Текст книги "Крест на моей ладони"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
– Нина, в Троедворье действительно запрещены телесные наказания?
– Там нет самого понятия «телесные наказания». Если вы прикажете кого-нибудь выпороть, кодексом любого из дворов это будет квалифицировано как уголовное преступление по статье «Причинение вреда здоровью», пункт «Нанесение телесных повреждений». Хотя, смотря что за порка была. Такое деяние можно провести и по статье «Покушение на убийство с особой жестокостью».
Дьятра опустил взгляд.
– И у вас никогда не бывает случаев рукоприкладства?
– Иногда случается. Командир нашего отдела рассказывал, как однажды ударил солдата.
– Он считал свой поступок неправильным, – сказал Дьятра, – и рассказывал о нём вам, молодым офицерам, чтобы вы не повторяли его ошибку.
– Да, – подтвердила я.
– Какое наказание положено офицеру за оплеуху подчинённому?
– Крупный штраф, из которого половина идёт потерпевшему. Но могут и в звании понизить. Всё зависит от того, насколько тяжким сочтёт ваш проступок Дисциплинарная коллегия. Тут не поможет ничего, даже заступничество подчинённого, который будет с пеной у рта утверждать, что досталось ему за дело. Скорее наоборот, такая защита станет отягчающим обстоятельством, потому что в Троедворье рукоприкладство и личные оскорбления подчинённых считаются главным признаком командирской профнепригодности. Хороший предводитель подчиняет людей, не прибегая ни к каким формам насилия.
– Это заметно, командор Нина Хорса, – ответил Дьятра. Спустя несколько мгновений сказал: – А вы знаете, что после вашей драки с кудесником в «Белиссимо пикколецце» среди простеней стали невероятно модны боевые искусства и в первую очередь те большемирские клубы, где есть русские тренеры? Нагрузка на телепортные линии, связывающие Ремнию с германскими и штатовскими потайницами, возросла вдвое. И одновременно в Альянсе резко сократилось число магородных любителей именовать простокровок обезьянками.
Я пожала плечом.
– Вы сделали это нарочно? – спросил он. – Устроили публичную драку с высшим?
– Да. Но на столь скорый и значительный успех не рассчитывала.
Дьятра кивнул.
– Пора возвращаться, Хорса. Или вы предпочитаете остаться?
Я отрицательно покачала головой. На основице меня ничего не держало.
До щели было недалеко, мы шли пешком. Но вдруг альянсовцы свернули в сторону. Я посмотрела на них с недоумением.
– Мёртвая зона, – пояснил Дьятра. – Стометровый квадрат.
В глазах чаротворца плеснул страх.
– Вам ли бояться? – удивилась я.
– Человекам легко говорить, – ответил Дьятра. – Вы ничего не чувствуете. Ни тоски, ни радости.
Я хотела было возмутиться, но вовремя сообразила, в чём дело, и прикусила язык. Для всех магородных переход с многослойницы на одинарицу сопровождается чувством лёгкой дисфории – тоски, раздражительности, иногда страха. Переход с одинарицы на многослойницу, наоборот, вызывает эйфорию – весёлость, лёгкость, благодушие. Многослойница бывает волновой и вихревой. В зонах вихревых энергопотоков резко возрастает рабочий тонус организма, мы пользовались ими, чтобы быстро восстановиться после тяжёлых боёв или тренировок. Но долго находиться в такой зоне нельзя, возвращение на волновую территорию вызовет резкую боль во всём теле. Кстати, переход вихревка-одинарица сопровождается эйфорией, одинарица-вихревка – дисфорией. Если человек надевает волшеопорник, его ждут те же ощущения, что и магородных.
– Дьятра, – не поверила я очередной догадке, – так у вас у всех нет тренировки на глубинный равновес?
– Что? – не понял он.
– Приём такой, который не позволяет пространственным изменениям влиять на эмоциональное состояние. В Троедворье всех приготовишек учат равновесу ещё до контакта с первоосновой. Эмоции воина не должны зависеть от таких пустяков как переход с одного типа пространства на другой. Этому приёму сорок тысяч лет, как вы могли его не знать?
– И сколько времени занимает обучение? – растерянно спросил Дьятра.
– Вообще-то неделю, но можно научиться и за час, в крайнем случае – за два.
– Но это же будет предельным шоком! Зачем такая жестокость?
Я пожала плечом.
– Гуманистов в Троедворье не водится. И времени лишнего нет, чтобы целую неделю на такой пустяк тратить. Да, это шок, но для жизни и рассудка он не опасен. В большинстве случаев.
Дьятра поправил воротник рубашки.
– Командор, вы можете обучить глубинному равновесу моих людей? За неделю.
– Пожалуйста.
– Благодарю, – поклонился Дьятра, опять поправил воротник. Левой рукой, хотя и правша.
Я посмотрела на перстень у него на мизинце. Бледно-зелёная нефритовая печатка с латинской буквой D. Предельная строгость формы, неброский цвет. Кольцо подошло бы Люцину, удачно дополнило его образ аскета, но на салонно-аристократичном Дьятре смотрелось нелепо. И это не талисман, волшебства в перстне нет совсем. На фамильную драгоценность тоже не похож, слишком новый. Как и на подарок подружки – ни одна женщина не купит своему любимому украшение, которое совершенно ему не идёт.
Мы вошли на одинарицу. Альянсовцы старательно хранили самообладание.
– Дьятра, – спросила я неожиданно для самой себя, – а вы бывали в Перламутровом Зале? Как он выглядит?
– А разве Неназываемый вам не рассказал? – удивился Фокон.
– Нет. Похоже, он ничего не успел разглядеть.
– Ещё бы. Вору было не до того, – презрительно фыркнул Дьятра с высокомерием избранного, иначе говоря – особо приближённого холопа. – Но рассказ будет длинным. Хорошо бы сесть где-нибудь в тени…
Альянсовцы уже привыкли к одинарице, состояние дисфории прошло, и Дьятра свернул в маленький церковный дворик. Мы сели на скамейке под раскидистым деревом. Фокон воспользовался случаем и ушёл в церковь помолиться, устройство Перламутрового Зала его не интересовало. Лагвяны, повинуясь резкому жесту Дьятры, робко присели рядом с ним на краешек скамьи.
– Перламутровый Зал выстроен в форме четвертинки шара, – объяснил Дьятра. – Пол и одна стена ровные, из светлого гранита. В стене астральное зеркало в резной кипарисовой раме, высотой три метра, шириной два. В пяти метрах от зеркала дверь в Надмирье тех же размеров, косяки, порог и притолока тоже кипарисовые. Зеркало и дверной проём окружены сложным узором из маленьких настенных светильников. Круглая стена затянута упыриными шкурами. Они серебристо-перламутрового цвета, поэтому кажется, будто заходишь в саму нигдению. Но в Перламутровом Зале нет того жуткого ощущения беспредельной пустоты.
– А мне в нигдении нравилось, – сказала я. – Мы даже пробовали там в волейбол играть, но не получилось – плохо фиксируется сетка, а если мяч упустишь, то улетит он уже навсегда, ни за что не найти.
Дьятра посмотрел на меня с опаской.
– Троедворье не зря называют страной безумцев.
– Господин, – обратился к нему один из лагвянов, – это правда, что в Перламутровом Зале бесследно исчезают все тревоги и усталость, взамен которых приходит недоступная прежде сила?
– Да, – ответил Дьятра. – Но только для тех, кто знает меру. Слишком жадных Перламутровый Зал карает утратой и тех сил, что были, а в придачу – жестокой болью.
Я вскочила со скамейки. Неясная цепь ассоциаций и догадок стала внятной и однозначной.
Надмирье Пречистое находится на Земле, на основице! В мёртвой зоне. Я припомнила рассказы Элунэля о Пути Благодатной Радуги, Цветочном колодце и площадке Бесед, которая лежит сразу же за ним – десятиметровый полукруглый пятачок, вымощен черно-бело-серым мрамором, у ровной линии стоят девять резных кедровых кресел под навесами из серебристой ткани. Площадка окружена густой и высокой живой изгородью из тех же жёлтых и красных роз, что и колодец ануны, разглядеть что-либо за этим забором невозможно.
Гранит и упыриные шкуры в точке волновой магическо-стихийной активности вызывают вихревые искажения, замкнутое пространство доводит их до высочайшей интенсивности, отсюда глубокая и длительная эмоциональная дестабилизация при переходе с одного типа пространства на другой. В состоянии эйфории обычный парк кажется прекрасней райского сада, а дисфория заставляет воспринимать возвращение в родную потайнцу как величайшее несчастье.
Тренировок на равновес у лигийцев и альянсовцев нет потому, что из-за сырьевого изобилия одинарицы и вихревки встречаются здесь чрезвычайно редко. Это в Троедворье пространство как лоскутное одеяло: кусочек такой, кусочек сякой… Там виртуозное владение древней техникой – вопрос выживания, а в Лиге и Альянсе она давно забыта за ненадобностью. Троедворцы вынуждены постоянно отслеживать пространственные изменения, думать, как можно использовать их с наибольшей выгодой, а лигийцы и альянсовцы о свойствах пространства не задумывались ни разу в жизни.
Сферичность помещения повышает гипнабельность, люди безоговорочно верят всему, что говорят им Верховные Учителя. И даже после возвращения никому и в голову не придёт усомниться в том, что вещалось в Перламутровом Зале, – таких жесточайших тренировок на ментальное противодействие, как у троедворцев, у жителей мирных стран нет.
Понять то, что поняла я, жителям Альянса и Лиги не хватит ни волшебнических знаний, ни житейского опыта. При этом ни один троедворец, как и ни один вампир Лиги и Альянса до сих пор ни разу не получал полный объём информации о Надмирье Пречистом.
…Крики мелочных торговцев на Щелевой площади заставили меня очнуться от размышлений. Оказывается, мы уже пришли в Рем.
– …завтра в десять часов утра первая тренировка, – закончил фразу Дьятра. – Или вы предпочитаете начать пораньше?
– Да, лучше в девять, – ответила я. – Начнём с той одинарной плешки возле щели. Сбор у входа на церковный двор.
– Как вам угодно, учитель, – слегка поклонился Дьятра. – Ученики проводят вас домой.
Провожатые мне как пингвину тригонометрия, но пришлось уступить требованиям здешнего этикета, – не хотелось обижать парней, бедняги восприняли бы отказ как наказание. Ладно, неделю как-нибудь перетерплю и свиту.
Дьятра уехал. Мы пошли домой. Лагвяны и мысли не допускали, что волшебница высшего посвящения войдёт в переулки для низкородных, поэтому пришлось топать в обход, по центральным улицам.
О том, что главная беда Альянса – перенаселение, я слышала, но как это выглядит в реальности, не представляла. В переулках народу мало, а многолюдье и бесконечную череду коротких яростных ссор на транспортных площадях я воспринимала как само собой разумеющееся. Но столь же густой и злобной толчеи на улицах не ожидала. Здесь каждый людь ненавидел окружающих за сам факт их существования. Тяжёлый и вязкий ментальный фон тут же заставил вздыбиться броню, вколоченные тренировками рефлексы переключили тело на боевой режим, до предела обострили восприятие.
Лагвяны глянули на меня с удивлением и настороженностью: опытные воины мгновенно заметили готовность к схватке.
– Со времени приезда у вас нисколько не снизился уровень подготовки, – сказал один из них. – Вы ничем не отличаетесь от тех троедворцев, которых мы видели в Риме.
– Все вампиры – отличные воины, – ответила я. – В Чесночном квартале полно превосходно оборудованных тренировочных залов с дешёвым абонементом. Одна из причин, почему я там поселилась.
Без магии я не могла снять с ментального фона и половины имеющейся информации, но даже её крупиц хватило, чтобы заметить умелую запрограммированность всеобщей ненависти. Я припомнила газетные статьи. Все они наперебой кричали, какую опасность для здоровья и роста волшебнического уровня представляет перенаселённость и скверный ментальный фон, но ни разу не было даже крохотной заметки, в которой речь бы шла о том, как наладить приемлемое сосуществование, научиться не мешать друг другу в толпе. Дозоры стражи расставлены едва ли не на каждом перекрёстке и всем своим видом демонстрируют готовность решить даже самый маленький конфликт исключительно силовым методом.
Страх, злоба и какая-то непонятная мне обречённость висели в воздухе как густой туман.
– Это всё из-за того, – извиняющимся тоном сказал второй лагвян, – что по улицам Рема давно не проносили ануну. Но всего через месяц наступит день Очищения. Ануна уничтожит всё злое и наполнит город благодатью. Люди опять смогут улыбаться, вспомнят о вежливости. К сожалению, Предрешатели ниспосылают ануны не так много, и проводить дни Очищения можно только два раза в год. Всесовершеннейшим трудно понять, насколько сильно погряз в скверне наш мир.
– Как-то не увязывается всесовершенство с подобной несообразительностью, – буркнула я.
– Верховные Хранители оценивают мир чистотой своей души, – возразил первый лагвян. – Всеблагим легче заметить доброе, чем злое.
– Чистота души подразумевает мудрость, а не тупость, – ответила я. – Если чистота мешает замечать истинность и находить по-настоящему конструктивные решения для трудных ситуаций, то это уже не чистота, а душевная и умственная пустота. Таскание ануны по улицам не решает проблемы перенаселения и нехватки земельных ресурсов, а всего лишь позволяет на несколько месяцев забыть о них. Зато такое положение дел надёжно укрепляет власть верховного предстоятеля и его холуёв, с которыми он делится ануной.
– Это крамола, учитель, – тихо сказал первый лагвян.
– И святотатство, – добавил второй. – Никому не позволено так говорить о Предрешателях.
– Ну так накропайте на меня донос Дьятре, – посоветовала я.
Лагвяны ответили обиженными взглядами.
– Вы учитель. Ученик обязан хранить все тайны учителя и не смеет оспаривать его слова.
– А мне ещё со школы нравится спорить с учителями, – сказала я. – Это стимулирует логическое мышление и хорошо повышает самооценку.
– Если побеждаешь в споре, – ответил лагвян.
– Ну так и побеждайте.
Мы подошли к дому. Я завела парней в квартиру, накормила ужином. Учитель всё равно что командир, а значит проследить, чтобы мои подчинённые всегда были сыты, я обязана.
Лагвяны посматривали на меня с опаской и удивлением, такие учителя им до сих пор не попадались.
Ничего, то ли ещё будет.
* * *
В парке сгущались сумерки. Зажглись фонари. Взвод гвардейцев заканчивал разминку, а мы – Элунэль, Дьятра и я – пытались оценить результаты семидневного экспресс-курса. Эта часть парка всегда безлюдна, и заниматься нам никто не мешал.
Элунэль мягко перебирал струны лютни. Профессиональным музыкантом он не был, но у хелефайев каждый в обязательном порядке учится пяти высоким искусствам – играть на лютне, петь, танцевать, сочинять стихи и рисовать, так что музицирует Элунэль неплохо.
Звучание лютни мне нравится, но всё-таки она – инструмент слабый, блёклый и маловыразительный, музыка получается слишком слащавой и пустой, в ней нет ни жизненной силы, ни характера.
Дьятра игру Элунэля слушал с видимым удовольствием. Не знаю, насколько оно было искренним, – в потайницах считается, что любой мало-мальски культурный людь обязан восхищаться хелефайской музыкой. Вполне возможно, что Дьятра лжёт не только нам, но и самому себе, – хелефайские наигрыши приятны, но безлики до тошноты, все на один мотив. Больше двух песен выдержать невозможно.
Элунэль прижал струны ладонью, мелодия оборвалась.
– Тебе не нравится? – спросил он.
Телепаты из хелефайев слабые, но обмануть их всё же трудно. Я не стала тратить силы на ложь.
– Мне больше нравятся гитара, скрипка и пианино.
– У них очень примитивное звучание, – ответил хелефайя. – Это жёсткие инструменты, их музыка тяжеловесная и неуклюжая.
– Зато она может выразить всё – и радость и горе, и созидание и разрушение, и любовь и ненависть. Возможности этих инструментов столь же бесконечно разнообразны, как и само мироздание. В их звучании живёт его душа.
Элунэль, ни слова не говоря, зачехлил лютню. Дьятра бросил на меня укоризненный взгляд.
– Вы, человеки, – хмуро сказал Элунэль, – истинное воплощение алогизма и противоречий. С одной стороны, вы падки на всё новое как обезьяны, с другой – с ослиным упрямством следуете дурацким и даже вредным традициям, которые давным-давно пора забыть.
– Что верно то верно, – не стала я отрицать очевидного. Элунэль нахмурился ещё больше, отвернулся.
– Джузеппе, Альберто, – окликнула я курсантов, – на мизинцы упор! И не нужно так сильно давить на Хаос – это материя мягкая и податливая.
– Откуда вы знаете, что они делают? – удивился Дьятра. – У вас ведь нет опорника.
– Элементарщину видно и так. Каролина, для атаки клинок делают Светом, а Тьмой – отражатели. И не забывай прикрывать чакры Сумраком.
– Зачем вы дали им высшее посвящение? – спросил Дьятра. – От вас требовалось обучить их глубинному равновесу – и только.
– Чтобы в полной мере освоить этот навык, необходимо обучиться и всем остальным приёмам подготовительного курса. Во всяком случае, так считают троедворские преподаватели. Я слишком неопытная волшебница, чтобы с ними спорить.
Дьятра прикоснулся к нефритовому перстню и сказал:
– Теперь у каждого из них есть истинное имя.
– Все претензии к Департаменту магоресурсов, – фыркнула я.
Мне опять подумалось, что Люцин и Дьятра очень похожи. Но понять, что у них может быть общего, у меня не получается. Люцин – малорослый толстенький живчик, который умудряется выглядеть суровым аскетом. Да такой он и есть. Дьятра – высокий, крепкий, худощавый, одет с изысканной элегантностью восточного принца, который получил европейское образование, но не отказался от родных традиций. При всей своей любви к аскезе Люцин смешлив и задорен, а любитель роскоши и удовольствий Дьятра всегда серьёзен и хмур.
Словно в подтверждение моим мыслям Дьятра помрачнел ещё больше и принялся теребить перстень.
Как же ему не идёт эта побрякушка! Столь резкий диссонанс владельца и украшения я видела только один раз, в кабинете Люцина, когда разглядывала столик с офисными сувенирами. Причём и те, и эта безделушки совершенно лишены волшебных свойств.
Курсанты закончили разминку.
– Вы очень способный педагог, – неохотно заметил Дьятра. – За неделю научили их столь многому.
– Теперь идёмте на одинарицу, посмотрите, как они работают в мёртвой зоне.
– Что там можно сделать? – удивился Элунэль.
– За счёт магии или силы стихий, которые сохраняются в теле волшебника, довольно многое.
– Да сколько их там сохраняется? – не поверил Дьятра.
– Сейчас вы убедитесь, – заверила я, – что даже один микроволш – это очень много.
На одинарице курсанты продемонстрировали основные приёмы защиты и нападения. Коряво и неуклюже, но для всего лишь недельных тренировок – да и тех было четверть от положенной нормы, – результат неплохой.
– Режимы восприятия переключать не забывайте, – сказала я. – Повторите блок от начала и до конца.
Курсанты заняли исходную позицию, взгляды затуманились, участилось дыхание, но тут вдруг они сгрудились в кучу как перепуганные детишки и с восторженным опасением уставились на Дьятру.
– Ануна, – едва слышно шепнул кто-то из них.
Я слегка растерялась. До сих пор я была убеждена, что ануна – не более чем выдумка, но, оказывается, это нечто реальное.
Смотреть магическим или срединным зрением без опорника невозможно, но астральный взгляд волшебства не требует. Ауру, чакры или коллатерали им не увидишь, зато можно разглядеть базовую, самую первичную энергоструктуру. Астральное зрение – исключительно человеческая способность, магородным для него нужны специальные очки. Но в обыденной жизни волшебного мира такой режим восприятия практически никогда не требуется, поэтому астральных очков в Троедворье очень мало, а в Лиге с Альянсом вообще нет.
Я внимательно разглядела Дьятру: Homo Sapiens со слегка искажённым геномом – мутация мага, спираль энерготока закручена против часовой стрелки – обратник, у спирали девять витков – чаротворец. Два магических талисмана, один стихийный, все в неактивном из-за одинарицы состоянии. Тип талисманов, предназначение астральным зрением не определить, видна только волшебная составляющая как таковая. И всё, больше у Дьятры ничего нет, даже столь любимой альянсовцами палочки. Хотя нет, есть ещё какая-то праническая безделушка.
Я вернулась к обычному зрению, жестом приказала курсантам продолжать тренировку. Те подчинились, но то и дело благоговейно посматривали на нефритовый перстень Дьятры. Я опять глянула на него астральным зрением. Безделушка, она безделушка и есть, пусть даже и пропитана праной.
Сделать такую игрушку несложно, любой простень на полсвиста справится. Прана – не магия и не стихии, это энергетика Земли, та самая, потоками которой я в своё время активировала нижнебрюшную чакру. Никакими полезными свойствами пранический предмет не обладает, но он всегда приятен на ощупь на всех уровнях, от аурального до плотноструктурного, а если посмотреть магическим зрением, светится очень красивым серебристым светом. Милая безделушка, и не более того.
– Приготовишками мы все делали пранники, – сказала я Дьятре. – Это хорошо развивает навыки управления магией и стихиями. Но чаротворцу-то он зачем?
– Всё же вам необходимо надеть волшеопорник, Хорса. Это, – голос Дьятры благоговейно дрогнул, – не пранник. Аура этого перстня золотиста и ослепительна как солнце.
– Да хоть серо-буро-малиновая в белую крапинку. Пранник, он пранник и есть, как ни раскрась. Кстати, как вы сделали золотистую расцветку? В Троедворье лепят только серебристые.
– Нина, – подошёл ко мне Элунэль, – пранники и бывают только серебристыми. – Личина у хелефайи слетела, уши тревожно дёргались, мочки сжались как от испуга. – Нина, мы все делали пранники, когда только начинали учиться волшебству. Но это – не пранник. У кольца совершенно другая аура. Она не утрачивает своих чудодейных свойств даже на одинарице. Это ануна, Хорса.
– Я понятия не имею, какими свойствами обладает ануна, зато отлично знаю, что из себя представляет прана. Да, она активна в любой точке Земли, и даже в нигдении. Да, прана очень приятна. Но при всём при этом пранники не обладают ровным счётом никакими полезными свойствами.
– Это не пранник! – закричал Элунэль. Курсанты замерли, посмотрели на него с удивлением.
– Пранник, – заверила я. – Всего лишь пранник. В астральном режиме отлично видно его исключительно праническую составляющую. А что касается нестандартного цвета и, как следствие, другой ауральной структуры, то эта загадка легко разрешима.
Я отцепила с пояса джинсов мобильник, переключила его в режим громкой связи и нашла в списке телефон магоконструкторской лаборатории Совета Равновесия. На звонок ответил Реваз Аскеров, сегодня дежурит их бригада.
– Здравствуй, Нина, здравствуй, дорогая! – обрадовался он. – Куда запропала, красивая? Не звонишь, писем не шлёшь.
– Ревазик, мне срочно нужна технологическая карта на пранник с золотистой аурой очень яркого свечения. Самого яркого, какого только можно.
– Ну и зачем тебе такая хрень? – удивился Реваз.
– На день рождения иду, нужен нестандартный подарок. Ревазик, это очень срочно и очень важно. Я знаю, что у тебя всегда аврал, но часов за шесть успеешь модификацию сделать?
– Вполне. Но ты накрываешь конкретную поляну на всю нашу бригаду.
– Да на здоровье, – ответила я. – На Пражском гулянье одна поляна моя. Но карта должна быть в почтовом ящике не позднее, чем через шесть часов.
– Замётано, – согласился Реваз.
– Тогда пока. До встречи в Праге.
– Постой! – закричал он. – Нинка, зачем тебе всё-таки такой фиговый пранник? Он же некрасивый будет, только перед людьми позориться. Давай мы тебе радужную ауру сделаем, цвета сырой магии. Когда ты такой пранник принесёшь, все гости от зависти чирьями пойдут, а хозяйка так обрадуется, что как роза расцветёт. Или это хозяин? – по-конски заржал Реваз.
– Хозяйка. А пранник нужен именно с солнечной аурой. Хотя, если так хочется, сделай две карты, тогда поляны тоже будет две.
– Лады, – ответил Реваз. – Отбой связи.
Я переключила мобильник в обычный режим и прицепила на пояс. С торжествующим злорадством улыбнулась Дьятре, посмотрела на Элунэля и спросила на торойзэне:
– Разве твой брат Бернард не говорил тебе, что ануна – это ложь и ничего, кроме лжи?
Элунэль не ответил.
– Брату ты не поверил, – сказала я. – Зато теперь получил неоспоримое доказательство его правоты. Но будь последователен в своём неверии, подожди, когда троедворские конструкторы сделают солнечную модификацию пранника, изготовь сверкающую безделушку сам и убедись, что брат не лгал тебе никогда.
– Замолчи, – прошептал Дьятра. И закричал в полный голос: – Замолчи!
Жестом я велела курсантам убираться прочь. Повторять те не заставили. В происходящем они не поняли ровным счётом ничего, но выяснять, в чём дело, не собирались. Сообразили, что происходит на редкость дрянное событие, и чем дальше они от него будут, тем дольше проживут.
– Магородные не владеют астральным зрением, – сказала я. – Человекам запрещено появляться на центральных улицах, а в день Очищения мы не можем выходить и на транспортные площади. Да и волшебству человеков никто никогда не учит. В итоге увидеть истинный облик ануны, сравнить её с пранником некому. Цвет меняет структуру ауры. Пусть видеть её умеют немногие, зато ощущать способны все магородные без исключения. Вам кажется, будто золотистый пранник и не пранник вовсе, а нечто иное, чудесное и необыкновенное. Но это иллюзия, сотворённая верой и воображением. Самообман. Реально прана остаётся праной, какого бы цвета она ни была. Ежегодно вам дарят сверкающие безделушки, которые вы с лёгкостью сможете изготовить сами. Но вместо этого вы благоговейно целуете пыль под ногами дарителей. Что ж, если вам так нравится пресмыкательство, наслаждайтесь. – Я смерила Дьятру и Элунэля насмешливым взглядом и добавила: – Кстати, если поставить на пранник простейший магический или стихийный стабилизатор, то прана в нём продержится не год, а лет десять.
Альянсовцы не ответили. Элунэль теребил прядь волос, а Дьятра поглаживал кончиком указательного пальца перстень.
– Зачем? – спросил он. – Что тебе это дало? Ведь я ничем тебя не обидел, у тебя нет причин мстить. Но ты в дребезги разбила мою жизнь. За что?
– Ни одна ложь не бывает вечной, – сказала я. – Мне жаль, что правду узнать тебе пришлось первым. Косвенная информация, из вторых или третьих рук причиняет гораздо меньше боли. Если хочешь, можешь меня убить. Это будет справедливо.
– Это будет бесполезно, – ответил Дьятра. – Твоя кровь не смоет знание. Не вернёт прежний мир. Ты уничтожила мою жизнь, Хорса, и теперь обязана дать новую. Скажи, что мне делать? И зачем мне это делать?
– Научиться жить собственным умом и собственной волей, – ответила я. – Затем, что ты людь, а не животное.
Дьятра покачал головой.
– Ты не палач, ты гораздо хуже. Палач всего лишь отнимает жизнь. А ты её разбиваешь и заставляешь идти по осколкам босыми ногами. Ты чудовище, достойное компании Предрешателей. Теперь Девятка с полным на то основанием может переименовать себя в Десятку.
Он снял перстень, положил мне в ладонь.
– Отдашь им.
Я задержала его руку.
– А сам что, струсил подойти к астральному зеркалу и высказать Предрешателям всё, что думаешь об их обмане? Или боишься, что они всё же сумеют убедить тебя в правоте своей лжи? Или надеешься на это?
Глаза у Дьятры полыхнули лютым гневом, но я не стала отворачиваться. Поединки взглядов – не самые тяжёлые из всех возможных. А гнев – не лучшее оружие. Спокойная уверенность гораздо сокрушительнее, даже если она ненастоящая.
Дьятра отвернулся. Я отпустила его руку. Перстень остался у Дьятры.
– Тебе никто не поверит, – сказал он. – Как никто не поверил всеповелителю Бернарду.
– А я и не собираюсь кричать о тайне ануны на каждом углу.
Элунэль очнулся от ступора, обернулся ко мне.
– Почему? – спросил он. Уши развернулись вперёд, замерли в напряжённом ожидании.
– Потому что твоему брату никто не поверил. Я найду по-настоящему эффективное средство избавить волшебный мир от ануновой лжи.
– Клянёшься?
– Да, – твёрдо ответила я. – Клянусь.
Элунэль подошёл ко мне, взял за руки, прижал ладони к своим ушам.
Понять смысл жеста было нетрудно. Для хелефайи позволить кому-то прикоснуться к нежным, невероятно чувствительным и уязвимым ушам – знак величайшего доверия, полного и безоглядного.
В глазах Дьятры отчётливо промелькнула зависть. Чаротворец коротко поклонился и ушёл в глубь парка.
– Не сделал бы с собой какой-нибудь глупости, – встревожилась я.
– Нет, – сказал Элунэль, – не сделает.
Я мягко высвободила руки.
– Домой пора.
Элунэль кивнул, подобрал лютню.
* * *
Арзен Каварли хмуро разглядывал билет на телепорт до Чарны, столицы Пражании. Мы обедали в небольшом уютном кафе для стихийников близ Дворца Правосудия.
– Ты можешь внятно объяснить, – спросил он у меня, – что это за Пражские гуляния?
– Вампиры устраивают в Чарне Большой совет общин, которого не было уже более семисот лет. Если в Лиге и Альянсе народ перепугался, то в Троедворье вампирские посиделки восприняли как приглашение на череду развесёлых вечеринок. Хаос входит в период покоя, инферно не грозит, и Люцин объявил двухнедельное перемирие, чтобы троедворцы могли спокойно съездить в отпуск.
– Вы там все сумасшедшие, – сказал Элунэль. – А нас-то ты зачем с собой тащишь?
– С друзьями хочу познакомить. Приедут Вероника с Олегом, Люся, Ильдан, Павел, моя бригада в полном составе, бригада Реваза. Не знаю, смогут ли приехать мама с папой, но Роберт и Егор будут обязательно. Соскучилась по ним страшно.
– Нина, – тихо спросил Элунэль, – Ильдан – это отец Александра?
– Да.
У хелефайи сжались мочки, а верхушки ушей резко отвернулись назад и вниз.
– Это правда, что Александр прикован к инвалидной кушетке?
– Ты же видел фотографии.
– Это правда? – повторил Элунэль. Фотографиям хелефайя не верил.
– Истина, – ответила я по-русски. – У Сашки очень тяжёлая травма позвоночника, невозможно даже сидеть, он играет и поёт полулёжа. Так что при всей популярности и первого, и второго альбома, на сцене он выступал только дважды – первый раз спел одну песню на концерте в ГКЗ «Россия» на Двадцать Третье февраля, и месяц назад состоялся его собственный концерт. Но вряд ли будут ещё публичные выступления, для Сашки это слишком тяжело. Придётся ограничиться только компакт-дисками.
– Всё равно я не могу поверить… – ответил Элунэль. – Не могу.
– Если Дуанейвинг направит тебя послом Хелефайриана в Камнедельск, то вы обязательно познакомитесь.
Элунэль только кончиками ушей дёрнул. Достал из поясного кошеля три маленьких хрустальных статуэтки, превращённых в пранницы с серебристой, золотистой и радужной аурой, расставил на столешнице.
– По твоим словам, – сказал он, – в Троедворье их теперь в обязательном порядке делают все приготовишки.
– Не только. Едва появились новые технологические карты, пранники принялись мастерить все, кому не лень. Но Тимур вчера написал, что мода на них уже проходит. Две недели – слишком долгий срок для увлечения безделушкой.
