Текст книги "Полоса невезения"

Автор книги: Виталий Каплан

Соавторы: Алексей Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Блин, неужели на этот раз действительно все, – промелькнула неожиданно сухая, лишенная эмоций мысль. Выходит, не лунное поле, а черный снег... Снег, набившийся мне за шиворот и растекающийся холодными струйками по телу. Снег, заморозивший мозги, изгнавший из меня человека и превративший в агонизирующее животное.

А животное и действовало свойственным ему образом. Миг – и зубы мои вцепились врагу в нос, судорожно, отчаянно сжались – и сейчас же горячая чужая кровь наполнила мой рот, и я захлебнулся ею, забулькал, но не разжимал зубов, и отовсюду – и снаружи, и изнутри головы не прекращался крик.

А потом вдруг все кончилось. Слепящий свет армейского фонаря, заскользившие повсюду быстрые гибкие тени, и вот уже сильные руки поднимают меня, ставят на ноги. Все пляшет и кривится перед глазами, лунный серп то взмывает в небо, то наискось рубит землю казацкой шашкой, а где-то далеко-далеко, в двух шагах, корчится, расплывается на сером снегу черное пятно – поверженный враг, и тени весело лупят его ботинками под ребра.

Откуда-то слева вывернулся мальчишка. Тонкий, восторженный голос:

– А вот его ножик, я сразу подобрал. А можно я его себе оставлю?

И только сейчас я узнал этот голос. Севка. Битый-ломанный шакаленок Севка из нашего подвала...

Но подумать на сей счет я уже ничего не успел. Земля плавно вывернулась у меня из-под ног, перед глазами все подернулось переливающимся серым дрожанием, а дальше не было ничего. Кроме совершенно невозможной звездной музыки.

Но я ее не запомнил.

3.

– Ну что, маленько оклемался? – выдернул меня из бесцветной пустоты незнакомый голос. Молодой, уверенный, в нем так и искрилась энергия.

Мне ничего не оставалось, как разлепить глаза. Контраст и впрямь впечатлял. Вместо грязного снега и заброшенной стройки – уютная чистая комната, белый потолок, накрахмаленная простыня... Неяркий свет сочится из бронзового, под старину, настенного бра, обои цвета морской волны, испещренные парусными корабликами, по дальней стене тянутся книжные полки... Это случаем не тот свет? Хотя сомнительно. Больше похоже на глюк.

– Ну ты как вообще? – вновь раздалось над ухом.

Теперь я видел вопрошавшего. Им оказался молодой, вряд ли многим за двадцать, парень. Худощавый, с вытянутым, слегка треугольным лицом, внимательными серыми глазами и густой, цвета намокшей соломы шевелюрой. Одет он был по-домашнему: футболка под цвет обоев подчеркивает мускулистые загорелые руки, спортивные брюки изрядно помяты, в довершение картины мохнатые тапочки. А все-таки на квартиру непохоже – кроме дивана подо мной да пары стульев, тут ничего и нет.

– Да вроде в порядке, – глупо улыбаясь, протянул я неожиданно хриплым голосом. – Вроде, цел.

Да так оно, в общем, и было. Разве что слегка гудело в голове. Похоже, память о ночной стройке.

Стройка... Все нахлынуло опять – хищный оскал клинка, лунный блеск на стальных зубах, и одуряюще соленый вкус чужой крови...

– Тут тебя наша медицина посмотрела, – сказал парень, оседлав один из стульев. – И где ж ты, дядя, так ногу повредил? Травма-то, похоже, давняя...

– Вывихнул... месяца два назад, – честно признался я, принимая полусидячее положение. Теперь надо быть внимательным и осторожным. Если, конечно, мои догадки верны. Впрочем, в любом случае дозированная правда наилучший способ лжи. – От милиции удирал... – добавил я после недолгой паузы.

– Ну, понятно... – протянул парень. – Жизнь, значит, бурная. Да ты расслабься, неприятности позади. Теперь все нормально будет.

В последнем я несколько сомневался. Если, конечно, правильно сложил одно с другим.

– Меня, кстати, Женей звать, – дружелюбно представился мой собеседник.

– Костя, – кивнул я в ответ. Лучше уж назваться родным именем. Слава Богу, не особо редкое. Зато меньше риска лопухнуться впоследствии.

– Давно бомжуешь-то, Костя? – поинтересовался Женя делано сухим тоном.

– С августа. – Я вздохнул. Пришло время заранее заготовленной легенды.

– А что так?

– Да, в общем-то, обычная история. Я сам из Дальнегорска. Беженец. Ну, какие там дела творятся, объяснять не буду, это общеизвестно. Вот и у меня... Жена была, и дочка... – Я помолчал. – Словом, всех... Никого не осталось. Миротворческая миссия, блин... Что такое установка "Смерч" знаешь? Был дом – и нет дома. И всех... в ошметки... А я как раз с работы шел... Задержался на полчаса, доделать там надо было одну фичу... Ну вот... Лучше бы не опаздывать. Чтоб уж со своими...

Я старательно и замысловато выругался... Пригодилась подвальная выучка.

История была почти реальная. Отличалась лишь фамилия главного героя. Костик Ковылев. Мой однокурсник. Перезванивались, в командировки он ездил, у нас останавливался.

Только не задержался на полчаса. В вечерних новостях объявили: в очередной раз неопознанным террористическим формированием обстреляны жилые кварталы Дальнегорска. Среди населения имеются жертвы. Министр внутренних дел заверяет, что будут предприняты самые решительные меры... А потом телефонные трели в полседьмого утра, серый туман за окном, и я, заспанный, нащупываю тапочки. И еще не взяв трубку, уже чувствую холод...

Прости, тезка. Видишь, как обернулось. Я, живой, прикрываюсь тобой, мертвым. Одолжи мне свою жизнь, Костян. Может статься, ненадолго.

– Ты... это... – подался вперед Женя. – Не надо... Я сейчас воды! метнулся он к двери. – Или, может, чего покрепче?

– Да сядь, не суетись! – вяло махнул я рукой. – Мне уж сто раз про это рассказывать приходилось, ничего... привык... А насчет покрепче – ни в коем случае, Жень. Не стоит. Боюсь с нарезки сорваться... Тогда уж все, не подымешься...

Я и тут не врал. Еще в подвале решительно перевел себя на сухой закон. Не из высокоморальных соображений -по трезвому расчету. С моими коллегами по несчастью только так и нужно. Непьющего чудика они еще способны воспринять адекватно, но вот того, кто употребляет мало и лишь под настроение, господа бомжи не потерпели бы. Сочли бы себя смертельно оскорбленными. А ужираться в их меру значило бы просадить все доходы. Тогда из Мухинска уже не вырваться. И вряд ли такая судьба лучше, чем застыть кляксой на лунном поле.

– Принципы уважаю! – кивнул Женя и вновь уселся напротив меня. – А ты кем работал, Костя?

– Да считай что программистом. Институт я педагогический кончил, только ведь этим сейчас не прожить, тем более в наших краях. По полгода без зарплаты люди сидят, да и не зарплата это совсем... А когда у тебя семья... Ну, сориентировался, освоил комп. Всякие торговые базы данных писал. Находились клиенты...

Здесь было тонкое место. Если ребята посадят меня за клавиатуру... Ну, на "кречете" или "вольфе" еще чего-нибудь сваяю продуктоподобное, а вот в современных технологиях я полный чайник.

– Оно и видно, – утвердительно кивнул Женя. – Интеллигентность не скроешь, она под любыми лохмотьями чувствуется.

– Увы, – не стал спорить я. – Потому и гоняли меня, что ни просить, ни воровать не умею.

– И как же ты дальше? После того... обстрела?

– Да как-то завертелось всё... Там делать мне было уже нечего, решил перебираться на историческую родину, в Федерацию. У меня же дед в пятьдесят пятом в Дальнегорск попал по распределению, там и осел. А так корни отсюда. К дядьке я думал податься, в Сибирь. Дядька-то хоть и троюродный, но все же родной человек, как-нибудь да посодействовал бы. Правда, мы давно не общались, но человек он душевный, дядя Саша... Ты, Жень, сам посмотри – у меня с собой только паспорт в кармане да денег двадцать рублей... Все же сгорело тогда... С моими вместе... Тыркнулся по инстанциям, только ты ж понимаешь, до нас таких дела никому нет... Погоняли из кабинета в кабинет, а я же не слепой, вижу – толку ноль. Спасение утопающих известно чьих рук дело. В общем, плюнул я на инстанции и решил своим ходом до дядьки добираться. Он тем более у себя там, в Боровом, в УВД служит, уж как-нибудь помог бы.

Я благоразумно не стал уточнять, что Костин дядя, Александр Васильевич, уже пару лет как скончался. Цирроз печени. Профессиональная болезнь. Вы проверяйте, ребята, проверяйте, отрабатывайте версию. Обломитесь. Очень даже просто Костя Ковылев мог не знать о дядиной смерти.

– Ну, а дальше все перемешалось. То электричками добирался, а то на товарняках, если получалось... Вот и доездился. Ребро мне поломали, станционная милиция. Я по дурости в вагоне уснул... Ребро-то ладно, а ведь могли и нераскрытые дела на меня скинуть. Как это у них называется, "висяки"? Не в моем бомжовом обличии за адвоката хвататься. Ну, Господь не выдал, свинья не съела. Все-таки удалось мне удрать, только без паспорта уже. Тогда и ногу повредил, ну да нога – не голова.

Здесь я был спокоен – даже если заставят вспомнить, что была за станция, то без толку интересоваться моим паспортом. Ясное ж дело – никто на пьяного бродягу протокола там не составлял, и куда делся его паспорт, да и был ли он, выяснять без толку.

– Так вот и очутился здесь, в Мухинске, – ухмыльнулся я. – Поймал меня ваш городишко как в паутину. Сейчас-то еще ладно, а в первые дни ходить не мог, ступню разнесло. Спасибо одному доброму человеку, увидел меня, приволок в подвал... И кормил, и даже чем-то ногу смазывал. А сам через месяц помер. Пальто, что на мне было – его наследство.

Я усиленно заозирался. В самом деле, где основной предмет моего гардероба?

– Да ты не дергайся, Костя. Мир праху твоего пальто, – Женя хлопнул себя по коленке. – Мы над твоими шмотками сразу аутодафе учинили. Такой там зверинец – и клопы, и блохи. Я уж про вшей молчу. Это, можно сказать, была константа твоего бытия. Которая, к счастью, не определяла сознание. Ничего, пока ты спал, устроили мы тебе санобработку по полной программе. Ты вообще о мелочах не суетись. К прошлому возврата больше нет! – пропел он, немилосердно фальшивя.

– Слушай, а вообще – это что? Это где? – пришла мне пора удивляться и крутить головой. Чем дальше, тем больше укреплялся я в своей догадке, но тем опаснее было это проявить.

– А ты вообще помнишь, что вчера было? – озадачил меня Женя встречным вопросом.

– Вчера?

– А то ж! – Женя вновь засмеялся. – Ты же чуть ли не сутки проспал. Сперва потеря сознания, потом медицина тебе пару кубиков вкатила в мягкое... Ну как, ход событий помнишь?

– Да вроде, – не спеша кивнул я. – Под вечер бродил по городу. В расстроенных чувствах был, меня один мент обул больше чем на двести деревянных. На билет копил, блин... До дяди... Ну вот, не захотелось мне в подвал миазмы вдыхать, забрел сам не знаю куда – склады какие-то, промзоны...

– Постой-постой, это который мент? – перебил меня Женя.

– Да есть тут одно такое чучело, – охотно отозвался я. – Некто Шумилкин, его величество сержант.

– Ага, – коротко кивнул мой собеседник и щелкнул пальцами, как бы делая себе пометку. – Давай дальше.

– Ну вот, дышу я воздухом, звездами любуюсь, от ближайшей свалки воняет омерзительно – и вдруг крик! Детский. Со стороны стройки. Ну, думаю, что за дела? Разворачиваюсь на девяносто градусов – и туда. Время-то отнюдь не детское, да и место такое... малорасполагающее. Прибегаю. Вижу – некий хмырь тащит куда-то мальчишку. Маленького, как мне показалось, лет восемь-девять. Тот, разумеется, вопит благим матом. Картина совершенно понятная, да и разговоры по городу давно уже ходят – там мальчик пропал, здесь не вернулся... Вроде как монстр завелся... В народе его, кстати, так и прозвали – Железнозубый. По характерному оскалу. Может, кто из детишек вывернулся и приятелем рассказал?

В общем, надо чего-то делать, а я же ничего не умею, ты не смотри, что я большой и тяжелый. Спортом никогда толком не занимался, да и от армии откосил в свое время. Сейчас-то понимаю: сразу нужно было хватать ребенка и валить оттуда, а я зачем-то разговор сперва затеял. Так он пацаном прикрылся и на ноже держал. Туда бы спецназовца... а я... Ну а дальше толком и не помню. Как-то само все получилось. Сцепились. Главное, пацан ускакал, а мы – с переменным успехом. Под конец я ему нос чуть не отгрыз, а дальше уже люди подоспели. Я так и не понял, кто, откуда... На омоновцев вроде не похожи... Но растащили нас, Железнозубого, вроде, ногами обрабатывали... А дальше ничего не помню, все оборвалось.

– Ну что ж, – кивнул Женя. – Вполне адекватно. А вот скажи, зачем ты туда полез? В смысле, на урода этого?

– То есть как зачем? – у меня вполне искренно отвисла челюсть.

– Сам посуди, – Женя прищелкнул пальцами, – ты же рисковал, и круто рисковал. Железнозубый этот, кстати, когда-то как раз спецназовцом в свое время и служил. И замочить тебя мог с высокой вероятностью. И ты, думаю, хотя бы частично это просек. Он же тебе, наверное, отвалить предлагал?

– Ну, – согласился я. – Предлагал. А как ты это, Женя, представляешь оставить ему ребенка на растерзание? А жить потом как? И зачем?

– Все с тобой ясно, Константин Антоныч, -подытожил Женя. – Ты не удивляйся, я, можно сказать, прикололся. Ну, интересно мне было, как ты сам сформулируешь.

– Приколист из тебя... – проворчал я, комкая край одеяла. – Ты лучше скажи, чем дальше кончилось. Взяли Железнозубого?

– Да куда ж оно с подводной лодки денется? – недоуменно протянул Женя. – Оно сидит сейчас. Точнее, по полу ползает. В боксе номер семнадцать.

Теперь уже сомнений у меня не оставалось. Никакой мент или капээнщик в такие откровенности не пустился б. Кстати, откуда ему известно мое "легендарное" отчество? Я же пока не назвал.

– Да, а самое главное! – обеспокоился я. – С пацаном-то все в порядке?

– А-а-а! – в голос захохотал Женя, – чего этому чертенку сделается... Севка! – крикнул он в мелкую черную кругляшку, более всего похожую на мыльницу, – Подь сюды!

А я и не заметил, откуда он мобильник извлек. Хотя на мобильник не слишком похоже. Или у них тут спецмодели какие-то?

Дверь распахнулась, и в комнату влетел мой давний знакомец, Севка.

Только теперь его было не узнать. Румяный, тщательно отмытый, в такой же, как у Жени, ультрамариновой футболке и наглаженных шортиках. И даже вполне причесанный...

– Здорово, дядь Жень, здорово, дядь Кость! – завопил он с порога. – А я в "Контре" только что по третьему разу всех тероров завалил! – сообщил он, поблескивая шкодливыми глазенками. – Между прочим, ты так не умеешь. А как ваша нога, дядь Кость? – повернулся мальчишка ко мне. – Вы не бойтесь, у нас тут знаете какие хорошие доктора! Они вас быстро починят!

Ну что ж, и этого следовало ожидать. Все укладывается в то, что доводилось мне слышать.

– Скажи-ка мне, Севка, одну лишь вещь, – я попытался изобразить максимально строгий, скрипучий тон. – Какова площадь прямоугольника со сторонами 2/3 и 3/4 метра?

– Половина квадратного метра, – не моргнув глазом, выдал пацан. – А что?

– Просто, помнится, в подвале ты и таблицы умножения не знал. А тут такой прогресс. Это на тебя так санобработка повлияла?

– А то ж! – прыснул Женя. – Мы с него грязь напильником отдирали. С крупной насечкой.

– И ничего не напильником! – обиделся Севка. – А всего лишь мочалкой. Колючей... – честно добавил он, помолчав.

Что ж, настало время расстановки последних точек.

– Слушайте, ребята, – протянул я недоумевающим тоном. – Все это, конечно, здорово и весело, но скажут ли мне когда-нибудь, куда я попал?

– А он еще не знает? – весело кивнул на меня Севка. – Ты еще не говорил?

– Да как-то не успел, – развел руками Женя, поднимаясь со стула. – Ты в хорошее место попал, Константин Антоныч. Федеральный фонд помощи несовершеннолетним. Проще говоря, "Струна". Доводилось слышать такое слово?

Я молча кивнул.

Доводилось. Ох как доводилось...

4.

В Мраморном зале уместны были бы факелы. Настоящие, средневековые, в ржавых кольцах... И солома на полу, для вящего эффекта. И стражники в нишах.

На самом деле зал освещали укрепленные вдоль стен люминесцентные лампы и никаких ниш не наблюдалось – видимо, архитектор не питал страсти к исторической атрибутике. Роль стражников успешно играли крепкого сложения молодые люди в ультрамариновых куртках. На первый взгляд оружия у них не было, но мне уже хватило поводов убедиться – с этими ребятами лучше не шутить. Жаль, не сразу, дурак, это понял.

Зал не зря звался Мраморным. Его высокие, в три человеческих роста стены были облицованы черным, в мутно-зеленых прожилках мрамором, местами зеленым, в чернильных разводах. Подстать стенам гляделся пол и – все та же черно-зеленая плоскость, расчерченная узкими стальными полосами на метровые квадраты.

В центре, под самым потолком, что-то равномерно двигалось. То ли старинные ходики, то ли чудной конструкции вентилятор. Но приглядевшись, я понял: это метроном. Зачем-то опрокинутый вниз, острием к шахматной плоскости пола.

Размеры зала подавляли. Тут не то что в футбол – зерновые культуры можно сажать. А бесконечные квадраты, сходящиеся к трудно различимым стыкам стен, лишь усиливали впечатление. Вдобавок не наблюдалось дверей. Все четыре стены – ровные и гладкие. Интересно, как же меня сюда привели?

Ну, это, наверняка, самое простое. Точная механика пополам с электроникой. В нужный момент часть стены отъезжает в сторону...

А еще здесь казалось пусто и безлюдно – хотя люди имелись, даже не считая замерших манекенами охранников. В противоположном конце зала, на невысокой кафедре, расположился длинный, покрытый черным бархатом стол. За столом сидело семеро.

Почему-то я никак не мог увидеть их лиц – сколько ни всматривался. Хотя эти, в отличие от моих дознавателей, не скрывались под матерчатыми масками, мне никак не удавалось зацепиться за них взглядом – то и дело в поле зрения оказывалась почему-то или синевато-розовая трубка лампы, или идеально ровные края мраморных квадратов, или дурацкая пирамида метронома. Словно некое колдовство отводило мне глаза.

Сам я пребывал в центре зала. Ерзал на низенькой скамеечке все из того же унылого мрамора. Скамеечка вырастала прямо из пола. Словно аппендикс необъятного чудовища. Холодная и неуютная.

Впрочем, я не слишком долго изучал окрестности.

Минута-другая – и возникла Музыка. Из неоткуда, из плотного, пружинящего воздуха. Сперва я даже не понял, что случилось – но вздрогнуло пустое пространство, поплыли мраморные стены, и тягучая, грустная мелодия заполнила все. Низкая, на пределе слышимости, она тем не менее заглушила все прочие звуки – и размеренный стук метронома, и дыхание людей в ультрамарине, и бешеные скачки моего собственного сердца. Сразу потеряли значение и страхи, и надежды, и назойливая пляска мыслей, и перечеркнутое прошлое, и зависшее в воздухе будущее. Невыразимо печальная музыка утешала неведомое горе, растворяла бесполезные теперь радости, подводила итог и звала, звала в дымную, клубящуюся пустоту.

Краем глаза я видел, как вытянулись семеро за столом – точно готовые прозвенеть гитарные струны, как замерли ультрамариновые, жадно впитывая льющуюся на нас Силу. Иначе и не скажешь – разве объяснить такое хитрыми законами акустики?

Сколько прошло времени, я так и не понял. Может, минута, может, час. А потом все схлынуло – так же внезапно, как и началось. Неслышно выдохнуло пространство, превращаясь в обычную, пронизанную холодным воздухом трехмерность. Обмякли и расслабились фигуры вдоль стен, вновь послышался скучный стук метронома...

– Высокая Струна сказала свое слово! – послышался негромкий, чуточку усталый голос.

Один из тех, семерых, называвшихся Трибуналом.

– Мы вправе начать слушания по делу Константина Демидова, бывшего учителя, вступившего на Темную Дорогу. Проведены ли должные изыскания по сим обстоятельствам? – немного обождав, вопросил говоривший. И вновь я глядел на них, семерых, но так и не мог понять, чей же голос я слышу.

– Проведены, Хранитель, и результаты их приобщены к делу.

Миг – и на черном бархате стола возникла пухлая зеленая папка. Наверняка декоративная, сами-то материалы хранятся в электронных мозгах компьютеров. Но тут, очевидно, следуют старому ритуалу, что довольно странно – впервые о "Струне" слухи возникли не столь уж давно, несколько лет назад.

И все эти годы так и оставались слухами. Я поначалу тоже не верил, даже получив "черный конверт". Посмеялся, смял бумажонку в кулаке, выкинул в мусорное ведро. И, моментально забыв о грустном, набрал Ларискин номер. С улицы в открытые настежь окна несло тополиный пух, звенели во дворе детские крики, и весна почти уже превратилась в лето.

Это была уже почти и не весна.

Просто май, как ему и положено, кружил головы и сводил с ума. К тому же выдался он в этом году неожиданно теплым и даже жарким. Я, к примеру, после утомительной череды праздников вышел на работу без пиджака. Слава Богу, не старые времена, когда за такую вольность пришлось бы сражаться с любимой администрацией. Сейчас на фоне демократии и невыданных зарплат предания старины глубокой кажутся дичью. Глубочайшей. О воздействии внешнего вида учителя на нравственность юношества теперь предпочитают не заикаться. Зато цепляются к другому. Например, к тому, что опаздываешь на оперативки.

На возмущенные высказывания завучихи Тамары Михайловны можно было и наплевать. Если, конечно, плеваться и дальше – к примеру, на грядущую аттестацию. А та уже не за горами, точнехонько в сентябре ждет подарочек. Нас разделяет лишь узкая полоска лета. А двенадцатый разряд нужен мне как кровь из носу. Не из-за микроскопической прибавки в деньгах, но главным образом для солидности моей трудовой книжки. Потому что из здешнего 543-го гадюшника пора линять, это ясно и полудохлым рыбкам в кабинете биологии. Еще год отработаю, но куда уж больше? Главное, есть определенные зацепки в гуманитарном колледже, но опять же требуется разряд...

А значит, придется сносить придирки Царицы Тамары. Дети ее обозвали совершенно правильно. Плюс к тому директриса Антонина, которая вечно всего боится, и страхи ее, изливаемые в окружающее пространство, еще гадостнее Тамариных воплей. А на закуску – баба Катя, престарелая грымза-математичка, председатель методобъединения. Самое печальное – она дура искренняя и самоотверженная. Она же по правде хочет помочь. Только вот не знаешь куда от ее помощи деваться.

Короче говоря, к началу первого урока я был уже на взводе. Восьмой "Б" шумно втекал в душные недра класса – поганцы-дежурные вчера, разумеется, не проветрили. Восьмому "Б" все было пофигу – от алгебры-геометрии с ее полномочным представителем Константином Дмитриевичем до физкультуры и труда. В полном соответствии с теорией вероятности здесь имела места флюктуация, собравшая вместе самых отъявленных сачков города.

Искать с ними контакт было бессмысленно, кроме жвачки и электронных игр их ничего не трогало. Давить двойками и немереными домашними заданиями тоже оказалось без толку – на вопрос: "Что у вас, ребята, в дневниках?" они, наморщив непривычные к такому интеллектуальному усилию лбы, разве что интересовались в ответ: "А что такое дневники?" И невинно глядели стеклянными глазами. А также деревянными и оловянными, что, впрочем, здесь одно и то же.

– Ну, что у нас творится с домашним заданием? – хмуро спросил я, когда ученическая масса наконец уместилась за партами. – Вопросы есть?

Ответом мне было столь же хмурое молчание. В самом деле, зачем спрашивать, если и так все ясно: отдельные ботаны все решили, остальному народу – влом.

– Ну, если у матросов нет вопросов, тогда пожалуйте к доске, – я кинул взгляд в журнал и поежился. – Ну, хотя бы вот вы, леди, – и кивнул пухленькой Леночке Башиловой. – У вас не закрыта двойка за прошлую контрольную, а конец года уже близок. Поэтому я вправе рассчитывать на ваш энтузиазм.

Ни на что я, понятное дело, не рассчитывал, но надо же дать девочке шанс. Хотя глядеть, как несчастное создание пытается упростить и без того примитивный многочлен, было муторно. Задавая наводящие вопросы, я тем временем прошелся по рядам, изучил содержимое тетрадей, парочку конфисковал – дабы на досуге поглядеть основательнее.

– А левая скобка тебе ничего не напоминает? – намекнул я леди Башиловой. Та, тиская мел потными пальцами, глядела на меня так, будто я ей задолжал штуку баксов. – Смотри, икс в квадрате, игрек тоже, между ними минус. Значит...

Ничего это для нее не значило. Годовую тройку ей обеспечит мама, в этом Леночка была совершенно уверена. С прежней учительницей, ушедшей в декрет Светлаковой, такие номера проходили. А что я конвертиков не беру, мама упорно не хотела понять в течение всего года.

Ну зачем навязали мне этот восьмой "Б"? Тем более в середине третьей четверти! Мало разве мне было моих семиклассников? Но Людочка Светлакова стремительно забеременела, образовалась брешь, Царица Тамара надавила – и вот, изучаю вопрос: может ли растение мыслить?

Хотя чего уж там? Все давно понятно. Пора ставить точку.

– Увы, леди. Ничем не могу вам помочь, – вздохнул я и потянулся к поблескивающему красной кожей журналу. – На дополнительные занятия вы не ходите, домашние задания не выполняете... Так что получайте заслуженную оценку.

– Какую? – на что-то еще надеясь, пропищала Леночка.

– Плохую. – Найдя нужную клетку, я посадил в нее синего лебедя, закрыв журнал. – И должен напомнить, что до конца года осталось две недели. Шансы на итоговую тройку у вас еще остались, но придется работать как папе Карло.

– Буратину рожать? – хихикнули со второго ряда.

– Не смешно, – отозвался я. – Причем ситуация касается многих. У нас с вами осталось две контрольных, одна завершающая по теме "решение квадратных неравенств", другая годовая. Помимо этого – не забывайте о дополнительных по вторникам и пятницам, с трех часов. Как видите, возможность исправить положение пока еще есть. Вопрос в желании. Ладно, это лирика. А проза жизни заключается в повторении наших любимых неравенств. Для чего придется решить 752-й номер из учебника. А к доске мы пригласим...

Я сделал паузу, бросив взгляд на тетрадку с планами уроков. И остолбенел.

На столе, рядом с искомой тетрадкой, красовался лист бумаги формата А4, с картинкой, распечатанной на хорошем цветном струйнике. Летний пейзаж, голубое небо с облачками, подобными заставке Windows. А на их фоне – мы с Ларисой. В костюмах Адама и Евы. Причем то, что изображалось ниже пояса... От такого содрогнулись бы и Дали с Босхом.

Я молчал, тупо глядя в пакостную распечатку. Сволочи! Какие же сволочи!

Лариску они могли щелкнуть неделю назад, на майских праздниках, когда мы с ней вытащили этих дрисливых щенков в двухдневный поход. По крайней мере четверо вооружились "Полароидами" – из тех, где не нужно ничего уметь, смотришь в окуляр, жмешь на кнопку – и из щели выползает мутная поначалу фотокарточка.

Дальнейшее тоже не нуждалось в комментариях. Сканер, надыбанные в сети порнографические фотки, затем коллаж средствами PhotoStudio 5.0. Далее струйный принтер с хорошим разрешением – и вот она, пакость.

В классе стало очень тихо. Даже воробьи за окном и те примолкли. А может, мне показалось. Я видел сейчас лишь тридцать пар настороженных глаз, скрывающих рвущееся наружу злорадство.

– Та-а-к... – одеревеневшими губами протянул я. – Кто...

Бессмысленный вопрос вырвался у меня механически. И улетел в ватную пустоту. Ответа и не предполагалось.

Они молча глядели на меня – все тридцать. А у меня в горле вырастал тяжелый холодный ком. Всякого я навидался от этих поганцев, но вот такой подлости... Сейчас я уже не брал в расчет, что негодяев-затейников максимум двое-трое, остальные – лишь зрители. Глаза застлало красной пеленой, стало очень трудно дышать.

И тут раздался смешок. Кто-то не удержался-таки и фыркнул в пространство.

Я вскинулся.

Вот он, прыщавый паршивец, Димка Соболев, хулиган из хулиганов. Вот он развалился на парте и ржет, не в силах сдержать позывы идиотского квакающего хохота. Темные, до плеч отрощенные патлы колышутся в такт дергающимся плечам, в глазах бегают чертенята...

Я плохо помню, что случилось дальше. Кусочки целого напластовались друг на друга, точно апрельские льдины. А между ними – черные паузы, глухие провалы.

Вот я в два прыжка очутился возле его парты. Миг – и мои неумело сжатые в кулак пальцы пронзают плотный, наэлектризованный воздух, втыкаются в жесткую скулу. Раз, другой. Лохматая голова мотается на тонкой, плохо вымытой шее точно шарик под ветром... И что-то темное, пахнущее железом... Фонтаном льется из разбитого носа, стекает на пол, на светлые брюки... И моя рука в крови... в чужой...

Потом – провал. Кажется, я опираюсь обеими руками на крышку стола и у меня трясутся плечи... Рука задевает журнал – и расплывается бурое пятно, почти незаметное на его красной кожаной обложке. Вот Димкина изогнутая фигура в дверном проеме... Прижатые к лицу ладони. Истошный, срывающийся на петуха крик: "Ну все! Теперь я... Теперь вы у меня! Ну все..." Кто-то из девчонок побежал за завучем. Кажется, я куда-то иду, механически переставляя ноги. Мне суют какую-то таблетку, зубы пляшут, соприкасаясь с краем граненого стакана. Перекошенное от ужаса лицо Царицы Тамары. "Вы... Вы соображаете... Что же теперь будет..." Ей, впрочем, хватает ума понять, что сейчас со мной говорить бесполезно – и меня отпускают домой, несмотря на то, что сегодня мне осталось еще три урока. На них меня подменит Баба Катя. С поджатыми губами, глядя мимо меня, она выходит из учительской. Дальше понеслись совсем уж несуразные обрывки. Выходящий из медицинского кабинета Димка Соболев, брошенный на меня ненавидящий взгляд... Дипломат, кто-то сует мне дипломат в негнущиеся пальцы... которые уже отмыты под струей холодной воды... но все равно ощущение кровавой липкости никуда не делось...

В отличие от мерзкой картинки. Та, как выяснилось, исчезла бесследно. А словам моим вроде бы и верят, но... А может, и вовсе не верят. И даже я сам порой ловлю себя на сомнениях – а был ли он, тот гнусный листок формата А4?

Я встряхнулся, выбросив из головы майские воспоминания. Не было сейчас никакого мая, никакого солнца – лишь темные мраморные стены, синеватые дуги ламп и семеро за черным бархатом стола. Главный, тот, кого называли Старшим Хранителем, что-то проникновенным голосом вещал, но я пропустил начало и теперь с трудом вслушивался, пытаясь собрать воедино осколки слов и уловить, наконец, их смысл.

– Нет и не осталось никаких сомнений, следственные изыскания полностью установили истину. Подсудимый действительно избивал ребенка, избивал жестоко и хладнокровно, пользуясь своей взрослой силой и учительской властью. Что вызвало вспышку его бесовской ярости – озорная ли мальчишеская улыбка, солнечный ли луч, упавший на детское лицо, поток ли свежего ветра не суть важно. Темны и недоступны глубины души Константина Демидова, и не нам, Трибуналу Высокой Струны, спускаться в сию мрачную пропасть и разглядывать таящихся на ее дне чудовищ... Однако мы можем и должны оценивать дела подсудимого, а дело его обагренных кровью рук – избиение невинного, чистого ребенка. Избиение, которое лишь по воле Высокой Струны не стало убийством – лишь в последний, могущий стать роковым миг она дрогнула, испустив исполненный боли стон – и незримые силы эфира парализовали злодея. Но становится ли от этого его преступление меньше? Становится ли сам Демидов менее опасным для человечества, для его наиболее светлой, прозрачной, открытой добру и Музыке части – для детей?