Текст книги "Полоса невезения"

Автор книги: Виталий Каплан

Соавторы: Алексей Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Полно вам, – отмахнулась Лена, и мне показалось, что она даже покраснела, но тут же взяла себя в руки. – Делай, Мышкин.

Мне показалось, что он будет вбивать какой-то код, и я даже успел удивиться: как это хакеру оперативного отдела доверили столь важный пароль на секретные комплексы небоскреба. Но Маус просто ударил по паре клавиш и произнес в микрофон:

– Верхний предел нижнему. Даем добро. Погнали.

В следующий миг шкафчик с модельками плавно поехал в сторону...

6.

Лифт спускался вниз – рывками, натужно рыча мотором. Тусклая лампочка под потолком давала ровно столько света, чтобы видеть друг друга. Сквозь щели в верхней части стенок изредка вспыхивали отблески ламп, освещавших шахту. Типичный лифт из забытого ЖЭКом подъезда. Разве что нет наскальных граффити, стены ровные и сверкают наведенной чистотой. И это лишь добавляет жути.

Мы медленно опускаемся вниз.

Здесь нет лестницы, нет ступенек и винтовых изгибов. Только шахта, лифт, просверки ламп и мерный лязг. И кажется, спуск будет длиться вечно. Как у Алисы... Только внизу вовсе не Страна Чудес, и населена она отнюдь не добродушными Чеширскими Котами.

Осоргин спускался сюда не раз. Каждый год он шел рядом со своим старым, согнувшимся под тяжестью лет и событий другом. Теперь вместо него я. Почему? Чем таким отличился я, глиняный, Константин Дмитриевич Демидов, враг этого места, враг этих людей...

Враг этих людей? То есть враг Юрика, Мауса, Женьки? Чушь какая! А ведь правда.

– Мы уже погружаемся, – шепнул Максим Павлович. – Первый этаж пройден. Теперь пойдут подземные ярусы.

А я-то был уверен, что мы уже где-то в глубинах земли. Сколько лифт ехал сюда? Не знаю, забыл посмотреть на часы. Скоростные кабины доносятся до последнего этажа за минуту. Здание наше, конечно, приличных размеров, но все же не фантастических. Значит...

– Долго еще? – брякнул я.

– Трудно сказать, – пожал плечами Максим Павлович. – Раз на раз не приходится. По-всякому бывает, от получаса до пары минут.

Вот и начались странности. Сердце кольнуло еще тогда, при виде скрытой шкафом кабины. Она торчала из гладкой, обитой пластиком стены как некое инородное тело. Как старый, заржавевший полвека назад снаряд, вырытый на дачном участке при копании грядок.

Неужели обычные люди "Струны" спускаются в Мраморный зал на таком? Интересно, а как мы поедем обратно?

– Костя. – Флейтист неожиданно повернулся ко мне. – Я хотел бы тебя попросить...

Наконец-то он обратился ко мне на "ты". Что-то, выходит, пробило его обычную броню доброжелательной вежливости...

– Да, Максим Павлович?

– Ты знаешь, что кардинал Ришелье держал целый питомник кошек?

– Ну, вроде бы где-то слышал, – промямлил я.

Слышать-то я слышал, но вот где... Кажется, в старом советском мультфильме, где собаки были мушкетерами, а кошки гвардейцами. А может, и читал в какой-то газете.

– А ты знаешь, что с ними стало потом?

– Когда? – не понял я.

– Потом, когда Ришелье умер?

Я ничего не ответил, да и что было мне говорить? Мульфильм сих деликатных материй не касался.

– Их задушили, – сказал Флейтист. – Всех. Понимаешь, Костя? – он запустил руку в карман и неожиданно достал оттуда маленький пластмассовый самолетик-талисман. – Возьми. И, пожалуйста, сохрани. Вряд ли от моей коллекции останется что-то еще. А так... хоть одна безделушка.

Я молчал. До дрожи в селезенке понимая, что говорить сейчас не надо. Да и что я отвечу? Возьмусь убеждать, что Максим Павлович еще проживет много лет, двадцать, а то и тридцать... склеит десятки пластмассовых птичек и завещает все это Политехническому музею?

Ведь глупо. Ясно, что коли Флейтист заговорил в таком тоне, то это неспроста.

– Знаешь, где мы, Костя? – спросил он. – В единственном месте не свете, где нас никто не услышит. Никто.

Я посмотрел вверх. Железный потолок лифта скрывал за собой бесконечно далекую вершину шахты, где возле отодвинутого шкафа, возможно, еще стояли Лена и ее спутники.

"Струна" на выдумку хитра... Но Высокая Струна еще хитрее. Акустика тут могла оказаться получше, чем в опере, но после минус первого яруса это уже ничего не значило. Я вдруг отчетливо понял – мы уже были не здесь... Вернее, не там. Не в мире.

– Не знаю, сколько нам еще ехать, – честно признался Флейтист. – И уж тем более не знаю, сколько потом идти... Мне надо о многом тебе сказать, а главное, предупредить.

– Почему? – спросил я.

– Потому что от Нее Главным Хранителем выйду не я, а некто Демидов Константин Дмитриевич.

Я задохнулся. Сердце затряслось как старый холостой дизель. Мое настоящее имя прозвучало в устах Флейтиста словно приговор, словно окончательный штрих, объясняющий все...

Он знал. Знал уже давно, знал еще там, наверху, на своем огромном этаже... А может быть, и раньше. Может, еще на даче... Так что же, сейчас двери лифта раскроются и Мраморный зал предстанет пред нами во всей своей кафкианской красе? Снова дознаватель, лазоревая охрана, судьи с ускользающими от взора лицами?

"Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром..."

– Да не бойся ты, Костя, – как-то ласково и совершенно по-стариковски сказал вдруг Флейтист. – Не бойся. Мраморный зал, Коридор Прощения – это не для тебя. Еще немного – и ты окажешься во главе, причем никто уже не сумеет этому помешать.

Я смотрел в одну точку – туда, где смыкаются створки лифта. Редкие полосы света от ламп, вспыхнув, уносились прочь. А я все смотрел. Я начинал понимать.

– Они, там, наверху... Они знают?

– Да, – кивнул Флейтист.

– Давно?

– С самого начала, – теперь его голос стал сух и спокоен, словно метроном под потолком Мраморного зала. – Они знали даже раньше меня. В конце концов, ты их детище.

...Рисунок, возникший и исчезнувший неизвестно куда, звонки по отключенному телефону... Бетонный пол в подвале, бамбуковая палка и вонючая жижа в ведре... Мраморный зал, семеро инквизиторов... Коридор Прощения, навсегда замерзшие внутри себя дети... Лунное поле, свинцовые птички... словно кусачие паузы-восьмушки... Сержант Пашка Шумилкин, Железнозубый, веселый парень Женька... Любитель хорошего коньяка Кузьмич... Незадачливый Абдульминов, Лена... Та единственная ночь в мухинской гостинице... Столица. Сайфер. Маус... "Березки", Юрик, Димка... Залитый солнцем проспект и перевернутый джип...

– Ты прожил настоящую жизнь, – подтвердил Флейтист. – Ты сражался с настоящим злом и завел настоящих друзей. Но все это время тебя аккуратно направляли.

– Кто? – еле выдавил я.

– Те, кто хотел привести тебя сюда. Кто сначала сделал из тебя врага "Струны", затем ее друга. Они заставили тебя полюбить своих новых друзей, которые, в свою очередь, полюбили тебя... Они приучили наш мир к тебе, а тебя к нашему миру.

... Столица, центр детского творчества, пробка, лихие рассказы Женьки и шуточки Мауса, черный двор в Нагатино, отступившие в ужасе отродья господина Зимина... Лена, Кузьмич, Женька, Димка...

– Зачем? – я понял, что близок к истерике. Изображать спокойствие было уже невозможно. Да и ни к чему.

– Я ведь сказал, – повернулся ко мне Флейтист. – Они думали, мы не знаем. Я не знаю. Они думают – я мечтатель, клеящий глупенькие модельки, верящий в дружбу и светлое небо. Они давно уже врут мне, Костя. Так же, как и тебе. Но они не знают, что мне все известно. Так вот, скоро я подойду к Струне и Она убьет меня, потому что я пошел против Нее. Против своего же создания.

– То есть они...

– Да. Подготовили марионетку – тебя Костя, человека, способного занять мою должность. Способного сделать это и не заметить, как именно это случилось.

Я не выдержал и опустился на пол, закрыв лицо руками. Стенка кабины, к которой я прижался спиной, была холодной, мне казалось, что с другой ее стороны давно царит вечная ночь – бесконечность, уходящая во мрак, и лишь редкие глаза далеких чудовищ – обитателей черной пустоты – заглядывают к нам через щели под потолком.

Перед закрытыми глазами всё мелькали картинки. Чаще почему-то Мухинск и его обитатели. Даже мент Пашка Шумилкин казался теперь родным и близким. Там был мой мир, мир, где я скрывался и прятался, мир, где я врал самым близким своим друзьям, где обманывал и сражался...

Но это был мой мир, а не наведенная иллюзия.

– Когда ты вернешься, то, разумеется, не потянешь всю эту ношу. Сам понимаешь, чудовищная ответственность, то се... И тогда они подставят тебе свои верные плечи, помогут, научат, подскажут... на этих верных плечах внесут тебя в новый мир... – старик вздохнул. – В тот самый, где мне уже не будет места.

– Что они хотят, Максим Павлович? – я едва не плакал. Ну зачем, ну почему всё это свалилось на меня?

– Власти... – отрешенно произнес он. – Настоящей, большой власти. Нет, не для себя... Алчные маньяки, желающие напиться вседозволенности, не прошли бы контроль Струны. Здесь другое, Костя. Они ведь очень правильные люди... очень идейные. Им обязательно нужно спасти этот мир, уничтожить все зло... Всё сразу и навсегда. На меньшее они не согласны. Затем им и власть. Сначала в стране...

Глаза-лампочки проносились мимо кабины. Мы опускались все ниже и ниже, прочь от утопавшей в закате Столицы, от охранников с датчиками при входе и от всего бесконечного арсенала "Струны".

Здесь было совсем иное. И даже не параллельный мир, не другая Тональность – нечто такое, что лежит вовне.

– На первый взгляд, их можно понять, – устало продолжил Максим Павлович. – Сам погляди. В Кремле сидит очень везучая банда мошенников. С одной стороны, им действительно хочется управлять государством, вытаскивать его из болота. Но руки у них все равно просто тянутся к деньгам и они не могут уже иначе. Жадность и трусость сильнее их. Какие еще варианты? Армия – вотчина спившихся генералов, милиция – ничто, служанка преступности. КПН... Нет уже больше никакого КПН. Его лучшие люди, те, кто остался верен стране, либо у нас, либо выкинуты на грошовую пенсию.

– То есть государственный переворот? – уточнил я.

– Громко сказано, – улыбнулся Флейтист. – Просто утром страна проснется, а президент не вернулся с очередной попойки. Ну и ладно. Пусть пьет себе дальше. Для революции у "Струны" имеется бархат лучшего качества. Все произойдет быстро, не особо кроваво и даже с соблюдением внешних приличий. План разработан уже давно, и грамотно разработан. Они, конечно, полагали, я не в курсе...

Глаза-лампочки, мерный лязг в поднебесье. Никто не услышит нас, мы одни в этом маленьком мирке, в этой тишине, равноудаленной от всех Тональностей.

Я – Консантин Демидов, наконец-то ставший самим собой. Константин Демидов, человек "Струны". Наконец я преодолел свою раздвоенность.

– Почему вы рассказываете об этом? – спросил я.

– Потому что я старый дурак, – неожиданно резко сказал Флейтист. – Я создавал Орден Милосердия, рыцарский орден, с мечом в руке – не буду этого скрывать, но таково наше время... Путь меча... Всегда и во все времена... Тогда, в Южном, я очень долго и много думал, вспоминал своих Аню и Костеньку... Сперва мне хотелось все крушить и рвать, потом я все же взял себя в руки... Я успокоился... насколько это возможно, когда теряешь и детей, и внуков... Я пытался понять причины, найти внутреннюю связь... Я думал, как уберечь от зла хоть кого-то, и мне показалось, что я нашел, наконец, ответ. Все остальное время ушло на поиск ошибки.

Он замолчал. Глаза-лампочки вспыхивали и гасли с завидной регулярностью.

– Дон Кихоты бывают разные. Кто-то сражается с мельницей и ломает собственные ребра, а кто-то с цирюльником и отнимает его осла. "Струна" служит честно и незаметно. Наша работа во тьме и может быть такой еще долгие годы, – он странно кашлянул. – Я стар, но могу прожить еще лет двадцать. Если, конечно, захочу. Они хотят слепить из "Струны" всезнающую партию, но я смогу придержать их намерения. Долго, но не вечно... А значит, нельзя тянуть. Чем дальше, тем хуже всё это кончится.

Я слушал. Мне ничего больше не оставалось. Слушать, смотреть на глаза-лампочки и ждать... когда же кабина достигнет цели, остановится и замрет, готовясь распахнуть дверцы.

– Я, можно сказать, высидел яйцо – и вылупился дракончик. Маленький, ручной. Милая зверюшка. Полезная в хозяйстве... С мышами там справиться, с крысами... Но скоро он вырастет, и тогда... Да что я буду объяснять тебе, Костя? Ты и сам все отлично понимаешь. Ты, наверное, мог простить "Струну" такую, какова она есть... Но представь, какой она станет... может стать...

Он повернулся и впервые взглянул мне в глаза.

Наши взгляды встретились, и я даже поднялся, чтобы быть вровень с Флейтистом. С тем Флейтистом, кто не позволил набрать в "Струну" армию "борцов за светлое завтра", кто запретил ей участвовать в политических играх и выходить за пределы своих полномочий.

Он знал, когда меня избивали на следствии, когда я бежал по лунному полю, когда мне ломали ребро в электричке... Он ненавидел политику, но таким учеником мог бы гордиться Маккиавели.

Ради чего?

– Ты должен остановить их, – медленно и отчетливо произнес Флейтист. Не знаю как, но должен. Иначе... Прежняя "Струна" всё равно умрет, а та, что придет ей на смену... Ты вспомни "Вегу", вспомни очаровательную Стогову... Ситрека... Производство штурмовиков поставлено на конвейер... Глупая девочка Лена думает, что сумеет их обуздать... Глупая и гордая девочка... как она стыдится своей наивности... маскирует цинизмом и показной мудростью. Съедят ее партайгенносе.

Глаз-лампочка проскользнул мимо нас.

– Почему я? – вопрос звучал глупо. Как в сказках, где добрая фея ответит: "Потому что ты чист душой...", а окажись у нее в руках не палочка, а струна, прибавила бы: "Ибо только светлые дети способны проникнуться истинной гармонией нашей Тональности".

Как же меня тошнит от этих музыкальных сказок!

– Они думают, что познали Струну и даже могут в какой-то мере Ею управлять, – помолчав, ответил Флейтист. – Кое в чем это верно... но лишь отчасти. Кажется, они еще не знают главного. Струна рвется.

Я поперхнулся холодным воздухом и закашлявшись поглядел на Флейтиста, в надежде, что тот разъяснит.

То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая гитарная струна... И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?

– Она рвется, Костя, – повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. – Я слишком долго общался с Ней. И чувствую это.

– Максим Павлович, – надо было взять паузу. – Вы сказали: общался?

Он вновь кивнул.

– Никто не знает, что Она такое. Тебе говорили, что это основа мироздания, стержень, пронизывающий Вселенные... то, что питает их, не позволяя обратиться в хаос. Что ее вибрации порождают свет, радость, жизнь... Так вот, Костя, всё это – не более чем фантазии наших умников. Им хотелось доктрины... хотелось заполнить чем-то вакуум. А на самом деле... Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не было. Она выросла... быть может, выросла из моего сердца... когда я очень сильно Ее захотел. Все мы мечтаем, но редко чьи мечты сбываются. Эта – сбылась. Почему, в силу каких случайностей или законов природы? Или благодаря чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку. Думаешь, Она отвечает на такие вопросы? И все-таки мне кажется – Она живая. Не в состоянии объяснить, просто так чувствую.

– Мне тоже иногда это казалось, – облизав пересохшие губы, зачем-то прошептал я. – Но чаще всего я считал ее бездушным механизмом. Голем... Музыкальная шкатулка.

– Видимо, Она боится, что мы догадаемся, – добавил Максим Павлович. Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает...

– Знаете вы. И... и я.

Он кивнул.

– Но как?

– Понятия не имею, – Флейтист развел руками. – Порвать Ее сможет не каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания, не каждый сможет занять мое место. Знаешь, я еще год назад пытался Ее порвать. Не вышло. Просто ударило... как током. Юрка потом двое суток меня на себе тащил... Я не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался. Потом уж я понял – не гожусь. Может, как раз потому, что породил Ее. Это все равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой... когда меня уже не будет. Все-таки есть между нами связь... сейчас Она – моя мечта... бывшая... А потом станет ничьей мечтой. Но без хозяина Она не сможет. И подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей...

Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.

Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить "здесь". Если и пространство, и время истончились, растаяли, какой смысл интересоваться расстояниями и сроками?

Я вдруг понял, что мы можем ехать здесь вечно. Стоит только Струне захотеть.

– Ты должен с Ней справиться, – упрямо повторил Флейтист. – Иначе те, кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И с тобой, и с нашим бедным государством... Но государство ладно... я, знаешь, устал о нем думать. Зато люди... Да хотя бы этот мальчик Дима, которого ты вырвал у Стоговой... которому ты теперь вроде отца...

Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о нем. А он ведь сейчас там, в мире... в Тональности... Сидит возле телефона, ждет моего звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все же чует... кожей, нервами... Насупившись, гоняет компьютерных страшилищ, но все равно это ему не помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы... А значит, я должен вернуться. И как можно скорее...

Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху. Лена, этот неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они будут в шоке, забегают, запричитают.

– Максим Павлович, – спросил я, – а кто этот худой товарищ с проседью? Ну, который приехал вместе с Леной?

– Этот товарищ, – со вкусом произнес Флейтист, – Степан Сальников. Начальник боевого отдела. На всякий случай имей в виду – с Леной они вместе. Единомышленники. И вообще...

Я понял это "вообще". Все сразу стало ясным, мозаика сложилась, пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?

... Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и возвестят. А потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет, жарко дунет в ухо... И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что она будет мне всецело помогать... и в трудном моем служении, и "вообще"... И в ее глазах я прочту всё что потребуется – покорность, нежность, готовность кормить с ложечки... Да. Все будет именно так, ведь они не начнут своей экспансии сразу.

– Мы подъезжаем, – сказал вдруг Флейтист.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства...

Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.

– Его поставили в нашем доме, когда я был еще маленьким. Первый лифт во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали кататься, чтобы просто взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли... В него я садился, уезжая в Столицу, в консерваторию, в него я садился, когда вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе, что просто хочу пойти вниз, погулять, а на самом деле мечтал уехать куда угодно, только подальше от нашего мира... И уехал...

Так вот, значит, как он впервые увидел Струну... Все знали, что это случилось в Южном, знали даже, какого числа, но вот как оно произошло... Похоже, они признавали за вождем право на тайну.

И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.

– Он всегда начинает тормозить задолго до срока, но потом его все равно сильно встряхивает, когда останавливается.

Нас сильно встряхнуло. Кабина замерла, и где-то там, в пустоте, где плавают чьи-то горящие взгляды, лязгнул старый и больной механизм.

– Костя, – сказал Максим Павлович. – Я верю – ты справишься. Больше мне уже не во что верить.

Я кивнул.

– Да, Главный Хранитель. Справлюсь.

7.

Поначалу мне показалось, что будет холодно. Степь, уходившая к едва различимому горизонту, содрогалась от ветра. Травы гнулись почти до земли. Не было ни намека на солнце. Здесь, наверно, его никогда не бывает. Только серый полумрак облаков. Кончается серый день, начинаются серые сумерки...

Я поежился, предвкушая очередной порыв ветра – но так ничего и не дождался. Было тихо и, как ни странно, тепло, словно вся эта осень не имела ни малейшего отношения к нашему прежнему миру, где сентябрь уже стучится в двери. Тут природа жила по совсем иным законам... если вообще слова "природа" и "закон" сохранили здесь хоть малейший смысл.

– Нам нужно пройти вперед, – пояснил Флейтист. – Да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь.

Нет, я не знал. Люди мы тут неместные...

Тонкая колонна, прошившая собой небо, высилась где-то слева, дожидаясь нас с Флейтистом. Чем-то она напоминала иглу Останкинской телебашни, и мне казалось, что сквозь тихий шелест трав я слышу Ее, Она зовет меня. Я даже не знаю – какая она вблизи. Понятия не имею...

Флейтист молча шел рядом. Он как-то вдруг сразу состарился, но старался при том выглядеть бодрым и деловитым, точно направлялся к своему шкафчику, показать мне пару новых моделек.

– Вы знаете, – начал я. – В тот раз... Я ничего не помню. Я очнулся, а мне сказали, что я подошел к Ней, но я не...

На мгновенье он остановился и посмотрел на меня.

Его мягкий взгляд заметно отвердел, сделался настороженным, и какая-то тень страха проскользнула в нем.

– Может быть, это и есть тот самый знак? – непонятно пробормотал он. О такой странной амнезии я раньше не слышал. Все, кто восходили к Струне, говорят потом, что это самое яркое воспоминание, что это врезалось в душу... и ведь не врут.

Мы постояли какое-то время, не решаясь продолжить путь. Флейтист медлил, а я понимал, что поперек батьки в пекло не лезут. Поэтому просто стоял по колено в траве и ждал, когда же снова подует ветер.

Флейтист наконец повернулся вперед и сделал шаг в нужную сторону.

– Я не знаю, когда они все это начали, – сказал он извиняющимся тоном. – Наверное, уже два года как. Конечно, все делалось в тайне. Правду знало всего лишь несколько человек, и ни один из них не захотел быть со мной достаточно откровенным. И все-таки я узнал. Из-за Нее, махнул он ладонью куда-то влево и вверх. – Точнее, прямо от Нее. Сила Струны велика, это все наши знают. Тут тебе и Резонанс, и целебные энергии, и подчинение чужого сознания... есть у нас умельцы, которые с помощью энергий Струны даже мысли читать наловчились... достоверность более 95 процентов. Но мало кто знает, что со Струной можно просто поговорить. Если, конечно, Она сама захочет. Они всё же пронюхали... и попытались завязать контакт. Бесполезно – Она не хотела говорить ни с кем из них. Даже с Леной.

– С Леной?

Я оступился. Надо же, тут в этой приструнной степи, тоже встречаются обычные колдобины. Надо смотреть под ноги. Удивительно точная иллюзия... Если это вообще иллюзия. Запах полыни ну точь-в-точь как на поле позади нашего дачного поселка. В старые времена там сажали клевер, но с тех пор поле одичало, заросло сорняками и совсем уж превратилось в частицу Великой Степи. Кабы не ветер, заболела б голова.

– Да, и даже с Леной. А ведь она – наш талант, наша надежа и опора. Удивительный случай самородка.

– КПН? – сухо спросил я.

– В том-то и дело, что нет. Ты же, наверно, встречался с такими. Прости, не стал изучать по тебе материалы, боялся привлечь внимание. Но вот этот ваш Аркадий Кузьмич, в Мухинске, он же бывший их офицер... – Флейтист на мгновение замолчал, внимательно уставившись под ноги. Кажется, тоже боялся оступиться. В его возрасте это по-настоящему опасно. – Такие уже приелись интригами, они специалисты высшего класса... гроссмейстеры. Или вон посмотри на нашего юного друга Мауса. Он часто рассказывает о тонкостях тестирования сетевых протоколов или о механизмах действия вирусов-червей? А почему? Еще недавно это была его страсть и восторженные слова перли из него фонтаном. А теперь привык, теперь – это работа, в которой он виртуоз. Так вот, те, кто пришли из КПН, очень похожи на нашего Технического Хранителя. Они прекрасные исполнители, куда уж до них нам, нытикам-интеллигентам, но в политику они не полезут. Успели уже нахлебаться на всю оставшуюся жизнь. Они могут стать опорой новой власти, но никогда не отважатся шагнуть первыми.

Я вдруг понял, что Струна стала ближе. А ведь прошли всего ничего. Видать, тут и впрямь расстояния не подчиняются метрике старого Евклида. Струна лично решает, когда ей быть ближе, а когда скрыться от нежелательного визитера...

– Лена сама по себе талант. Есть талантливые музыканты, есть жулики, есть полицейские... В каждом деле нужна одаренность. Так вот она гениальный политик. Увы, я слишком поздно разглядел это в ней. А потом уже тихой сапой появилась оппозиция... состоящая, как правило, из лучших наших людей...

– Она у них главная?

– Официально – вряд ли. Скорее уж серый кардинал. Я вообще не уверен, что, захватив власть, они провозгласят некоего диктатора. Больше шансов за "коллективное руководство". Я знаю, кто перешел к ним, но не знаю, как у них распределяются роли. – Он усмехнулся. – Честно говоря, я и о заговоре узнал лишь когда они попытались воздействовать на Струну через Юрку. У них был козырь... они знали о Дальнегорске.

– О Дальнегорске? Он говорил про...

– Не знаю, насколько ты в своей реальной жизни следил за войной. Но все-таки должен помнить историю с Восточным Мостом. Громкое было дело, скандальное.

– Что-то очень смутно, Максим Павлович. Вы напомните?

Глаза его затвердели, затянулись стальными льдинками.

– Боевики обстреляли автобус с детьми, направлявшийся на северный берег, в расположение федеральных сил. Акцию проводил красный крест... тогда еще с ним считались обе стороны... Вернее, считалось, что "считаются". Часть детей сумела выбраться из горящего автобуса и побежала по мосту на северный берег, к своим... к федералам. А те приняли это за провокацию, или просто не разглядели, что там дети, а не "духи" – и засадили из миномета. Потом были статьи в газетах, разбирательства военной прокуратуры, но никто так и не понес ответственность. А между прочим, как раз среди этих детей... – он не смог договорить. По сизым, сморщенным щекам потекли две узкие полоски слёз.

И тут же я ощутил нечто сравнимое если не с ударом грома, то разрядом тока никак не меньше двухсот вольт.

"...и сны... И тот мост... Они ведь к нам тогда бежали... а расстояние большое, сходу не разберешь. Да и не приучены мы разбирать, у нас же рефлексы... Ну и засадил со всей дури... из миномета... и мост в клочья, и..."

– Он нес это в себе, не говорил никому. Даже мне. Я-то по Струне узнал... умеет Она рисовать картинки прошлого... Но до сих пор ума не приложу, как им стало известно. Наверное, тоже без струнных энергий не обошлось. Знаешь, Костя, его воротило от всей нашей следственной части, всей этой игры в инквизицию, трибуналов... Мне кажется, он просто знал, что первым обязан пройти Коридором...

– Но Струна прощала его? – удивился я.

– Струна прощает многих. Она судит не поступки – только содержимое души, а он не ведал, что творил. И потому судил себя куда страшнее, чем это сделали бы тысячи струн. Хотя я не исключаю, что сигнал к трибуналу над "отступником Осоргиным" Она могла и дать. Знаешь, я так и не смог понять Ее до конца. Но, по-моему, Она его никогда не любила. Терпела, да... Но лишь из-за меня.

Флейтист снова остановился и, запрокинув голову, взглянул в небо.

– Я забыл попрощаться с ним.

– С кем?

– С солнцем. Здесь его нет. Здесь облака то не наши, Ее... Юрка не говорил никому, даже мне, а они шантажировали его. Хладнокровно, расчетливо. Этот ваш вечно в черном сударь КПН... там бы так не смогли. А Лена могла, потому что думала, никто не знает. Никто и не знал. Только я... – он глубоко вздохнул, а потом неожиданно повернулся назад, туда, откуда мы с ним пришли. – Посмотри, Костя.

Я обернулся.

Степь... Бескрайняя во все стороны, до туманной полоски горизонта. Трава, трава, трава. Ветер воет и плачет, а где-то совсем далеко темные тучи срастаются с бесконечной травой, и так в никуда... как фон на страничках глобальной сети... Маленькие, идентичные квадратики слеплены в громадное панно, целый мир, "псевдотональность".

– Ты видишь, откуда мы пришли?

– Нет.

– Вот именно. Ни разу не возвращался тем же путем, да и нету его у нас. Наверное, если ты сейчас повернешь, будешь вечно бродить в этих землях, но даже деревьев и то не будет. Ни деревьев, ни сусликов, ни птиц.

Я вздрогнул. Было не то что страшно – жутко. Людей я уже не боялся, попросту устал. Но что люди по сравнению с такими нечеловеческими, запредельными силами?

– Послушай, Костя, я не хочу навязывать тебе решение, – глядя туда же, на зыбкий горизонт, сказал Флейтист. – Ты должен всё выбрать сам и сделать сам. Только, пожалуйста, помни о главном – нас ждет группа умных и очень толковых людей, прекрасная заготовка для замечательной хунты. Они не допустят ни новой войны, ни разрухи. Они обеспечат порядок железной рукой. В дамской бархатной перчатке. И потому расстрелы на площадях станут частью воскресного развлечения, и многим благополучным господам придется переселиться в сибирские бараки. Зато как грибы после теплого дождика вырастут новые школы, больницы, библиотеки... И вся ответственность ляжет на тебя, и ты, как это свойственно человеку твоего склада, рванешься не допустить и пресечь террор. Пожалуйста, вспомни, о чем мы говорили тогда, на даче. Микрохирургия...

Я посмотрел на него. Взгляд Флейтиста остановился, он будто высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть, да так и не мог.

– Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не Хранители. Наше дело совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал держит рулевой, а еду готовит кок. Не думай о странах, народах и их трагедиях. Тебе, твоим близким хватит и персонального пайка тьмы. Думай о них, может что-то и выйдет.

Я снова взглянул на него.

– Зачем вы все это говорите?

– Просто так, – сказал он. – Я старый человек и многое понял. Мне больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого в свое время отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял в очереди в обычный советский магазин за простыми советскими дефицитами. Я надеюсь увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за тебя, Костя, неожиданно мне показалось, что он вновь заплакал. – За тебя, за них, дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно, но я служил ей как мог. Ведь она моя Родина...

Он обернулся и я последовал его примеру.

Струна была здесь.

Она молчала. Просто высилась, вырвавшись из земли и проткнув собою низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот этой железной мачты мы с Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней величия, да и не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.