Текст книги "Полоса невезения"

Автор книги: Виталий Каплан

Соавторы: Алексей Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Всех спасти не удастся, – вздохнул он. – А значит, надо спасать, спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука.... Поверь мне, я знаю, я это видел... Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие. Береги их, Сменяющий... Пожалуйста.

Я хотел открыть рот, но в следующий миг он уже повернулся к Ней и сказал:

– Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже понимаешь? Мы были близки. И сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди...

Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась Ее гладкой, почти блестящей поверхности...

Струна плакала. Никогда не слышал Ее такой. Тихая грусть, залившая мир – не только этот, ненастоящий, но и все бесконечные Тональности... хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет... но чем это слово хуже других? Нет, раньше такого не было – ни пафос Мраморного зала, ни ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало в день первого моего Восхождения.

Это был реквием – долгий и грустный, но грусть не растворялась в безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались призрачные, зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!

Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение в гладкой, блестящей Струне. Всего в паре шагов от меня, в примятой траве лежал старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что толпятся в сберкассах, получая свои куцые пенсии. Руки немного раскинуты, рот полуоткрыт, глаза закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.

Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.

Поздравляю, господин Главный Хранитель.

Я закрыл глаза. Лицо Флейтиста представилось мне каким-то совсем другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым бантом на шее. Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то промежуточный случай, между тем народным артистом и этим народным инквизитором.

Инквизиция... Я не боюсь этого слова и никого не хочу обвинить. Тем более его, Флейтиста.

Я открыл глаза. Ветер дул все сильнее, трепал мой дурацкий пиджак, такой логичный в крупном столичном офисе и столь нелепый здесь, в этой проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха нарастали, и только Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.

Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира... Один.

– Он умер только что? – послышалось из-за спины.

Я вздрогнул, словно боялся увидеть призрака. А кого же еще? Вот встреть я тут Пашку Шумилкина с его риторическим "Нарушаем?", можно было б и впрямь испугаться. А так... Коренной житель.

Костик стоял в траве, метрах в пятнадцати от меня. Рыжеволосый, в мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то из-за пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.

– Умер. Я... он сам выбрал это. Он решился... – я понял вдруг, что пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, как это полагается обычным мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как исчез в рыжем пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?

Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь невидимую вязкую среду, опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на лоб. Посидел, помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику глаза и поднялся на ноги.

– Теперь держись, тезка, – Ковылев возник рядом. Я и не думал удивляться. Секунду назад там была только трава и дальний горизонт, а теперь стоял он – давно умерший под завалами собственного дома, вместе с семьей, с соседями...

Я совсем не боюсь мертвых. Я к ним привык, как к живым. Может быть, где-то там, в другом мире, где есть городские морги и лохматый футбольный мяч с железными зубами катится параллельно рельсам... А здесь?

Сам-то я жив? С чего вдруг такая уверенность?

– Придумал, что будешь делать? – спросил Ковылев.

Я только плечами пожал.

– Константин Дмитриевич, – Костик как-то затравленно оглянулся. – Я не могу его увести... как это полагается... Как всех уводят... Она его держит, – он с ненавистью указал на сверкающий стержень Струны. – Как на цепи, понимаете? А эти уже здесь, у вас нет времени... Вам надо решать.

– Слушайся их, – Ковылев сделал шаг в мою сторону и положил руку мне на плечо. – Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.

Я вопросительно взглянул.

– Бороться можно, только имея какой-то план, а его у тебя нет. У тебя есть только они и Струна. Кому ты веришь?

– Никому, – честно признался я. – Даже вам, вы ведь просто призраки. А я... Я тоже убит на лунном поле почти год назад, я просто грязная точка... Мне больше некому верить. Разве что правда... вы обещали совет.

Я взглянул на взволнованного Костика-младшего, он продолжал озираться, ощущая чье-то приближение, но, поймав на себе мой взгляд, посмотрел мне в глаза.

– А ты что скажешь, дитя наше светлое? – изо всех сил выдавливая улыбку, произнес я.

– То, что нефига ржать, – как-то совсем по-взрослому вздохнул он. Вот спроси его, он чего-нибудь умное скажет. Ваше, математическое.

Я снова перевел взгляд на Ковылева. Тот виновато улыбнулся и развел руками:

– Пространство тут, как видишь, дедушке Евклиду не подчиняется. Учти это. Может помочь... – он как-то смутился, даже глаза опустил, уставился на собственные ботинки, старые, тертые, но все еще надежные. – Может помочь, хотя пока что навредило. Дозвониться сюда даже на "мыльницу"...

– Все, поздно, дядь Кость! – неожиданно вскрикнул младший. – Поздно! Их тут вся стая!

– Прости, тезка, – Ковылев виновато развел руками. – Прощаться некогда, а увидеться больше не выйдет. Разве что потом, когда и все. А тебе еще долго осталось...

Он отступил на шаг, и я вдруг понял, что спустя миг он будет так же далек от меня, как и некогда Струна.

Костя. Потерявший все, что возможно, ушедший отсюда и вернувшийся назад ради меня... Как ты рвался обратно? С чем ты там встретился, кроме этих поганых мошек? Чей гнев вызвал, нарушая законы и правила?

Прости, тезка. Если б не ты... Да не было б давным-давно ничего. Только тихое лунное поле. И кляксы укрыл бы первый снег.

– А я с вами останусь, Константин Дмитриевич, – неожиданно сказал рыжеволосый. – Меня они не заметят.

Я посмотрел на него.

– Лучше уходи. Что ты с ними...

– А что они со мной? – ехидно заметил он. – Да и деда не могу оставить. Может, все-таки получится...

– Твой дед был великим человеком, – сказал я.

– Не заметят они меня, Константин Дмитриевич. Это вы берегитесь. А то ведь...

Договорить он не смог. Не успел...

8.

Все изменилось мгновенно. Реальность раскололась на кусочки, на яркие частички мозаики – трава, облако, туманный горизонт. Всё это сейчас перемешалось, все это вращалось с бешеной скоростью, на мгновения застывая странными сочетаниями – и вновь разрушаясь. Как рассмотреть картинки калейдоскопа, если ты сам – не более чем одно из цветных стеклышек?

А потом тряска закончилась и я наконец-то смог оглядеться.

Струна, совсем недавно ужалившая Флейтиста, росла там же, где и раньше. Гладкая, блестящая, твердая... Но упиралась она уже не в серое облачное небо, да и высокие травы исчезли, прихватив в собой бесконечно раскинувшиеся степные пространства.

Это был Мраморный зал, такой привычный и такой неожиданный. Не хватало лишь метронома, да и весь потолок сильно изменился. Он стал выше и освещался дополнительными рядами ламп, словно на новых станциях столичного метро. И в самом центре его зияло отверстие, неровный круг, из которого сочилась черная пустота. Точно такая же дыра имелась в мраморном полу. Между ними и протянулась Струна, опускаясь из тьмы и убегая во тьму.

Я вновь огляделся.

Они были здесь, стояли в дверях лифта. Да и куда им деться? Восхождение окончено, доступ в зал разблокирован. Лена, гладковыбритый Геннадий и худощавый глава боевиков Сальников. Руководящая тройка. Ферзи, примеряющие колону.

А вот лифт, на котором сюда приехала честная компания, я видел впервые. Очередной секрет "Струны". Странно только, почему такой светлый? Весь белый, словно идеальная больничная палата.

Я стоял у Струны, троица мялась в лифтовой кабине, не решаясь выйти в зал. Краем глаза я различил нечеткий, расплывающийся силуэт рыжеволосого Кости и вдруг понял, что его замечаю лишь я.

– Он мертв? – Лена кивком указала на тело Флейтиста.

Кажется, приближаться она боялась. Сила, неподвластная геометрии Евклида, вряд ли подчинится Старшему Хранителю Елене Ивановне.

Та провела ладонью по лбу и, вздохнув, прошептала:

– Держись, Кость. Ну кто же знал, что этим все кончится? Мы были уверены, что всё как всегда...

Я стоял, украдкой посматривая в сторону Костика, но старался не отрывать глаз и от троицы. Кто их знает, какие у них в запасе хитрости, какие тайные дорожки имеются у них к глиняному Демидову?

– Пойдем, – так же отрывисто, явно сдерживая слезы, велела Лена. Давай в лифт, скорее...

– А он? – я перевел взгляд на труп Максима Павловича.

Теперь, когда странное поле исчезло, все выглядело по-настоящему страшно и неизбежно. Пожилой человек в старомодном пиджаке лежит на черном мраморном полу, рот едва приоткрыт, глаза тоже...

Сердечный приступ в метро. Суетливые люди, голова идет кругом, нет сил удержаться, ты падаешь, из последних сил пытаясь найти за что схватиться, сердце раздается болью по всему плечу, дама, которую ты зацепил рукой, возмущенно оборачивается, потом, сообразив, в чем дело, что-то говорит, больно и холодно... А потом усталый от долгой смены сержант, сидит рядом и пишет ручкой в замызганном бланке со слов свидетельницы:

"...Я почувствовала сильный толчок сзади, обернулась и увидела, что какой-то старик падает, попыталась ему помочь, но не смогла. Когда подоспели мужчины..."

Сержант машинально записывает, стараясь оставить место для подписи свидетеля, и думает, что нет процедуры глупее. Окажись это тщательно скрытым убийством, никто все равно не дойдет до истины. Надо скорее составить опись вещей и вызывать труповозку...

...Я дернулся – столь живо представилась мне эта картина. Но голос Лены напомнил мне, где я и кто.

– Идем, Кость, быстрее. Струна оставляет таких себе. В следующий раз его не будет.

Какая глупая фраза. Будто не из жизни, а из фильма Тарковского "Сталкер". Хотя у Стругацких Зона вела себя как-то приличней.

– Иди, – шепнул рыжий Костик. – Они о чем-то подозревают. Не усугубляй.

– Струна, – произнес я. – Она забирает виновных...

– Всегда, – кивнул худощавый Сальников.

Мне почему-то казалось, он попытается обогнуть эту тему.

– Все это все, – попробовал я. – Но Флейтист – это Флейтист. Он – не все. Я не чувствую необходимости оставлять его. Я не верю, что Она требует этого. Это же варварство, в конце концов.

– Идем же, Кость, какой же ты все-таки... – в голосе Лены послышались раздраженные нотки. – Она никогда этого не требует. Это само собой разумеется. Так должно быть!

– Почему? Откуда это известно? Кто напел? Если не Высокая Струна, то кто же? А давай вот сейчас Ее спросим, а? Раз уж ко мне перешла его сила... – сам не понимая, что делаю, я воздел руки к темному потолку. – Высокая Струна, скажи свое слово!

Рыжий Костик предостерегающе зашипел, но было поздно. Я понимал, что творю нечто безумное, но уже не мог остановиться. Наконец-то я убил в себе этот барьер не то страха, не то просто инстинкта самосохранения. Убил и понял, что не хочу больше ничего. Совсем ничего, никакого исхода.

Без меня... без меня, как и раньше. Ведь кем бы я ни был во всей этой нелепой истории, этой карикатуре на справедливость, я оставался лишь кляксой на Лунном поле, маленькой и неподвижной. Мимо меня проходили какие-то люди, им было нужно добраться до цели, и дороги их столь различались, что темнело в глазах.

Зимин с потомками рвался открыть новый бар, "Струна" – спасти всех детей на Земле, КПН – остаться собой, просто тайной полицией, ибо секретные службы очень быстро превращаются в самодостаточные структуры. Даже у Пашки Шумилкина была цель. Мечтал же он, как чакры его разверзнутся, а мозг зальет хлынувшим из астральных сфер Добром.

А я? Как был, так и остался бомжом, собирающим бутылки. Как старая космическая станция, работающая лишь на поддержание внутренней температуры. Я просто существовал. Надоело.

Надоело существовать.

– Что же ты молчишь, Высокая Струна? – усмехнулся я, глядя на дырку в потолке. – Не в голосе ныне, или не в тоне?

– Достаточно, – прервала меня Лена, а рыжий успел лишь шепнуть:

– Они просто не могут подойти к тебе. Их не пускает... Это очень смелая женщина, стоит на самой границе...

И тут уже я рассмеялся.

Главвоспитатель и главбоевик стояли в кабине лифта. Одна лишь Елена Ивановна, Леночка, Ленка отважилась сделать несколько шагов вперед.

Дорога к Струне.

Можно дотронутся до Нее, если та разрешит, а не скроется как вечно отдаляющийся горизонт. А ведь обратного пути нет. Есть лишь бесконечные травы, шум ветра и облака. Псевдотональность. Заготовка для сайта...

– Послушай, Демидов, – голос у нее изменился. Сейчас он был сух, и не осталось в нем ни ласки, ни иронии, ни даже той кошачьей угрозы, которой в свое время удостоился гордый торговец Абдульминов.

– Послушай, Демидов. Ты можешь сидеть тут всю жизнь. И похоже, ты сделаешь это, потому что ты – русский интеллигент, а значит – дурак. Устроишь себе то ли скит, то ли логово... А может, вдруг озвереешь... – она осеклась, позволив себе улыбнуться. – Помнится, в Мухинске ты уже доказал, что и без Резонанса готов на ратные подвиги. Но выслушай меня сначала, а потом уже кидайся ломать самовластие и писать на нем граффити.

– Да я слушаю. – Мне удался спокойный тон. – Только пока ничего интересного не услышал.

– Так послушай. Сейчас мы даем тебе то, о чем так долго и много говорилось – свободу. Ты можешь выбраться... – она вновь осеклась, но теперь замолчала как-то совсем по-другому, опустив голову. Мне показалось, она попросту глотает слезы. Да нет, быть такого не может. – Максим Павлович обрисовал тебе свою сторону медали, взгляни теперь на нашу...

Она откашлялась, будто собираясь начать лекцию.

– Наверное, ты считаешь нас кровожадной хунтой, Косточка? Власть ради власти, цель оправдывает средства, историю не делают в белых перчатках, да? Максим Павлович не пожалел красок?

Я молчал. Не хватало еще пересказывать наши разговоры с Флейтистом. Да и спорить не хотелось, и даже неинтересно было, что еще скажет Лена, какие найдет тропинки к моему сердцу, чем станет обольщать. И так ясно, что это она умеет мастерски.

– Так вот, Костя. Давай уж откровенно. Вся эта наша "струнная" деятельность ни черта не стоит. Это даже не капля в море, это молекула... Аш-два-о. "Струна" действует более пяти лет. У нас, казалось бы, есть всё и сила, и деньги, и связи. А толку? Мы спасаем детей – одного, двоих, десятерых... Ты статистикой нашей не нашел времени поинтересоваться? Это ведь даже не закрытая база. Видать, боялся лишний раз нос высунуть, маскировался... И тебе даже в голову не приходило, что столь нелюбопытные сотрудники уже именно этим подозрительны... Так вот, база статистики. Уничтожено наркоторговцев, сажавших на иглу несовершеннолетних – три процента от средней оценки по стране. Притонов – семь процентов. Сутенеров, торгующих детским телом – два процента! Прикинь, это великая и ужасная "Струна". Ты знаешь, сколько всего детей охвачено системой наших приютов? Двенадцать тысяч пятьсот. А всего по стране беспризорников – пять миллионов.

Она перевела дыхание, взглянула на меня негодующе, словно лично я был виноват в столь низкой эффективности.

– О, как это благородно – отнять ребенка у отца-садиста и матери-шлюхи, спасти и обогреть! Сразу ощущаешь себя героем. И плевать, что миллионы других детей где-то там, во тьме... ну не доходят до них руки, понимаешь. Потом, когда-нибудь... в будущем веке... А этот отдел сетевой преступности... эти наши борцы с интернетовскими педофилами... Глупо и смешно. Закроют десяток сайтов, выловят парочку шизиков – и вагон счастья ребятам . Надо же их чем-то занять, поставить на Великое Служение... особенно если ни к чему практическому непригодны... Да ты себя вспомни, свою судьбу. Ужаснейшее преступление, прыщавому отморозку по мордам съездил. Ты знаешь, что каждый пятый старшеклассник в этой твоей бывшей школе балуется травкой, а то и чем покруче? Тебе сказать процент будущего бесплодия среди раскованных девочек? Так нет, вместо того, чтобы делом заниматься, мы в игрушки играем, в инквизицию наряжаемся, эти дебильные Коридоры Прощения устраиваем.

– Насчет дебильности – совершенно согласен, – не смог я удержаться от комментария.

– А насчет всего остального? Ты что же, не понимаешь главного? Все эти наши маразмы имеют единственную причину – мы бессильны по сути. Нам остается корчить из себя неуловимых мстителей, а отсюда и прочие глупости. А ведь все очень просто, Косточка. Нельзя лечить симптомы. Это же не насморк, это рак. И как бы даже не запущенный. Операция нужна. Настоящая, профессиональная. Не микрохирургия дилетантская, о которой вы всё с Максимом Павловичем шушукались.

– Жучки, микрофончики? – хмыкнул я. – А не совестно своих подслушивать?

– Косточка, – вздохнула Лена, – у тебя у самого-то очень чистая совесть? Снежно-кристальная? Ну так вот когда воссияешь аки ангел небесный, тогда и нас, темненьких, суди. Не думаешь же ты, что мы вас из чистого удовольствия слушали?

– Как можно, Елена Ивановна? – развел я руками. – Долг. А также высшие интересы.

Лена поглядела на меня как-то очень странно. Нельзя сказать, чтобы с сожалением или с обидой, но и радости в ее глазах совершенно не осталось. Сквозила в них унылая правильность, с которой бесполезно спорить.

– Не кривляйся, – наконец сказала она. – Не идет тебе, совершенно. Ты вообще можешь подумать о чем-нибудь, кроме как о себе любимом, о своих болячках и обидках? Так вот, изначально порочна была сама идея. Благородные рыцари, неизвестно откуда прилетающие на крылатых конях, водятся лишь в сказке. А в жизни все так переплетено. Вот ты лучше подумай, откуда берутся, к примеру, бездомные дети. А также, откуда у "Струны" берутся деньги. Мы спасли хорошего мальчика Игорька, помнишь? А заодно посадили на "оброк" Пасюкова с Абдульминовым. Откуда же они деньги на "клиентские взносы" берут? А все оттуда же. Языком милицейских протоколов – "вступая в контакты с оргпреступностью, содействуя коррупции и теневой экономике". Короче говоря, сами же мы эту преступность плодим. Одной рукой наказываем бандитов, другой – кормим и защищаем. И иначе ведь не выйдет, Высокая Струна баксы из воздуха не рожает. И тянется этот порочный круг, эта ловушка "малых дел". Хватит, Костя! – Ее голос налился медным звоном. Безобразие надо кончать. Причина детских несчастий – в несчастье этой страны. Пока здесь такая власть, пока здесь такой воздух – такая будет и жизнь. Надо прекращать. И "Струна" может это сделать. Может взять власть. Может вывести корабль из темной полосы.

– Красиво говоришь, – заметил я. – Хоть бы что новое услышать...

– Ну да, – кивнула она. – Типичное ваше с Флейтистом чистоплюйство. Руки испачкать боитесь. Как настоящие русские интеллигенты, вы только на кухнях болтать горазды, а как доходит до дела – так в кусты. Ну ладно, хотя бы и в кусты. Главное – не мешай нам. Тем, кто может.

– "Кто знает, как надо", – ввернул я давно уже ставшую банальностью строчку.

– Да чего тут знать? Тоже мне, бином Ньютона. Чем сильней загноится рана, тем больше зеленки придется налить. Если мы сделаем это сейчас, все получится быстро и тихо. Но через десять лет... Вот тогда это будет террор высшего класса. Впрочем, страну когда-нибудь спасут. Причем именно полиция, та или иная. Если не "Струна" сегодня, то какой-нибудь военизированный клан. Годом раньше, годом позже... Государственный ли, самопальный... Но тогда уже будет не до детей. Ты уверен, что Заводская площадь не придет сюда? Ты уверен, что переулки Столицы не перегородят баррикадами? И кто будет виноват?

Если предполагалось, что сейчас я упаду под грузом собственной вины, то Лена явно просчиталась. Мне было всего лишь пусто и холодно.

– Всё это я читал в предвыборных плакатах. И уже не верю. Знаешь, почему? Тебе... вам всем... почему-то всем вам, спасателям, кажется, что жизнь укладывается в ваши стройные схемы. Вы считаете на десятилетия... и у вас всё так гладко на бумаге...

И тут она не выдержала.

– Хорош болтать! – на бледных щеках выросли красные пятна – точно розы на снегу. – Иди к нам. Ты нам нужен. Сила Высокой Струны живет в тебе. И только через тебя мы все причастны этой силе. Пойми, идиот, мы не можем тебя заставить... опутать проводами... качать энергию как из генератора... Ты должен сам...

– Кому должен? Вам или Струне? Мне почему-то казалось, что все свои долги я давно выплатил.

Она отрицательно покачала головой и улыбнулась. Теперь уже улыбкой женщины, знающей о своем превосходстве над любым мужчиной – невнимательным, неспособным различить ее ложь.

Она знает меня. Видит насквозь, даже глубже. Слышит до последнего звука моей внутренней музыки, до сотой доли полутона. Старший Хранитель может не играть на скрипке, но слух иметь просто обязан.

– Ты сам не знаешь, что хочешь, – словно врач заключила она. – То ли сломать всё, то ли построить по-своему, то ли просто лежать на диване, кутаясь в плед и читая романчик... Ты сам не знаешь... А всего поганее, что и не хочешь знать.

Я сделал шаг в ее сторону. Всего один, ведь хуже не будет.

– Аккуратнее, Константин Дмитриевич, – шепнул рыжий тезка. – Здесь все меняется очень быстро. С каждым шагом, с каждым миллиметром. Постарайтесь увидеть... Вглядитесь...

Во что? – чуть было не спросил я. В их души? Но Костик ответил сам:

– Мысли их от вас скрыты, значит, смотрите на дела...

– А если наши взгляды на будущее страны не слишком совпадут? заинтересовался я. – Тоже неудачное Восхождение?

Лена прыснула, словно девчонка-пятиклашка:

– Ты думаешь, тут мясорубка? Костик, ты правда поверил ему? Будто мы научились убивать неугодных Струной?

– Ну вот еще, – утешил я. – Силенок у вас на такое не хватит.

Я сделал еще один шаг, маленький шажок в сторону этих странных путчистов.

– Знаете, Константин Дмитриевич...

Я оглянулся и неожиданно понял, что Костик стоит на месте. Он не идет за мной, и скоро мне станет трудно его расслышать. Еще пара шагов – и за скрученным воздухом и пространством его ломающийся голос растает, развеется горьковатым дымком. Навсегда.

– Знаете, Константин Дмитриевич, – сказал мой рыжий тезка. – Они очень пекутся о тех, кто служит в обеспечении яруса. Из техников на Нижние Этажи опускалась лишь их бригадирша, ваш друг Маус и еще двое узких специалистов. Но и они никогда не входили в Мраморный зал... Правда, лифт и пограничный подвал... тот, куда уже не пускают, но связь со зданием еще есть... Вы сами увидите.

Странное чувство, будто весь мир вокруг вертится, точно взбесившийся вентилятор... Меня едва не сбило на черный, в зеленоватых прожилках пол, а глаза уже видели, видели...

Камера в стенке лифта, бесконечные провода. Пульт безопасности, не доверенный даже шефу охраны Гришину. Только Маус там, в верхних апартаментах аккуратно заливает на диск съемки происходящего в белой кабине. Но и у него нет времени просматривать постоянно растущий файл, к тому же приходится проверять – не желает ли это же сделать кто-то другой. Увы, Технический Хранитель, твое искусство сейчас бесполезно – я ведь все равно вижу. И неважно, чьей силой – Струны ли, рыжеволосого ли призрака. Вижу.

Кабина медленно, с гулом катилась вниз. Ее почти не трясло, свет не дрожал. Это был люкс, на котором обратно, в Тональность, повезут короля.

– Все будет в порядке, он же неглупый парень. Покричит, повздыхает – и поймет, что иначе нельзя.

Это Лена. Усталое, совсем пожухлое лицо. То ли так упал свет, то ли слишком намучилась за последние дни – но ей сейчас можно дать и сорок, и больше.

– Не факт, – возразил худощавый. – Этот товарищ непредсказуем.

– Другого не было. – В голосе Лены шелестит осенняя трава.

– Но мне кажется... Ого!

Их все же слегка тряхнуло.

– Поздравляю, коллега...

У Геннадия удивительно белые, здоровые зубы. Мечта дантиста.

– Мир кончился, открылось Ее пространство.

– Ехать еще долго... – задумчиво продолжал Сальников. – Лена, мы это уже десять раз обсуждали, но я все-таки до сих пор сомневаюсь. Ну почему вы так уверены в нем?

– Просто чувствую, – улыбнулась она. – Женскую интуицию не стоит недооценивать.

Лифт опускался все ниже и ниже – сюда, к залу, где все уже разрешилось, а я стою молча над трупом Флейтиста и думаю, как он похож на обычного старика. Может быть, Ковылев уже появился и я сейчас говорю с ним?

Что он хотел сказать? Пространство Евклиду неподвластно. А кому подвластно?

– Так что там насчет страховки? – помолчав, спросил Сальников.

Повисла тягучая пауза. Затем Геннадий сказал:

– Я уже давно послал своего человека. Очень умелый человек. Доставит без проблем.

– А какие вообще могут быть проблемы? – искренне удивилась Лена.

Сальников с Геннадием быстро переглянулись.

– Все в порядке, Леночка, – улыбнулся главвоспитатель. – Ты уж на нас положись, не забивай голову мелочевкой. Мы ведь уже не маленькие, кой чего соображаем.

Я перевел взгляд на "мыльницу", висевшую все это время у пояса, словно заурядный мобильник. Что там говорили мои тезки? Сюда нельзя дозвониться... Дозвониться оттуда...

Я снова поднял глаза на троицу. Не на ту, что в записи – а которая здесь и сейчас. Три комка нервов. Три бомбы, способные если и не на всё, то уж по крайней мере на многое.

– Чего они хотят? – громко, во весь голос произнес я.

– Они уже взяли его... – коротко отозвался Костик. – Везут сюда. В минус первом есть камеры... Ты сам там бывал.

Геннадий с Сальниковым переглянулись:

– Кто с тобой? – коротко и жестко спросил главный боевик.

Почему бы и не ответить?

– Тот, кого уже не надо спасать. Тот, кто знает правду.

Ну-ка, поломайте головы над загадкой.

– ...Этот человек. Он из отдела нестандартных акций, – быстро зашептал Костик. – Ему дали вводную. Сказали, что этот ваш Димка торгует травкой для младших классов. Сказали, родителей нет дома и его надо просто изъять, чтобы поработать с ним здесь, в "Струне"... Дали добро на самые жесткие меры.

... Железная дверь квартиры. Димка с одной стороны – Валуев с другой. Их быстрый и малопонятный разговор. Димка бросается в комнату, хватает мобильник, набирает мой номер.

Валуев достает "Резак-М", универсальную капээновскую отмычку (я видел такую у Сайфера). Он понятия не имеет, что это – квартира "Струны", он просто нашел наконец ту заразу, что, просочившись в ряды ясноглазых детей, потеряла право зваться ребенком.

"Абонент не отвечает или временно недоступен..."

Нет, никакого ясновидения – просто я знаю, что все было именно так. И некогда задаваться вопросом "откуда". Знаю – и всё.

– Он привез его. Минут пять назад... – быстро шепчет Костик. Он не боится. Кажется, уверен, что сделать ему ничего тут не сделают. Знает, что не по зубам ни Лене, ни этим двоим. А ведь Лена, похоже, о чем-то догадалась.

– Ребята, вы что? Какого дьявола? – прошептала она, отступая на шаг. Как это тошно – осознать, что и за твоей спиной могут устраивать игры. Три ферзя – это многовато. Один, ну максимум – два...

– Тут всё не по правильной геометрии, – шепнул рыжий. – Тебе же сказали. Беги.

– Как?

– Просто беги вперед, а я попробую изменить путь. Дядя Костя поможет, он ушел недалеко...

...Коридор был мне смутно знаком. Кажется, я уже был здесь, точнее сказать: меня были. Я ничего не помню из того времени, да и что можно помнить, если весь мир превратился в мутную жижу, куда тебя погружают с головой... и удары по почкам – будто вонзают раскаленный штырь.

А потом милосердие следователя – и палач... как там это зовется в нашей любимой "Струне"? – какой-то Исполняющий Хранитель волочит тебя за ноги в одну из вонючих камер, а мимо тянется этот нелепый, неестественный коридор, непохожий ни на что на свете.

Боль заливает тебя крутым кипятком, рвется наружу, мечется и не может отыскать выхода, глаза почти не видят, на них стекает жижа с волос, словно адский шампунь, изготовленный сумасшедшим химиком. Где-то там, в мутной дали, проползают шершавые стены и редкие лампы, закрытые не плафонами, а решетками, как в переходах на городских окраинах.

Коридор, я плохо помню тебя, но узнаю всегда и везде...

Мерные шаги. Димка! С отросшими волосами (не смог я выгнать его в парикмахерскую, а в "Веге" оболтуса стригли!), глаза опущены в пол и, похоже, внимательно считают плиты. Руки заложены за спину, сзади идет конвоир.

Тишина, долгая, вековая... Такая, наверное, бывает в аду, где лишь одна пустота, ты ждешь, а с тобой ничего не случается. Ничего, никогда, никогда...

– Вы кто? Вы "Струна"? – угрюмо спрашивает Димка, но получает лишь "Иди!" и сильнейший тычок в спину. Конвоир знает, что это уже не ребенок. Высокая Струна, источник добра и света, отлучила его от детства. За того, кто продавал смерть, уже бесполезно бороться. Можно лишь бороться с ним.

Он должен идти туда... Туда, Где Примут Решение.

– Этот человек... сопровождающий... – голос рыжего Костика прозвучал ниоткуда, мальчишка остался там, в Мраморном зале, а я... где сейчас я? Он единственный из отдела служил раньше в следственном.

Я вгляделся. Свет очередной зарешеченной лампочки пробежал по лицу конвоира...

Валуев Игорь, человек "Струны". Отдел нестандартных воспитательных акций.

Это было написано на маленькой нагрудной карточке, пропуск к минус первому ярусу, но мне не требовалось читать, я и так узнал его: эти очки, этот странный холодный взгляд.

Так не может смотреть убийца, бандит или тайный агент КПН. Так не смотрят обычные люди "Струны"... Неуловимый мститель, вчерашний интеллигент и очкарик, поэт, на новом витке революции оказавшийся в департаменте безопасности. Он уже не поэт, он кует людям новое счастье. Теперь изо всех сил он будет казаться жестоким, расчетливым и холодным... ибо другой поэт сказал: "Помой руки и положи в холодильник сердце".

Он морально готовился. Может быть, не спал ночами, кусал подушку, задыхаясь от страха, стыда и надежды. Он избивал бамбуковой палкой Врага Детей – Константина Демидова... Он ли? А почему нет? По времени совпадает. Вряд ли у "Струны" слишком много палачей... пока, во всяком случае. Он готовился стать солдатом, чтобы придуманная им сказка стала былью... Он. Он ждет приказа – набросить струну, ту самую, назначенную очередному маньяку или бандиту. Набросить на Димкину шею...