Текст книги "Полоса невезения"

Автор книги: Виталий Каплан

Соавторы: Алексей Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Димка мгновенно обернулся и, встретившись со мной взглядом, замер точно кролик перед удавом. Из-за его спины доносились стоны и отборный мат. Митрохыч проклинал бывшего друга, грозя ему всевозможными бедами и не советуя появляться в родном районе.

В общем, все как всегда.

– Я бы так его не свалил. Неожиданность помогла, – сказал Соболев, глядя себе под ноги. – Надо же! Всю жизнь он всех на это ловил, а теперь сам попался... Придурок.

Я огляделся по сторонам. Вагон был почти пуст. Странно, время-то шестой час, все должны ехать с работы. То ли жара, то ли все резко на дачи рванули... А скорее всего – случайность. Такая же нелепая, как встреча с другом Митрохычем.

– Он никому не скажет, – Димка взглянул на меня, будто ища оправдание. – Его спросят: откуда синяки? Он ответит – семеро здоровых колдырей обработали. А про меня не скажет... А если и скажет, то неправду. Только зачем ему это?

Поезд набирал обороты. Вагон бросало из стороны в сторону. На какой-то момент грохот начал глушить голоса, но это было и к лучшему.

Я просто молчал. Молчал и пытался понять...

Судьба опять объясняла мне, кто дурак. Снова и снова... На что я надеюсь, виляя по городу, где за каждым углом меня поджидает гибель? Зачем я тащу с собой Димку? Ради чего я взял его с собой? Ради него? Спасая от психокоррекции? Или чтобы спрятаться от собственного одиночества?

А так ли это важно? Фарш невозможно провернуть назад, и остается одно – отвечать за тех, кого приручил...

Почему Димка поступил так глупо? Что им двигало?

...Поезд ворвался на станцию. На миг пришла в голову идея поехать с двумя пересадками – по кольцу, зато не через центр. Лишь бы не встретиться с избитым Митрохиным, который, наверное, возвращается нынче домой.

Нет. Так нельзя. Если я начну шарахаться от собственной тени, то лишь наделаю новых ошибок, а я уже на пределе, мой запас везения почти израсходован. Осталось совсем немного.

Я не побегу. Ни сейчас, ни завтра. Будь что будет...

– Он говорил, родителей не было дома, – неожиданно выдохнул Димка. Понимаете? Они три раза заходили...

– Это ничего не значит, – ровным голосом сказал я. Главное – не показывать собственного волнения. – Они могли зайти в неурочное время... Твой отец все время в разъездах, мама тоже, наверное, на месте не сидит...

– Я тоже так подумал, – кивнул Димка.

Колеса стучали, отбивая свой вечный ритм. За долгие годы они привыкли к собственной участи. Равномерный гул и медленное движение по кругу...

– А вы знаете, Константин Дмитриевич, – снова сказал Димка. – Я думал, не надо об этом говорить... Это же вроде как предательство. Но вы меня не поймете, будете думать – я дурак просто или выпендриться хотел, вот и побычил на него... Просто это он...

– Кто он? – насторожился я.

– Он сделал... ну фотографию ту. Я уже потом узнал, когда с вами все случилось. И не от него, а от ребят... Митрохыч сам испугался. Боялся, наверное, что я ему съезжу по соплям, чтобы других не подставлял. Ну вот... я и съездил.

Есть ли мне какое-то дело до той старой, давно забытой истории? Какая разница, с чего всё началось? Могла быть и не фотография, а что-то еще. Судьба ведь если хочет укусить, то зубы найдет.

– Знаешь, Димка, – вдруг сказал я. – По-моему, завтра что-то случится. Может, и хорошее...

– Где случится? – не понял он. – Там, куда вы едете?

– Да. Наверное...

Поезд сбрасывал скорость. Это еще не станция – просто он вырвался далеко вперед и догнал своего предшественника. Нас снова тряхнуло, теперь уже в последний раз – и грохот стих. Где-то впереди, в душной черноте горел красный глаз семафора, преграждавший дорогу.

Зачем я сказал Димке про завтрашний день? Снова захотелось с кем-то поделиться, вот и брякнул... А пацан теперь дергаться будет.

Нас снова тряхнуло. Похоже, не все потеряно. Столичное метро – самое быстрое метро в мире.

– Позвоните мне оттуда, хорошо? – сказал Димка. – Чтобы я знал, случилось с вами что-то или нет.

– Угу, – отозвался я. – Если не позвоню до понедельника, значит, случилось. И тогда... даже не знаю, что тебе посоветовать. Только не бойся, я обязательно позвоню.

3.

И вдруг я вспомнил, где видел этого человека. Да, именно так! Огромный портрет в кабинете Кузьмича. И не маслом по холсту – скорее, увеличенная цветная фотография. Седой, слегка обрюзгший дядька с холодными, чуть, может, раздраженными глазами. Тогда я не отважился на вопросы – и в итоге все же получил ответ.

А ведь еще в тот раз шевельнулось смутное воспоминание. Шевельнулось и сейчас же юркнуло во тьму. А теперь, в тени рыжих дачных сосен, в теплом запахе хвои и яблок, на фоне доносившейся из сада музыки, я наконец узнал его.

Карпинский Максим Павлович, народный артист, тогда еще Союза... Конечно, это был он – первая флейта оркестра имени Казакова. Первая флейта... Нет, даже не так. Просто первый.

Кажется, Люда, сестра моего одноклассника Сашки Антонова, проходила у него в консерватории мастер-класс. Или ее Лерой звали? Выветрилось из головы. Зато я прекрасно помнил, как в розовые годы моего младшеклассного детства он вел передачу по третьему. Как же она называлась... Ах, да, "Волшебная флейта".

Детишкам о музыкальной классике. Очень, знаете ли, поучительно.

Правда, особых пристрастий к музыке я в ту пору не испытывал, и потому в памяти отложилось немногое. Обрывки какой-то ужасно бодрой мелодии, добродушное улыбчивое лицо, старомодный, но аккуратный фрак и громадный бант на шее. Тогда он был совсем еще не стар – народный артист Карпинский. Тот самый, что сидел сейчас передо мною в широком кресле-качалке.

Карпинский... Я был почему-то уверен, что он давным-давно умер. Последние десять лет его совсем не вспоминали, да и крутилось что-то в голове... то ли авария, то ли "тяжелая продолжительная болезнь". Или я чего путаю?

– Вот, Максим Павлович, – Лена широко улыбнулась. – Познакомьтесь, наш молодой, но подающий надежды сотрудник. Константин Антонович Ковылев. Служит у нас меньше года, а уже Хранитель второй категории. Причем вполне заслужено.

Она усмехнулась как-то смущенно, и я вдруг понял, что она слегка стесняется этого человека и уж точно боится опозориться в его глазах, словно маленькая девочка-ученица, влюбленная в своего учителя.

Робость? Вот уж не думал, что это свойственно Лене. Еще недавно, когда она знакомила меня со здешней компанией, в голосе ее причудливо сочетались смеховые нотки и острые льдинки. Казалось, намекала: тут, Косточка, всё не так просто.

Это я и сам понимал. Старый и тихий дачный поселок, погруженный в августовскую жару... Странный, если вдуматься, поселок, таких сейчас осталось немного. Не было тут ни новорусских коттеджей, притворяющихся старинными европейскими замками, ни двухэтажных курятников на распаханных до последнего сантиметра шести сотках. Почти все участки заросли соснами и березами, всюду тень и прохлада, словно солнце и не жарит с удвоенной силой – быть может, последний раз в этом году.

Поселок явно появился на свет не в наше смутное время. Судя по деревьям, ему никак не меньше полувека. Номенклатурные дачи? Огромные, теряющиеся в глубине участки, казалось, подтверждали эту гипотезу. Только вот не было тут ни внушительного забора с колючкой, ни будки охраны. Да и смешно сказать – асфальта не было. От шоссе мы едва ли не километр двигались по грунтовке... вполне приличной грунтовке, но что здесь творится в осеннюю распутицу?

Мы с Маусом проехали почти до конца длинной и прямой улицы. Метрах в ста, за невысоким сетчатым заборчиком, уже начинался бескрайний лес. "Запросто заблудиться можно", – пояснил юный хакер с таким видом, будто регулярно скитался в здешних джунглях.

Джунгли, впрочем, были и на самом участке – между соснами росла высокая, едва ли не в пояс, трава, то и дело встречались одичавшие кустики некогда садовой малины, пара яблонь перед домом гляделась как-то чужеродно, словно по ошибке занесенный сюда осколок стандартного дачного бытия. Всезнающий Маус пояснил, что траву не косят специально – Старик любит дикую природу и терпеть не может организованных клумб или, того хуже, грядок.

Что ж, видимо, он мог себе это позволить.

Впрочем, с северной стороны дома обнаружилась и вполне цивильная лужайка, где вовсю развлекалось высокое струнное начальство. Пряно пахло шашлыками, тянулся в небо еле заметный в таком безветрии дым от мангалов, а разложенная прямо на траве клеенчатая скатерть была подстать своей сказочной сестре. Во всяком случае, в плане изобилия.

Народу оказалось куда больше, чем я расчитывал. Человек тридцать, не меньше. Неужели все они – Старшие Хранители? И это ведь только столичное начальство...

Лена, на сей раз облаченная в светло-серые джинсы и легкую, едва ли не воздушную блузку, приветливо махнула нам с Маусом рукой, но не подошла. Она колдовала над шашлыками, и надо сказать, довольно умело. Молча присоединившись, мы начали помогать.

– Ну вот, и этот можно ставить, – промолвила она спустя пять минут тишины. – Ты, грызун, последи пока за шампурами, а я твоего начальника с народом познакомлю.

Спустя десять минут интенсивных рукопожатий и не особо тонких шуток у меня все перемешалось в голове. Запомнил я лишь полного, идеально выбритого господина в полосатых шортах – им оказался начальник Патронажного отдела Геннадий ("Зачем вам отчество, Костя? Просто Геннадий, лады?"). Наверное, именно он должен на днях прочитать мой отчет о событиях в "Березках". Легко представить, как это луноподобное лицо неприятно сморщится. Сейчас, однако, оно лучилось добродушием. "Ни слова о делах! – успела шепнуть мне Лена, подводя к слегка уже набравшимся гостям. – У нас тут теплая неформальная обстановка, а всё остальное с понедельника".

Более того, с веселым и очень дружеским выражением она познакомила меня с высоким, сухим дядькой, перебиравшим гитарные струны в поисках, должно быть, каких-то несуществующих в мире аккордов.

– Вот, это Володя! – представила она гитариста. – Володя Ситрек, инопланетянин. Прилетел к нам с Веги. Эксклюзив, цените. А это Костя, очень многообещающий наш молодой кадр. Думаю, вам будет друг с другом интересно.

Не знаю уж, что думал на сей счет руководитель "Веги", но лицо его осталось безмятежным. Крепко пожав мне руку, он попросил меня быть как дома – и вновь предался своим музыкальным опытам. На мой вкус, звучало вполне посредственно.

После Ситрека был куратор неформальных детских организаций – в памяти отложилось что-то мелкое и ужасно суетливое, затем – начальник информационного отдела, главный техник, главный юрист, главный... лица этих главных слились в некое обобщенное пятно, напрочь лишенное каких бы то ни было деталей. Нечто подобное однажды уже со мной было – в Мраморном зале, когда я, как ни вглядывался, совершенно не мог разглядеть своих судей. И хотя логика подсказывала мне, что здесь их нет, здесь собрались крупные шишки, с самой вершины нашей музыкальной ёлки – но что-то скреблось внутри. Какой-то маленький, упрямый птичий коготок. А может, крысиный.

Странное дело, но когда Лена в конце концов потащила меня в дом, знакомить с Самым Главным, мне стало ощутимо легче дышать. То ли сказалась прохлада старого деревянного дома, то ли просто надоело дергаться. В конце концов, всё равно не убежишь. Ни от судьбы, ни от Струны... которые, если вдуматься, одно и то же.

Максим Павлович не спеша поднялся и протянул мне руку:

– Здравствуйте, Константин. Простите уж мою медлительность. Ну да из этого кресла и молодой не скоро выберется. Мало что качается, еще и такое бездонное. Очень приятно познакомиться.

– Мне тоже, – произнес я и добавил. – Я видел ваши передачи... В детстве.

Лена странно кашлянула, будто призывая меня быть осторожней, и я осекся. Кажется, ляпнул что-то не то. Очень даже не то.

Максим Павлович слегка поморщился и по лицу его, как выразился бы классик, пробежала тучка. Морщины на лбу проступили еще сильнее, а глаза сузились. Но спустя мгновение все прошло.

– Да, – отрывисто сказал он. – Была даным-давно такая нота... Хотите чаю?

– Ну... – замялся я.

– Не стесняйтесь. Он у меня не обычный, на травах. У нас тут варенье свое, земляники-то в лесу много. А также малины, черники, брусники, – начал он перечислять со вкусом.

– И что, не обирают? – во мне проснулся дремавший до сей поры дачник.

– Да нет, – криво улыбнувшись, ответил он. – Здесь, знаете ли, мало кто живет. Все старики больше. Дети либо не ездят сюда, либо уже по Рублевскому строятся. А тут стало как-то пусто... Зато грибы... вот спадет жара, дождички прольются – и пойдут лавиной.

– Замечательно, – я вовремя заткнулся, едва не ляпнув: "Никогда тут не бывал почему-то, надо бы съездить".

Да уж. Никогда, Штирлиц, ты не был столь близок к провалу! Откуда это у дальнегорца хобби: путешествовать по лесам вокруг Столицы? Странный какой-то дальнегорец.

Кажется, хлопотливый Максим Павлович с его чайком на травах, земляничным вареньем и пропахшей теплым деревом мансардой заставил меня расслабиться, вдохнуть нечто родное.

А мне нельзя... Нельзя забывать, что именно он – создатель всего. И Мраморного зала, и лунного поля...

– Так как насчет чая? – спросил он.

– Да... вы знаете... – протянул я.

– Мы тут до вас... Шашлыки... и прочие напитки... – извинилась за меня Лена. – Он как бы уже...

А ведь я здешнее изобилие только понюхать успел, пока меня знакомиться не потащили. И сейчас вот лишают чая... Впрочем, я ее понимал. Чай – это здесь, наверное, долго, обстоятельно, а ей не хочется утомлять старика.

– Ясно, – неожиданно согласился Карпинский. – Ну, ваше дело молодое... Понимаю. В таком случае пойдемте на балкон. Просто посидим, подышим воздухом. Я вижу, вам наши дачные причуды не чужды. В отличии от некоторых, – его глаза хитро блеснули, одарив Лену многозначительным взглядом. Пойдемте, Костя. Леночка, ты как?

– Нет, нет, нет! – замахала та руками. – Я пойду-ка быть с моим народом... Там, где мой народ, к несчастью, есть.

Максим Павлович грустно вздохнул и указал мне рукой на прозрачную дверь, выводившую на широкий балкон.

Даже в "Березках" не было так хорошо. "Березки" на то и зовутся в честь знаменитого русского дерева, ибо оно произрастает там повсеместно. Ничего не имею против, вот только березовый лес – светлый, солнечный. А я почему-то люблю полумрак.

Здесь же царили сосны.

Балкон выходил на другую сторону, и звуки торжества доносились к нам лишь частично. Слышались бодрые восклицания, музыка... Порой мне казалось, что я различаю знакомые голоса: Лены, главпедагога Геннадия и даже Мауса.

Похоже, несмотря на низкую должность, он был вхож в этот круг наверное, в силу исполняемых обязанностей. Да "Струна" и так не страдала особым чинопочитанием.

Мы молча качались в креслах, глядя на реку, скользившую где-то внизу, за поросшим синеватыми молоденькими соснами холмом. Солнце сверкало, отражаясь в воде, так и норовя пробраться к нам в тень, сквозь плотный щит хвойных крон. Приятно пахло смолой.

– Вы знаете, Константин, – сказал вдруг Максим Павлович. – я познакомился с вашим делом, но только мельком. С одной стороны, людей у нас немного, сильно не хватает людей... А все равно не удается с каждым побывать накоротке. Вот о вас я только слышал... Вы здесь меньше года, наверное, много не знаете. Мне показалось, вам захочется о чем-нибудь спросить у меня. Я не прав?

Такого поворота я совершенно не ждал. Может, снова проверка? Может, анализируя, чем я в первую очередь интересуюсь, они...

А что я хотел бы спросить? Не знаю. Кажется, еще недавно была куча вопросов, но большинство из них не задашь вот так, в лоб, а другие... Как и бывает в подобные минуты, всё мгновенно вылетело из головы.

– Понимаете, Константин, – сказал Максим Павлович, – порой молодые наши сотрудники долго не могут сориентироваться... Есть у нас любители пороть горячку, а есть и такие, кто опасается сделать шаг, размышляя о его отдаленных последствиях. Но первых больше. Представьте себе все эти модные зарубежные боевики. Да и наши отечественные тоже... Военное братство, месть за погибших товарищей, восстановление попранной справедливости. И полный хэппи-энд.

– Да, – согласился я. – Знакомая тенденция.

– "Струна" не такая, – резко произнес он. – Возможно, кому-то она и кажется жестокой, но... Какое время, такие песни... и такой аккомпанемент... – Максим Павлович вздохнул и продолжил. – Я жил дольше вас, Константин, и могу рассказать кое-что о временах. И о тех, и об этих. Кто-то скажет: они всегда одинаковые. Помните песенку: "в них живут и умирают"? Пожалуй, да. Иногда бывает чуть лучше, иногда чуть хуже. Страна и нация – это очень уж глобальные, незыблемые понятия. Инварианты. И то, что современникам кажется крахом – все эти революции, перевороты, реформы просто-напросто полоса невезения. Она случается в каждой жизни. Судьба есть у всех – и у кошки, и у страны, и у нас с вами. Просто-напросто за то время, что мы разбираемся с мелкой проблемой, для какой-нибудь букашки может пройти вся жизнь. И вот страна минует свои неудачи, все снова вернется на круги своя, но целое поколение будет потеряно. Вся его жизнь пройдет в сумерках темной полосы. Да и "поколение" – тоже не то. Та же абстракция... Пока философы, политики и прочие светлые умы будут бороться за его спасение, они не заметят как сгинет кто-то один, кто-то такой незначительный даже в масштабе своей полосы, не то что истории, кто-то такой, о ком никогда и не вспомнят...

Мне показалось, будто он заглянул в мою душу. Просто прочел ее, как бумажку, и вся она теперь здесь. Повисла в воздухе звуками его голоса...

– В таких ситуациях модно сравнивать себя с медициной, – говорил тем временем он. – Волки – санитары леса, милиция – санитары каменных джунглей. Такие термины неоспоримы, потому что все знают: лечение это благо. И каждый негодяй, начиная от Гитлера и кончая современными, как их зовут, "крутыми", прячется за ширмы из громких названий. От себя, между прочим, прячется. От своей души.

– Вы хотите сказать, "Струна" переживает то же самое? – не выдержал я.

– В какой-то мере. – согласился Максим Павлович. – Ведь мы и впрямь преследуем медицинскую цель. Мы тоже – социальная медицина. Но стать врачом может не каждый. Для этого нужно долго учиться, практиковаться, защищать диплом и давать клятву Гиппократа. И нужна медицинская школа... Если брать мир болезней человеческих, то видно, что на ее создание ушли тысячелетия...

– А как же Струна? – вновь рискнул я. – Ежегодное восхождение...

– Это не более чем экзамен, – невозмутимо ответил Максим Павлович. – В каждом институте два раза в год случается сессия, но любой связанный с высшим образованием человек знает: она нужна исключительно для поддержания формы. Настоящим специалистом человек становится только на практике. Как вы считаете, Константин, чем должна заниматься "Струна"?

Вопрос так меня огорошил, что я на мгновение растерялся. Несколько секунд глотал теплый хвойный воздух, тупо вслушиваясь в жаркую пустоту уходящего лета. А потом вдруг неожиданно понял, что не просто знаю как следует отвечать, но и хочу так ответить. За этот неполный год, что я присматривался к жизни своих новых коллег, к их взглядам и судьбам, я сделал некоторые выводы. И сейчас мне просто хотелось с кем-нибудь ими поделиться.

– Если говорить о нас как о хирургах общества... – осторожно начал я. – Это, конечно, напыщенно и красиво, вы правы. Но тут можно вспомнить, что хирургия бывает "макро" и "микро". Так вот, мы должны быть в первую очередь микрохирургами. По-моему, в этом основное предназначение "Струны". Вы же сами сказали, Максим Павлович – страдает не столько Общество и История, сколько конкретные люди, а вот о них-то как раз никто и не помнит.

Он повернулся ко мне, и в старческих глазах я прочел нескрываемый интерес. Ему явно пришелся по душе мой ответ...

Тогда на телевидении это был совсем другой человек. Сколько с тех пор прошло? Двадцать лет? Тридцать? Сейчас передо мной сидел старик. А еще лучше к нему подошло бы слово "старец".. Действительно, сколько он прожил и пережил? Сколько застал эпох?

– Мне очень приятно было это услышать, – сказал Максим Павлович. – Вы не поверите, да и не поймете пока... Я просто счастлив, что именно вы сказали мне эти слова..

Я немного смутился. Не знаю отчего, но похвала этого человека показалась мне очень лестной. Не потому что он – Главный Хранитель, вершина могущественной пирамиды. Нет, это была не радость чиновника, замеченного руководством. Просто меня оценил человек, сам заслуживший уважение. Мое уважение.

– Микрохирурги, – сказал Максим Павлович. – Как верно подмечено.

...За домом надрывно, ностальгически звенели струны. Гитарная классика в живом исполнении, и кто-то еще аккомпанировал на скрипке. Похоже, старшие Хранители действительно неплохо владели инструментами. Интересно, много ли среди них профессиональных музыкантов?

Кем они были до того, как пришли сюда?

Я вспомнил Женьку, такого дружелюбного и открытого, так заботливо возившегося с маленьким Севкой. Тайный агент КПН.

Кем была Лена? Молчит, и не станешь ведь домогаться, выспрашивать... Или Сайфер? Я хожу по кругу, задавая одни и те же вопросы – самому себе. Наверное, так и буду кружиться возле недоступной точки... возле Струны, если, конечно, вспомнить лекции по проективной геометрии и взглянуть на нее из бесконечности...

Ветер шумел в кронах сосен. Жара тут не особо чувствовалась – не то что в пропитанной смогом Столице. Хотелось остаться здесь навсегда. Сидеть по вечерам у костра, вести вдумчивые беседы... Все эти люди, там, на поляне, могли быть прекрасными собеседниками.

– Большую часть своей жизни я делал не то и был не там, – тихо, точно себе самому, говорил Максим Павлович. – Детство, за которое мы сражаемся, оно ведь было у каждого из нас. Каждый человек "Струны" когда-то и сам был ребенком...

Гитара за домом смолкла. Похоже, переходила из рук в руки. Скрипичная партия тоже оборвалась. Потом зазвучала какая-то песня. Слов было не разобрать.

– ...Я ходил в музыкальную школу на Второй Портовой, учился играть на флейте, но очков у меня не было, и, видимо, это сыграло решающую роль. В дворовой компании я был своим, хотя и заработал кличку Флейтист. Я не обижался, наоборот, подчеркивал эту свою особенность, ведь ею я выделялся.

Мне оставалось молчать и слушать. Было страшно – вдруг он спросит о моем детстве и тогда придется врать, а врать этому человеку я не хотел.

– Они до сих пор называют меня Флейтистом?

– Кто? – не сразу сообразил я.

– Они... – Карпинский неопределенно повел рукой. – Мы создавали "Струну" в Южном. Там еще помнили мое прозвище. Сам не знаю как... оно перебралось сюда. Может быть, просто все повторилось. Это же логично. Играет на флейте – значит Флейтист.

И точно! В памяти всплыли отрывки каких-то былых разговоров. Люди "Струны" упоминали Флейтиста... Почему они не называли его настоящим именем?

– Потом, в консерватории, все как-то устаканилось, – он усмехнулся. Ну, в студенческой среде так всегда. Там все флейтисты, целый поток. Затем снова, но люди были уже не те... Вы можете решить, Константин, что я просто мечтаю о тех временах, можете даже подумать, что я уверовал, как и все старики, что трава тогда зеленее...

– Наоборот. Вы же не крутите время назад, – поспешил возразить я. – У каждого свое детство, и каждый имеет на него право.

– Спасибо, – кивнул он. – Жаль только, что права у нас соблюдаются очень плохо. Как сказал бы какой-нибудь оратор из нынешних, все они пошли в топку нашего общего судна, благо оно у нас опять в полосе штормов.

В полосе невезения, добавил мысленно я.

– Нет, детство действительно святое время и дети действительно святы. В некотором смысле. Но мы-то с вами не индусы, чтобы преклоняться перед коровами. У нас совсем другой менталитет. Мы и сопли утрем, и подзатыльник отвесим... По-моему, это прекрасно!

Мне захотелось спросить: ощущает ли он себя на месте в "Струне"? Или даже тут, в стенах своего детища, смотрит сам на себя как на гостя. Но я не решился. И не потому, что не отважился навлечь на себя царский гнев скорее, побоялся обидеть хорошего человека. Быть может, именно на это он и намекал, вспоминая далекое детство в Южном.

– Что-то мы с вами загрустили, Константин, – неожиданно оживился Флейтист. – Знаете, философия в наше время полос невезения очень располагает к депрессии. А, между прочим, сегодня какой-никакой, а праздник. Давайте спустимся вниз, к гостям. Негоже оставлять их надолго.

Я согласно кивнул, закрыв глаза и прощаясь с прохладным ветром.

Часть шестая

Реквием на проспекте

1.

– Без махаловки не выйдет, – авторитетно заявил Маус. – Эти уроды вряд ли нам поверят... Они ведь считают, что всегда можно договориться.

Он расположился справа от водительского сиденья, рядом с молчаливым Сайфером. Ну что ж, всё вернулось на круги своя. Вновь обычная, рутинная работа по "Струне". Никаких сонат с каприччио – одни лишь нудные гаммы. Так может, и впрямь все недавние события были проверкой? И поездка в "Березки", и встреча с Максимом Павловичем? А теперь вот моя надежность подтверждена и меня вновь можно бросать в бой за лазоревое детское счастье... И даже мелькнула у меня шальная мысль: а что если все мы подловлены на каких-нибудь злодеяниях и работаем столь ревностно исключительно из-за страха разоблачения?

Мысль была интересной. Я посмотрел на хмурого Сайфера, на болтливого Мауса... И эти тоже, значит, маскируются? Дрожат по ночам, обдумывают каждую фразу, тайно насмехаются над струнной атрибутикой? Свои среди чужих?

Очевидная глупость. Хотя, надо признать, красивая.

– С чего ты взял? – спросил я, взглянув в глаза хакеру (тот будто бы специально повернулся назад).

– Знаю я таких людей, – осклабился он. – Ума у них немного, зато хватка. Наша логика для них темный лес. Как это можно жить, никого на бабло не разводя?! Такого они не поймут, сразу за волыну схватятся. Вы как, шеф, Резонанс не забыли?

"Не разводя на бабло"? Вспомнилось мне, как Лена походя намекнула бедному Марату насчет "ежемесячных взносов". Но спорить с Маусом не хотелось. Если уж случилось такое чудо и наш всезнающий хакер не в курсе этой низкой прозы – так стоит ли подрывать его юношеский идеализм?

– Может, ты и прав, – сухо заметил я.

– Точно прав, – кивнул Маус. – Не, они, конечно, не поголовно такие. Но те, кто ни во что окромя бабок не въезжает, выделяются как вороны на снегу. Им даже власть не нужна.

Сайфер, как всегда избегающий споров, молча свернул с дороги на тротуар, сбросил скорость и остановился неподалеку от дома, сообщив лишь короткое:

– Прибыли.

Мотор хрюкнул и затих.

– Вот увидите, шеф, – сказал Маус. – Так всё и будет.

Я промолчал.

Борьба с фирмой "Зимин и Сыновья" началась у нас три дня назад, когда в понедельник я приступил к изучению ее дела. Типичный случай. Помещение районного центра детского творчества удивительным образом оказалось в руках неких частных владельцев, к детям имеющих такое же отношение, как и к полетам на Марс.

По моей просьбе Маус поднял компьютерные архивы департамента образования – и всплыли довольно интересные подробности. Помещение (первый этаж высотного, многоквартирного дома) с подачи некоей чиновничьей подписи неожиданно изменило свое назначение. Оставаясь собственностью департамента, оно было превращено из центра детского творчества в общественную столовую для сотрудников ведомства. Причина – аварийное состояние помещений, необходимость капитального ремонта и прочее...

Непонятно, почему именно там образованные люди намеривались питаться, однако по просьбе господина Зимина (и его шустрых сынишек) объект был временно передан под его управление по какой-то там хитроумной доверенности. Уже разработали и будущий проект заведения. Столовая департамента значилась в нем как ночной бар "Дворовый Кот", а проект интерьера... Ну, с этим понятно.

А кружки, занимавшиеся в центре детского творчества, попросили на улицу. Вопросы питания важнее. Теперь под гостеприимную образовательную крышу въехали "настоящие парни, которые не боятся рисковать". Точнее, пока еще не въехали, но вот уже с минуты на минуту должны были заявиться.

"Струна" одинакова везде. Ее мухинские дела мало чем отличаются от столичных. Везде одно и тоже – сплошная бюрократическая борьба – ну и плюс несколько нестандартных аргументов.

Самым странным в истории с центром оказалось совсем не то, что братва вновь оттяпала что-то у государства. К нашему удивлению, руководитель центра, некто Николай Натанович Цыпенко, ни в какую не желал принимать помощь "Струны". Предыдущая группа, та самая, на которую долго и витиевато ругалась Лена, просто не сумела договориться с ним о совместных действиях и вынуждена была отступить.

Николай Натанович, будто забыв, в какой стране он живет, отправился со своим делом в суд, а "Струна" столкнулась с редкой, и пожалуй, что единственной в своем роде ситуацией.

Маус опасался проблем с бандитами – но это как раз чепуха. Вот Николай Натанович волновал меня куда больше, хотя пока я и сам не понимал, чем.

– Вон их дверь, – сказал хакер, указав на крыльцо возле второго подъезда. – Открыта вроде.

Он окинул здание недовольным взглядом. Что ему тут не нравится? Может, архитектурный стиль не укладывается в представления Мауса о планировании этого района города? А может, у него зуб разболелся?

Всё в жизни бывает.

– Пойдем, – сказал я, сделав им знак следовать за мной.

Сайфер молча двинулся следом, его же напарник шепнул мне на ухо:

– Шеф, давайте так: если там братва уже зажигает, то я с ними базарю. Зато с Натановичем – вы. Вы с ним как-то друг друга больше разумеете, одного ж поколения ягоды все-таки...

Я хмыкнул. Николай Натанович был старше меня без малого в два раза, но с точки зрения нашего Технического Хранителя – это бесконечно малые высшего порядка. Всё, что старше двадцати пяти – уже седая древность...

– Ладно? – продолжал настаивать Маус. – Только вы на него не давите. Он же боится нас почему-то. Вот вы и узнайте – почему.

Я только кивал, принимая всю эту речь к сведению. Похоже, Маус и сам слегка побаивался нашего будущего клиента. В отличие от "крутых и конкретных", которых и впрямь стоит поручить хакеру. С теми-то он враз найдет общий язык. Общую, так сказать, феню.

Я вошел в холл и потянул на себя внутреннюю дверь. Поначалу мне показалось, что она-то как раз и закрыта, но это было не так.

– А нас ждут! – громко возвестил Маус.

Сегодня по неясной причине он к своему стандартному наряду вновь присовокупил широченный берет, отчего окончательно сделался похож на бандита новой формации.