мужа или прогнившего от сифилиса старого развратника. Важна только смертная эманация как таковая. Именно поэтому детские жертвоприношения не дают никакого эффекта – дети не понимают, что такое смерть.
– И часто у вас таким волшебством занимаются? – процедил Олег.
– На Троедворье оно запрещено с 328 года Древней эры, когда был принят Отрешённый кодекс, – ответила Вероника. – Нарушителя ждёт весьма болезненная и медленная казнь. В Лиге и Альясе то же самое, после провозглашения независимости ни один пункт Отрешённого кодекса они у себя не отменили. Довольно долго людские жертвоприношения практиковали жрецы некоторых религий, но примерно к середине девятнадцатого века их не осталось даже в Африке и Центральной Америке.
– Тогда зачем это? – кивнул он на листы. – Для чего вы издаёте такие книги?
– Когда любой и каждый знает составляющие запретного волшебства, нарушителя ловят на стадии подготовки.
– Понятно, – проговорил Олег. И тут же задал новый вопрос: – Вы сказали – людские жертвоприношения?
– Да, – ответила Вероника. – В зависимости от цели обряда используются представители разных рас – человеки, маги, вампиры, оборотни.
– И как же будет звучать слово люди в единственном числе? – улыбнулся Олег.
– Людь, если речь идёт о мужчине, – пояснила Вероника. – Женский род – людя, средний – людо.
– А средний-то зачем?
– В некоторых заклинаниях и заклятиях требуется средний род.
– Да, – рассеянно кивнул Олег. Грамматические тонкости его интересовали мало. – Вероника, кроме вампиров и оборотней в волшебном мире больше никого нет?
– В Уральском регионе в основном живут русалки, лешие, албасты, воршуды… А вообще по Троедворью полно разного люда.
– А эльфы есть?
– Конечно, – сказала Вероника. – Эльфы и домовые – обслуживающий персонал в любой резиденции Троедворья. Стирка, уборка и прочие бытовые дела.
– Ты о каких эльфах говоришь? – спросила я Олега. – Если о высоких красавцах с большими глазами и острыми ушками, которых пихают почти в каждую книжку-фэнтези, то это хелефайи.
– А на территории России они есть? – оживился Олег, очень ему хотелось в реальности повстречаться с героями любимых книг.
– Нет. В Троедворье хелефайям въезд запрещён под страхом смертной казни.
– Почему?! – изумился Олег.
– Потому что правят здесь сволочи, – ответила я, – но не идиоты. От остроухих плясунов пользы ровным счётом никакой, а дармоедов в Троедворье не терпят. У нас даже поговорки есть: «Толку, как от хелефайи», «Иди ты в то место, откуда у хелефайи руки растут». Ну и ещё с десяток в том же роде.
Вид у Олега стал ошарашенный до невозможности. Реалии волшебного мира мало соответствуют книгам в жанре фэнтези.
