Текст книги "Полоса невезения"

Автор книги: Виталий Каплан

Соавторы: Алексей Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Двенадцать, одиннадцать, десять...

Лифт снова звякнул. Двери разъехались в разные стороны, я вышел в коридор. Интересно, кто проектировал здание? Не "Струна" и не по ее заказу. "Федеральный фонд" въехал в здание после того, как располагавшееся в нем министерство непонятно какой промышленности объединили с понятно каким Государственным Комитетом.

Ремонт, конечно, проделали мы. Не было у нищего департамента денег на малахитовые лифты, систему наружной охраны и прочее. Однако в целом планировка осталась той же.

Лифт находился не в центре здания, а в восточном крыле. Налево от него начинался шикарный холл, озелененный разнообразными пальмами и цветами. Никаких служебных помещений там не водилось. На некоторых этажах эстетизма ради силами местных сотрудников возвели небольшие фонтанчики, по углам располагались диваны, где можно было отдохнуть от работы, любуясь в окна на жизнь Столицы.

Свернув же направо, ты попадал в лабиринт коридоров, два из которых опоясывали здание с обеих сторон, а остальные пронизывали насквозь, образуя множество помещений без окон. Они были либо закрыты, либо помечены табличками "Только для обслуживающего персонала!". Впрочем, мне и не слишком хотелось соваться в эти недра.

Похоже, там, в темноте загадочных подсобок тянутся какие-то коммуникации, корнями уходящие вниз, к Мраморному залу, если вообще не к центру Земли. Туда, где не бывает никто за исключением Старших Хранителей.

Возможно, именно там находились и лифты, ведущие вниз. По крайней мере, основная лифтовая секция дальше первого этажа не шла, а официальные подвалы "Фонда" не представляли из себя ничего особенного.

Как глубоко расположен Мраморный зал? Вполне возможно – ниже любого армейского или правительственного бункера, а уж охраняется получше, чем пентагоновские объекты. Куда там штатникам до нашей Высокой Струны!

Миновав северный коридор, я свернул в закоулок, прошел по освещенному ярким оранжевым светом аппендиксу и распахнул дверь кабинета за номером 1014.

Дохнуло чем-то знакомым.

Подумать только, за такой срок, а уже привык к месту! Не мое оно, конечно, а Мауса. Что-то (вернее, почти все) я бы тут поменял. Даже имею на это право, но...

Я тут гость, хоть и главный, а гость должен не забывать великую мудрость про монастырь и его нормативные акты.

В комнате царила полутьма. Окон тут тоже не было (чином не вышли хозяева), но к служебным секциям данный сегмент не имел ни малейшего отношения. Я заметил, что на остальных этажах ему соответствуют кладовые хозчасти.

Верхний свет не горел, его без проблем замещал монитор и висевшая над ним лампа. Шкаф в дальнем углу, узкий, неудобный диван, стол, заваленный книгами и, естественно, компьютер в углу, куда уж тут без него.

Маус сидел в своем рабочем кресле, читая книжку, на мониторе ползла какая-то шкала. Что-то у него инсталлировалось, издалека особо не разберешь. В колонках играла музыка. Все как всегда.

Я вошел и хлопнул дверью. Маус вздрогнул и обернулся.

– Ух, шеф, напугали!

– А что ты не закрылся? – спросил я. Тот лишь плечами пожал.

– Да, так... Сам не знаю, – он глупо улыбнулся. – Забыл.

Я посмотрел на часы. Десять вечера. Скоро стемнеет, уже все-таки не июнь. Катится солнце на зиму, лето на жару...

– Уезжаете, шеф? – спросил Маус. Откуда он знает? Лена только что осчастливила меня новостью, а этот тут как тут.

– С чего ты взял?

Похоже, вопрос был задан вовремя. Хакер в замешательстве отвел глаза. Так делают те, кого смогли уличить. В чем только, хотелось бы знать?

Вот так поневоле и задумаешься: а не продолжаются ли проверки, о которых ты, Костя, уже позабыл? Не затем ли тебя привезли в Столицу, отправили на серию, прямо скажем, непонятных заданий, а теперь еще препоручили какую-то инспекцию?

А я то думал, все будет просто и ясно. Нажмут пару кнопок – и все! Нет. Здесь доверяют не столько машинам, сколько людям, а те в свою очередь отлично знают дело. Ты думаешь, что игра уже кончилась, что ты вышел из нее победителем, но тут-то как раз все и начинается, и плетется вокруг тебя липкая паутина. Причем плетется совсем не тем, от кого ты ждешь такой пакости.

Как же еще? По-другому нельзя. Логика любой спецслужбы описывается десятком очевидных аксиом.

– А, слухами земля полнится, – пожал плечами Маус. – Вот куда – сие мне неведомо, а об остальном и в отделе поддержки узнать можно, у Маринки, – он задорно мне подмигнул.

Я сделал вид, что поверил. Вряд ли Марина из отдела поддержки станет болтать всем подряд, кому и какие командировочные выписала, но все-таки... Пока разойдемся на заготовленные позиции, а там посмотрим. В конце концов, ну что такого, если Мауса "попросили" чуть-чуть за мной приглядеть? Ничего странного. Удивительно было, сложись все наоборот.

Интересно, а может, в его компетенцию входит также подать знак другу Сайфу, если я покажусь ему странным? А "друг Сайф" и не задумается – просто всадит мне пулю из своей очередной игрушки и пойдет пить кофе в то заведение на Полянке. Он ведь профи, работу делает быстро и идеально.

Что за мысли? Недаром говорится – самая первая мысль самая верная.

– Еду я к некоему господину Осоргину, в приют для несовершеннолетних воспитанников, – нарочито канцелярским тоном изрек я, хотя командировочного предписания еще в глаза не видел и о формулировке мог лишь догадываться.

– А, "дети Струны", – понимающе кивнул хакер. – И дядя Юра впереди. В белом кителе на бледном коне.

– Кстати, а почему в кителе? – я сел на диван.

Похоже, Маус знал несколько больше, чем положено ему по чину. По крайней мере, Осоргин для него не пустой звук. Уже интересно.

– Как почему? – компьютерщик удивился. – Он же моряк бывший. На авианосце служил, в Южноморском флоте. Да вы в его этот лагерь поедете, все сразу поймете. У него этого хозяйства немерено. Шхуны, фрегаты, яхты... Пацанам мелким нравится. Девчонкам тоже.

– А ты знаешь его? – решился я на вопрос.

В конце концов, чем черт не шутит, может, и знает? Тогда будет проще. Хоть немного. Приеду туда подготовленным.

– Кто ж его не знает? – Маус смотрел на меня с удивлением. Теперь он лишний раз убедился, что я Мухинском взращен и дальше его окраин ориентируюсь погано. Даже в делах "Струны". Что, собственно, и есть правда.

– Осоргин у нас человек большого полета! Везде успел поучаствовать. И в южных делах, после Смуты. Там, его наши как раз заприметили. Потом уже, когда человеком "Струны" стал – и с работорговцами в Азии разбирался, и с "наркомами", и вот с беспризорщиной. Короче, везде поспел наш пострел, Маус оттолкнулся ногою от столика. Его кресло на колесиках подкатилось к дивану. Хакер показным шепотом сообщил:

– Осоргин – такой человек! Его и Старшие Хранители слушают. Говорят, вплоть до... – он кивнул вверх и замолк.

Почему никогда, никогда "Струна" не называет по имени своего лидера? Кто во главе пирамиды? Кто стоит выше Лены и кучки остальных Старших Хранителей? Сразу наш загадочный Главный Хранитель или кто-то есть между? Некое политбюро? И почему вообще вокруг этого клубится мутное облако таинственности?

– Впрочем, не зря у него этот вес, – покачал головой хакер. – Есть повод. По крайней мере, если этот его лагерь с другими сравнить... Будет заметно. Я даже не понимаю – чего там инспектировать? Никаких гвоздей, блин. Вот Уральский наш приют – другое дело. А Осоргин...

Он задумчиво смолк. Похоже, и впрямь был удивлен. Да и что тут странного? Будь он хоть трижды моим "дозорным", всей правды не знал бы так и так, а порассуждать Маус любит. Не зря же умственным трудом занят!

– Короче, странная у вас командировочка, ну да мы вас тут будем ждать, – он наигранно прослезился. – И ждать, и ждать! Шеф, не бросайте нас в терновый куст, возвращайтесь скорее.

– Хотелось бы, – честно признался я. – Мне с вами как-то спокойней.

Лицом Мауса вдруг изменилось. Он стал каким-то серьезным. Даже взрослее немного, чем раньше. Удивительно. Вот так общаешься с человеком, долго общаешься, а не знаешь о нем ничего. В самом деле, ровным счетом ничего. Чтобы личный файл его просмотреть, рангом я пока не вышел, а о себе Маус умеет не говорить. Чуть повернется тема в ненужную сторону – легко перекинет стрелки.

И в этом я хорошо его понимаю.

– Нам с вами тоже, – произнес Маус. – Спокойнее.

В этот миг за спиной у него поверх музыки вклинился длинный гудок.

– Message! – оповестил женский голос.

– Звиняйте, – компьютерщик повернулся к машине, вновь подкатившись к ней на своем кресле. – Похоже, "мыло" пришло. Похоже, личное.

– Ну, коли так, – заключил я, – принимай мои скудные дела. Хотя и принимать нечего, я так зашел, сказать, что уезжаю. Тем более, ты и сам все знаешь.

– Работа такая, – углубившись в систему, ответил Маус.

– Ну, коли так, читай свое личное "мыло", а я пошел...

– Эй, – он вновь повернулся ко мне. – Шеф, вы только, когда вернетесь, сразу звякните мне. Хорошо?

Малахитовый лифт довез меня до первого этажа. Все дорогу я прибывал в гордом одиночестве. То ли слишком рано было для нашей конторы, то ли слишком поздно. Не обвыкся я еще со столичным ритмом, да и расписанием тоже.

Внизу было тихо. Сквозь прозрачные стены виднелся тонкий серп растущего месяца. Как в древней детской передаче "спят усталые игрушки". Охрана у выхода вяло ждала посетителей. Таковых не наблюдалось.

– До свиданья, – машинально произнес я.

– Всего хорошего, – парень-"секьюрити" не шелохнулся. Как стоял в своем строгом костюме в паре шагов от металоискателя, так и остался на месте. Интересно, а откуда берутся такие, как он?

Тоже "люди Струны"? Тоже проходят ежегодное восхождение? Или, сидя на первом этаже, ребята и знать не знают, что находится выше? Но выяснить сие невозможно. Начальник наружной охраны Гришин, молчаливый худой человек, пару раз заходивший к Лене в кабинет, наверняка вышколил своих подчиненных, и заводить с ними посторонние беседы – занятие столь же увлекательное, сколь общение с многоуважаемым шкафом.

За разъехавшимися в сторону дверями начинался город, Столица. Сперва, конечно, тянулось крыльцо, потом огороженная территория с автостоянкой, ну а потом уже – собственно город.

Я оглянулся назад.

"Федеральный фонд защиты прав несовершеннолетних" – золотились буквы на черном мраморе. На самом деле мы числимся при какой-то парламентской фракции, хотя в реальности фракция числится при нас. "Струна" не лезет в политику, но среди государственных мужей так же много наших "друзей" и "клиентов", как и в мире уголовного бизнеса.

Уж кому-кому, а им "Струна" привила любовь к детям всерьез и надолго.

Я вышел за ограду и двинулся к метро. Офисный центр, построенный ловким столичным мэром чуть в отдалении от Кремля и правительства, соседствовал с простыми кварталами. Здесь тянулись и новостройки, и старые пятиэтажки времен повальной кукурузации, в узких переулках располагались мелкие фабрички, конторы и коммунальные службы. Ходили разговоры, что большая часть этих строений уже обречена – в недрах мэрии вызревают планы коренной реконструкции центра. Ничего хорошего я от мэрских планов не ждал, но и поделать ничего не мог. Здесь кончались возможности "Струны". Если никакие дети не пострадают – то и ладно.

Быть может, через год здесь воздвигнутся очередные банки и супермаркеты – бетон, стекло, металл. Только вот души в них уже не будет, исчезнет душа, просочится в канализацию, уплывет из некогда великого города.

Хорошо хоть метро останется на месте. Хоть какая-то константа бытия в утекающем, как песок сквозь пальцы, мире.

И все-таки метро – место довольно странное. Вот взять, к примеру, отражения. Стекло вагонных дверей – это неправильное зеркало, оно показывает нас куда старше, чем на самом деле. Женщина не первой молодости выглядит дряхлой старухой, розовощекий школьник, выдувающий пузыри жвачки существом неопределенного возраста и пола, а я сам – мрачным дядькой, которому пора уже всерьез задумываться о пенсии. В мои-то тридцать!

Чутье подсказывало, однако, что пенсия – это не для меня. В той пестрой и хищной жизни, в которую я с головой окунулся (вернее, меня окунули) до пенсии надо еще дотянуть. Избежать пули в затылок, обширного инфаркта, Мраморного зала... Сумею ли я пройти по невидимой ниточке над жадной, дымящейся мутными клубами пропастью? По тоненькой, до предела натянутой ниточке... струнке... Струне.

На Площади Революции вагон заметно уполовинился, образовались свободные места, чем грех было не воспользоваться. Пускай я и не то болезненное создание, каким видит меня темное стекло дверей, но все же умотался сегодня до предела. Весь день на ногах, в бегах... а еще эта в высшей степени странная командировка в колонию... или, официально, "Учебно-воспитательный приют "Струны"", в просторечии – "упс". Лена, правда, таких слов не любит, но частенько, забываясь, сама же и говорит. "Упс..." – выдохну я с облегчением, вернувшись через неделю из поездки.

Бабка, сидящая напротив, посмотрела на меня неодобрительно. Что, храплю? А вполне может быть. Вагон так плавно покачивается, мелькают бледно-желтые лампы в заоконной черноте – как будто по ночной реке плывут лимоны... огромные, с детскую голову, чудовищные лимоны-мутанты, выросшие на отравленных радиацией землях Окраины... а может, в щедро политых кровью садах Дальнегорска... щедро политых, удобренных пеплом и углями... уголь это же калий, самое то для подкормки растений... да хотя бы тех же огурцов, какие наверняка выращивает эта вот бабка на своих шести сотках. И не знает наивная женщина, что вырастет у нее совсем иное – темно-синее, упругое, с острыми, как у осоки, краями.

...Темно-синие травы приходилось раздвигать руками, и они тут же, недобро шелестя, смыкались за моей спиной. Я успел порезать руки, а не прошел и километра в этих травяных джунглях. Мягко зеленело над головой небо, и не было в нем ни солнца, ни луны. Я чувствовал себя потерявшимся на плоскости муравьем, и знал, что путь мой никогда не кончится, что впереди угрюмая синяя бесконечность.

Но бесконечно бродить мне не пришлось. Слева колыхнулось травяное море, и выскользнул мне навстречу мальчишка. Тот самый, рыжеволосый, в мятой футболке, в продранных выше колена джинсах.

– Здрасте, Константин Дмитриевич!

Я даже и не особо удивился. Мало ли чего водится в синей траве под зеленым небом?

– И тебе здоровья, тезка. Что новенького?

– Многое изменилось, Костик, – послышался низкий баритон справа, и, раздвигая упругие стебли, вышел из травы Ковылев. Был он сейчас почему-то в пиджаке, при галстуке, только измазанные глиной брюки портили общее впечатление. И на бледном, бумажном каком-то лице отчетливо выделялись темные, внимательные глаза.

– Многое изменилось, Костик, – повторил он, – и еще будет меняться. Причем чем дальше, тем сложнее. Извини, не получилось вовремя предупредить. Мы вот с ним, – взъерошил он мальчишкины волосы, – уже сколько идем, а только сейчас удалось. Вокруг тебя стенка, и не пробиться. Вон, гляди!

Ковылев взмахнул рукой (лацканы пиджака обтрепались, механически отметил я), и сейчас же внизу, в траве, началось кишение, шелест, стрекот, писк. Черные маленькие точки множились, выползая то ли из норок в земле, то ли выпрыгивая из теплого, застывшего воздуха. Сперва мне почудилось, будто это жуки или мухи, потом, когда они поднялись вверх и выстроились в сложные фигуры, я принял их за крошечные, в миллион раз уменьшенные самолеты. Но, лишь хорошенько приглядевшись, понял, что это.

Паузы. Черные музыкальные знаки, отменяющие звук, дарящие тишину. Ненадолго – на полтакта, на четверть, на восьмую, самые мелкие и юркие – на шестнадцатую. Казалось, они слетели со страниц всех нот мира и собрались здесь, передо мной.

Я протянул ладонь, осторожно коснулся ближайшего знака, похожей на рыболовный крючок восьмушки. Наощупь она оказалась холодной, словно только что вынутой из морозильной камеры.

– Вот то-то и оно, – назидательно произнес пацан. – Эта дрянь вокруг тебя летает и все глушит, а ты не видишь. Попробуй-ка пробиться сквозь них... Знаешь, как больно кусаются? Вон, посмотри.

Он продемонстрировал мне свои загорелые руки, сплошь и рядом усеянные багровыми пятнышками, местами подживающими, покрытыми корочкой, а местами и свежими.

– А что делать, Костя? – вздохнул Ковылев. – Есть такое слово, надо.

Я не понял, к кому из нас троих он обратился. Вполне возможно, что и к себе.

– Ладно, времени у нас мало, – продолжил он сухо. – Скоро вибрация погаснет и наши тональности разойдутся. Поэтому слушай не перебивая. Там, куда тебе предстоит идти, все окажется гораздо сложнее, чем ты сейчас думаешь. Ненависть, любовь, стыд и страх спутаны там в один огромный клубок, и тебе придется потянуть за ниточку. Именно тебе, пойми это. Так вышло, что на твоей душе скрестились взгляды, надежды и тревоги, и тебе самому решать, как с этим быть. И быть ли вообще. А это страшно, решать и решаться. Это больно, это неуютно.

Он ненадолго замолчал, то ли прислушиваясь к чему-то внутри себя, то ли превозмогая нахлынувшую боль. Во всяком случае, лицо его еще сильнее побледнело, хотя куда уж дальше-то? И так оно словно вырезано из мелованой бумаги.

– Помни, – наконец продолжил он, – никто не в силах заставить тебя решить. Никто не вправе и решить за тебя, и даже подсказать тебе никто не может, ни мы, ни они... Пойми вот еще что – сил твоего разума не хватит, чтобы во всем разобраться, чтобы распутать. Но у тебя есть не только ум, больше доверяй своему сердцу. В миг, когда все покажется потерянным, когда все смешается, исказится окончательно – тогда заставь замолчать свой рассудок, прислушайся к тишине... Но не к этой, – махнул он рукой в сторону неподвижных значков-пауз, – а к настоящей тишине, которая выше и дальше. И только тогда оттуда, из вышины, о которой ты не хочешь знать, придет ответ. И другой ответ поднимется снизу, из глубины, о которой ты тоже не знаешь. Придется выбрать только один... и вот на этот выбор повлиять не сможет вообще никто. Мы с Костей, конечно, будем рядом, где сможем, там прикроем, но сам видишь, это не слишком у нас получается. Я сам не понимаю, зачем послали нас двоих... когда есть настоящие... Ладно, проехали. Короче, будь очень внимателен и очень осторожен. Никому не верь безоглядно... но никому и не откажи в своем доверии. Сложно, да? Прости, но сказать конкретнее не могу. Запрещено. Будущего нельзя знать, о нем можно лишь догадываться...

– Ну что, пошли? – прервал его речь пацан. – Ты всё болтаешь, а я уже замучился их держать!

– Ладно, отпускай, – повернулся к нему Ковылев.

И сейчас же паузы дрогнули, разорвали свой сложный узор и, жужжа, начали расползаться. Я даже не сумел понять, куда. Вот их было видимо-невидимо, и вот уже последние исчезают, тают в воздухе, уходят в землю, темными огоньками растворяются в зеленом небе.

– Тебе туда! – рыжий указал мне ладонью вперед, к невидимому за травяными зарослями горизонту. – Иди и не оглядывайся, а то заблудишься еще, ищи тебя потом по замыканиям... И вот еще что, ты, если увидишь его, передай, что я... что мне... ну, в общем... нет, короче, ничего не передавай, а то он испугается. Все, ползи.

И я пополз, если только можно так обозвать медленное странствие среди невозможных, неземных трав, чьи стебли доходили до моего лица, а листья формой напоминали сабли... иззубренные жестокие клинки. Смыкаясь за моей спиной, они, словно рассерженные змеи, шипели вслед, они не хотели меня отпускать из этого пространства, и неподвижный воздух звенел, как если чайной ложечкой слегка ударить по хрустальному бокалу. Но пить оттуда не следовало, там, в хрустале, плескался яд... невидимый, неощутимый, настоенный на здешних жестоких травах...

– Слышь, парень, ты это... ты свою остановку не проехал? Вроде бы и не пьяный. Может, сердце прихватило, а?

Надо мной склонилось полное участливое лицо. Немолодая, изжеванная жизнью тетка. Тетка, чье отражение в стеклянной двери старше ее как минимум лет на двадцать.

Я вздрогнул. Травяные синие джунгли, оборванные струны, черные мухи-паузы – ничего этого не было, а был почти пустой вагон и бесстрастный механический голос:

– Станция "Первомайская".

– Спасибо! – дернулся я, сам толком не поняв, кого именно благодарил: живую тетку или ту, из динамика.

И уже выскочив на платформу, скользнул взглядом по своим ладоням. По свежеисцарапанным ладоням. Да, мощная трава...

Часть четвертая

Взвейтесь кострами...

1.

Микроавтобус свернул с бетонки и покатил куда-то в лес. Сзади, в недрах машины, завозились коробки, предназначавшиеся для приюта. Водитель Егор сбавил скорость и выключил радио...

...Хорошо. Пять часов в дороге, Можайск остался далеко позади. Кажется, еще пара минут – и въедем мы в колыбель цивилизации, Европу. Мимо проносятся фуры, пахнет соляркой, трассой и кока-колой. Солнце бежит за нами по небу, проливая на шоссе белый океан света. Жарко, по обе стороны плывут поля (хоть бы один лесочек!), и вообще пейзаж подозрительно напоминает пустыню. Дорога вызывает уже тихую ненависть, а столбики все бегут и бегут.

200, 250, 300...

Учебный приют "Струны" с милым, а главное, редким названьем "Березки" расположен недалеко – не то что крымские и уральские заведения. Впрочем, добраться сюда немногим легче. Сначала по шоссе (прав, прав был старик Карамзин!), потом по сельской бетонке, ведущей, если верить указателю, в поселок Мастыкино.

Жара клонила в сон, пить "Пепси" меня не тянуло, хотя Егор настоятельно предлагал. Пепси – это для его поколения... Останавливаться в придорожных забегаловках тем более не хотелось – бессонная ночь и чудовищная дорога сделали свое дело.

Не спалось мне перед этой поездкой... Недавний сон в метро, похоже, перебил все ритмы организма, но не снял ни усталости, ни раздражения. Ковылев... Что ты пытался сказать мне, мистический мой тезка? Что меня ждет здесь, в милом приюте?

...Незаметно впереди исчезли горбатые бетонные плиты, вновь пошел асфальт, хороший и ровный, словно мы вернулись на трассу, бегущую к приграничному Закрайску, а далее – до Берлина и Парижа.

Куда там! Обычный лес – березки, липы... Родная природа, а впереди...

– Сейчас приедем, – Егор высунул руку в окно. Дорога свернула чуть вправо, из-за деревьев выплыл забор со встроенным в него зданием КПП. То ли бывший пионерлагерь, то ли турбаза. Такого добра с былых времен осталось немало. Что-то ветшает, что-то скупают ловкие коммерсанты, превращая в "центры рекреации" для "конкретных пацанов", что-то кое-как доживает свой век, продолжая снабжать ветеранов труда путевками на минералочку за полцены. Профсоюз еще жив, понял, где его место, и бучу против правительства на поддержал. За то и кормится крошками с хозяйского стола. Сам ест и своих не обносит.

– Вот, пожалуйста. Типа прибыли. – Егор вдавил тормоз, и японский самурай "Ниссан" покорно замер перед воротами "упса". Водитель посигналил.

Да, тогда в городе, пробираясь сквозь пробку, он очень метко назвал наш гудок "воплем гибнущего динозавра". Есть в нем что-то древнее, обреченное и усталое. Как и во мне – после сегодняшней ночи...

... В три часа, отчаявшись задремать, я поднялся с кушетки и сел к компьютеру. Минут пять поиграл в "Тетрис", надеясь, что это нагонит сон. Не нагнало.

Я зачем-то огляделся по сторонам, нажал на картинку с краю рабочего стола и быстрым движением вбил свой пароль и логин.

Сеть "Струны" – самая мощная и большая система на всем пространстве нашей некогда великой державы. Кстати, Маус говорил – нет нигде в мире. Дело не в масштабах – система защиты, скорость, информативность...

Маус мог и приукрасить. В его-то возрасте, тем более в разговоре о любимых железках... Хотя я был склонен поверить. Вряд ли "пентагоновские ястребы" применяют в своих сетях нечто иное, нежели технологии современной кибернетики. А вот "Струна"... ну не может она без Резонансов, Вибраций, Обертонов Тональности.

Я посидел минут пять, изучая все, что там было по "Березкам". Формальности были соблюдены, и я зашел в базу данных.

Где ее взяли? Украли у КПН? Нет, скорее купили. Или забрали. Такое тоже возможно. Узнай либеральная общественность об этих файлах – ох, не стала бы так восторгаться своей недавно обретенной свободой.

Каждый жучок, каждая букашка... Родился, умер, болел, служил, работал, учился, подвизался... Меня, правда, нет. Почему – не знаю. Совсем нет.

Вот родители – есть. Все про них сказано. Где живут, кто сын (данная ссылка не работает – видать, локальные ограничения системы), где работают, где учились. Даже телефон есть. Наш. Домашний.

Я снял трубку. Набрал номер. Тишина.

Длинный гудок. Еще один, еще...

И тут стало страшно. Липкий, противный страх, столь плотно питающий воображение, и сам, точно вампир, присосавшийся к моим тревогам... Представилась мне комната в недрах "струнного" небоскреба. Полумрак, в музыкальном центре играют польские растаманы, а за экраном, пробавляясь холодным "Спрайтом" (эти уже не детки, в пиво не играют) сидят Маус с парой-тройкой своих коллег. Сидят и наблюдают.

Потом он снимает трубку. Уж его-то абонент всегда на связи.

– Алло, Елена Ивановна? С вас коньяк! Мы его нашли.

Вспотевшими пальцами я закрыл окно базы, перешел в раздел карт и долго изучал Мастыкинское озеро, к берегу которого прижался УПС "Березки". Словно хотелось мне показать незримому наблюдателю, что все так же я верен "Струне", так же готов бороться и за правое, и за левое дело, так же трепещу...

...Водитель вновь посигналил. И сразу дверь КПП распахнулась, на крыльце появился парнишка лет четырнадцати, в джинсах и майке группы "Алиса". Из-за спины надрывалось радио. Снова госпожа Земфира с песней о тяжкой судьбе молодежи. Хорошо еще не о детях.

Только не о детях! О чем угодно!

Парень-"алисоман" спустился с крыльца, сделал пару шагов и замер. Похоже, он ждал не нас. Уставился взглядом на столичные номера, покрутил головой и присвистнул. Егор давеча сказал – у "Струны" скоро появится своя серия номеров.

Пока приходится использовать просто "блатные". Так что особо и не поймешь, свои ли приехали или слишком обнаглевшие "беспредельщики". Курьезы уже случались.

"Алисоман" обернулся и крикнул:

– Ник, Ник! Давай сюда!

– Картина Репина "Не ждали"! – усмехнулся Егор. Он посмотрел назад, туда где примостились коробки, и заметил: – Сюрприз детишкам устроили.

Интересно, а что в коробках? Грузили их аккуратно, а вот везли... Ну, как у нас возят, известно. У отца на работе однажды грузили спутник, и крановщик ударил контейнер о стенку цеха. Ничего, летал аппарат, на год больше расчетного срока.

В дверях возник еще один парень. Этот был старше, лет шестнадцати-семнадцати. По случаю жары на нем были лишь обрезанные джинсы и хайратник на лбу. В руках красовалась бутылка "Орловского" пива, отвратительной, дешевой муры...

Похоже, это и есть Ник. Интересно, кто сие – воспитуемый или воспитующий?

Терзаться вопросами мне не дали. Парень с бутылкой подошел к опущенному стеклу и произнес:

– Здравствуйте. Вы по какому вопросу?

– Я Ковылев, из столичного управления, – сказал я, ощущая себя как-то странно. Кто бы мог подумать! Не хватает только костюма-тройки и чемоданчика... Хотя нет. Чемоданчики теперь не в моде. Чиновники любят свободные руки. Разве что папочки при себе держат. Или портмоне. Появилась недавно такая мода.

Ник согласно кивнул и тут же представился.

– Старший дежурный по КПП Власов. Дядя Юра вас ждет. Сейчас объясним, куда ехать, – он повернулся к "алисоману" и произнес: – Шустрик, проводи гостей к "сваям".

Затем старший дежурный Ник-Власов махнул кому-то рукой, повернувшись к воротам, и те с утробным урчаньем поехали в сторону. Нашем взору предстал УПС "Березки".

– Пусть к нам сюда сядет, – сказал Егор.

Удивительно, всю поездку он умудрился общаться со мною так, что даже и непонятно: на "ты" или на "вы".

Я открыл дверь и подвинулся, благо в "Ниссане" на переднем сиденье помещается если не три, то уж два с половиной человека точно. Шустрик, сойдя за половинку, запрыгнул рядом, лихо захлопнул дверь и показал рукой вперед.

– Тут просто, – небрежно сообщил он. – К "сваям" – вперед. По основной аллее.

– А "сваи" – это что? – полюбопытствовал я.

– "Сваи", – Шустрик повернулся ко мне. – Наследие темного пионерского прошлого. Корпус директора...

Машина плавно вплыла в ворота и покатила по центральной аллее.

Погода была самой что ни есть пионерской: солнце, жара – так и хочется самому окунуться в холодную воду Мастыкинского озера. Может, еще приведется. Уж пляж-то здесь непременно должен быть, а если по каким-то причинам и нету... Я покосился на Шустрика. Наверняка местное население как-то решило проблему.

– Построили над озером, – продолжал разъяснять Шустрик. – От лагеря смотришь – цивильно все, с колоннами, а от озера видно, что сваями подперто, – он усмехнулся и полушепотом произнес. – "Сваи" еще "От заката до рассвета" называют. Помните, там с одной стороны бар был, а с другой пирамида индейская...

Я, естественно, не помнил. Он про фильм, что ли?

– ... Только дядя Юра обижается сильно, – Шустрик пожал плечами. – Не знаю почему. Никто не знает.

Он перевел взгляд обратно, внимательно изучая дорогу.

Мимо плыл до боли родной пейзаж. Руины гипсовых пионеров, заросшая бурьяном линейка со сценой для речей и ржавым флагштоком, площадка с какими-то блеклыми стендами.

– Мы оттуда все перетащили, – поймав мой взгляд, пояснил Шустрик. Флаг теперь на площадке у свай поднимаем, а остальное... – он поморщился. Не пригодилось.

С другой стороны я заметил одноэтажный, барачного типа корпус с чудовищным числом окон. Видать, столовая. К тому же в проеме боковой двери нарисовался массивный дядька при белом поварском колпаке и двух здоровенных бидонах. Вслед за ним брели трое пацанов, примерно ровесники Шустрика. Двое тащили кастрюлю размером с рогатую океанскую мину, еще один страховал товарищей, придерживая ее сзади.

– По кухне сами дежурим, – вновь заметив мой взгляд, разъяснил Шустрик. – Девчонки в основном. Парни только таскать помогают... Ой, налево теперь надо! Налево!

Егор резко крутанул руль. Коробки подняли шум. "Ниссан" тряхнуло, но с пути мы не сбились, выйдя на финишную прямую.

– Там дальше жилые корпуса, – указав на центральную аллею, добавил Шустрик. – А вот и "сваи".

Мы въехали на площадку, предварявшую лестницу весьма характерного здания. Мраморные колонны до второго этажа, облупившиеся стены... Почему советские архитекторы так любили копировать барские усадьбы? Ностальгия или скрытое диссидентство?

"Ниссан" обогнул лужайку с воткнутым в нее флагштоком и двумя асфальтированными тропинками. Не хватает только выложенного цветами слоника...