Текст книги "Крест на моей ладони"

Автор книги: Влада Воронова

Элунэль резким движением сгрёб пранницы и убрал в кошель. Верхушки ушей оттопырились под прямым углом к голове, кончики обвисли.

– Мы все клеили треугольный колодец из старых газет. Или из тонких деревянных рам, обтянутых шёлком. Все знали, что важен не материал, из которого изготовлен колодец, а пропорции. Изменить пропорции, установить колодец на основице – и пожалуйста, готова ануна. Перепады настроения при переходе с одного типа пространства на другой – о них тоже знают все. Столетиями все всё знали, но ни разу никто не задумался, не задал очевиднейших вопросов.

– Сложнее всего додуматься до самых простых решений, – ответил Арзен. – А заметить очевидное невероятно трудно именно потому, что всё однозначно настолько, что становится неразличимым.

– В Троедворье ничего не изменилось, – досадливо сказала я. – Слово «ануна» там никто никогда не слышал. И Люцин, и его предшественник Альдис всегда хранили её существование в глубочайшей тайне. К смерти меня Люцин приговорил только из-за того, что ему показалось, будто среди кабинетных украшений я узнала ануну. Он боялся, что я смогу ею завладеть, и тогда свергну его с поста, уничтожу. Тем более что я отказалась от должности советника, которая подразумевает клятву личной верности.

Элунэль и Каварли посмотрели на меня с недоумением.

– Люцин понял, – пояснила я, – что и талулат, и ануна – всего лишь небрежно скроенное враньё. Понял и то, что прекрасно способен властвовать без чужой помощи. А самое главное, Люцин уразумел, что держится его власть исключительно на гражданской войне, на противостоянии дворов. Поэтому ни Величайшая битва, ни навязывание постулатов равновесия никогда не прекратятся. Равновесие всегда означает состояние неподвижности и неизменности. Застой. Умирание, растянутое в бесконечность. Я опять проиграла сражение.

– Но в Альянсе бой ещё не закончен, – напомнил Каварли.

– Здесь я бессильна. Попробовала опубликовать технологические карты в потайничных газетах, но Дьятра конфисковал и уничтожил все типографские матрицы ещё до того, как были отпечатаны выпуски. Миф об ануне – одна из основ власти предстоятеля и нунция. Странно, что я до сих пор не в тюрьме. А ещё надёжнее – в могиле.

– Дьятра боится тебя, – сказал Элунэль. – И Брокко тоже боится.

– Тем более. Властители не прощают своего страха плебеям.

– Вот именно, что плебеям, – ответил Каварли. – А тебя плебейкой не считают. Да и человечицей тоже, потому что альянсовскому понятию «человек» ты не соответствуешь. Дьятра и Брокко пока не разобрались, кто ты и что, какие силы тебе подвластны, чего от тебя можно ждать. Поэтому они выжидают, осторожничают. Девятка вообще тебя в расчёт не принимает. Вряд ли Брокко и Дьятра им докладывали, что на свете существует Нина Хорса. Стукачи, если таковые имеются, тоже молчат, потому что не понимают, что говорить. Почти религиозное преклонение, которое в обычных условиях обеспечивало Девятке абсолютную верность холопов, теперь обернулось против них. Холуи пока никак не могут решить, а достойна ли какая-то там обезьянородная простокровка того, чтобы сказать о ней владыкам Надмирья Пречистого. Боятся наказания за то, что в разговоре со Всеблагими упомянули столь низменный предмет.

Арзен довольно улыбнулся:

– У тебя есть время на свободу действий, хотя и очень мало.

– Единственное моё оружие, – сказала я, – информация. Попробую напечатать листовки с технологическими картами и с помощью эльфов разбросать по всему Рему и пригородам. Золотистые и радужные пранники как таковые выглядят совершенно безобидно, никто не заподозрит, что листовка – покушение на священные основы. Пранники привлекательны – многие захотят смастерить себе красивую безделушку. А когда наступит день Очищения, люди поневоле начнут сравнивать ануну и пранник, делать выводы. Тем более, что наступает он через неделю, наиграться новым пранниками и забыть о них потайничники не успеют. Встреча с ануной придётся как раз на пик пранной моды. На смену слепой и бездумной вере начнёт приходить сомнение. Это будет ещё не освобождение от власти Девятки, но первый успешный шаг к свободе. Первый выигранный бой. Мы не знаем, как далеко от нас свобода, сколько боёв понадобится, чтобы её достичь. Но удачный старт мы сделать сможем. Старт, даже самый удачный, – ещё не победа, это понятно и ежу, но даже такая мелочь лучше, чем вообще ничего.

– Придумка действенная – одобрил Каварли. – Но листовки на всех жителей Рема и пригородов, вне зависимости от их кастовой принадлежности, потребуют огромных денег, даже если печатать их на основице, где полиграфические услуги гораздо дешевле. Плюс работа эльфов.

– Пришлось потратить всё, что я получила за аренду поместья. Этой суммы как раз хватило. Чтобы вызывать интерес и доверие, листовки озаглавлены как подарок мэра жителям Рема ко дню Очищения. За ночь эльфы и гремлины распространят их по городу, а дальше, по всем остальным потайницам и нычкам, информация расползётся сама.

– Тебе придётся навсегда уехать из Альянса, – сказал Каварли. – Брокко и Дьятра мгновенно установят, кто истинный распространитель листовок, и тогда…

– Я и не собираюсь оставаться в Реме. Да и в Риме. Попробую устроиться в Праге, я всегда очень любила этот город. Или в любом другом городе Чехии, благо вся эта страна – нейтральная территория волшебного мира. Преподаватель английского, русского и китайского языков моего уровня без работы сидеть не будет никогда. По-чешски я, как и все троедворцы, говорю неплохо. Надо только немного усовершенствовать грамматику. Но месяца за два-три это само собой образуется. Со временем я смогу даже собственную школу открыть – когда продам поместье. Родителям и Егору тоже несложно будет найти в Чехии работу, обзавестись приятелями. Проживём.

– И ты всерьёз надеешься стать простой обывательницей, – спросил Элунэль, – забыть о волшебном мире и звании волшебницы высшего посвящения?

– Друзьями быть нам это не помешает, – ответила я.

– Я говорю не о нашей дружбе, а о тебе самой. Ты волшебница. И никуда от этого не деться.

– Элунэль, это Джакомо волшебник. А я всего-навсего нулевичка. Отказываясь от волшебства, я расстаюсь с тем, чего у меня и так никогда не было.

– Как Джакомо? – спросил Каварли.

– Живёт в Чарне, учится на подготовительных курсах при Волшебнической Академии, – там преподают работу с первоосновами. Похоже, помирился с родителями. Теперь они работают вместо него в Виальниене, для их семейной фирмы это самый крупный и выгодный заказ за всё время её существования. Арзен, когда ты в Пражанию приедешь, Джакомо сам тебе всё расскажет лучше меня.

– Ар-Даллиганы не собираются его навестить?

– Не знаю. Тлейга точно поедет, а они – не знаю.

– Вы с Миденвеном так и не помирились? – сказал Каварли. – Даже после того, как ты спасла его побратима?

– Арзен, есть вещи, которые не прощают. Незамолимые грехи.

– Нина, Лоредожеродд убил мою мать! – разъярился Каварли. – Не руками холуёв – сам. Очень жестоко убил, на обряде отрешённого волшебства. Отец едва с ума не сошёл от горя. Они очень любили друг друга. Но у меня хватает ума понять ценность вашей сделки! Не будь её, не было бы и разоблачения ануновой лжи. За это я согласен отказаться от мести. Согласен простить даже Отрицателя… Пусть проваливает куда хочет живым и здоровым. Отец тоже говорит, что ты поступила правильно, что теперь мамина смерть может считаться гибелью в бою. Есть такое понятие – разведка боем. Мама была воином. Старейшины Ассамблеи эстрансангов думают также. Маму вписали в воинский поминальник как твоего бойца, Хорса. – Каварди тщетно пытался успокоиться. – А этот… Этот остроухий осёл… Извини, Элунэль.

– Слово «осёл» в качестве ругательства, – ответил хелефайя, – считается у нашего народа самым грязным и жестоким оскорблением. Но применительно к Миденвену этот эпитет совершенно верен.

– Прекратите! – оборвала я. – Вы даже не представляете, насколько Миденвен прав. Правы и старейшины кейларов, считая смерть жертв Лоредожеродда воинской гибелью. Остальные ошибаются.

– Ты знаешь наше истинное имя? – подскочил Каварли.

– Ты считаешь себя больше эстрансангом, чем гномом? – заинтересовался Элунэль.

Каварли сел, отвернулся.

– Моя мать кейлара. Я рос кейларом ровно той же степени, что и гномом. Мне одинаково близки оба народа, и я не хочу отказываться ни от одной из половин своей души. Отец меня понимает, дед со стороны матери тоже, но никому другому я об этом сказать не могу.

Элунэль пожал ему руку.

– Мне об этом ты можешь сказать всегда.

Каварли кивнул, ответил на пожатие.

Я накрыла их руки ладонью.

– Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Даже деление на касты.

Каварли грустно улыбнулся, а Элунэль сказал:

– Я поеду с тобой в Прагу.

– Но… – начала было я.

– Нет, – покачал он головой. – Никаких «но». Всевладыка меня отпустил. Сказал, ему будет спокойнее, если найдётся, кому за тобой присмотреть. Он боится за тебя не меньше моего.

– Зря. Я какой-никакой, а боевой офицер и волшебница высшего посвящения. Я сумею себя защитить. Да и не только себя.

– И всё же я поеду с тобой, – твёрдо сказал Элунэль.

– Так я и не возражаю.

– Вот и отлично. – Тут Элунэль улыбнулся, шкодно стрельнул глазами и снял с пояса мобильник. – Удивим волшебный мир?

– Давай, – согласилась я. – Арзен?

Гном кивнул. Элунэль включил плеер, и кафе заполнила Сашкина песня:

 
Стал мерой закона топор
И жарко пылает костёр, —
В нём люди и книги горят
За то, что признать не хотят
Власть глупой злодейки-судьбы,
Не шлют ей дары и мольбы.
Но рано победу трубить —
Свободу судьбе не сгубить.
Из пепла сгоревших сердец
Мы строим надежды дворец.
Трусливым словам вопреки
Как жизнь его стены крепки.
Цементом нам будет любовь,
Решению не прекословь —
Нет лучше связующих сил
Для тех, кто себя не забыл.
Ни сталь, ни огонь не кляня,
Затянет все раны Земля,
Дождём и весенней травой
Докажет нам мир – он живой.
 

В потайницах знают, что где-то в большом мире волшебная речь – обычный язык обычных людей, один из множества других столь же обыкновенных. Что на этом языке говорят о мелких бытовых делах, сплетничают и шутят. Но это абстрактное знание. В потайницах любое слово, произнесённое на русском языке, неизбежно воспринимается как волшебство. Тем более волшебными кажутся слова, сплетённые в песню талантливым бардом, насыщенные его душевной силой и жаром.

Посетители кафе – стихийники среднекастового статуса, маги и оборотни младших рангов, которых за пьянку и разгильдяйство перевели с шестой ступени на пятую – смотрели на нас с опасливой настороженностью. Люди не понимали, что за волшебство мы сотворили и зачем.

Элунэль быстрым движением убрал телефон, уши виновато дрогнули. Каварли попытался выдавить вежливо-нейтральную улыбку, заверить, что ничего особенного не произошло.

Я встала, обвела зал неторопливым наказательским взглядом, за которым всегда следовала команда: «Никому не двигаться! К проверке аур приготовиться! При неподчинении стреляем на поражение». Люди поднимались со стульев, замирали в ожидании приказа.

Любого приказа.

Но сказала я совершенно иное:

– Это действительно было волшебство, – спокойно и размеренно произнесла я по-русски. – Человеческое волшебство. А что оно вам принесёт, каждый будет решать самостоятельно. Так что соображайте побыстрее, что вам нужно на самом деле. Времени у вас пять минут.

Я со строевой четкостью развернулась через левое плечо и пошла к двери. Элунэль и Каварли за мной.

– Почему пять минут? – спросил Каварли на улице.

– А почему нет? Срок как срок. Не знаю. Ляпнула, что первое в голову пришло. Главное – все поверили.

Каварли только головой покачал.

– Волшебный мир начинает думать, – сказал Элунэль. – Пусть и по пять минут в год. Для нас это уже достижение.

Каварли тихо рассмеялся.

– Не только думать, но и действовать. Принятие решения, это знаешь ли, поступок серьёзный. И не лёгкий.

У Элунэля оттопырились кончики ушей, мочки приподнялись. Сегодняшний день он считал удачным.

«– 1»

Из-за наплыва троедворцев гостиница в Праге стоила намного дешевле точно такой же в Чарне. Строго говоря, это даже не гостиница, а так – ночлежка с удобствами в конце коридора, явно переделана из бывшего малосемейного общежития. Но нам с Егором сгодится, бывало жильё и похуже.

В дверь постучали. Пришёл Миденвен. Я молча посторонилась, пропуская его в комнату. Едва закрылась дверь, хелефайя сбросил личину. Верхушки ушей дёрнулись и отвернулись к затылку.

– Я… Мне надо с тобой поговорить.

– Садись, – кивнула я на стул.

Он немного помялся и спросил:

– У Поликарпова и Беркутовой любовная связь?

– Не думаю, – ответила я. – Не похоже.

– У Джакомо с Беркутовой тоже ничего нет. И… – хелефайя запнулся, – …с Поликарповым.

Я посмотрела на него с недоумением. Придёт же в голову эдакий вздор – заподозрить совершенно нормального парня в гомосексуализме.

– Они все трое стали очень близки, – пояснил Миденвен. – Почти с первого дня знакомства.

– Вполне естественно, – ответила я. – Они чаротворцы-обратники, думают и чувствуют на одной волне. Джакомо пока не хватает умений и опыта, но он быстро учится.

– Однако любовных отношений у них нет, – повторил Миденвен так, будто ему это крайне не нравилось. Хелефайя немного помолчал и спросил: – Хорса, это правда, что в рабочих тройках, при всей нежности, внимании и любви друг к другу сотройчан, сексуальных связей никогда не бывает?

– Да. Сам принцип взаимодействия волшебнической тройки исключает… – Я осеклась.

– Магиня, оборотень, человек, – перечислил Миденвен. – В половине случаев сотройчане долго притираются друг к другу, но зачастую бывает, когда связь возникает мгновенно. Тройка – это всегда симбиоты, они связаны крепче сиамских близнецов. Хорса, что бывает, когда тройка распадается?

Меня бросило в дрожь. Распад тройки, когда погибал один из её членов, нередко заканчивался самоубийством двух оставшихся, особенно если у них не было семьи и детей. Способ реабилитации в таких случаях психологи придумали быстро, но смертей было слишком много даже по военным меркам. К счастью, у Джакомо есть Тлейга, у Ильдана – Сашка. Зато Люся одна.

В Троедворе Джакомо, а тем более – Ильдану и Люсе, теперь дороги нет. Уже готовую, спаянную рабочую тройку тёмная-сумеречный-светлый Люцин уничтожит, едва они пересекут границу, и чаротворство с обратной магией не поможет. Такое однозначное и непреложное доказательство единства первооснов, которые в Троедворье противопоставляют, слишком опасно для власти директора, потому что держится она исключительно на войне.

– Вампирский съезд закончится через три дня, – сказал Миденвен. – Хорса, что будет с Джакомо, когда развалится тройка? Что будет с твоими друзьями – Поликарповым и Беркутовой?

– Им надо срочно получить гражданство Пражании, – сказала я. – Сразу от трёх чаротворцев-обратников её архонт не откажется, и плевать ему будет на Люцина. В Альянс Поликарпова и Беркутову не примут, Брокко знает, что будет, если в присутствии оборотня и мага такого вошебнического уровня и боевой подготовки кто-то назовёт их сотройчанина обезьянышем. А с альянсовскими порядками такое неизбежно. Так что Пражания – единственное приемлемое решение.

– Нет, – покачал головой Миденвен. – Не получится. До сих пор у Поликарпова и Беркутовой была цель, идея. А в Пражании им придётся жить просто так. Они не смогут, а Джакомо в полной мере разделит все их муки. Нет, Хорса, в его жизни и так было слишком много боли.

– В таком случае, – отрезала я, – ради Джакомо им придётся придумать себе новую цель и новую идею. Не беспокойся, они сумеют.

Миденвен покачал головой.

– Ты с такой лёгкостью разбиваешь мир, в котором люди жили до встречи с тобой.

– Это не я, а сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий.

– Нет, – твёрдо ответил Миденвен. – Ты. Сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий – это землетрясение или цунами. Бездумная и безвольная стихия. Но ты – людя, и все твои поступки сознательные. Не знаю, насколько ты права в своей разрушительной деятельности, вполне возможно, что ломаешь действительно злое и скверное. Но если сносят старые грязные хибары, то взамен обязательно строят новые дома – крепкие и чистые. Иначе это будет не реформа, а преступление. Если ты отнимаешь у людей один мир, взамен обязана дать другой. Слышишь, Нина, – обязана. Эти люди не просили тебя перекраивать их жизнь.

– Мою жизнь тоже то и дело перекраивали, меня не спрашивая!

– И ты трусливо решила отмстить за это неповинным, не осмеливаясь требовать ответа у истинных виновников? – спросил Миденвен.

– Нет. Но я не знаю, что могу дать взамен разрушенного.

– Придумывай. Ничего другого тебе не остаётся, как придумать новый мир и убедить людей его построить. И очень постараться, чтобы он был получше разрушенного.

Миденвен ушёл. Я крепко выругалась. От его правоты было и обидно, и страшно. К тому же припомнился Дьятра. Верховный нунций Альянса говорил то же самое.

Пять минут спустя Миденвен вернулся.

– Ты на меня сердишься? – спросил он. – За всё… За то, что я сказал тогда в парке и после…

– Нет. Ты прав, хотя и обидно, конечно.

– Лучше бы ты сердилась, – сказал Миденвен.

Я не ответила. Пустые слова одинаково не нужны нам обоим.

Миденвен принялся теребить прядь волос.

– Я боюсь.

– Чего именно? Или кого?

– Не знаю… Нина, все лайто обладают даром предвидения. Надвигается что-то… неотвратимое. Что-то страшное… Я боюсь даже сегодняшнего вечера.

– Дейлирин, может быть, перестанешь мямлить, и расскажешь, что у тебя действительно случилось? – спросила я по-русски.

– Ничего, – ответил он. – Правда ничего. Но скоро случится. Через два года.

– Не поняла.

– Закончится срок отлучения, – пояснил Миденвен. – Мы станем неподвластны Альянсу и Лиге, вернёмся к нашим Сотворителям.

Он вскочил со стула, но метаться по тесной комнате не получилось, Миденвен опять сел. Уши у него обвисли, кончики резко и неровно подрагивали, мочки съёжились.

– Раньше я считал дни до Прощения. Как и мы все. А теперь жду его приближения с ужасом. Как и очень многие из нас. Ведь если мы вновь станем наиближайшими учениками Всесовершеннейших, нам придётся расстаться с друзьями из… низших каст как с… недостойными внимания Дивного Народа. Я потеряю Джакомо, его отца, Ильдана и Люсю, Тлейгу, Арзена, Рижину. Это слишком много, Хорса. Расстаться даже с одним из них всё равно, что отрубить себе руку. А со всеми… Нет, невозможно. Такое не под силу выдержать никому.

– Расставаться не обязательно, – сказала я. – Разрывать с тобой дружбу не станет никто до тех пор, пока ты не сделаешь это сам. Твои друзья любят тебя не меньше, чем ты их. Предрешатели вам не помешают.

– Нина, ну как же ты не понимаешь! – простонал Миденвен. – Я не смогу сохранить эти узы. Всё разрушится. А я стану предателем.

– Хелефайям что, запретят покидать долины?

– Нет. Запретят контакты с… людьми малоценными.

– И что с тобой будет, если ты нарушишь приказ? – спросила я.

– Ничего. – Миденвен встал, отвернулся. – Хорса, я не смогу его нарушить. Не получится. Мне не хватит сил сказать «нет».

– Ты пока и не пробовал, чтобы делать такие выводы.

Миденвен резко обернулся, посмотрел на меня.

– Легко тебе говорить, начертательница.

Он вздохнул, уши было приподнялись и опять обвисли. Он шагнул к окну, прижался лбом к стеклу.

– Нина, внедолинные узы появились не только у меня и моего отца. Прочные связи с… инородцами есть у многих Перворождённых. Сотворители, наказывая нас, отмерили слишком долгий срок отлучения. Мы успели забыть собственную избранность и вошли равными в обычный мир. И стали намного богаче и счастливее, чем до отлучения, потому что обрели истинную благодать. Это дружеские и любовные узы. Нет и не может быть ничего драгоценнее их. Но скоро всё разрушится. Мы все станем предателями. Будет Перламутровый Зал, Хорса. И очень много ануны, гораздо больше, чем сейчас. Откроется Радужный Путь. В честь Прощения пройти по нему смогут очень многие, а не только владыки и лучшие мастера, как было раньше. Сияние Надмирья Пречистого заставит позабыть прошлое, выжжет из сердца и памяти все узы. Противостоять этой власти ни у кого из нас не хватит сил. На предательство мы обречены.

Я подошла, тронула его за плечо. Миденвен обернулся.

– Как ты думаешь, – спросила я, – Элунэль тоже поддастся дурманному волшебству Предрешателей?

– Нет, – твёрдо ответил Миденвен. – Никогда. Его защитит ненависть. Он слишком сильно ненавидит тех, кто погубил его побратимов, чтобы поддаться дурману Надмирья, как бы силён он ни был.

– А тебя защитит любовь, – сказала я. – Она гораздо сильнее ненависти. Ты ведь любишь своих друзей, они любят тебя. Даже самые крепкие чары бессильны против такой брони. Любовь – надёжнейший из оберегов.

Я сжала ему плечо, заглянула в глаза.

– Они будут там вместе с тобой, Дейлерин, в твоём сердце. И с твоим отцом. Все вместе вы сумеете справиться с любым мороком и дурманом.

Миденвен стремительным движением обнял меня, прижал к себе.

– Ты всё-таки простила меня, – тихо сказал он. – Простила.

– Глупенький ты, – ответила я. – Только такой глупый наивный ушехлоп и мог поверить в нелепую байку о всемогуществе девяти мерзавцев.

Я мягко высвободилась из объятий, улыбнулась. Он смущённо улыбнулся в ответ, уши выпрямились.

– Нина, можно я расскажу в Виальниене то, что ты сказала? О том, что узы могут стать бронёй и источником силы?

– Нужно. И не только в Виальниене.

Миденвен повернулся к окну, посмотрел на уличную суету.

– Я пойду, – сказал он.

– Подожди немного, сейчас Егор придёт. Ты же всегда хотел с ним познакомиться.

Пришёл Егор действительно быстро, минуты через три. Миденвен посмотрел на него с удивлением, потом – с недоумением – на меня.

Егор очень красив – высокий блондин с огромными, почти как у хелефайи, зелёными глазами, безупречными чертами лица и с фигурой античного атлета. Бабы вешаются на него гроздьями, но дольше недели ни одна не выдерживала, – трудно наладить отношения с мужчиной, который живёт исключительно своей работой, и даже в постели, до и после любовных утех, говорит только о ней. Но мне нравится именно эта увлечённость. Просто смазливых мужиков полно, да людей среди них мало. Как, впрочем, и среди женщин.

Общую тему для разговора с лучшим фармацевтом Хелефайриана Егор нашёл быстро.

– Я бы очень хотел познакомить с вами отца, – сказал Миденвен, не сводя с Егора восхищённых глаз. – Он целитель. А сейчас изучает человеческую медицину. Но о таком наставнике даже не мечтал.

Егор смутился. Я прикусила губу, чтобы скрыть улыбку. Предсказать итог их знакомства было несложно.

* * *

Рано утром Егор уехал на консультацию в какую-то из больниц Праги. Роберт разминулся с ним всего на несколько минут.

Вид у брата неважный – бледный, осунувшийся, глаза заплаканы.

У меня заледенел желудок. Чтобы Роберт, с его непрошибаемым самообладанием, заплакал, должно случиться нечто настолько ужасное, что десятибалльный прорыв инферно мелким пустяком покажется.

Роберт безвольно рухнул на стул у окна.

– Локр, что случилось? – назвала я его истинным именем.

По щекам брата опять потекли слёзы.

– Вчера Сашка умер.

– Что? – не поверила я.

– Авария. Дождь, поздний вечер, мокрая дорога. Западная объездная, Сашка возвращался из военного санатория. Выжили все, кроме него. Одного выкинуло при ударе, двоих выпихнул Сашка. Он ведь всегда был спасателем. Сапёром. А его спасти не удалось. Даже могилы не будет, хоронить нечего… – Роберт замолчал, заставил себя успокоиться, вытер слёзы. – Сашка владел «вольной смертью». Гореть заживо ему не пришлось.

Мне стало очень холодно. Так холодно, что я бы с радостью полезла в горящую машину вместо Сашки. И он был бы жив, и я бы согрелась. Пол шатался. Я села на кровать.

– Ильдан, – услышала я собственный голос. – В одиночку ему не справиться. А Беркутова – не поддержка, она знала Сашку, ей самой нужен кто-то, кто поможет одолеть боль.

В руке откуда-то взялся мобильник, мои пальцы набирали эсмеску. Джакомо сумеет убедить Ильдана в непреложности одной скверной истины: даже если бы он был в этой поездке вместе с сыном, спасти его всё равно бы не сумел. Даже чаротворцам подвластно не всё. Надо только произнести это нужными словами.

– И работа, – говорили мои губы, – Ильдану нужна работа, которая заполнит все мысли и выматывать станет так, что от усталости он будет мгновенно проваливаться в сон без сновидений.

Я позвонила Веронике. Телефон отключён, значит сидит на очередном совещании повелителей. Я набрала код экстренной связи. Хорошие новости по этой линии не приходят никогда, а плохие излают предельно сжато и прямо. Столь же коротко сообщают о дальнейших действиях.

– Поговори с альянсовскими повелителями, – сказала я. – Пусть наймут Ильдана проверять инфернальную устойчивость нычек. Слово «инферно» заставит его согласиться, несмотря на личное горе, троедворские рефлексы сработают. А проверять нычки он должен до тех пор, пока боль не притупится настолько, что бы о ней можно было говорить. Пражанское гражданство и визу в Альянс надо оформить немедленно, к работе Ильдану и его сотройчанам необходимо приступить сегодня же.

– Поняла, – ответила Вероника. – Документы оформлю через наш Алый Круг, это займёт не более трёх часов. Отбой связи.

– А мы? – спросил Роберт.

– А мы как-нибудь справимся сами, – сказала я.

Роберту тоже необходимо какое-то дело, способное притупить боль. Как и многим, кто знал Сашку. Но Роберту прежде всего – они крепко дружили.

– Собери мою бригаду, и любых других ребят понадёжнее – и ранговиков, и дворовых, – сказала я. – И бригаду Реваза Аскерова, вам понадобится техническая поддержка. Словом, привлеки всех троедворцев, у кого мозги есть, а не только боевые навыки. Не обязательно камнедельских – любых. Совет общин Алого Круга заканчивается только через два дня, отмечать же это достославное событие соотечественники начали ещё вчера. Знаменитые троедворские дебоши – не та слава, которая способна украсить державу, мнящую себя великой.

Роберт посмотрел на меня с недоумением.

– Ты это о чём?

– Необходимы патрули дружинников и отряды быстрого реагирования, – ответила я. – Нарушителей общественного порядка тут же, не дожидаясь, пока протрезвеют, отправлять по месту постоянной службы. Пусть с ними собственное начальство разбирается. Магии в Пражании побольше, чем у нас, так что пусть архонт немного потратится ради общественного блага, не обеднеет.

– Но почему я должен этим заниматься?! – возмутился Роберт.

– Потому что других соединников нет. И тем более, нет реальной охраны. От местных властей толку никакого, когда гуляют тродворцы даже первого года службы, здешний спецназ по казармам прячется. Так что придётся самим собственное дерьмо убирать, хватит на весь волшебный мир позориться. Подели мою бригаду на четыре группы, доукомплектуй до бригадного уровня, вот и отряды быстрого реагирования. Как раз хватит. Едва пройдёт слух, что за порядком на гуляниях следят наказатели, количество любителей шумного отдыха резко поубавится.

Роберт действительно отличный соединник, план действий и все возможные последствия оценил мгновенно. И не только в том, что касалось троедворской репутации. Кивнул одобрительно.

– Да, это именно то, что нужно.

Роберт ушёл. Я уронила мобильник, внезапно ослабевшие пальцы не могли удержать даже такую малость.

И завыла от нестерпимой боли, которая терзала душу.

Сашка умер. Лучший друг, который только может быть. Самый сильный, честный и добрый людь, которого я знала.

Сашки больше нет. И не будет.

Как же холодно!

Пискнул мобильник. Вероника прислала какой-то звуковой файл с пометкой «Прослушать немедленно!». Я открыла его через плеер. И опять уронила телефон – это оказалась Сашкина песня. Старая, записанная ещё до того, как он открыл свою страничку в интернете.

 
Жизнь как будто песок,
У кого-то – вода:
Есть отмеренный срок,
А потом в никуда.
 
 
Только это всё не для меня,
Я воскресну землёй и травой,
Вольным ветром, мерцаньем огня,
Пока есть этот мир, я живой.
 
 
Стал до срока седым,
Видел злобы оскал…
Тают дни словно дым,
Но мне смерть не финал.
 
 
Я не тень, что уйдёт без следа,
Жить останусь я в песнях, стихах,
Не покину я мир никогда —
Делать нечего на небесах.
 
 
На свету ли, во мгле,
Жарким летом, зимой
Жизнь моя на Земле,
И не нужно иной.
 

Песня прогнала озноб, я смогла заплакать. Опять зазвонил телефон. Рингтон Ильдана. Я вытерла слёзы и взяла трубку.

– Спасибо, – сказал Ильдан вместо приветствия. Мгновение помолчал. – Через два дня вампиры устраивают бал в ратуше. Ты должна пойти туда, танцевать и веселиться. Обязательно должна. Я оставил на твоё имя деньги в магазине «Либуша». Выбери себе самое красивое платье и поезжай на бал. Пусть это будет Сашкин подарок. Нина, я прошу тебя, сделай это ради него!

– Хорошо, – сказала я. – Поеду.

– Отбой связи, – коротко ответил Ильдан.

Я положила мобильник на стол. И опять заплакала.

* * *

Вероника и Рижина одарили меня хмурыми взглядами.

– Мы тебе платье пришли выбирать, а не нам, – сказала Вероника.

– Вот именно, – добавила Рижина.

Секция торгового зала одного из лучших бутиков Чарны завалена самым разнообразным тряпьём. На диване скучают Элунэль и Егор. Зачем девчонкам понадобилось их с собой тащить, не понимаю. Тем более, что ни Олега, ни Роберта они не пригласили.

Я взяла платье из тонкого шёлка с мелким цветочным рисунком, выбрала нитку некрупного иранского жемчуга с чередованием бриллиантовых розочек и серьги в комплект. Две длинные китайские заколки-шпажки из слоновой кости.

– Примерь, – сунула всё это добро Веронике.

– На такие вечера не принято надевать пёстрые платья, – заартачилась было она. – К тому же разностилица получается – Китай, Европа, арабика.

– И всё же примерьте, – посоветовал магазинный стилист. – Сейчас в моде разнообразные миксы.

Вероника тяжко вздохнула и ушла в примерочную.

– Теперь тебе, – сказала я Рижине.

Платье из мягкой золотой парчи, ожерелье и серьги из крупных звёздчатых сапфиров, скреплённых так, что не видно оправы. А в волосы – две маленьких веточки синих шёлковых цветов.

Когда девчонки переоделись и вышли из примерочной, Егор и Элунэль зааплодировали, а стилист сдавлено ахнул.

Фея Лета и Синеглазка, прославленные красавицы из самых романтичных баллад Пражании, удавились бы от зависти, только единожды глянув на моих подруг. Платья подчёркивали безупречные формы и грацию движений, украшения придавали ещё большую глубину и выразительность глазам. Расцветка тканей выгодно оттеняла безупречную гладкость и бархатистость кожи, показывала совершенство ослепительно белых крыльев. И была видна не только красота, но и характер девушек. На балу они не станут, подобно всем остальным светским дамочкам, безликими смазливыми куклами, вешалками для тряпья и витринами для побрякушек.