Текст книги "Крест на моей ладони"

Автор книги: Влада Воронова

– Лунная Роза, – машинально перевёл название Роберт. Он заметно побледнел.

– В двадцатом веке община Анрой-Авати жила на территории Лиги, – сказал Грюнштайн. – Сейчас, по слухам, перебралась в Альянс.

Роберт молчал. Весть о реальности существования вампирьей короны его ошеломила настолько, что он даже не мог ни обрадоваться, ни огорчиться.

Что даст вампирам объединение их общин в единое целое, я не представляла, но уверена, что стать всеповелителем ничуть не легче, чем войти в состав Девятки. Никто из членов которой, не смотря на всё их необъятное властолюбие, так и не смог полностью подчинить себе лучшую боевую силу волшебного мира. Кто бы ни стал вампирьим королём, он заполучит огромное могущество, с которым будет вынуждена считаться даже Девятка. Кстати, если правдивы те обрывки сведений о короне, которые есть в Троедворье, то надеть её может представитель любой расы, даже человек. Но вряд ли это случится в ближайшие годы. Экзамен на звание всеповелителя должен быть невероятно сложным и трудным, если аж за семьсот с лишним лет никто так и не смог его пройти. Практически, появление вампирьего короля не более реально, чем легализация волшебного мира. Даже сами вампиры, и те давно разуверились и в короне, и во всеповелителе, стали считать их уцелевшей от средневековья сказкой.

Однако, это не моё дело. И надо поспешить в аэропорт.

В самолёте Грюнштайн и Роберт о чём-то тихо говорили по-немецки, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одиночеству я обрадовалась – надо многое обдумать. Ясновидцы из гойдо никакие, тем более из нулевиков, но даже моих куцых способностей хватало, чтобы почувствовать громаду грядущих потрясений. Слишком много накопилось мелких количественных изменений, им давно пора переходить в большие качественные перемены. А такие события без крови и боли не проходят, – как будто в Троедворье их и без того мало. Но оставаться в нынешней ситуации тоже нельзя, она гнусна и омерзительна.

Мучило и другое – чувство, что я нахожусь у истока всех грядущих перемен. И от меня зависит, какими они будут. Люди согласны мне подчиняться, готовы доверить свои жизни, но я не хочу быть вершительницей судеб, мне не нужны ни власть, ни сила. В обоих мирах, и волшебном, и простеньском, полным-полно кандидатов в вожди – могучих, честолюбивых и одарённых, которые полжизни бы отдали за то, чтобы оказаться на моём месте. Вот пусть они и решают, а меня, полную нулевичку во всех отношениях, оставят в покое.

Я включила плеер мобильника и воткнула в уши пуговички наушников. От тягостных мыслей и пугающих предчувствий хотелось спрятаться в музыке, послушать что-нибудь лёгкое и успокаивающее, Моцарта, например. Но открылся плеер на Сашкиной песне:

 
На счастье и радость
Надежд не осталось,
Жизнь больше не в сладость —
Душа поломалась.
 
 
Распластано время
Катком своеволий,
Здесь жизнь – это бремя
Из горя и болей.
А в играх кровавых
Нет правил и чести —
Всесильным в забаву
Безумие мести.
 
 
В бессмыслице битвы
Надежд не осталось.
Ни слёз, ни молитвы —
Душа поломалась.
 
 
Мы слабы как тени —
Твоя стать иная:
Не клонишь колени
Ты, ложь отвергая.
Но вся твоя сила —
Тщета разговора,
Ни гадко, ни мило;
Ни зло, ни опора.
 
 
В трухе пусторечий
Надежд не осталось,
Нас губишь невстречей —
Душа поломалась.
 
 
Огонь твой прекрасен —
И манит, и греет,
Но всё же напрасен,
Без пользы истлеет.
И ты станешь тенью,
В бездействии тая,
Живя дребеденью,
Дней скуку считая.
 
 
Нам к небу подняться
Надежд не осталось.
В грязи лишь валяться —
Душа поломалась.
 

Я выключила плеер и невольно прикоснулась к шрамам на ладони. Ось координат, на которой ноль становится точкой отсчёта, главнейшей цифрой и началом начал.

Прятаться от очевидного бесполезно – решение принимать придётся мне и никому иному. Знать бы ещё – какое.

«– 5»

Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.

– Только зачем мне это, – говорит Грюнштайн. – В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.

– Лишнего мастерства не бывает, – отвечает Роберт. – Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте – переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.

– И по сторонам смотрите, – напоминаю я. – Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.

Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.

– Нина Витальевна, – сказал он, – вы не переменили решение?

– Нет.

– Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.

Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.

– Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, – ответила я.

– Что? – растерялся Грюнштайн. – Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!

– Но волшебница человеческой расы.

Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.

– Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз – я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.

Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.

– Опору надо делать не на мизинец, – сказала я, – а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.

– Что можно сотворить из микроволша? – пренебрежительно фыркнул альянсовец.

– Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.

– Что это?

– Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.

– Зачем вам это? – ошеломлённо проговорил Грюнштайн.

– Чтобы противник не мог вернуть бойца в строй, сделав озомбачку, – пояснила я. – Из любого оружия – и волшебного, и технического – стрелять надо только в голову. Размазанные по асфальту мозги не то что некромансеры, но сам господь бог до рабочего состояния не восстановит.

– И вы тоже делали «троеклинку»? – еле вымолвил потрясённый развернувшейся перед мысленным взором картиной Грюнштайн. Богатое у мужика воображение, до меня долетело только ментальное эхо, но и оно оказалось ярким и впечатляющим.

– Делаю почти ежедневно, – сказала я. – Это одно из немногих волшебств, доступных нулевикам.

Грюнштайн содрогнулся. Я пожала плечом. Война есть война, и требовать от неё эстетики бессмысленно.

– Уходим, – сказал Роберт. – Упыри идут, не меньше двух стай.

– Да что за упыри такие? – с раздражением спросил посол. – Почему все всегда от них удирают?

Я выхватила пистолет, передёрнула затвор.

– Сейчас узнаешь.

Уйти мы не успели – из-за угла выскочило сразу три упыря. Похожи они на больших, размером с овчарку, белесых ящериц с длинной мордой. Только упыри бесхвостые. Зато зубищи в три ряда, как у акулы. Скверные твари – хитрые, наглые, прожорливые. Часто ходят стаей не меньше пяти штук, но не редки и крупные, мощнотелые одиночки.

Я пристрелила двух, Роберт одного. Резко развернулся и убил ещё трёх, выскочивших из-за другого угла. Я пристрелила четвёртого, схватила посла за руку и вытащила на основицу. Выскочил Роберт, на ходу положил ещё двух зверюг. На основицу упыри, как правило, не выходят, но сейчас их расплодилось слишком много, бескормица погонит ненасытных тварей наверх.

– Там ещё одна стая, – сказал Роберт.

– Трупы они сожрут не быстрее, чем за пять минут, – ответила я. – Бежим к тёмным, они ближе всех.

Добежать до «Чёрного коня» мы не успели – из кроми выскочили два упыря. Грюнштайн обрушил на них магично-стихийные молнии. Зрелищно, но бесполезно, упыриная шкура экранирует любое волшебство. Однако внимание зверюг Грюнштайн отвлёк, и лишь потому мы с Робертом успели их пристрелить.

– Спасибо, Дитрих, – пожала я Грюнштайну руку.

– У меня опять ничего не получилось, – досадливо ответил он.

– Против упырей помогает только пуля, – объяснила я, – да и то не всегда. Стрелять надо в глаз, череп слишком крепкий, не пробьёшь. А тело регенерирует мгновенно. Сдохнет, только если мозг повредить. Правда, размером он с теннисный мяч, всё остальное – кость.

– А если сделать «огненный дротик» и метнуть в глаз? – спросил Грюнштайн и половчее взял палочку. – Это сожжёт мозг?

– Не знаю, попробуй. Только «дротики» сделай заранее. И бегом к чёрным, пока новое зверьё не повылезало.

Последний упырь выскочил у самого порога резиденции – матёрый зверюга-одиночник размером с телка. Грюнштайн засадил ему в глаза сразу два «дротика». Помогло. Дохлый упырь свалился на асфальт, а мы успели заскочить на КПП. Охрана мгновенно взяла нас на прицел. Увидели мои наказательские татуировки и опустили оружие, вытянулись по стойке «смирно», прожигая ненавидящим взглядом. Я убрала пистолет, скомандовала «Вольно!», достала мобильник и вызвала директора.

– Люцин Хамидович, упыриная чистка нужна немедленно, иначе они сожрут весь Камнедельск. Объявляйте аварийное перемирие.

– Подробности! – потребовал Люцин. Я доложила. Он ругнулся и сказал:

– Перемирие объявляю сейчас же. А вы до утра из тёмной резиденции ни шагу! Тенурариана я предупрежу.

– Кого?

– Всетемнейшего, – пояснил Люцин и оборвал связь.

Предупреждение не понадобилось, чернодворскому большаку уже свои успели донести. Нас провели сразу к нему в кабинет. Грюнштайна начала бить дрожь, пришло осознание пережитого. Тенурариан налил ему водки, заставил выпить.

– Ничего, парень, – сказал он. – Ты молодец. С боевым крещением тебя. Упыри – это ничем не слабее битвы военной. – Тенурариан дал Грюнштайну вторую стопку, хотел налить третью.

– Хватит с него, – остановила я.

Тенурариан глянул на Грюнштайна, кивнул.

– Пожалуй, что и хватит.

Выглядит чернодворец довольно привлекательно – большеглазый и светлокожий азиат лет двадцати пяти на вид. На самом деле ему восемьсот пятьдесят. Плавная, текучая грация движений, свойственная только обратникам. Одежду Всетемнейший предпочитает спортивно-рокерскую – вишнёвые или коричневые кожаные куртки с клёпками, водолазки в тон, джинсы, мокасины. Длинные волосы собраны на темени в хвост, налобная повязка в гуннском стиле. По слухам, он действительно родился в одном из племён, кочевавшим по Внутренней Монголии.

– Если не сложно, Тенурариан Каримович, – сказала я, – то распорядитесь содрать шкуру с того упыря, которого высокочтимый посол завалил. Законный трофей.

– Да, экземпляр недурной, – согласился тёмный маг. Обращение по истинному имени ему не понравилось, но спорить с мастером имён большак не отважился. На командорство Тенурариану плевать, а вот мастеров имён Всетемнеший, как и большинство жителей волшебного мира, побаивается.

В кабинет вошла Людмила Беркутова. Я не видела её две недели, и за это время Люся стала какой-то другой. Я глянула магическим и срединным зрением. Так и есть, чакры трансформировались.

– Да ты чародейкой стала, минуя кудесницу! – обрадовалась я за подругу. – Сразу через ступень перескочила. Какая же ты молодчина! Поздравляю!

– И в придачу – истинница, – похвасталась она. – Позавчера церемония была.

– Умница, – обняла я Люсю, поцеловала.

– Осенью попробую сдать экзамен на чаротворицу, – сказала она.

Я достала из кармана зеркальце, бросила на ковёр и раздробила каблуком стекло. Осколков получилось много, Люся довольно улыбнулась.

– Это обычай такой, – пояснила я Грюнштайну. – Если хотите, чтобы удачно получилось какое-то дело или надо отвратить неприятность – разбейте зеркало.

– Но разбитое зеркало приносит несчастье, – ответил посол.

– Это примета незнаннического мира, – с лёгким недоумением проговорил Тенурариан. – У волшебников другие обычаи.

Судя по ошарашенной физиономии Грюнштайна, суеверия Лиги и Альянса ничем не отличаются от простеньских.

– Людмила Николаевна покажет вам церемониальные залы и музей Тьмы, – сказал Тенурариан.

У Роберта зло дёрнулись крылья. Людь он не злой, в общении всегда приветлив и доброжелателен, но почему-то на дух не переносит Люсю и Веронику.

«– Это ревность», – ответил на ментальное эхо Тенурариан. «– Банальнейшая ревность и досада на чужую удачливость. Ваши ближайшие подруги оказалась проворными девицами и увели у Коха прямо из-под носа то, что он уже считал своей главной и неотъемлемой драгоценностью».

«– Не поняла, Тенурариан Каримович».

«– Право замены», – пояснил он. «– Заявления Беркутовой и Лемке опередили Коховское ровно на одну минуту, потому что Лопатин подсказал им, как обойти некоторые из бюрократических барьеров. Принимать заявление второй очереди трибунал отказался».

В менталице Тенурариана злости и зависти было столько, что ломануло болью затылок. У большака таких друзей нет.

«– Право замены аннулировано», – ответила я. «– Мне удалось получить „вольную смерть“. Теперь я в любую секунду могу необратимо покончить с собой, никакой озобачкой не возродят. Так что даже если трибунал приговорит к высшей мере, то казни всё равно не будет, палачи не успеют. Право замены становится бессмыслицей и потому исчезает».

Тенурариан в сильнейшей растерянности уставился на мою нижнебрюшную чакру.

«– Активирована», – пробормотал он. «– Восемь лепестков… Активация произошла не позднее двух дней назад, края чакры ещё не отвердели… Но как?! Это же секретнейшее из умений!»

Я хмыкнула. Властителей всегда страшат люди, которые сами могут распоряжаться собственной смертью. Это лишает правителя власти над жизнью своего подданного, потому что теряют силу два таких мощнейших и любимейших всеми тиранами средства воздействия как пытка и казнь. Поэтому все тоталитарные режимы всегда объявляли самоубийство позорным или греховным. Если в демократическом обществе суицид воспринимается как несчастье, то в диктаторских считается преступлением.

«– Как ты это сделала?» – заорал Тенурариан.

Вместо ответа я вежливо поклонилась и вышла в коридор. Делать тайну из способа пробуждения чакры не стану, но первыми его узнают младшие волшебники всех трёх дворов и Совета Равновесия, и лишь затем информация собственным ходом доберётся до большаков и директора. Олег обещал помочь, его ребята разместят файлы с технологией активации в интернете так, чтобы прочесть могли и незнанники. Пусть они из-за волшебнической необразованности почти ни слова не поймут в тексте, зато вычистить информацию из сети не смогут все хакеры в мире, вместе взятые – Олег заверил, что файлы будут самокопирующиеся и самораспространяющиеся. А метка с гербом Троедворья и равновесным треугольником заставит каждого волшебника прочитать текст хотя бы из любопытства.

Серьёзного ущерба троедворскому режиму это не причинит, но хотя бы самую малость, да расшатает.

* * *

Посла от имени Чернодворья будет провожать Люся. Сейчас позавтракаем и поедем в «Золотую чашу», а оттуда в аэропорт.

В ресторане, несмотря на ранний час, полно народу и на нашу компанию то и дело бросают злые взгляды.

Дружба со мной – поступок рискованный. Наказателей в Троедворье боятся и ненавидят. Знакомство с нами может крепко испортить репутацию. Но Люсю и Веронику от всеобщего осуждения оберегала клятва замены. Теперь её нет, и нашей дружбе осталось жить не более двух-трёх суток. Даже если девчонки не захотят разрывать отношения, я сделаю это сама – нечего им мараться о моё палачество.

Ильдан прекратил знакомство на следующий день после того, как я стала наказателем, а Сашка, едва услышал по телефону мой голос, послал матерно и бросил трубку. Поступили они правильно, только всё равно до сих пор обидно.

Люся уже поела и с любопытством разглядывает волшебную палочку Грюнштайна, пробует делать несложные пассы.

– Канительно, – подытоживает она и возвращает палочку Грюнштайну. – Хотя и никакого риска изувечиться. Расход магии слишком большой, но при желании это можно исправить, доработать конструкцию. Нулевикам бы волшебная палочка понравилось, особенно человекам. Ведь она позволяет младшим ранговикам без особого труда делать то, что под силу только чаротворцам.

Посол хмыкает.

– Интересно, – задумывается он, – а что было бы, поступи снабжённые пригодным для человеков переходником талисманы чаротворного уровня в свободную продажу, как телевизоры или компьютеры.

– Талисманоделы обрадовались бы возможности открыть доходный бизнес, – отвечает Люся. – И всё. Волшебники всех рас покупали бы талисманы точно так же как и незнанники, и только единицы волшебничали бы по-настоящему, разрабатывали свой волшеопорник с колдунского размера на что-то покрупнее, вплоть до чаротворного. А волшебники высоких рангов, в силу своей малочисленности, ценились бы намного дороже, чем сейчас. Но реально никаких серьёзных изменений не произошло бы.

– Для волшебников, – возразил Грюнштайн. – А для простеней?

– И для них тоже. Во всяком случае, изменений будет не больше, чем от появления телевизора в каждом доме.

– Телевидение очень сильно изменило мир, не говоря уже о компьютерах.

– Ерунда, – отмахнулась Люся. – Технологические революции, в отличие от социальных, мир меняют мало. С появлением сотовых телефонов и ноутбуков работа и досуг стали удобнее, в чём-то приятнее, но не более того. Мир как таковой остался прежним. Все эти якобы новые проблемы типа компьютерной зависимости и «невроза мобильника» порождены всё тем же одиночеством из-за неумения общаться с людьми или бездельем, когда люди не знают, куда себя девать, вот и виснут на компьютерной игрушке. Или сидят часами в интернете. Или водку жрут без просыху. Реально технологии, будь они собственно техническими или магическим, меняют антураж, но не мир как таковой. Зато социальные преобразования в семнадцатом и девяносто первом году прошлого века изменили большой мир необратимо и глобально. Точно так же волшебный мир изменили Пражский договор и реформа 23–03. Хорсин волшеопорник, равно как и талисманы с переходниками человеческого типа – следствие этой реформы, а не причина.

– Как показывает практика, – сказала я, – волшебники и простени неплохо уживаются. Больше того, по-настоящему эффективно действуют только рабочие тройки маг-оборотень-человек. Но волшебники упорно не хотят открывать свой мир. Как думаете, высокочтимый посол, почему?

Грюнштайн смотрит на меня с глубочайшим недоумением. Альянсовцу и в голову не приходило, что волшебный мир когда-нибудь легализуется.

– Зачем открываться незнанникам, – отвечает он вопросом на вопрос, – когда пригодные для волшебства человеки уходят из простеньского мира в Троедворье?

– Действительно, зачем? – сказала я, отметив, что Грюнштайн разделил Альянс и Троедворье на разные миры. Олег оказался прав во всех своих выводах.

– Нам пора, – напомнила Люся.

В ресторан вбежали две перевертни, лисичка и рысь, сели за стол. Официантка принесла им завтрак – изящно выложенные на тарелках кусочки сырого мяса с кровью, чашки с молоком. Грюнштайн смотрел на девушек во все глаза, те даже смутились.

– Как? – еле выдавил он просевшим голосом. – Почему?

– Сегодня полнолуние, – с лёгким недоумением ответила Люся, – с полуночи до полудня все перевертни пребывают в звериной ипостаси. А в Альянсе что, перевертней нет?

– Во время циклической трансформации, – сказал Грюнштайн, – перевертни теряют рассудок, полностью растворяясь в звере. А трансформация сопровождается сильнейшей вспышкой агрессии. Их нужно запирать в комнате без окон и с крепкой дверью. Либо давать напиток, который останавливает трансформацию.

– Да вы рехнулись, высокочтимый посол! – возмутилась я. – Принудительная отмена трансформации вызывает шестичасовой болевой шок. Вы что, садист?

– Подожди, Хорса, не шуми, – остановила меня Люся. – Ты не всё знаешь об оборотнях. Высокочтимый Грюнштайн, перевертни во время циклической трансформации действительно могут утрачивать людскую составляющую и переживать вспышку агрессии, но только в том случае, если не прошли звериной тропой. После первой же проходки они обретают полный контроль над своей второй ипостасью. Как правило, циклические трансформации у перевертней начинаются с половым созреванием, лет в одиннадцать-двенадцать. Неуков быстро находит патруль, приводит в Троедворье, инструкторы обучают детей контролировать в себе зверя. Перевертней, рождённых в волшебном мире, учат родители.

– И первая трансформация, – каким-то полубезумным голосом сказал Грюнштайн, – считается у вас праздником, чем-то вроде дня рождения? С конфетами, подарками и фейерверками?

– Праздником становится первая проходка, – ответила Люся. – В первой трансформации как таковой ничего приятного нет. А фейерверки – традиция только восточно-азиатских регионов, в европейской части Троедворья они особой популярностью не пользуются.

– И перевертни считаются у вас равными магам и перекидням? – спросил Грюнштайн.

– Как видите, – кивнула я на лисичку и рысь. К девушкам подсели два молодых мага, наперебой рассказывали что-то забавное – у перевертниц от смеха подёргивались уши.

– Волшебничать звериная ипостась нисколько не мешает, – сказала Люся.

Грюншайн нервно и зло комкал салфетку, не сводил с девушек тяжёлого до лютости взгляда. Я начала свирепеть – расист заезжий, пусть в своём Альянсе командует, где и как перевертням проводить циклическую трансформацию.

– Что надо сделать, – спросил Грюнштайн, – чтобы обрести гражданство Троедворья? С любой первоосновой.

– Получить разрешение Люцина, – сказала Люся. – После этого для вас проведут церемонию выбора первоосновы. Но зачем вам Троедворье? Ведь в Альянсе у вас успешная карьера, баронский титул, богатство.

– Дитрих, среди ваших родственников есть перевертень? – с интонацией утверждения спросил молчавший всё это время Роберт. Дыхание у него участилось, просматривает Грюнштайнову менталку.

– Брат, – ответил посол. – Сын отца от первого брака. Я родился от человечицы, Эрик – от перекидни. Отец был магом. Он очень рано умер, я даже его не помню. Эрик старше меня на десять лет.

– Высокочтимый фон Грюнштайн, – сказал Роберт, – ходить по звериной тропе – хитрость невеликая. Людмила Николаевна научит вас за пять минут. Вы научите вашего брата. Это будет более чем достаточной благодарностью за всё, что он для вас сделал, что бы в этом «всё» не помещалось.

Грюнштайн зло рассмеялся.

– Ты что, забыл, кровохлёб, – это же высшее искусство? За попытку обучить ему лагвяна смертная казнь положена и наставнику, и ученику. В первую очередь – ученику. Наставника заставят смотреть. Ты хочешь, чтобы я стал убийцей брата?

Мы с Люсей растерянно переглянулись, не желая верить в происходящее. Чтобы перевертень сорока одного года от роду ни разу не проходил звериной тропой – да не может этого быть! Принудительная отмена трансформации, комната без окон и с крепкой дверью… Меня бросило в дрожь.

– Я должен поговорить с директором, – сказал Грюнштайн. – Немедленно.

– Хорошо, – встала из-за стола Люся. – Мы сейчас же идём в «Чашу». Звериной тропой.

Мы вышли на крыльцо тёмной резиденции. Люся показала Грюнштайну, как выстраивать звериную тропу, нацеливать её на точку. Волшебство несложное, приготовительного курса. Я тоже могу выстроить звериную тропу, но пусть лучше инструктором будет чародейка.

Готовых троп в городе полно, они расстояние сокращают вдвое, поэтому протянуты по самым употребительным маршрутам – между резиденциями, нейтральными кафе и госпиталями. Но Грюнштайну, чтобы досконально разобраться в этом волшебстве, надо и протянуть, и развеять тропу самому.

Звериная тропа идёт через похожую на нигдению пустоту, только золотистого цвета, а сама тропа выглядит как широкий – от одного метра до десяти – серебристый мост без перил. Почему-то золотой и серебряный – самые распространённые цвета волшебства, как магического, так и стихийного, другие оттенки встречаются крайне редко.

– А в кроми звериную тропу проложить можно? – спросил Грюнштайн.

– Конечно, – ответила Люся. – Только с основицы намного удобнее, особенно для неопытного ходока. Базовица – жилое пространство потайницы – обладает теми же свойствами, что и основица. Так что звериную тропу там прокладывать тоже несложно.

Мы подошли к «Чаше», и Грюнштайн убрал тропу.

– Для первого раза весьма неплохо, – одобрила Люся. – Потренировать бы вас хотя бы дня два, вообще было бы замечательно.

Комплимента Грюнштайн не услышал – его интересовал только Люцин.

Меня в кабинет директора пускать не хотели, но Грюнштайн схватил за руку и втащил к Люцину за собой. Роберт и Люся остались в приёмной. Я с тоской подумала, что это наверняка закончится крепким скандалом. Всё, хватит недомолвок, нельзя больше тянуть и уклоняться, надо немедленно расставить все запятые и точки.

У Люцина сидели оба его зама, но Грюнштайн их не заметил, сразу заговорил о троедворском гражданстве для брата.

– Нет, – перебил Люцин. – Исключено. Принять урождённого потайничника я не могу.

– Да ты что? – возмутился первый зам. – Ты ведь знаешь, каково у них там перевертням. Люцин, ты ведь сам оборотень, а дочка у тебя перевертня. Ты представь, если бы с ней такое было?! Ну одного-то потайничника можно к основице адаптировать.

– Эрик умеет жить в вашем мире, – быстро сказал Грюнштайн. – Он часто бывал на основице – из-за меня, когда провожал на каникулы к родителям. И после тоже часто выходил в человеческий город. Вам не нужно Эрика ничему учить, он уже всё умеет. Он с первого же дня сможет работать как и все ваши люди, в любом из дворов. Вам никогда не придётся упрекнуть Эрика в лени или небрежности.

– Высокочтимый посол, – устало сказал Люцин, – на тот случай, если вы не заметили – у нас идёт война. Вы хотите послать вашего брата на смерть?

Грюнштайн улыбнулся с такой горечью, что мне стало страшно.

– Высокочтимый директор, бывает, когда жизнь становится хуже смерти. По крайней мере, ваши воины умирают быстро и почти без мучений. И умирают они не зря. А мой брат хороший боец, он умеет выживать и побеждать. Эрик истинный воин, он безупречен в отваге и верности. В скором времени у вас будет надёжный офицер.

Люцин вышел из-за стола, сделал несколько шагов к Грюнштайну. Остановился, прикусил костяшку большого пальца. Видно было, что директор колеблется.

– Нет… – сказал он через силу. И добавил твёрже: – Нет. Вашему брату придётся из лагвяна стать приготовишкой. Жить в чужой стране, всю оставшуюся жизнь говорить на чужом языке. Здесь всё другое – обычаи, пища, люди… В зрелом возрасте трудно перестраиваться и начинать жизнь с нуля. Тем более, что дворянские титулы Лиги и Альянса в Троедворье становятся недействительными… Вам гораздо легче будет научить брата элементарным страховкам, чем везти его сюда. Вы уже неплохо освоили базовый курс, сможете быть инструктором.

– Вы ведь знаете Уложение о высшей мудрости, – с болью ответил Грюнштайн.

– Вашему брату необязательно афишировать свои умения.

– Это невозможно скрыть! В Департаменте магоресурсов сразу обо всё узнают и тогда… – Грюнштайн не договорил.

– Департамент строг только с низшими классами, – возразил Люцин. – Грюнштайны – один из знатнейших родов Альянса. Вам нечего бояться. Всё закончится максимум крупным штрафом, да и то вряд ли.

– Позвольте Эрику приехать! – с отчаянием взмолился Грюнштайн.

– Нет.

Грюнштайн бросился на колени.

– Во имя милосердия, монсеньор!

Он пополз к Люцину, униженно пригибаясь к полу.

– Монсеньор, клянусь волшебством – я буду вернейшем из ваших слуг в жизни и посмертии. Рабом. Молю вас, монсеньор, будьте милосердны!

Грюнштайн обхватил ноги Люцина, стал целовать.

Люцин рывком поднял его за воротник пиджака и толкнул на диван.

– Хорса! – гаркнул на меня. – Чего застыла? Приведи его в чувство – не видишь, истерика у мужика.

Я шагнула к Люцину.

– Боишься, что Эрик фон Грюнштайн окажется агентом влияния, засланным Тройственной Триадой?

Люцин мгновенно обернулся матёрым упырём, зарычал в гневе и ярости. Я с перепугу чуть трусы не замочила, но выручили наказательские рефлексы – отскочила в сторону, зажгла на ладони «розу Хаоса».

– Именем изначалия!

Люцин замер, даванул меня тяжёлым взглядом и перешёл в людское обличье.

– Оставьте нас, – велел он замам. – И посла заберите.

Замы вышли. Грюнштайн дёрнулся было остаться, но не лагвяну с чаротворцами спорить – вывели.

– Ты знаешь и об этом, – констатировал Люцин.

– Чем они вас держат? – спросила я.

Люцин мгновение поколебался, но ответил:

– Аналог «алого слова». Всех правителей Девятка наделяет ануной. Это особая властительная сила, без которой невозможно править волшебным миром, подчинять себе магородных. К тому же ануна одаряет силой благодати людей и земли Троедворья. Но даётся она только в обмен на клятву верности. Нарушение карается смертью. Уже много веков Троедворье для Девятки почти недоступно, но полностью освободиться от пут ануновой клятвы не смог ни один директор.

– И потому каждый директор оплачивал своё правление смертями троедворцев, – ответила я. – Продавал нас Девятке в обмен на всевластные побрякушки, – резким взмахом руки я показала на равновесные символы в углу. – Ну и каково быть главным кочегаром войны? Вам доставляет удовольствие губить людские жизни на потеху Девятке, директор Люцин? Наверное да, ведь за холуйство Предрешатели позволяют помыкать людьми, подбирать крошки власти с хозяйского стола – как своей любимой шавке.

– Замолчи! – яростно выкрикнул он. – Я не искал власти! Я пришёл в Троедворье мальчишкой в поисках Света, я хотел только прикоснуться к его чистоте, стать белым паладином. В Совет меня забрали против моей воли. Для меня сама возможность того, что изначально светлый волшебник может пользоваться силой Тьмы и Сумрака, точно так же, как и силой Света, стала сильнейшим потрясением. Сразу же стала очевидной вся бессмысленность войны, которая отняла у меня столько сил, погубила стольких друзей. Ты боевой офицер, и хорошо знаешь, каково это – терять своих солдат, и тем более – терять друзей. В твоей жизни была полная мера этой боли. Но ты сразу назвала войну бессмыслицей. А для меня это понимание стало крушением всей жизни и веры. Я даже в петлю полез, но мой куратор этого ждал, успел вытащить. Ты ведь не знаешь, лейтенант Хорса, что покончить с собой пытаются три четверти равновесных новичков. Это одна из наиболее охраняемых тайн Совета. Ты и представить не можешь, как это больно и страшно, когда самые тяжкие из твоих сомнений оказываются непреложной истиной.