Текст книги "Путешествие на Тандадрику"

Автор книги: Витауте Жилинскайте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Возрождение из пепла

Эйнора и Кутас удобно расположились на уютной лужайке, откуда был хорошо виден облепленный жуками трап «Серебряной птицы».

– Кадрилис! – окликнул Кутас. – Дружище!

Изнутри не донеслось ни слова, ни шороха. Стены корабля вообще не пропускали никаких звуков. А жуки лишь подозрительно пошевелили клешнями и снова успокоились. Кутас, который знал горячий нрав Кадрилиса, не был уверен, что тот выдержит долго один взаперти. Но в любом случае им не оставалось ничего иного – только ждать: или возвращения разведчиков, или очередной придумки смекалистого командира.

Прислонившись к кочке, они наслаждались ласковым осенним деньком и запахом травы, который напоминал им о покинутой далёкой родине.

– Ой! – вырвалось у Эйноры, которая неосторожно притронулась к ужаленной жуками руке.

– Хочешь, я отдам тебе ещё кусочек бинта? – предложил Кутас. – У меня ожоги почти зажили, бери!

– Спасибо, не нужно, – отказалась Эйнора. – Солнце и воздух тоже лечат.

– Ну, раз так, – попросил щенок, – развяжи мне всё это.

Эйнора стала осторожно разматывать бинт с его лап, а Кутас заговорил снова:

– Мне пришло в голову…

– Как обычно, – улыбнулась Эйнора.

– Ну да, мне и Кадрилис сказал, – вспомнил Кутас, – чтобы я так не говорил, но я всё время забываю и повторяю эти слова… – И он с виноватым видом сдёрнул пластырь с мордочки. – Я не должен так говорить…

– Ты должен так говорить! – повелительным тоном приказала Эйнора. – Пойми, ты не можешь не говорить эту фразу, как Твинас не может не сосать свою трубку, как Лягария не может не смотреть трезво, как Кадрилис не может сгоряча не пускаться вскачь…

Кутас долго следил за тем, как тонкие пальчики Эйноры разматывают и сматывают бинт, и под конец выложил начистоту:

– Ты же не знаешь, но это Твинас стащил твою перчатку у Лягарии, чтобы у неё не осталось веще… ственного доказательства.

Эйнора прекратила своё занятие.

– Вот как?

– Знаешь, – с самым серьёзным видом повернул к ней мордочку Кутас, – Твинас хоть и полноват и мешковат, зато он такой благородный, другого такого днём с огнём не сыщешь! Он твою украденную у лягушки перчатку таскал в шлёпанце, потому так тяжело и ко… ковылял. Я всё нюхом чую, вот!

– Да, нюх у тебя хоть куда, даром что без фасолины, – улыбнулась кукла.

– Ох, Эйнора! – оцепенел от восторга щенок. – Если б ты только знала, какая ты красивая, когда улыбаешься! Ни на одной картинке такую не увидишь!

– А на что мне эта красота, – горестно поджала губы Эйнора. – От неё одни несчастья.

– Не говори так, – укоризненно глянул на неё щенок из-под седых бровей. – Ты ещё не знаешь, что такое настоящее несчастье.

– Прости меня, Кутас, – прошептала Эйнора и ласково погладила щенка здоровой рукой по голове.

– И ещё, знаешь, – добавил Кутас, глядя на дверь «Серебряной птицы», – Твинас хоть и полноват и мешковат, но за тебя готов отдать всё на свете, даже свою единственную ногу… А пилот ради тебя не пожалел бы и единственной руки, так и знай!

У Эйноры задрожали пальцы, и моток упал на землю.

– Ты так считаешь? – тихо спросила она.

– И считаю, и знаю! – заверил её щенок.

Эйнора помотала головой и снова стала перематывать бинт. И всё же ее ресницы так тревожно вздрагивали, что казалось, они вот-вот поднимутся и на Кутаса взглянут глаза цвета незабудок.

– Нет, нет, – громко сказала она, будто возражая сама себе. – Ты, Кутас, не всё знаешь… не всё.

Они замолчали и стали прислушиваться, не раздадутся ли шаги возвращающихся разведчиков.

– Ну и длиннющий бинт, – удивился Кутас, не видя его конца.

– Да… тянется и тянется, совсем как стебель цветка, который спас Кадрилиса, – сказала Эйнора.

– Ну, ты как скажешь… – протянул Кутас. – Мне бы и в голову не пришло.

– А у меня зато из головы всё не выходит цветок, который нас пленил, – призналась Эйнора. – Стоит как живой перед глазами, снится по ночам. Пожалуй, на незабудку похож, только намного больше.

– Брр! – щенка даже передёрнуло. – И вспоминать об этих цветах не хочу! Жестокие, хищные, прямо крокодилы какие-то! Стоит только про вазу вспомнить – и мороз по коже!

– И всё-таки, Кутас, – продолжала Эйнора, – а тебе, случайно, не пришло в голову, что они проделали с нами то, что кто-то проделывал с ними? – Эйнора отложила в сторону смотанный бинт и приступила ко второй лапе. – Помню, на лужайке нашего детского сада каждую весну расцветали одуванчики. Как доверчиво они тянулись своими золотистыми пышными головками к солнышку, чтобы оно погладило их своей тёплой лучистой ладонью… И вдруг на лужайку высыпали детишки и, отталкивая друг друга, принимались обрывать эти доверчивые головки… Сколько раз я видела, как из надломленных стеблей сочилась белая густая жидкость, от которой пальцы ребят становились бурыми. Но тогда я ещё ничего не понимала. А поняла лишь тогда, Кутас, когда ослепла, когда стала слушать сердцем. Тогда я и услышала плач сорванных одуванчиков – от него дрожал воздух, содрогались солнечные лучи, обмирала трава… И ещё, уже ослепнув, я услышала, как умирал в вазе с водой цветок. Он стоял на столе в детском саду. Дети ели суп, звякали ложками, капризничали. А цветок всхлипывал…

– Всхлипывал? Как я? – перебил её Кутас.

– Цветок всхлипывал сначала часто и громко, потом всё реже, всё тише… лишь изредка… тихонечко… Если бы я могла помочь ему! Ох, Кутас, я никогда не забуду его последний вздох, после чего он затих навсегда. И тогда, Кутас, я поняла одну вещь: трудно, слишком трудно жить, когда слушаешь сердцем.

– Слушаешь сердцем… – повторил щенок.

– Нельзя обижать тех, кто слабее тебя, нельзя причинять боль никому. Ах, Кутас, – продолжала Эйнора, – если мы побывали на планете цветов и ничего не поняли, значит, всё это путешествие… не имело смысла.

– Наверное, Эйнора, и я бы хоть немножечко что-то понял, – вздохнул Кутас, – хоть самую малость, да только почему-то я всё время думаю о том, о чём не могу не думать. Ну никак не могу не думать.

– Послушай, Кутас, я вспомнила одну вещь. Когда я сидела в том детсадовском стеклянном шкафу, воспитательница каждый день усаживала ребятишек и читала им сказки. Мне особенно запомнилась одна – про птицу. Запомни её название, Кутас: феникс.

– Феникс, – повторил щенок.

– Эта птица отличалась от других тем, что, пожив на свете сколько положено, сгорала. От неё оставалась всего лишь горстка пепла. А потом она снова возрождалась из этого пепла – такая же красивая, сильная, юная.

– Странноватая птица, – заключил Кутас. – Вот бы увидеть её где-нибудь на картинке!

– Слушай же дальше, Кутас. Возможно, и та планета должна была сгореть, как феникс, чтобы возродиться из собственного пепла, – став лучше, красивее, миролюбивее. Может быть, она сгорает не впервые. Не исключено, что уже в седьмой раз, самый счастливый из всех, поскольку для возрождения она получила в подарок фасолину, которую ты оторвал от себя… Ты это понимаешь, Кутас?

– Я… я бы хо… хотел понять именно так, Эйнора, – прошептал Кутас, – ты даже не представляешь, как бы я этого хотел…

– Но ведь, Кутас, иначе и нельзя понять! Та планета сама превратила себя в костёр – помнишь, вы с Кадрилисом сложили его в лесу, чтобы разжечь?

– Как ты красиво говоришь, Эйнора, – восхищённо сказал Кутас, – у меня аж мурашки по шкурке. Видно, это потому, что ты смотришь сердцем и видишь суть.

– Между прочим, – вспомнила Эйнора, – я так и не закончила про цветок.

– Да, ты сказала, что этот размотанный бинт напоминает стебель, – напомнил щенок.

– Всё время о нём думаю, – сказала Эйнора. – Стоило Кадрилису ласково погладить стебель, как цветок бросился ему на помощь. Наверное, цветок был жестоким и заносчивым только потому, что ни разу не испытал нежности. Вот он и вознёс Кадрилиса до небес, чтобы тот попал на корабль. Поднимал всё выше и выше, а сам при этом становился тоньше и тоньше. И когда наконец Кадрилис добрался до нитки и уцепился за неё, стебель цветка стал таким же тонким, как эта нитка, и… порвался.

– Откуда ты знаешь, что порвался? – удивлённо спросил Кутас.

– Мне пилот рассказывал, – призналась Эйнора. – Он всё видел из окна кабины.

– А сам Кадрилис ничего этого не видел и до сих пор ничего не знает, – заверил щенок. – Ему ужас как нужно было ухватиться за конец нитки, иначе ему пришёл бы конец.

– А ещё я отчётливо вижу, – продолжала Эйнора, – как тонюсенький стебель, извиваясь, опадает на землю, а цветок, такой огромный голубой цветок…

– Голубой, как твои глаза, как яичко одной птички, не могу сказать, какой, – перебил куклу щенок.

– …голубой цветок падает камнем вниз. Ведь он, тот цветок, – часто задышала Эйнора, – он тоже сгорел, как феникс, только не ради себя, а ради другого.

– Я рас… расскажу про это Кадрилису, – задыхаясь от волнения, поднялся щенок. – Да я готов хоть сейчас, – он с сожалением поглядел на осаждённую жуками дверь, – ведь это ужасно важно, ничего важнее и быть не может! Для моего приятеля эта новость будет как гром среди ясного неба!

– Как вспомню про тот цветок, – отрешённо произнесла Эйнора, – так сразу хочется стать лучше.

– И я, Эйнора, и я хотел бы стать лучше… намного лучше. А мой приятель… мой приятель наверняка захочет стать в тысячу раз лучше!

Эйнора, улыбнувшись, положила на песок смотанный бинт и осторожно потрогала лапы Кутаса.

– Скоро заживут, – сказала она.

– Как жаль, – произнёс щенок, – что я не могу сказать тебе одно волшебное слово. Видишь ли, его можно доверить лишь однажды и притом только одному из близких.

– И мне жаль, Кутас, что я не могу поделиться с тобой одной своей тайной. Как ты думаешь, мы когда-нибудь доберёмся до Тандадрики?

– А как же иначе? – округлил глаза Кутас. – Непременно доберёмся.

– Ведь мне нужна была Тандадрика как место, где меня любили бы. Но… я и так любима!

– Ещё как! – подтвердил щенок.

– Она нужна была мне, чтобы я прозрела. Но ведь… – потёрла лоб Эйнора. – Ах, Кутас, может, я уже добралась до своей Тандадрики?

– Как-то непонятно ты говоришь, Эйнора, – покачал головой Кутас. – Хотя… мне только сейчас пришла в голову мысль, что и я тоже дождался такого фейерверка, которого в жизни не видел. Нет-нет, это слишком трудно понять, – невесело вздохнул щенок.

– Я тоже ещё не всё понимаю, Кутас, но хочу, очень хочу понять суть, – взволнованно сказала Эйнора и больше не проронила ни слова.

Кутас удивился, увидев, что даже её веки стали такими печальными. До сих пор он думал, что печальными могут быть глаза, но чтобы и веки тоже?

– Знаешь, кого ты сейчас напоминаешь, Эйнора? – спросил Кутас. – Одну раковину, которую я видел на картинке, раскрытую раковину…

Вокруг них царили тишина и спокойствие. Жуки на ступеньках трапа не подавали признаков жизни. Уснули? Тёплый воздух и мягкая трава клонили ко сну и этих двоих путешественников. Кутас и не почувствовал, как голова его свесилась на грудь и он уснул, а вскоре за ним последовала и Эйнора. Они не поверили бы, что способны так крепко уснуть на негостеприимной планете, в окружении странных врагов и неизвестности. Но это случилось. За всё длинное утомительное путешествие только теперь оба по-настоящему отдохнули: когда один просыпался, то, не желая будить другого, засыпал снова. Благотворный отдых действовал как самое лучшее лекарство: у Кутаса зажили лапы, у Эйноры – рука. А сны, прозрачные и грустные, окутывали их подобно лёгкой осенней паутине. И неизвестно, сколько бы они ещё проспали, если бы не внезапное нашествие жуков…

Командир ищет выход

Как бы ни сдерживал свой горячий нрав новый командир, как бы ни убеждал себя в собственном хладнокровии, он не мог долго сидеть сложа лапы под закрытой дверью, не зная, что творится по ту её сторону. Потолок продолжал излучать неяркий свет, и Кадрилис принялся исследовать салон. Пилотская кабина была, по обыкновению, закрыта. А жаль. Ведь из её окна можно прекрасно видеть всё вокруг и быть в курсе того, что делают друзья, и даже поруководить ими с помощью жестов. Увы.

Кадрилис стал крутить-вертеть рычажки, нажимать кнопки, раздвигать дверцы в стенах – нет, ничего подходящего для борьбы с жуками не видно. Он поискал под креслами, отогнул напольный ковёр, сунул половину уса в мусорную корзину, а козырёк фуражки – на полочку под потолком. В конце концов обессиленный бесплодными поисками командир уснул, прислонившись ухом к двери, чтобы быть начеку и вскочить в нужный момент.

Ему приснился сон про самого себя: с револьвером в лапе он стоял перед полчищем жуков. Кадрилис пальнул в воздух – и всех жуков как ветром сдуло! Проснувшись, заяц нащупал револьвер – что, если и в самом деле приоткрыть дверь и пальнуть в воздух? Ну а если револьвер заряжен пистончиками, что тогда? Жаль, что он не разбирается в револьверах, тогда бы сразу выяснил, не пошутил ли над ним пилот. Ничего, при первом же удобном случае он нажмёт на курок, и тогда всё обнаружится. С новой энергией командир продолжил поиски, выяснил, что где лежит, а затем заново пересмотрел те же предметы.

Тут Кадрилис открыл дверцу в нишу с пылесосом и надолго задумался. Не попробовать ли ему засосать в пылесос жуков, облепивших трап? Да, но в пылесос много не влезет, да и работает ли он вообще? Кадрилис сунул вилку в розетку, нажал на кнопку – и зашипело-зажужжало, как в кофемолке! Заяц пропылесосил ковёр в салоне. Потом он вспомнил, как в доме, где жил когда-то, пылесос, кроме основного его назначения, использовался как разбрызгиватель извёстки при побелке стен. Выходит, что пылесос может и выдувать воздух, поднимать настоящий ветер, нужно только переключить один рычажок… Но какой – этот? Или этот? И тут из шланга вырвалась такая сильная струя воздуха, что Даже угол ковра вздыбился!

Не теряя времени, командир подтащил пылесос к дверям. Сосчитал до десяти, чтобы не горячиться и не заварить кашу, включил пылесос в режиме выдувания воздуха, слегка приоткрыл дверь и направил струю на сгрудившихся на трапе клешнеголовых: вот вам, вот вам! Тучи жуков поднялись в воздух – они летели вдаль, ввысь, шлёпались в лужайку, где безмятежно спали Эйнора и Кутас.

– Быстро на корабль! – крикнул им командир. – Живее, пока проход свободен!

Повторять дважды не потребовалось – сон как рукой сняло, и Кутас с Эйнорой вбежали по ступенькам трапа на корабль.

– Ну и ты и придумал! – с восхищением произнёс Кутас. – И как только додумался, дружище… командир?

Кадрилис польщённо улыбнулся и оглянулся:

– А где остальные?

– Пошли разведать, что и как, – махнул лапой щенок, – притом довольно давно.

– Вот тебе раз, – нахмурился командир. – Не могли подождать, горячие головы!

Кутас с трудом сдержал улыбку, а Эйнора не утерпела:

– Ещё вчера вы сами горячились…

– Что было, то сплыло, – опустил козырёк фуражки командир. – О моём мундире нет новостей?

– Ничего, найдут и принесут, – утешил Кутас.

– Возьми шланг пылесоса, – приказал командир, – и будь наготове на случай, если жуки появятся снова. А ты, Эйнора, положи руку вот на эту кнопку и по команде Кутаса тут же жми на неё, чтобы включился прибор. Всё понятно?

– Понятно, – кивнул Кутас. – А ты… то есть вы пойдёте искать остальных?

– Надо искать, – ответил командир. – Вдруг в западню попали, мало ли что.

– Когда вернётесь, я вам одну очень важную вещь скажу, – пообещал щенок.

– Кутас, – заметила Эйнора, – почему это ты своего приятеля зовёшь на «вы»?

– Я… извиняюсь, но ведь командиру… разве можно… – смущённо пробормотал щенок, в глубине души надеясь, что Кадрилис сейчас воскликнет: «Должен и дальше „тыкать“, иначе как дам подзатыльник!»

Но Кадрилис ничего не сказал. Возможно, потому, что его мысли сейчас были заняты пропавшими пассажирами, а всё прочее казалось несущественным, как знать?

– Ну а свой мундирчик, – вздохнул он, – я, пожалуй, больше не увижу, как и второе ухо.

Заяц поправил на голове фуражку и, соскочив с трапа, помчался вдаль.

– Возвращайся, ты только возвращайся поскорее, – пожелал щенок, провожая долгим взглядом удаляющуюся фуражку. – Я тебе тогда такое расскажу! Ты и представить, и вообразить себе не можешь, Кадрилис!

Бесконечная стройка

Уже третий день подряд пленники трудились с утра до вечера на великой стройке. С тех пор как их приставили к работе, стены башни стали расти как на дрожжах, а жуки, окружившие сооружение коричневой ворсистой оградой, лишь радостно похлопывали друг дружку клешнями. Твинас таскал слюду с окрестных пригорков, пилот обтачивал её о камень, Лягария укладывала стену, а букашки сплёвывали густую жижицу, чтобы приклеивать их.

Трёх рабочих бдительным образом стерегли отряды охранников, готовых в любой момент больно ущипнуть за неповиновение. Особенно доставалось Лягарии, привыкшей командовать другими, не ударив при этом палец о палец. От неё только и слышалось «фи, фи, фи!», потому что, плюясь «клеем», жуки постоянно попадали ей на лапы. Даже во время ночного отдыха пленников окружала живая копошащаяся стена. Всё бы ничего, будь у них хоть малейшая надежда на то, что в один прекрасный день строительство всё-таки завершится, настанет конец их каторжному труду. Ведь и самим новым строителям было бы приятно поглядеть на плоды своих усилий, полюбоваться прочными ровными стенами, аккуратными рядами норок. Только куда там! Когда после тяжёлого трудового дня они, с трудом передвигая конечности и тяжело дыша, добирались до своего логова, тут же из-за холмов к стройке подкрадывались мохноногие насекомые. Отталкивая друг друга, букашки спешили схватить блестящие окатыши, пока те не успели приклеиться намертво.

– Откуда у этих жуков такая неуёмная жадность? – не переставала удивляться Лягария.

– Гляньте, – показал крылом на стену сооружения Твинас.

Из нескольких норок вихрем вылетали облака пыли, изредка оттуда показывались задние лапки жуков, которые, отпихивая соседей, рыли землю – расширяли свои жилища, чтобы в них уместилось побольше блёсток.

– Просто кошмар какой-то! – возмущалась Лягария. – Да нам придётся собрать и обработать для них слюду со всей планеты!

– Сдаётся мне, они не просто набивают норки добром, а ещё и украшают стены своего жилища, – предположил Твинас.

– Ну разумеется! – взъярилась лягушка. – Пока мы тут за них работаем как проклятые, у них остаётся время, чтобы наводить красоту у себя в норах! Но вы-то почему молчите, неужели вам всё равно? – повернулась она к пилоту.

– Нет, не всё равно, – спокойно ответил тот. – Просто я восхищаюсь великолепным пейзажем.

От расстройства лягушка так крепко вцепилась измазанными клеем лапами в пустой рукав пилота, что тот вынужден был чуть ли не волоком тащить её в логово. Для ночного отдыха, чтобы жукам сподручнее было следить за пришельцами сверху, приспособили ложбинку. Тысячи крошечных глазок следили за каждым их движением, тысячи усиков вздрагивали от каждого подозрительного звука, тысячи лапок были готовы пуститься в погоню и тысячи клешней – щипать провинившихся. Самое ужасное, что злые букашки были намного проворнее игрушек, и если бы не это обстоятельство, пленники уже давно убежали бы на свою «Серебряную птицу». Путешественники постоянно обсуждали планы побега, однако ни один из них не годился. Легче было вырваться из объятий гигантских цветов, чем из клешней крохотных букашек.

Вот и этим вечером, едва добравшись до свой ложбинки, они вповалку рухнули на мундир Кадрилиса, подстеленный вверх подкладкой, чтобы привлечённые красивыми позументами жучки не смогли отобрать его. Твинас настолько устал, что не в силах был даже поднести к клюву трубку. От перетаскивания блестящего стройматериала кончики его крыльев облезли. У Менеса порвалась перчатка, к тому же ему доставляли неудобство перевязанные стёкла очков, а на лапки Лягарии налип песок.

Это был уже четвёртый по счету вечер в плену у жуков. После работы игрушки замертво рухнули на мундир.

– Интересно, а что, если оторвать подкладку и сделать из неё накидку, – размышляла Лягария, ощупывая мундир командира.

– На что это тебе? – брякнул Твинас. – Чтобы жуки тебя во время работы не заплевали?

– Никогда ещё я не доходила до такой степени нищеты, – тяжело вздохнула Лягария. – Всё потеряла, осталась ни с чем, будто только что из икринки вылупилась… Ой, что это? – вздрогнула она.

Рядом с ней упал камешек.

– Это жуки хотят меня убить! – побледнела лягушка, забираясь под мундир.

– Тсс! – осадил её Твинас, и глазки его лукаво блеснули. – Возможно, это знак. Не будем вызывать подозрений, давайте спокойно сидеть на месте и ждать, что будет дальше.

Спустя минуту на мундир мягко шлёпнулся ещё один камешек. Твинас сделал вид, что лениво потягивается, а сам вытянул в нужном направлении шею. Теперь у него уже достало сил, чтобы вытащить трубку, но тут третий камешек – бац! – вышиб её из клюва.

– Его почерк, Кадрилиса, – проворчал сыщик, поворачиваясь грузным туловищем в ту сторону, откуда прилетали камешки. Он увидел мелькнувшее за отдалённым холмом знакомое ухо. И снова Кадрилису, как никогда, пригодилась приобретённая когда-то упорными тренировками меткость.