Текст книги "Крест на моей ладони"

Автор книги: Влада Воронова

«– 4»

Государством Альянс оказался забавным. Привыкнуть к здешним обычаям не могу до сих пор, хотя и живу в Реме уже четвёртую неделю.

Электричества нет вообще. Люди пользуются свечками, а самые прогрессивные – керосиновыми лампами. По ночам улицы освещаются факелами. Вывешивать их обязаны жильцы, полиция за этим следит строго. Как ни удивительно, но при невероятном изобилии сырья – слов милли– или микроволш здесь даже не слышали никогда – сделать магические фонари дневного света никому и в голову не приходит. Во время вылазок на основицу волшебники ходят по залитым ярким электрическим светом улицам и при этом считают нормой втыкать в стену собственного дома палку, обмотанную пропитанной смолой тряпкой. Факелы делают даже те, кто до школы жил в большом мире.

Водопровод есть в очень немногих домах, в основном народ таскает воду кувшинами из фонтанчиков на площадях кварталов. Столь же редка канализация, да и та сделана по образцу античной – канавка с проточной водой. Полноценная сантехника установлена только в Волшебнической Академии и в резиденции верховного предстоятеля.

Вместо интернета и сотовых телефонов – эльфы-письмоноши, а вместо гелевых ручек – чернильницы и гусиные или фазаньи перья.

Одеваются здешние дамы в платья по образцу 1812 года, викторианские шляпки и туфельки времён Людовика XIV. Средневековая мантия-распашонка обязательна и для мужчин, и для женщин. Современную одежду тоже носить можно, но это делают только низшие слои потайничного общества.

Я по местной моде обряжаться не стала – человеки всё равно остаются быдлом, разоденься хоть в парчу и жемчуга. Так что нет и смысла изображать из себя Наташу Ростову, менять джинсы с водолазкой на эти дурацкие балахоны.

Работу, а вместе с ней и пропускное кольцо, которое позволяет человеку ходить через щель без помощи волшебников, я нашла легко и быстро. Должность незавидная – уборщица в Департаменте магоресурсов, но зарплата неплохая, так что на первое время сгодится. К тому же сюда стекаются все новости и сплетни потайницы, что тоже немаловажно – быстрее узнаю мир, в котором теперь вынуждена жить.

Убирать надо коридоры второго этажа Южного крыла, мёртвую зону. Здесь за тяжёлыми дверьми и крепкими замками складируются разного рода запретные талисманы и артефакты, секретные свитки и прочее имущество того же типа. Ни одна нормальная госструктура и на километр не подпустила бы сюда эмигрантку, которая месяц назад получила паспорт поселенки, но в Альянсе почему-то до судорог боятся одинариц. Ни один стихийник, ни один волшебник или поселенец-человек не войдут сюда даже под угрозой смерти. Все пятеро хранителей Мёртвого архива – опытные лагвяны – тоже без крайней на то необходимости в архив стараются не заглядывать. Уборщика для него не могли найти три года. Грязи накопилось невероятное количество, но ничего, справилась и с этим.

* * *

За послереформенное время я совершенно забыла каково это – быть низшей расой волшебного мира.

Но в Альянсе всё иначе. Человеки здесь мусор.

На площади Пьетре Верди хотела сесть в конку – длинную неуклюжую жёлтую карету на десять мест, влекомую парой коняг, потайничный вариант маршрутки, – но кучер-маг рявкнул «Куда прёшь, мартышка?! Конка только для людей!» и едва не хлестнул кнутом. Еле успела увернуться.

Пришлось дожидаться омнибуса – та же десятиместная карета, только чёрная, и мулы вместо лошадей. Общественный транспорт ездит по краю мостовых, ближе к центру – наёмные голубые кареты-фиакры, нечто вроде такси, а по середине – частные и правительственные экипажи, которые называются ландусы. Частные кареты могут быть любого цвета, за исключением жёлтого, голубого, чёрного и синего, которые предназначены только для казённого транспорта любого ранга, от обшарпанного полицейского экипажа до ландуса верховного предстоятеля. Белого цвета тоже избегают, в Альянсе он считается траурным.

Человекам, даже самым богатым, личную карету иметь запрещено. Однако мысль человеческая изобретательна, а тщеславие немеряно, поэтому богачи арендуют фиакр на неделю, месяц, год – в зависимости от финансовых возможностей, – и водружают на крышу транспарант с надписью «Снято синьором Пупырьенни». Деньги в Альянсе называются тагионы, мелочь – дифлики.

…На работу я слегка опоздала, но придираться начальство не стало. Найти новую уборщицу будет нелегко, поэтому на мелкие нарушения дисциплины с моей стороны внимания предпочитают не обращать.

После генеральной уборки в архиве делать нечего, везде хрустальная чистота. Я помотала по комнатам и коридорам мокрой тряпкой, создавая видимость работы, и пошла домой. По дороге завернула в «Танцующую обезьяну», маленький китайский ресторанчик рядом с департаментом, купить маринованного мяса для жаркого. Здесь почти все рестораны торгуют полуфабрикатами.

Оформление зала обычное: восточный и западный вход, двенадцать четырёхместных столиков – каждый отгорожен плетёными ширмами, – маленький восьмигранный бассейн с золотыми рыбками, европейская барная стойка у дальней стены. На тот случай, если в ресторан для простокровок заглянут представители более высокой касты, в просторной нише на особом помосте установлены три почётных столика. Ниша полускрыта расписной ширмой. Всё как и в любом китайском ресторане, если бы не одна деталь. В общей части зала столики украшены иероглифической надписью «Для обезьян чистокровных, мутированных в людей», а над входом в нишу красуется надпись «Для обезьян магородных, мутированных в ослов».

Шутка для Альянса рискованная, хозяин легко может получить не меньше десяти лет каторжных работ. На его счастье, в Европе бытует глупейший предрассудок, будто китайский язык выучить очень трудно, потому почти никто и не пытается. И тем более никто не владеет магическим зрением. А ремовские китайцы явно в восторге от остроумия своего земляка, и полиции доносить не станут. Но гораздо вероятнее другой вариант: в ресторанчике установлена прослушка. Содержание надписей наверняка известно всей округе, и потому заведение считается «демократическим», таким, где можно безбоязненно распускать языки.

От стойки меня окликнул Джакомо Сальватори, уборщик из того же Южного крыла, но с третьего этажа. Двадцать восемь лет, высокий, смуглый, прекрасная фигура, прямые чёрные волосы до плеч и зелёные глаза, симпатичную мордаху не портят даже длинноватый нос с горбинкой и слишком большой рот. Парень Джакомо неплохой, весёлый и добродушный. Поначалу он пытался ко мне приставать, но едва услышал, что я замужем, тут же согласился заменить любовные отношения приятельскими.

– Ты только попробуй вот это! – придвинул он мне конфеты-помадки. – Вкуснота умопомрачительная! Только никак не пойму, из чего тут начинка.

Я глянула на карточку со списком закусок. Начинка была из бараньего сала и лепестков хризантем, но вряд ли Джакомо нужно об этом знать. Чтобы спокойно воспринимать изыски китайской кулинарии, надо хотя бы немного изучить культуру и традиции этой страны.

– Какая тебе разница, из чего это сделано, если вкусно? – спросила я. – Главное, что все продукты экологически чистые.

Джакомо кивнул и показал утренний выпуск «Вестника истины».

– Свидетеля нашли. Он видел вурдалака!

Я вздохнула. «Вестник истины» – низкопробнейшее издание, специализируется на уголовной хронике и с тошнотворным упоением смакует наиболее кровавые подробности. Но корреспонденты там пронырливые, могли и в самом деле найти что-то, достойное внимания.

– Вот смотри, это он! – развернул газету Джакомо. – Свидетель. Такой смельчак! Не побоялся признаться, что видел вурдалака.

– Дурак он тщеславный, а не смельчак. Если создатель вурдалака сочтёт его опасным, этому колдунишке и дня не прожить. Но жажда славы затмила разум. Как же, первая полоса любимой газеты. Впрочем, – добавила я, пробежав заметку, – ничего он толком не видел. Молодой мужчина, рост сто восемьдесят сантиметров, правша – это и без него было ясно по характеру ран у жертв.

– Красивый блондин с длинными волосами, – ткнул пальцем в газетную строчку Джакомо. – В сером шёлковом плаще с капюшоном, но свидетель видел золотистую прядь.

– Это не приметы. Мало ли в Реме красивых молодых блондинов в серых плащах с капюшоном.

– На тебя не угодишь, – обиделся Джакомо.

Вурдалак – это покойник, которого частично оживили волшебством. Если зомбак, тоже воскрешённое умертвие, питается обычной людской едой и сохраняет все воспоминания о прошлой жизни, то вурдалак почти полностью теряет память и живёт только за счёт свежей человеческой крови. Выпивает её всю до капли и в придачу пожирает печень. В отличие от зомби, третьей разновидности умертвий, вурдалак способен к произвольным поступкам и самостоятельному мышлению, пусть и самому элементарному.

Если зомбаки практически такие же люди, как и маги, оборотни, человеки или стихийники, то зомби – биороботы, не особо сообразительные, зато выносливые и безотказные, идеально приспособленные для тяжёлой монотонной работы в недоступных для техники условиях – например, прокладывать дороги в горах или на болотах.

– Зомбирование и овурдалачка относятся к отрешённому волшебству, – сказала я вслух. – За это положена смертная казнь. К тому же вурдалак – самая никчёмная разновидность умертвий: тупой, агрессивный, прожорливый и практически неуправляемый. Не могу представить, зачем бы он кому-то понадобился. Разве что какой-то дилетант пытался провести озомбачку и не дотянул волшебство. Уничтожить своё творение тоже силёнок не хватило, и вурдалак сбежал. При всей тупости они очень хитры и проворны.

– Или опытный волшебник захотел пошутить, – ответил Джакомо.

– В Альянсе странные понятия о юморе.

– Смотря для кого. Приближённые Извратителя Основ так часто шутили. Вурдалак ещё не самое худшее из их развлечений. Теперь Неназываемый вернулся, и всё началось по-новой. Это лишь первая весть. Скоро будут и другие, гораздо страшнее.

Звучало неглупо, на уровне рабочей версии.

– Странный он какой-то, этот вурдалак, – сказала я и развернула газету на странице с портретами жертв. Фотография в Альянсе посредственная, полиграфия ещё хуже, но рисунки редакционных художников всегда точны и выразительны, никакой отсебятины, воспроизводится лишь то, что действительно было. Даже у столь жёлтенькой газетёнки, как «Вестник».

– Убивает он ежесуточно, – размышляла я вслух, – что соответствует ритму вурдалачьего пищевого цикла. Способ убийства тоже стандартный – разрывает когтями горло, выпивает кровь, затем когтями же вырывает печень. Жрёт торопливо и неаккуратно, в крови перемазан и сам, и всё вокруг. – Я показала на рисунки мест преступления. – А дальше начинаются странности. Наевшись, он волшебством отмывается от крови и принимается искать вторую жертву, теперь уже эстрансанга, то есть людя магородного. И всегда только молодого мужчину. Ломает ему шею и очень аккуратно, можно сказать, бережно, вырезает сердце и глаза. Но вурдалаки их не едят. Действует ножом с тонким обоюдоострым клинком сантиметров трёх в ширину и пятнадцати в длину. Зачем умертвию кинжал, если есть когти? Тем более что после овурдалачки руки меняются, кисть становится трёхпалой, и кинжал держать неудобно.

– Первые сердце и глаза он забрал с собой, – сказал Джакомо. – Вторые выкинул в мусорный контейнер в квартале от места убийства, их какой-то нищий по случайности нашёл. Третьи бросил рядом с телом.

– Ну это как раз-таки понятно, – ответила я. – Сердце и глаза ему нужны для какой-то особой цели, то есть с какими-то определёнными качествами.

– Поскольку у сердец и глаз жертв этих качеств нет, вурдалак их выбрасывает, – продолжил мысль Джакомо. – Но чего он хочет?

– Стихийники верят, – сказала я, – что сердце – это вместилище души, а глаза – любовных чувств. Вурдалак хочет опять стать живым и вернуться к жене или невесте.

– А какой это стихийник? – заинтересовался Джакомо.

– Откуда же я знаю? Надо прижизненные фотографии жертв посмотреть.

– Вот! – перевернул Джакомо страницу. – Все три пары. Это человеки, это – грязнокровки. Все как один ведьмаки.

Сначала я посмотрела фотографии человеков. Старуха, мужчина лет тридцати пяти, девочка-подросток. Пол и возраст пищи для вурдалака значения не имеют. И трое эстрансангов. Рослые, молодые, очень красивые. Цвет кожи разный – чёрный, оливковый и белый, но внешность при этом сходная. Очень большие глаза восточного типа, маленькие пухлогубые рты, нежные треугольные лица с высокими скулами. Уши остроконечные, длиннее человеческих сантиметра на три, острие направлено к макушке. И у всех трёх бедолаг длинные волосы.

– Преобладает хелефайская кровь, – сказала я. – В доноры все всегда выбирают своё подобие, следовательно вурдалак…

– Нет! – перебил Джакомо. – Дивный Народ невозможно овурдалачить!

– А чем они хуже нас или магов с оборотнями? – удивилась я. – Надо всего лишь знать некоторые особенности хелефайской физиологии, а матрица возрождения как таковая дело не хитрое, всего-то ворожейство.

– В том-то и дело, что физиологию Сокрытого Народа не знает никто, кроме них самих.

– Не думаю, чтобы это было такой уж великой тайной.

Джакомо не ответил, принялся с преувеличенным тщанием складывать газету.

– Ладно, – спрыгнула я с банкетки, – мне домой пора, скоро ученицы придут.

– Какие ученицы? – не понял Джакомо.

– Да я тут взялась двух девчонок учить русскому языку. Приработок нужен.

Джакомо кивнул, сказал «До скорого!», и я пошла к восточной двери. У порога вспомнила, что хотела купить мясо и обернулась к стойке. На моём месте уже сидел лайто, светловолосый хелефайя с ярко-голубыми глазами. Бывают ещё дарко, черноволосые. Но разницы никакой нет, хелефайя, он хелефайя и есть. В любой общине дарко и лайто примерно поровну. Глаза у дарко чёрные или карие, у лайто – синие и зелёные. И всегда невероятно большие, как у японских мультяшек, только не круглые, а слегка раскосые, что гораздо красивее. Хелефайи вообще самая красивая раса в обоих мирах, незнанническом и волшебном.

Одет лайто в тайлонур, национальный наряд – узкие светло-коричневые штаны на манер леггинсов, похожие на «казачки» коричневые сапожки, бледно-голубая рубаха до колен с длинными рукавами, воротником-стойкой и разрезами по бокам подола. Поверх надет бежевый кафтан, немного короче рубахи, тоже с разрезами, небольшой отложной воротник, рукава до локтя. На талии широкий кожаный пояс со знаками ворожея, к которому прицеплены ножны с дальдром. Это ритуальный кинжал с узким клинком средней длины. Слева на груди приколот алиир – маленькая брошка, знак принадлежности к определённой общине.

Волосы у визитёра, как и у всех хелефайев-мужчин, почти до пояса, надо лбом и ушами подняты и скреплены на темени заколкой, – совершеннолетний.

Лицо знакомое, совсем недавно я где-то его видела.

Тем временем лайто закончил разглядывать посетителей и обернулся к Джакомо. Нахмурился.

– Простокровка? – сказал он с удивлением, брезгливо дёрнул верхушками ушей. – Пшёл вон, обезьяныш!

Хелефайя сбросил Джакомо с банкетки. Тот поднялся с пола и безропотно пошёл к двери.

– Ушастый, ты что, совсем охренел? – возмутилась я. – В нычке у себя командуй.

Посетители боязливо пискнули, а хелефайя подскочил как ужаленный.

– Укороти язык, обезьяна!

– И тебе того же, divnjuk.

Волшебный, то есть русский язык лайто знал достаточно хорошо, чтобы полностью уяснить смысл обращения. Ответил он длинно и многокрасочно.

– У грузчика это могло бы вызвать уважение, – сказала я по-русски, – но у меня другая специальность.

– Считаешь себя равной Благословеннейшим, обезьянка? – по-итальянски ответил хелефайя. – Хорошо. Будет тебе равность. Я вызываю тебя на дуэль. Выбирай оружие.

Испуганно ахнули посетители. По силе и скорости реакции хелефайи превосходят человеков втрое. С точки зрения большинства альянсовцев в такой схватке противник-человек обречён на смерть.

Я демонстративно плюнула метра на полтора в сторону ушастика и шагнула к двери.

– Я вызвал тебя на дуэль! – заорал хелефайя.

Ко мне подошёл Джакомо.

– Ты должна ему ответить, – твёрдо произнёс он. – Это закон.

Пришлось обернуться и сказать:

– Я не пойду.

– Что? – не понял хелефайя. Даже уши обвисли от растерянности.

– Я не пойду с тобой на дуэль потому, что не умею ни дуэлировать, ни даже драться, – ответила я чистую правду: дуэлей в Троедворье не бывает, а наказатели время на драки не тратят никогда.

– Отказ от дуэли, да ещё при свидетелях – вечный позор, – возвестил хелефайя.

– Ну и что?

– Это бесчестие!

– У обезьян чести не бывает, – просветила я. – Как и у тех, кто бросает им дуэльный вызов.

Посетители засмеялись, а хелефайе так физиономию скривило, что мне на мгновение даже стало его жаль.

– Идём отсюда, Джакомо, – сказала я. – Дивнюк – компания для уважающих себя недостойная.

Лайто хотел ответить, но слов нужных не отыскал, только уши во все стороны дёргались. В драку лезть тоже не решился. Телепаты из хелефайев слабые, но что-то похожее на информацию он уловил – мне слегка поламывало виски. Я выставила «зеркалку» и хелефайя с глухим стоном сжал ладонями голову, удар отражённого ментозонда с непривычки довольно болезненен.

– Нина, не надо! – тут же воскликнул Джакомо. – Я сам виноват. Я должен был уйти сразу. Простокровка не смеет сидеть рядом со Звездорождённым.

– Хорошо, тогда сиди рядом со свиньями, – разозлилась я. – Самая подходящая для тебя компания.

Дверь с треском распахнулась. В зал вошёл ещё один лайто, только зеленоглазый. И с трёхпалыми когтистыми руками.

– Вурдалак! – истошно завопил кто-то из посетителей. Остальные заорали в голос и рванули из зала к западной двери. Лайто номер один вместе с ними. Номер два бросился за ним, на ходу выхватил дальдр. Оказалось, трёхпалой лапой с длиннющими когтями можно держать оружие ничуть не хуже, чем нормальной пятернёй.

Я подставила вурдалаку подножку. Тот упал, вскочил и бросился ко мне. Джакомо схватил меня за руку и дёрнул за столики, прочь от умертвия.

– Пусти, дурак! – оттолкнула я его. – Не мешай!

Джакомо опять попытался схватить меня, прикрыть от вурдалака. Смелый парень, хотя и глупый – против умертвия ему и пяти секунд не продержаться. Я сбила Джакомо под стол и уклонилась от удара дальдром. Перехватила хелефайе руку, выдернула кинжал. Подсечка, толчок и нож под основание черепа по самую рукоять. Я повращала дальдром, размалывая мозг. Слишком тонкий клинок, серьёзных повреждений не будет, вурдалак может и воскреснуть.

– Джакомо! Водку, любую! Быстро!

Парень сунул мне литровую бутылку.

– Это ром.

– Пойдёт, – ответила я и дальдром сколола горлышко. Тут в голову пришла дельная мысль.

– Подержи-ка, – сунула я бутылку Джакомо и отцепила от шлевки джинсов сотовый телефон, включила режим видеозаписи. Сняла вурдалака со спины, перевернула, записала вид спереди.

– Поливай, – велела Джакомо.

– Что? – не понял он.

– Лей на него ром. Вурдалаки не переносят спирта, он разъедает их как кислота. Если полностью не уничтожить тело, вурдалак воскреснет. Давай! – подтолкнула я парня.

Он осторожно плеснул на грудь умертвия ром. Плоть подтаяла. Джакомо начал лить увереннее, равномерно распределяя жидкость по всему телу. Я снимала тающий труп. Джакомо посматривал на меня со страхом и отвращением, но своё дело делал. Остановился, не решаясь плеснуть на лицо. Даже в смерти оно оставалось прекрасным.

– Лей, – подбодрила я.

Спустя минуту от хелефайи осталась только большая лужа протоплазмы, в которой лежала одежда.

– Теперь всё, – сказала я. – Вурдалак больше не вернётся. Идём, Джакомо, надо обработать записи, может быть, и удастся установить внешность того, кто сделал вурдалачью матрицу возрождения.

– Так ты не…

– Не некрофилка, хочешь сказать?

Парень смутился чуть ли не до слёз, пробормотал что-то оправдательно-извиняющееся. Я прицепила телефон к шлевке, воткнула в столешницу дальдр.

– Идём, Джакомо. Посмотрим записи.

К луже подошёл лайто.

– Овурдалачить Избранную Кровь – кощунство! – возвестил он, возмущённо выгнул верхушки ушей.

– Несомненно, – ответила я. – Умертвий надо делать из человеков. Мы универсальный материал – и сырьё, и пища.

– Ты говорила, – спросил кто-то из посетителей, – что вурдалака сможет сделать любой ворожей?

Все уставились на лайто, точнее – на его пояс. У хелефайи тревожно дёрнулись уши.

– Я не… – начал было он.

– Это он! – истерично заорал кто-то. – Отрешённик!

– Сволочь ушастая! – завизжали сразу несколько голосов. – Вурдалачник!

Определённая логика тут была – в Альянсе неромансерством занимаются только хелефайи, а этот бедолага оказался чересчур близко от места преступления.

Лайто собрался было спорить и опровергать обвинения, но я схватила его за руку и потащила прочь. Хелефайя вырвался, смерил меня досадливо-брезгливым взглядом и повернулся к толпе.

– Я не…

В голову ему швырнули бутылку. Я схватила Джакомо за рубашку, дёрнула за собой на улицу, оттуда в переулок.

– А он? – на ходу спросил Джакомо.

– Ему уже ничем не помочь, разве что озомбачить. Я физически не смогу увести людя втрое сильнее меня, если он сам идти не хочет. И тем более не смогу остановить толпу.

– Они же не… – Джакомо не договорил.

– Это толпа. Безумное от страха и пьяное от ярости людское стадо, в котором каждому есть за что мстить представителю высокой касты. А хелефайя – спесивый дурак, который элементарных вещей не понимает. Толпа его разорвёт, и нас вместе с ним, если вовремя не удерём. Всё, что мы можем сделать – это вызвать полицию. Если ушастику очень повезёт, он отделается обширными переломами.

Я сорвала со столба и разбила заклинание аварийного вызова полиции, чётко и громко произнесла адрес и название трактира.

– Дети Звёзд сильны, живучи и проворны, – неуверенно ответил Джакомо. Я пожала плечом. Хотелось бы надеяться на лучшее, но сбежать от толпы не легче, чем от горной лавины.

– Ты говорила, – сказал Джакомо, – что не умеешь драться.

– Так и есть. Меня учили только убивать.

– Кого убивать? – испугался альянсовец.

– Всех. Если ты не в курсе, то знай – в Троедворье идёт война. А в бою не дерутся, там уничтожают живую силу противника, то есть убивают людей, пока эти люди не успели убить тебя.

Джакомо поёжился. Потайничник никогда не задумывался, как в действительности выглядит любая битва, хоть Величайшая, хоть самая обыкновенная.

Но сейчас не до эмоций, надо побыстрее домой, записи обработать.

* * *

Джакомо залпом выпил из бумажного стаканчика купленное у разносчика кислое низкосортное вино.

– Не торопись, – сказала я. – Подыши глубоко и ровно. И не стесняйся, после всего увиденного тебя и должно трясти, совершенно естественная реакция.

Сидели мы на скамейке в парке неподалёку от ресторана. Разносчик болтал с клиентами, толстой неряшливой бабой и запойного вида мелкорослым тощим мужичком.

– Этого ушастого вурдалачника уже вся полиция ищет! – визгливо радовалась баба. – Теперь не уйдёт, сучонок. Сам всевладыка подписал разрешение на арест.

– Что-то слишком быстро, – не поверил разносчик.

– Так всевладыка Дуанейвинг сейчас в городе! – ответил мужичонка. – Тот овурдалаченный бедняга из его свиты, личный вассал. В среду парня на дуэли убил один из мелких приспешников Злотворящего Отрицателя. А в четверг вурдалаком сделали. Найти отрешённика, который провёл обряд, от всевладыки требует долг сюзерена. А кто ещё сможет овурдалачить Старшую Кровь, кроме самих Всемудрейших?

– Звучит убедительно, – сказал Джакомо. – Зачем бы ещё Совершеннейшему приходить в дешёвый человеческий ресторан, если не за вурдалаком?

– Нет, – сказала я. – Вурдалак хотел его убить. На создателей они не нападают.

Торговец и пьянчуги ушли в глубь парка.

– Как правило, не нападают, – упорствовал Джакомо.

– Исключено, – повторила я. – Ушастика зовут Миденвен ар-Даллиган ли-Вириар. Он тот самый знаменитый фармацевт из нычки Виальниен, сын не менее знаменитого целителя. Ар-Даллиганы богаты, честны и уважаемы, заниматься отрешённым волшебством им смысла нет. Да и не такие они люди.

– Откуда ты его знаешь?

– Видела в четверг в департаменте. А рассказал о нём один из хранителей Мёртвого архива.

– Ли-Вириар в городе бывает только по понедельникам, когда привозит в аптеки лекарства. Какого чёрта ему здесь делать в четверг? Благословеннейшие из нычек выходить не любят. Если вурдалак начал убивать в пятницу, то сделали его как раз в четверг.

– Департамент – место для этого малоподходящее, – возразила я. – Нет, ли-Вириар к вурдалаку никакого отношения не имеет. Хотя не исключено, что парня подставляют. Из-за вурдалака ситуация в городе напряжённая, эстрансанги и человеки на грани бунта, а Виальниен – ближайшая к Рему хелефайская нычка. Овурдалачен тоже хелефайя. Крупный этнический конфликт неизбежен. Другой вопрос, кому он выгоден – предстоятелю потайничному, который возжелал стать верховным, или верховному, чтобы упрочить свою власть. А может, Лоредожеродд постарался.

– Ты произносишь имя Врага?! – отшатнулся Джакомо.

– Я всегда называю врагов по имени. Это убирает страх перед ними.

– С ума сошла… – ошарашено пролепетал Джакомо. – Так не делает никто.

– Вот поэтому Лоредожеродд и трепет вас всех как трёхгрошовую шлюшку.

Джакомо немного помолчал и спросил:

– Ты уверена, что тот Звездорождённый не создавал вурдалака?

– Да. Ли-Вириар стал шахматюшкой в чьей-то игре. Это означает, что его используют в тёмную, хелефайя и сам не подозревает о своём участии в интриге. В ней он может быть кем угодно: пешкой, конём, даже королём, но всё равно остаётся не более чем фигурой – безвольной и бездумной игрушкой. Это заурядная мелкая провокация, в Троедворье такой спектакль пытаются разыгрывать почти каждую неделю, если не дворня, так равновесники.

– Так значит тот Дивный ни в чём не виновен! – обрадовался Джакомо.

Никогда я не пойму этого восторженного преклонения перед хелефайями. Большинство представителей низших каст их обожают, охотно прощая ушастым и снобизм, и высокомерие.

То, что один из кумиров оказался обычным мелким хамом, да ещё и замешанным в одно из самых тяжких преступлений, причиняло Джакомо немалую душевную боль. Несмотря ни на что, хелефайя нравился ему безмерно только одним тем, что он – хелефайя, часть Дивного Народа, живое воплощение красивых легенд и сказок. Джакомо с радостью ухватился за малейшую возможность оправдать ушастика.

– Пойдём, – поднялась я со скамейки, – надо обработать записи.

– Как ты собираешься это делать?

– Посредством ноутбука и специальных программных дисков, которые остались со времён Троедворья. Друзья привезли кое-какие вещи из дома.

– Понятно, – кивнул Джакомо. – А где ты аккумуляторы подзаряжаешь? На основицу каждый раз не набегаешься.

– В некоторых домах Рема есть и электричество, и нормальная канализация.

– Нина, – медленно проговорил Джакомо, – а зачем в Величайшей из битв нужны такие провокации? Зачем эта грязь?

– Затем, что любая битва – это война, а на войне требуется только одно – уничтожить противника с наименьшими затратами собственных сил. О морали там и не вспоминают. Во всяком случае, на такой бессмысленной и бесцельной войне, как троедворская.

– Странно слышать такое от воина.

– Я не воин, я палач.

Джакомо поёжился, глянул недоверчиво. Я достала сотовый телефон, переключила в режим плеера.

– Думаю, один мой друг объяснит тебе всё гораздо лучше. Он истинный воин – добрый, честный и справедливый. Переводной подсилок у тебя ещё не кончился?

– Нет, а зачем тебе?

– Затем, что песня на русском.

Джакомо достал из кармана рубашки талисман, который купил по моему настоянию у кого-то из заезжих троедворцев, активировал. Я включила песню.

 
Как плетью ударили вести:
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
 
 
По лужам кровавым путь к небу —
Так правдой становится небыль.
Спросить я хочу в час расплаты:
«За что умирают солдаты?».
Уходят на небо мальчишки,
Что верили в добрые книжки.
За то, что любить мир умели,
В свинцовом огне мы сгорели.
 
 
Всё это не сплетни, а вести:
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
 
 
За чьи-то безумные игры
Друг друга мы рвём словно тигры.
Теряя себя в пустословье,
Мы случку назвали любовью.
Потеряна вера и верность,
Напрасно растрачена смелость.
И в битве без цели и смысла
Людей превращаем мы в числа.
 
 
Правдивы печальные вести,
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
 

Я выключила плеер и прицепила трубу на пояс. Джакомо посмотрел на меня с испугом. Каким бы плохим ни был перевод, основную мысль донести сумел. А чувства в любой Сашкиной песне через край хлещут.

Молчать было неловко, сказать нечего, и Джакомо проговорил с запинкой, кивнув на мобильник:

– Мощная игрушка, навороченная. И дорогая.

– Трофейный, – ответила я. – Выдали, когда Люцин командором назначил, а конфисковать не успели.

– Понятно. Пойдём?

Ответить я не успела – в кустах за скамейкой зашуршал ветками подглядчик. Шорох почти неслышный, но мне и этого хватило, мускулы отреагировали вперёд рассудка. Я прыгнула через скамейку и ветки, бросила подглядчика на колени, зажала в жёстком захвате и приставила к горлу его же нож. Чуть трепыхнётся, и говорить с ним будут уже некромансенры.

– Нина, нет! – испуганно вскрикнул Джакомо. – Это Перворождённый!

– Ещё одна сотая секунды и он был бы трупом, – зло сказала я и тряхнула ли-Вириара как тряпичную куклу. – Ты что здесь делал?

Сопротивляться ушастик и не пытался.

– Не убивайте меня, госпожа! – взмолился он. – Клянусь первой яблоней, священным источником и опорным камнем я ничего не знаю о вурдалаке. Господин! – обернулся ли-Вириар к Джакомо, – во имя милосердия!

– Отпусти его, – сказал Джакомо.

– Сначала пусть объяснит, что здесь делал.

– Я прятался от тех людей, из харчевни. Парк не лес, но всё равно здесь деревья и спрятаться легко. Я ничего не знаю, госпожа! Утром я привёз лекарства в аптеку, потом познакомился с красивой девушкой. Она сказала, что будет ждать меня в «Танцующей обезьяне». Но не пришла. Появился вурдалак. Всё, госпожа. Больше ничего не было.

– Он правду говорит, – сказал Джакомо. – Лесной Народ всегда прятался от опасности среди деревьев. И у всех Звёзднооких какая-то ненормальная страсть к человеческим шлюшками, особенно уличным. А если девка пообещает дать бесплатно, то любой из них не то что в грошовый ресторан, на городскую свалку за ней побежит. И вовсе не из жадности, а из тщеславия – им нравится думать, что они способны влюбить в себя кого угодно, даже проститутку, которая на подобные чувства в принципе не способна.

– Влюбляются и проститутки, – ответила я. – И как раз-таки они – сильнее всех. – Я отпустила хелефайю. Выглядел он неказисто – нарядная одежда изорвана и перепачкана соевым соусом и землёй, под левым глазом фингал, на правой щеке четыре глубокие ссадины, волосы всклочены. Ушастик ещё дёшево отделался, всё могло быть гораздо хуже. Я отдала ему дальдр.